Расовая чистота по-американски

 

Примерно такой же порочный круг закрепляет расовую иерархию в современной Америке. С XVI по XVIII век белые завозили в обе Америки миллионы рабов из Африки, чтобы те добывали сырье в рудниках и обрабатывали плантации. То, что они предпочитали везти рабов из Африки, а не из Европы или Азии, — результат трех случайно сложившихся факторов.

Во-первых, Африка ближе к Америке, а значит, доставить живой груз из Сенегала обойдется дешевле, чем из Вьетнама. Во-вторых, в Африке функционировал развитый рынок работорговли (отсюда рабов экспортировали преимущественно на Ближний Восток), а в Европе того времени рабство было уже экзотикой. Очевидно, что гораздо проще покупать рабов на сложившемся рынке, нежели создавать новый рынок с нуля. Третий фактор наиболее важен: на американских плантациях в Виргинии, в Бразилии и на Гаити свирепствовали малярия и желтая лихорадка — болезни африканского происхождения. Негры за множество поколений выработали частичный иммунитет к этим недугам, европейцы же были перед ними беззащитны и умирали сотнями. Так что с точки зрения плантатора куда благоразумнее покупать африканских рабов, чем тратить деньги на европейских или нанимать наемных работников.

Парадоксальным образом генетический плюс (иммунитет к болезням) оборачивается социальным минусом: именно потому, что африканцы переносили тропический климат лучше, чем европейцы, они оказались в рабстве! Из-за этих второстепенных, в сущности, факторов только что возникшие американские общества сразу разделились на правящую касту белых выходцев из Европы и подчиненную им касту чернокожих африканцев.

Но люди не готовы признать, что они держат в рабстве представителей той или иной расы или народа лишь из соображений экономической выгоды. Подобно арийским завоевателям Индии, белые в Америке жаждали не только экономического успеха, но и соответствующего имиджа благочестивых, честных и объективных людей, а потому для оправдания сегрегации была привлечена религиозная и научная мифология. Богословы утверждали, что жители Африки происходят от Хама, сына Ноя, проклятого собственным отцом: его потомство с библейский времен обречено на рабство. Биологи брались доказать, что негры и в интеллектуальном, и в нравственном отношении уступают белым. По словам врачей, негры живут в грязи и распространяют заразу — то есть как раз и являются источником нечистоты.

Эти мифы легко вписались в американскую культуру и в западную культуру в целом и сохраняли влияние еще долгие годы после того, как исчезли все причины, изначально породившие рабство. В начале XIX века рабство попало под запрет на территории Британской империи, англичане пресекли трансатлантическую торговлю «черным товаром», запрет постепенно распространялся в обеих Америках. Отметим, что впервые в истории рабовладельческие общества сами, добровольно отменили рабство. Но и после того, как рабов освободили, расистские мифы оставались в сознании, сохранялось расистское законодательство и социальный уклад, поддерживавшие расовую сегрегацию.

Так возникает замкнутый причинно-следственный цикл, порочный круг. Взять, к примеру, ситуацию в южных штатах сразу после Гражданской войны. В 1865 году тринадцатая поправка к Конституции США объявила рабство вне закона, а четырнадцатая поправка уточнила, что человеку не может быть отказано в гражданстве и равных правах перед законом только из-за его расы. Однако после двух столетий рабства чернокожие заведомо находились в худшем положении, чем большинство бедных, были нищими и неграмотными. Чернокожий, родившийся в Алабаме в 1865 году, пусть уже свободным, имел гораздо меньше шансов получить образование и приличную работу, чем его белые соседи. Следующее поколение, появившееся на свет в 1880-е и 1890-е годы, вынуждено было преодолевать тот же самый разрыв — эти дети опять-таки происходили из необразованных и бедных семей.

Проблема не ограничивалась экономическим неравенством. В Алабаме и многие белые находились в таких же нищенских условиях, на их долю не выпало преимуществ, доставшихся богатым собратьям по расе. К тому же промышленная революция и интенсивная эмиграция заметно усилили социальную подвижность американского общества, кое-кто успевал попасть из грязи в князи. Если бы все зависело от денег, пропасть между расами могла бы вскоре закрыться, наступило бы смешение, в том числе посредством межрасовых браков.

Но ничего подобного не произошло. К 1865 году белые (а также и большинство черных) прочно усвоили мысль, что черные глупее и ленивее белых, не заботятся о личной гигиене, зато склонны к насилию и половой распущенности. Их воспринимали как носителей агрессии и заразы, то есть опять же нечистоты. Если бы к 1895 году чернокожий алабамец каким-то чудом ухитрился получить образование и попытался бы претендовать на «чистую» работу — например, банковского клерка, его шансы получить вакансию оказались бы намного ниже, чем у белого с такой же квалификацией: против него сыграло бы общее предубеждение, что негры от природы ленивы, глупы и ненадежны.

