Публицистика И. Эренбурга в годы войны.

Илья Григорьевич Эренбург (1891 - 1967).

В годы войны был корреспондентом «Красной звезды», писал для других газет и Совинформбюро. Прославился пропагандистскими антинемецкими статьями. Значительная часть их собрана в трёхтомнике «Война» (1942-44). В 1942 году вошёл в Еврейский антифашистский комитет и вёл активную деятельность по сбору и обнародованию материалов о Холокосте, которые совместно с писателем Василием Гроссманом были собраны в "Черную книгу".

Илье Эренбургу и Константину Симонову принадлежит авторство лозунга «Убей немца!», который использовался в плакатах и листовках с цитатами из статьи Эренбурга «Убей!» (опубликована 24 июля 1942 года). Для поддержания действенности лозунга в советских газетах были созданы специальные рубрики (одно из типичных названий «Убил ли ты сегодня немца?»), в которых публиковались письма-отчёты советских бойцов о количестве убитых ими немцев и способах их уничтожения. Адольф Гитлер лично распорядился поймать и повесить Эренбурга. Нацистская пропаганда дала Эренбургу прозвище «Домашний еврей Сталина».

Статьи Эренбурга были подчинены одной цели: помочь стране победить врага. Для этого необходимо было вооружить население ненавистью к фашистам. Презрительным, издевательским тоном гневных фраз Эренбург избавлял от страха перед врагом.

Статья «Убей»

Некто Отто Эссман пишет лейтенанту Гельмуту Вейганду:

"У нас здесь есть пленные русские. Эти типы пожирают дождевых червей на площадке аэродрома, они кидаются на помойное ведро. Я видел, как они ели сорную траву. И подумать, что это - люди!.."

Рабовладельцы, они хотят превратить наш народ в рабов. Они вывозят русских к себе, издеваются, доводят их голодом до безумия, до того, что, умирая, люди едят траву и червей, а поганый немец с тухлой сигарой в зубах философствует: "Разве это люди?.."

Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал.

«Бешеные волки».

В далекие времена Адольф Гитлер увлекался невинным делом — живописью. Таланта у Гитлера не оказалось, и его забраковали как художника. Гитлер, возмущенный, воскликнул: «Вы увидите, что я стану знаменитым!» Он оправдал свои слова. Вряд ли можно найти в истории нового времени более знаменитого преступника. На совести этого неудачливого живописца миллионы человеческих жизней.

Геббельс с виду похож на отвратительную обезьяну: крохотного роста, гримасничает, кривляется. Гитлер начал с картинок, Геббельс с романов. Увы, и ему не повезло. Его романы никто не покупал. Геббельс потом разъяснил: «Это были козни марксистов...».

Фон Риббентроп — дипломат. Его выпускают для разговоров с приличными людьми — ведь у фон Риббентропа приличные манеры. Прежде он был представителем крупной торговой фирмы — продавал шампанское. Он привык расхваливать любой товар. Он расхваливал когда-то поддельное немецкое шампанское. Теперь он расхваливает «миролюбие и гуманизм» своей шайки.

Вот главные представители той шайки, которая правит Германией и которая теперь, с помощью шантажа, хитрости и наглости, захватила десяток чужих государств. Говоря о Гитлере и о гитлеровцах, будущий историк должен будет заглянуть в учебник зоологии, — это звери

«В суровый час»

Настал час простых чувств и простых слов. Гитлер бросил в бой все свои силы. Он не считает потерь. Он торопится. Враг прорвался к Орлу. Враг грозит каждому из нас.

Мы знаем, что враг силен. Мы не тешим себя иллюзиями. Но мы знаем также, что враг изнурен, что он измучен двадцатью пятью месяцами войны, что в его тылу голод, что в его дивизиях бреши, что в его сердце тревога. Мы знаем, почему он торопится: он не может ждать.

Мы должны выстоять. Сейчас решается судьба России. Судьба всей нашей страны. Судьба каждого из нас. Судьба наших детей.

Гитлер как-то сказал Раушнингу. «Мне все равно, кто правит Россией — цари или большевики. Русские остаются нашими врагами». Да, эти разбойники не думают об идеях, о программах. Для них Россия — колония, страна сырья, непочатый край, питомник рабов, которые должны работать на немцев.

Они хотят уничтожить Россию, разбить ее на «протектораты», на «генерал-губернаторства», которыми будут заведовать пруссаки или баварцы. В этот суровый час Красная Армия защищает нашу родину. Если немцы победят, не быть России.

Они не могут победить. Велика наша страна. Еще необъятней наше сердце. Оно многое вмещает. Оно пережило столько горя, столько радости, русское сердце! Мы выстоим: мы крепче сердцем. Мы знаем, за что воюем: за право дышать. Мы знаем, за что терпим: за наших детей. Мы знаем, за что стоим: за Россию, за родину.

«Оправдание ненависти»

Из всех русских писателей гитлеровские идеологи относятся наиболее снисходительно к Достоевскому. Однако фашисты — плохие читатели, им не понять гения Достоевского, который, опускаясь в темные глубины души, озарял их светом сострадания и любви. Один немец написал: «Достоевский — это оправдание пыток». Они не в силах понять жертвенности Сони. Русская душа для них — запечатанная книга.

Русский человек по природе незлобив, он рубит в сердцах, легко отходит, способен понять и простить.

Ненависть не лежала в душе русского человека. Она не свалилась с неба. Ее наш народ выстрадал. Вначале многие думали, что это — война как война, что против нас такие же люди, только иначе одетые. Мы были воспитаны на великих идеях человеческого братства и солидарности. Мы верили в силу слова, и многие не понимали, что перед нами не люди, а страшные, отвратительные существа, что человеческое братство диктует нам быть беспощадными к фашистам, что с гитлеровцами можно разговаривать только на языке снарядов и бомб.

Немецкие фашисты — это образованные дикари, сознательные людоеды. Просматривая дневники немецких солдат, я увидел, что один из них, принимавший участие в клинском погроме, был меломаном и любителем Чайковского. Оскверняя дом композитора, он знал, что он делает.

На трупе одного немца нашли детские штанишки, запачканные кровью, и фотографию детей. Он убил русского ребенка, но своих детей он, наверное, любил.

Конечно, среди немцев имеются добрые и злые люди, но дело не в душевных свойствах того или иного гитлеровца. Немецкие добряки, те, что у себя дома сюсюкают, катают на спине детишек и кормят немецких кошек паечной колбасой, убивают русских детей с такой же педантичностью, как и злые. Они убивают, потому что они уверовали, что на земле достойны жить только люди немецкой крови.

В начале войны я показал пленному немцу листовку. Это была одна из наших первых листовок. В листовке было сказано, что немцы напали на нас и ведут несправедливую войну. Немец прочитал и пожал плечами: «Меня это не интересует». Его не интересовал вопрос о справедливости: он шел за украинским салом. Я написал бы для гитлеровских солдат очень короткую листовку, всего три слова: «Сала не будет». Это то, что они способны понять, и это то, что их действительно интересует.

Отступая, гитлеровцы сжигают все: для немцев русское население такой же враг, как Красная Армия. Оставить русскую семью без крова для них военное достижение.

Когда боец-колхозник увидел впервые деревню Московской или Тульской области, от которой остались только трубы да скворечницы, он вспомнил свою деревню на Волге или в Сибири. Он увидел в лютый мороз женщин и детей, раздетых, разутых немцами. И в нем родилась лютая ненависть.

Одни немецкий генерал, приказав своим подчиненным безжалостно расправляться с населением, добавил: «Сейте страх!» Глупцы, они не знали русской души. Они посеяли не страх, но тот ветер, что рождает бурю. Теперь все поняли, что эта война не похожа на войны. Впервые перед нашим народом оказались не люди, но злобные и мерзкие существа, дикари, снабженные всеми достижениями техники, изверги, действующие по уставу и ссылающиеся на науку, превратившие истребление грудных детей в последнее слово государственной мудрости.