Казалось бы, со временем люди начинают понимать, что подобные предубеждения — из области мифов, а не фактов и чернокожим следует предоставить возможность доказать, что они такие же дееспособные, законопослушные и опрятные люди, как и белые. Но нет, тенденция оказалась прямо противоположной: предрассудки со временем только усугублялись. Поскольку белые захватили все лучшие рабочие места, нетрудно было поверить в их превосходство над неграми. «Сами видите, — рассуждал среднестатистический белый гражданин, — негры уже которое поколение свободны, но ведь не появилось чернокожих преподавателей, адвокатов, врачей или хотя бы банковских служащих. Разве это не доказывает, что черные от природы глупее и не умеют как следует работать?» Круг замыкался: черные не могли быть «белыми воротничками», потому что считались заведомо глупыми, а доказательством их глупости служило как раз отсутствие чернокожих на «беловоротничковых» должностях.

 

Порочный круг: случайно сложившаяся ситуация закрепляется жесткой социальной системой

 

Круг замкнулся, но не остановился. Предрассудки против чернокожих продолжают закрепляться, складывается система «законов Джима Кроу» — норм, охраняющих сложившиеся отношения между расами. Чернокожих отстраняют от участия в выборах, они не смеют учиться в школах вместе с белыми, покупать в магазинах для белых, есть в одном с ними ресторане, ночевать в одном отеле. И все это под тем предлогом, что чернокожие глупы, грязны, опасны и белых нужно от них защитить. Белые не хотят спать с черными в одном отеле, есть с ними вместе — боятся подцепить инфекцию. Не хотят, чтобы их дети учились в одной школе с негритятами, — боятся агрессии и дурного влияния. И нечего допускать черных к выборам — кого могут выбрать эти невежественные, аморальные граждане. Страхи подкреплялись научными работами, «доказывавшими», что чернокожие необразованны, среди них распространены заразные болезни и уровень преступности в их среде намного выше (исследователи не замечали, что эти факты — следствие дискриминации).

В середине XX века сегрегация на территории бывшей Конфедерации стала едва ли не более жесткой, чем под конец XIX века. Кленнон Кигг, чернокожий абитуриент, подавший в 1958 году документы в Университет штата Миссисипи, был насильственно помещен в сумасшедший дом. Судья вынес этот приговор с пояснением: негр точно не в себе, если думает, будто его могут принять в Университет Миссисипи.

Наибольший ужас американцам в южных штатах (а многим и в северных) внушала мысль о сексуальных отношениях или браке между черным мужчиной и белой женщиной. Межрасовый секс превратился в безусловное табу, любое нарушение которого заслуживало немедленного и самого сурового наказания — достаточно было подозрения, чтобы «преступника» линчевали. На счету Ку-клукс-клана, тайной организации белых расистов, немало убийств такого рода.

Постепенно расистские обычаи охватывали все новые сферы жизни. Американская эстетика строилась на идеале красоты белого человека. Внешние черты этой расы — светлая кожа, светлые невьющиеся волосы, небольшой вздернутый нос — считались красивыми. Типично «африканские черты» — темная кожа, темные курчавые волосы, плоский нос — воспринимались как уродство. Эти предрассудки закрепляли воображаемую иерархию на еще более глубоком уровне подсознания и тем самым ее консервировали.

Бывает, порочный круг сохраняется сотни и тысячи лет: воображаемая иерархия, возникшая из какой-то исторической случайности, превращается в вечный порядок. Со временем несправедливая дискриминация может не рассеяться, а усугубиться. Деньги идут к деньгам, бедные становятся беднее. Образование получают образованные, а невежды так и прозябают в невежестве. Проигравшие рискуют проиграть снова, а те, кому история подкинула козыри, вероятнее всего, вытащат их опять.

Большинство социально-политических иерархий не имеют под собой логического или биологического основания. Они лишь фиксируют случайное стечение обстоятельств, подкрепленное мифами. Кстати, именно по этой причине полезно изучать историю. Если бы разделение на черных и белых или на браминов и шудр опиралось на биологическую реальность, то есть у браминов и в самом деле мозги работали бы лучше, чем у шудр, нам хватило бы биологии, чтобы понять устройство человеческого общества. Но биологические отличия между группами Homo sapiens пренебрежимо малы, и биологией тонкости индийской иерархии или развитие расовых предубеждений в Америке не объяснишь. Чтобы понять эти явления, нам придется изучить события, обстоятельства и взаимодействие сил, которые превратили элементы человеческого воображения в реальные и весьма безжалостные социальные структуры.