Ненависть не далась нам легко. Мы ее оплатили городами и областями, сотнями тысяч человеческих жизней. Но теперь наша ненависть созрела, она уже не мутит голову, она перешла в спокойную решимость. Мы поняли, что нам на земле с фашистами не жить. Здесь нет места ни для уступок, ни для разговоров, дело идет о самом простом: о праве дышать.

Ненавидя, наш народ не потерял своей исконной доброты. Нужно ли говорить о том, как испытания расширили сердце каждого? Нельзя без волнения глядеть на многодетных матерей, которые в наше трудное время берут сирот и делятся с ними последним.

Я вспомнил девушку Любу Сосункевич, военного фельдшера. Она под огнем перевязывала раненых. Землянку окружили немцы. Тогда с револьвером в руке, одна против десятка немецких солдат, она отстояла раненых, спасла их от надругательств, от пыток.

Скромна работа другой русской девушки — Вари Смирновой: под минометным и ружейным огнем она, как драгоценную ношу, несет пачку с письмами на передовые позиции. Она мне сказала: «А как же иначе?.. Ведь все ждут писем, без письма скука съест...»

Но не только к своим живо участие в душе русского, он понимает горе других народов. Наша ненависть к гитлеровцам продиктована любовью, любовью к родине, к человеку и к человечеству. В этом — сила нашей ненависти. В этом — ее оправдание. Сталкиваясь с гитлеровцами, мы видим, как слепая злоба опустошила душу Германии. Мы далеки от подобной злобы. Мы ненавидим каждого гитлеровца за то, что он — представитель человеконенавистнического начала, за то, что он — убежденный палач и принципиальный грабитель, за слезы вдов, за омраченное детство сирот, за тоскливые караваны беженцев, за вытоптанные поля, за уничтожение миллионов жизней.

Мы сражаемся против автоматов, которые выглядят, как люди, но в них не осталось ничего человеческого. Мы тоскуем о справедливости. Мы хотим уничтожить гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало. Мы радуемся многообразию жизни, своеобразию народов. Для всех найдется место на земле. Будет жить и немецкий народ, очистившись от страшных преступлений гитлеровского десятилетия.

Ненависть, доведенная до конца, становится живительной любовью. «Смерть немецким оккупантам» — эти слова звучат, как клятва любви, как присяга на верность жизни. Бойцы, которые несут смерть немцам, не жалеют своей жизни. Их вдохновляет большое, цельное чувство, и кто скажет, где кончается обида на бесчеловечного врага и где начинается кровная привязанность к своей родине? Смерть каждого немца встречается со вздохом облегчения миллионами людей. Смерть каждого немца — это залог того, что дети Поволжья не узнают горя и что оживут древние вольности Парижа. Смерть каждого немца — это живая вода, спасение мира.

Христианская легенда изображала витязя Георгия, который поражает копьем страшного дракона, чтобы освободить узницу. Так Красная Армия уничтожает гитлеровцев и несет свободу измученному человечеству. Суровая борьба и нелегкая судьба, но не было судьбы выше.

«Судьба России».

Я получил письмо от командира Казанцева. Он пишет: «Нужно поднять в русском народе такую ненависть к немцам, чтобы наш русский человек бил немцев всем, чем может, чтобы женщины, старики, дети вооружились топорами, косами, камнями и при встрече с немцами убивали их. Мы, наше поколение, несем ответственность за судьбу России».

Священная тревога чувствуется в словах командира Казанцева: тревога за судьбу России. В эти суровые дни мы поняли, что враг грозит России, и одна мысль одушевляет нас: отстоим родину!

Кропотливо, дом за домом, строили люди Россию. Строили стены Кремля. Русь отбивалась от ханов, от немцев, крепла, росла, хорошела.

Русская земля богата черным золотом: есть уголь и в Донбассе, и в Сибири. Там, где некогда язычники поклонялись божественному огню, возникли грандиозные нефтяные промыслы. В Сибири охотники били пушного зверя. Плавали в Волге огромные рыбины. Вологодские кружевницы плели кружева, и мастера Дагестана ковали кинжалы. В стране было все — северные олени и тигры, кедры и магнолии, горы Кавказа и бескрайные степи, тундра и виноградники Крыма, многомиллионные города и заповедники природы — безлюдные чащи.

Россия стала частью света, материком. В ней жили, работали, горевали и радовались дети многих народов. Великая держава, она не подчинялась никому. Она выбрала свой путь, она первая в мире провозгласила права труда и братства.

Мы любим ее громко, торжественно, как мощное государство. И мы любим ее просто, задушевно, по-семейному, как свою избу. Мы любим ее достоинства и ее недостатки, ее славу и ее обиды.

Идет бой за Россию, за державу, сколоченную трудом поколений и окропленную кровью поколений, за державу, которая родилась на светлых водах Днепра. Идет бой за свет русской культуры, за язык Пушкина, за украинскую песню, за наши книги, за наши музеи, за наши школы. Сколько нужно было веков напряжения, чтобы избяная Русь создала гранитный Ленинград! Только великий народ мог построить Адмиралтейство. Только великий народ мог родить Льва Толстого, мог 25 октября открыть новую эру. Нам досталась в наследство единственная, прекрасная, трижды любимая страна. В нее вторгся алчный немец. Он хочет убить Россию. Мы видим опасность и сознаем глубину нашей ответственности. Внуки или будут прославлять подвиги героев 1942 года, или они проклянут нас, изнывая в немецком плену.

Может быть, наша ненависть остыла? Теперь нашу ненависть снова накалили добела: немцы залили кровью города Донбасса и тихие казацкие станицы. Враг грозит Сталинграду. Враг рвется на Кубань. Суровые дни требуют от нас двойного мужества, двойной решимости. Бойцы, перед вами девушка на виселице, и немец с петлей в руке — немец замахнулся на Россию. Бойцы, в ваших руках будущее родины.

9. К.Симонов - военный репортер.

Константин Михайлович Симонов (1915 - 1979).

В 1939 году направлен в качестве военного корреспондента на Халхин-Гол.

Незадолго до отъезда на фронт окончательно меняет имя и вместо родного Кирилл берёт псевдоним Константин Симонов. С началом войны призван в РККА, в качества корреспондента из Действующей армии публиковался в «Известиях», работал в газете «Боевое знамя».

До 20 июля 1941 года работал в газете «Красноармейская правда», а также посылал некоторые материалы в газету «Известия». С 20 июля 1941 года он был переведен в издание «Красная звезда», где служил до осени 1946 года.

П остоянно находясь в действующей армии, Симонов, как военный корреспондент, мог свободно передвигаться в прифронтовой зоне.

В июле 1941 года он был под Могилевом, в частях 172-й стрелковой дивизии, которая вела тяжелые оборонительные бои. По прибытии на КП, корреспонденты «Известий» Павел Трошкин и Константин Симонов были задержаны, а на рассвете их под конвоем доставили в штаб. Это недоразумение сразу заставило корреспондента Симонова почувствовать дисциплину и порядок, а также уверенность в том, что война идет далеко не так, как было задумано противником, и есть реальная возможность того, что русский народ одолеет врага.

Оказавшись под Могилевом и наблюдая за ответственным исполнением распоряжений, Симонов приходит к выводу, что рассказы о мужестве и выдержке советских солдат могут вселить веру в победу и придать сил для дальнейшей борьбы не только ему, но и другим.

Основной задачей Симонова было показать непобедимый дух Красной Армии, поэтому всю свою энергию он направил на наблюдение за фронтовым бытом и жизнью простого русского солдата на войне.

Очерк – любимый жанр Симонова. Его очерки в основном отражают исключительно то, что он видел своими глазами, что пережил он сам или другой конкретный человек. Они наполнены реальными фактами и всегда правдивы. Иногда очерки строились на основе материалов бесед с участниками боя и превращались в диалог, который изредка прерывается авторским повествованием («Солдатская слава»).

Для военных очерков Симонова характерен повествовательный сюжет и форма новеллы. В них часто присутствует психологический портрет героя, в связи с чем большое внимание уделяется описанию жизненных обстоятельств, сформировавших характер этого человека.