 

 

ОН И ОНА

 

У каждого общества свои иерархии. Современные американцы обращают внимание на расу, а средневековые мусульмане о ней практически не думали. В средневековой Индии принадлежность к касте была вопросом жизни и смерти, а в современной Европе мы едва ли обнаружим даже след такой социальной организации. Но одной иерархии придается особое значение во всех известных нам обществах — гендерной. Человечество повсеместно делится на мужчин и женщин, и везде — буквально везде — мужчины пользуются заметными преимуществами.

Один из самых ранних китайских текстов — гадательные кости (1200 до н.э.), с помощью которых предсказывали будущее. На одной из костяных табличек начертан вопрос: «Счастливо ли разрешится от бремени госпожа Хао?» — и ответ: «Если роды выпадут на день дин — удачно, если на день гэн — чрезвычайно благоприятно». Но госпожа Хао родила в день дзяин. Запись завершается мрачным примечанием: «Три недели спустя роды прошли в день дзяин. Неудачно — это девочка»[46]. И через три с лишним тысячи лет, когда коммунистический Китай введет политику «одна семья — один ребенок», некоторые семьи по-прежнему будут рассматривать рождение девочки как неудачу и бросать или умерщвлять дочерей в надежде попробовать еще раз — авось повезет, и будет мальчик.

Во многих обществах женщины считались попросту собственностью мужчины — отца, мужа или брата. Во многих законодательствах изнасилование относится к категории имущественных преступлений, то есть жертва не та, что подверглась изнасилованию, а тот, кому она принадлежит. Соответственно, справедливость восстанавливалась путем возмещения имущественного вреда: насильник уплачивал отцу или брату женщины выкуп за невесту и забирал ее себе. Библия предписывает: «Если кто-нибудь встретится с девицею необрученною, и схватит ее, и ляжет с нею, и застанут их, то лежавший с нею должен дать отцу ее пятьдесят сикелей серебра, а она пусть будет его женою...» (Втор. 22: 28-29). С точки зрения древних евреев, это был разумный способ уладить дело.

Изнасилование женщины, не состоявшей ни в чьей собственности, и вовсе не считалось преступлением — как поднять с земли оброненную неизвестно кем монету не считается воровством. А уж мысль, что супружеское соитие можно расценивать как изнасилование, и вовсе показалась бы абсурдной. Муж обладал полной властью над сексуальностью своей жены. Сказать, что он ее изнасиловал, — все равно что обвинить человека в краже у самого себя. И так полагали не только в глубокой древности — на 2006 год в 53 странах мира все еще не было юридической возможности судить мужчину за изнасилование жены. Даже в Германии в законы об изнасиловании только в 1997 году были внесены поправки и появилась статья за изнасилование в браке[47].

 

* * *

 

Является ли неравенство мужчин и женщин таким же плодом человеческого воображения, как система каст в Индии или расовая сегрегация в США, или же это естественное разделение, основанное на физиологии? И даже если несходство мужчин и женщин обусловлено биологией, то обусловлены ли ею же и те преимущества, которые мужчины имеют перед женщинами?

Культурное, юридическое и политическое неравенство полов отчасти отражает их очевидные биологические отличия. Деторождение по определению является женской привилегией, ибо у мужчины нет матки. Но это универсальное зерно объективной истины каждое общество обволакивало слоями идей и культурных норм, весьма далеких от биологии. Женскому и мужскому началу приписывается целый ряд свойств, никак не вытекающих из биологии.

Например, афинская демократия V века до н.э. не признавала за индивидом, обладающим маткой, юридического статуса: женщина не могла участвовать в народном собрании или заседать в суде. Как правило, такой индивид не получал достойного образования, не имел права вести собственную торговлю и участвовать в философских диспутах. Среди политических деятелей, философов, ораторов, художников и купцов маткой не обладал ни один. Неужели наличие матки делает человека заведомо непригодным ко всем этим профессиям? Очевидно, именно так считали афиняне в древности. Современные жители Афин со своими дальними предками не согласны. Теперь в Греции женщины голосуют, избираются на государственные должности, произносят речи, создают самые разные вещи, от ювелирных изделий до проектов зданий и программного обеспечения, — и, разумеется, посещают университет. Матка не мешает им добиваться успеха во всех этих областях наравне с мужчинами. В политической жизни и в бизнесе женщины все еще не получили пропорционального представительства — всего 12% членов греческого парламента составляют женщины. Но юридические барьеры, препятствовавшие ранее их участию в политической жизни, сметены, и большинство граждан современной Греции уверены, что женщина на государственной должности — нормальное явление.