В очерке «Дни и ночи», опубликованном в «Красной звезде» 24 сентября 1942, рассказывая о битве за Сталинград, Симонов говорит о молодой девушке Виктории, которой всего 20, но которая уже слишком много пережила, работая военфельдшером. Она переезжает на пароме в Сталинград уже четвертый или пятый раз, ей очень страшно, она еще совсем не знает жизнь, однако, в разговоре она предается светлым воспоминаниям о своем родном городе, забывая, что в любую минуту их могут убить. И в этом разговоре двух случайно встретившихся на войне жителей Днепропетровска чувствовалось, «что в сердцах своих они еще не отдали его немцам и никогда не отдадут, что этот город, что бы ни случилось, есть и всегда будет их городом». Однако корреспондент подмечает не только следы былой жизни, но и признаки борьбы за нее тех, кто остался в живых: «Из ворот, громыхая, выезжают скрипучие подводы, груженные хлебом: в этом уцелевшем доме пекарня. Город живет, живет – что бы ни было».

В дни особенно масштабных и кровопролитных сражений Симонов писал очерки по записям, которые он делал прямо в своем карманном блокноте. В течение 1943–1945 было напечатано более пятидесяти его очерков, а также рассказы, стихи и рецензии писателя.

В первый период войны – с июня 1941 до ноября 1942 – писатель стремился показать жизнь русского человека на войне со всех сторон, охватить как можно большее количество событий, посетить различные участки фронта. Несмотря на сложность положения СССР, наши потери и тяжесть боев, писатель считал своим долгом найти людей и высмотреть факты, которые могли бы гарантировать победу. Одной из таких гарантий могли служить слова пожилого сапера из очерка «На старой смоленской дороге», опубликованной в газете «Красная звезда» 17 марта 1943 года. Смотря на овраг, в котором лежат еще не закопанные старики и женщины, этот человек замечает среди них мать, прижимающую к груди своего мертвого ребенка, и произносит своим «глуховатым, простуженным голосом»: «Робеночка не пожалели…».

Симонов пишет: «…находясь в действующей армии первые месяцы войны, я стремился найти такие факты, которые бы показывали стойкость людей среди обрушившегося на них ужаса, их героизм, их веру в то, что не все пропало, их постепенно возникающее воинское умение и их тоже постепенно возникающую веру в возможность убивать немцев. Разумеется, в моих дневниках того времени картина шире, но это самоограничение было сознательным, и я в нем ни секунды не раскаиваюсь.

Помимо очерков и статей для газет, в период с 1941 по 1945 года Симонов пишет пьесы «Русские люди» и «Так и будет», повесть «Дни и ночи», а также две книги стихов «Война» и «С тобой и без тебя».

В феврале 1942 г., когда под ударами советских войск фашисты отступили от Москвы, газета «Правда» опубликовала стихотворение «Жди меня», посвященное актрисе Валентине Серовой, в которую Симонов был влюблен.

Стихотворение «Майор привез мальчишку на лафете…», написанное в 1941 году, отражает другую сторону военной лирики Симонова: здесь он говорит о любви к Родине, о своем долге перед ней и о воинской чести. Лирический герой, увидев мальчишку, которого война преждевременно сделала седым, решил для себя, что он никогда не сможет вернуться живым домой пока не закончится война.

Еще одним важным направлением в военной поэзии Константина Михайловича Симонова была тема мужского братства, воинской дружбы. В стихотворении «Дом в Вязьме», написанном в 1943-м году, довольно точно выражено его представление о ней: поэт и его товарищи делят ночлег в старом доме, утром они разойдутся, и кто-то из них не вернётся никогда.

«Свеча»

История, которую я хочу рассказать, произошла 19 октября 1944. К этому времени Белград был уже взят, в руках у немцев оставался только мост через реку Саву. На рассвете пять красноармейцев решили незаметно пробраться к мосту. Путь их лежал через маленький полукруглый скверик, в котором стояло несколько сгоревших танков и бронемашин. Посреди сквера красноармейцев застиг минный налет с того берега. Полчаса они пролежали под огнем и, наконец, двое легкораненых уползли назад, таща на себе двух тяжелораненых. Пятый — мертвый — остался лежать в сквере.