 

 

Многие современные греки также считают, что для мужчины естественно испытывать сексуальное влечение к женщинам и только к женщинам, вступать в сексуальные отношения исключительно с противоположным полом. Это убеждение они относят не к числу навязанных культурой норм, а к биологическим реалиям: отношения между противоположными полами естественны, однополые же связи — противоестественны. Однако матушка-природа вроде бы не имеет ничего против, если мужчины влюбляются друг в друга. Это матери, впитавшие заветы своей культуры, сходят с ума, если сыну приглянется соседский парень. Но материнские истерики порождены вовсе не биологическим императивом: многие культуры оценивали гомосексуальные отношения не только как законные, но даже как общественно полезные. Самый знаменитый пример — все та же Древняя Греция. В «Илиаде» Фетида ни словом не возражает против близкой дружбы своего сына с Патроклом. Олимпиада, царица Македонии, отличалась редким для женщин античного мира темпераментом и решимостью: вполне вероятно, именно она спланировала убийство собственного мужа. Тем не менее, когда ее сын Александр приводил к ужину своего возлюбленного Гефестиона, царица принимала их и бровью не вела.

Как отличить непоколебимые законы природы от биологических мифов, которыми люди пытаются освятить произвольно установленные нормы? Есть хорошее выражение: «Биология разрешает, запрещает культура». Природа охотно открывает перед нами самый широкий спектр возможностей. Но культура принуждает людей ограничиться лишь некоторыми и отказаться от всех остальных. Биология позволяет женщинам иметь детей — некоторые культуры принуждают их к реализации этой способности. Биология дает мужчинам возможность получать сексуальное удовлетворение друг с другом — некоторые культуры запрещают им реализовать эту возможность.

Культура обычно твердит, что запрещает лишь противоестественное, однако с биологической точки зрения противоестественного не существует. Все, что возможно, по определению естественно. Неестественное, нарушающее законы природы поведение попросту не могло бы осуществиться, его и запрещать нет смысла. Ни одно общество не попыталось отменить фотосинтез или запретить разноименным зарядам притягиваться друг к другу.

Наши понятия о «естественном» и «неестественном» почерпнуты не из биологии, а из христианского богословия. В богословии «естественно» то, что «совпадает с замыслом Господа, сотворившего природу и ее законы». Христианские богословы утверждают, что Бог сотворил человеческое тело и каждому органу назначил конкретную функцию. До тех пор, пока мы используем члены и органы своего тела в предусмотренных Богом целях, мы живем естественно, если же используем их вопреки Божьему замыслу — это противоестественно. Но у эволюции замысла нет. Органы развивались не по чьему-то указу, и «назначение» их меняется. Ни один человеческий орган не выполняет ныне в точности те же функции, что выполнял сотню миллионов лет назад его «прототип». Органы развиваются для выполнения определенных функций, это верно, однако уже существующий орган может затем быть приспособлен и для другого. Например, рот появился уже у древнейших многоклеточных организмов — как отверстие, через которое в тело поступает пища; мы до сих пор используем рот в этой функции, но еще и целуемся, разговариваем, а Рэмбо даже выдергивает зубами чеку из гранаты. И что, все это неестественно, раз наши червеобразные предки 600 миллионов лет назад ничего такого не проделывали?

И крылья тоже не развернулись сразу во всей своей аэродинамической красе. Они развились из конечностей, имевших другие функции. По одной теории, крылья насекомых образовались миллионы лет назад из выростов на теле бескрылых жуков. Жуки с выростами имели большую относительную поверхность тела, что позволяло поглощать больше солнечного света и лучше поддерживать комфортную температуру тела. Постепенно в процессе эволюции эти солнечные батареи увеличивались, и те же самые выросты — отличное приспособление, площадь большая, а вес почти не увеличивается — удерживали насекомое на долю секунды в воздухе, когда оно подпрыгивало. Обладатели крупных выростов прыгали дальше других, потом стали с их помощью планировать в воздухе, а там уже недалеко и до крыльев, удерживающих на высоте. В следующий раз, когда комар зажужжит над ухом, скажите кровососущей самке, что ведет она себя противоестественно: по Божьему замыслу ей следует использовать крылья исключительно как солнечные батареи.