Весь день после этого немцы с маленькими перерывами стреляли из минометов по скверу.

Командир роты, которому было приказано перед рассветом повторить попытку пробраться к мосту, сказал, что за телом Чекулева можно пока не ходить. А немцы все стреляли.

Около самого сквера, поодаль от остальных домов, торчали каменные развалины дома. Никому бы не пришло в голову, что здесь еще может кто-нибудь жить. А между тем в подвале жила старуха Мария Джокич. 19-го был уже четвертый день, как она сидела в подвале. Утром она прекрасно видела русских солдат. Она даже хотела крикнуть русским, чтобы они ползли к подвалу, как в эту минуту одна мина разорвалась около развалины, и старуха потеряла сознание.

Когда она очнулась, то увидела, что в сквере остался только один. И она поняла, что он убит.

В скверике продолжали взрываться мины. Убитый русский одиноко лежал, подложив мертвую руку под голову, в голом скверике, где вокруг него валялось только изуродованное железо и мертвое дерево.

Старуха Джокич долго смотрела на убитого и думала. Потом, порывшись в своем единственном узле, вытащила оттуда что-то, спрятала под черный вдовий платок и неторопливо вылезла из подвала.

Она не умела ни ползать, ни перебегать, она просто пошла своим медленным старушечьим шагом к скверу. Ни одна мина не упала близко от старухи.

Она дошла до того места, где лежал убитый русский. Она пригладила его волосы, с трудом сложила на груди его руки и села рядом с ним на землю. Так она сидела рядом с ним, может быть, час, а может быть, два и молчала.

Вскоре она нашла то, что искала: это была большая воронка от тяжелого снаряда. Старуха вернулась к русскому, взяла его под мышки и потащила. Отдохнув, она поднялась и, став на колени, перекрестила мертвого русского и поцеловала его в губы и в лоб. Потом она стала потихоньку заваливать его землей. Она хотела сделать настоящую могилу. Насыпав холмик, она развернула свой черный вдовий платок и достала большую восковую свечу, одну из двух венчальных свечей, сорок пять лет хранившихся у нее.

Она зажгла свечу и продолжала сидеть рядом с могилой.

Перед рассветом рота, в которой служил погибший красноармеец Чекулев, под сильным минометным огнем прошла через сквер и заняла мост. Командир роты, вспомнив о погибшем вчера Чекулеве, приказал найти его и похоронить в одной братской могиле с теми, кто погиб сегодня утром.

Около разбитой ограды сквера высился маленький холмик. Внутри тихо догорала свеча. Огарок уже оплывал, но маленький огонек все еще трепетал, не угасая.

Все подошедшие к могиле почти разом сняли шапки. Они стояли кругом молча и смотрели на догоравшую свечу, пораженные чувством, которое мешает сразу заговорить.

Именно в эту минуту, не замеченная ими раньше, в сквере появилась высокая старуха в черном вдовьем платке. Зажгла новую свечу.

А на могильном холме, среди черной от пороха земли, изуродованного железа и мертвого дерева, горело последнее вдовье достояние — венчальная свеча, поставленная югославской матерью на могиле русского сына. И огонь ее не гас и казался вечным, как вечны материнские слезы и сыновнее мужество.

«Солдатская слава»

По ночам вокруг Сталинграда стоит красное зарево. В небе чертят белые перистые следы истребители, а земля изборождена окопами, и рядом с холмиками блиндажей подымаются насыпи братских могил.

За спиной Сталинград и за него надо стоять. Здесь предстоит выстоять ценой жизни, ценой смерти, ценой чего угодно. Сегодня мы держимся, мы еще не побеждаем, слава всего русского оружия еще не родилась на этих полях. Но солдатская слава каждый день и каждую ночь рождается то здесь, то там, и мужество человека всегда остается мужеством и слава славой, как бы тяжело ни приходилось армии и народу.

Мы сидим с Семеном Школенко на сухой степной земле.

Словно желая мне сказать, что его подвиг родился не вчера, а давно, начинает вспоминать жизнь.

— Отца звали Фролом, он тоже тут воевал, под Царицыном. Он шахтер был, как и я. Сегодня вот именины мои, как раз тридцать ударило. Выпил — жену вспомнил и сына Юрия Семеновича, я его еще не видал, он у меня 27 марта родился. И по тому, как серьезно он называет сына по имени и отчеству, чувствуется гордость за то, что у него именно сын.

Это было утром. Командир батальона Кошелев позвал к себе Семена и объяснил:— "Языка" надо достать.

Идти предстояло вдоль берега. Раздалась пулеметная очередь. Он был недоволен собой. Эта пулеметная очередь — без нее можно было обойтись. Следующий сарай был пуст, у третьего, возле стога, лежали двое убитых красноармейцев, рядом с ними валялись винтовки. Кровь была свежая.

Впереди были заросли. Школенко пополз через них налево. Из ямы, в просвете между бурьяном, был виден стоявший совсем близко миномет и ручной пулемет. Один немец стоял у миномета, а шестеро ели из котелков.

Не торопясь, он стал изготовлять к бою противотанковую гранату. Она упала прямо посреди немцев. Когда он увидел, что шестеро лежат неподвижно, а один, тот, который стоял у миномета, продолжает стоять, Школенко вскочил и, вплотную подойдя к немцу, не сводя с него глаз, знаком показал, чтоб тот отстегнул у себя парабеллум и бросил на землю. Школенко знаком показал немцу, чтобы тот взвалил пулемет на плечи. Так они и пошли обратно — впереди немец со взваленным на плечи пулеметом, сзади Школенко. На командный пункт батальона Школенко добрался только после полудня.

Командир полка пожал ему руку, оглядел его с ног до головы и, еще раз крепко стиснув руку, отошел в сторону и о чем-то заговорил с командиром батальона.

- Вы должны узнать, где стоят их остальные минометы.

Теперь он взял правее деревни и ближе к реке, прячась в росших по обочинам дороги кустах. Первый выстрел из миномета он услышал за пятьсот метров. Когда немец исчез, Школенко через мелколесье дополз до большого куста. Из-за куста были хорошо видны все три миномета, стоявшие в балке.

Школенко лег плашмя и вытащил бумагу, на которой он заранее решил начертить для точности, где именно стоят минометы. Но в ту секунду, когда он принял это решение, семеро немцев, стоявших у минометов, подошли друг к другу. То, что немцы подошли к нему так близко, толкнуло Школенко на смелый шаг.

Он лежа достал обе противотанковые гранаты. Он швырнул их, они на полметра не долетели до немцев.

Взрыв был очень сильным, и немцы, как и в прошлый раз, лежали убитые, только на этот раз никто не остался на ногах, лежали все. Потом один, тот, который оставался у телефона, пошевелился. Неожиданно в двух десятках шагов от него в кустах сильно зашуршало. Из кустов выскочил его хороший знакомый Сатаров, несколько дней тому назад взятый в плен немцами.

Вслед за ним из кустов вышли еще шестнадцать человек. Все такие же полуголые, обросшие и страшные, как Сатаров.

— Мы могилу себе рыли, — сказал Сатаров.

— Скорее минометы берите, — сказал он.

Теперь Школенко торопился уйти обратно еще больше, чем в первый раз, он еще сам не мог опомниться от своей удачи. Он шел сзади вырученных им из плена и видел окровавленные тела раненых. "Хорошо, что еще не убил, — думал он. — А кто ж их знал, думал — немцы".

Между освобожденными красноармейцами, прихрамывая на одну ногу и держась за разбитую голову, шел пленный немец.

Через полтора часа они дошли до батальона. Школенко отрапортовал и, выслушав благодарность капитана, отошел на пять шагов и ничком лег на землю. Усталость сразу навалилась на него. Школенко долго смотрит кругом на вечернюю степь, и на лице его появляется горькое выражение.

— Что смотрите? — спрашиваю я. — Смотрю, куда докатил он нас, — далеко он нас допятил.

Но когда-то ведь и слово "Бородино" знали только в Можайском уезде, оно было уездным словом. А потом за один день стало всенародным...

«Бессмертная фамилия». Про сапера Артемьева.