Столь же многозадачны и наши половые органы. Первоначально гонады развивались для продолжения рода, а брачные ритуалы — чтобы партнеры успели оценить взаимную привлекательность. Но теперь многие животные используют и свои половые органы, и эти ритуалы для множества социальных функций, никак не связанных с производством своих маленьких копий. Например, у шимпанзе секс скрепляет политические союзы, служит подтверждением дружбы и помогает разрядить напряжение. Разве можно сказать, что все это противоестественно?

 

 

ПОЛ И ГЕНДЕР

 

Таким образом, нет смысла утверждать, будто естественная функция женщины — рожать или что однополый секс между мужчинами противоестествен. Большинство норм, законов, прав и обязанностей, характеризующих «мужчину» и «женщину», представляют собой воображаемую, а не биологическую реальность.

Биологически люди делятся на самцов и самок. Мужская особь Homo sapiens имеет одну X-хромосому и одну Y, а у женской особи обе хромосомы — X. Но «мужчина» и «женщина» — категории не биологические, а социальные. В подавляющем большинстве случаев и в подавляющем большинстве человеческих обществ «мужчиной» именуют особь мужского пола, а «женщиной» — женского, однако социальная составляющая этих терминов порой весьма далека от биологии. «Мужчина» — не просто сапиенс с конкретными биологическими признаками, такими как набор хромосом XY, тестикулы и избыток тестостерона, а часть воображаемого общественного порядка. Культурные мифы наделяют его определенными «мужскими» ролями (например, «мужчина должен участвовать в политике»), правами (например, избирательным правом) и обязанностями (в частности, обязанностью служить в армии). И «женщина» — не просто сапиенс с двумя хромосомами X, маткой и большим количеством эстрогена в организме. Она тоже часть воображаемого общественного порядка. Культурный миф наделяет ее уникальными «женскими» ролями (воспитание детей), правами (например, правом на защиту) и обязанностями (покорствовать супругу). Поскольку роли, права и обязанности мужчин и женщин определяются в первую очередь мифами, а не биологией, содержание понятий «мужчина» и «женщина» от культуры к культуре меняется.

Чтобы не запутаться, ученые стараются различать биологическую категорию «пол» и культурную «гендер». Все мы принадлежим к мужскому или женскому полу на основании объективных и неизменных на протяжении исторического времени признаков. Гендер также бывает мужской и женский (а в некоторых культурах встречаются и другие). Гендерные признаки относятся к разряду интерсубъективных и постоянно меняются. Например, внешность, поведение, наряды, мечты и даже позы античной афинянки и современной гречанки имеют очень мало общего[48].

Деление по признаку пола проблемы не представляет, а вот с гендером сложнее. Принадлежность к мужскому или женскому полу определяется однозначно: человек рождается либо с хромосомами X и Y, либо с двумя хромосомами X, и вопрос решен. А вот вписаться в гендерную роль мужчины или женщины гораздо труднее. Многие определяющие черты обоих гендеров заданы культурой, а не биологией, и ни в одном обществе мужскую особь не признают «мужчиной» или женщину «женщиной» автоматически. Да и удостоившись такого звания, не стоит почивать на лаврах. Мужчинам приходится доказывать свою мужественность постоянно, от колыбели до могилы. Для этого существует ряд ритуалов и предписанных действий. Женщине тоже нельзя расслабляться: надо все время доказывать себе и другим, что она женственна во всех отношениях.

Успех не гарантируется. Особенно мужчины живут в постоянном страхе — не подтвердить свои притязания на мужественность. На всем протяжении истории мужчины с готовностью рисковали и даже жертвовали жизнью, лишь бы о них отзывались как о «настоящих мужчинах».

 

Представление о мужчине в XVIII веке: парадный портрет французского короля Людовика XIV. Обратите внимание на длинный парик, чулки, высокие каблуки туфель, позу танцора — и огромный меч. Большинство наших современников все эти атрибуты, кроме оружия, считает признаками женственности. Но в свое время Людовик XIV воспринимался образцом мужественности и силы.

 

Представление о мужчине в XXI веке: парадный портрет Барака Обамы. Куда подевались парик, чулки, каблуки и меч? Прежде альфа-самцы не выглядели так невзрачно. Во все исторические времена мужчина на вершине власти старался нарядиться ярко и вызывающе — вспомните американских индейцев с перьями в волосах или махарадж Индии, с головы до ног в шелках и драгоценных камнях. И в животном царстве самцы, как правило, наряднее самок — посмотрите на павлина с его роскошным хвостом или пышногривого льва.