Распределение единиц счастья

Это не означает, что существует «конфликт между счастьем и справедливостью». Возможен конфликт между максимизацией среднего счастья и справедливостью, но конфликта между счастьем и справедливостью нет, потому что справедливость в конечном счете касается того, как распределяется счастье.

Как нам судить об этом вопросе? Как судит об относительной важности большего счастья в сравнении с меньшим несчастьем беспристрастный наблюдатель? Особенно впечатляет один мыслительный эксперимент, предложенный Ролзом^[471]. Представьте себе, что вы с одинаковой вероятностью можете быть одним из представленных здесь людей (человеком 1 или человеком 2). Учитывая этот «занавес неведения», какую ситуацию вы выберете? Этот вопрос требует срочного обсуждения.

Я бы, скорее всего, занял позицию, предполагающую неприятие риска [Этому не противоречит теория о том, что в условиях неопределенности решения принимаются в соответствии с ожидаемой «полезностью». Предположим, что мне безразличен выбор между определенностью опыта i и лотереей, дающей вероятность p_i наилучшего опыта и вероятность (1–p_i) наихудшего. Предположим, что мы нормализуем счастье таким образом, что счастье от наилучшего опыта будет равно единице, а от наихудшего – нулю. Согласно теории ожидаемой полезности, тот, кто принимает решение, максимизирует Σπ_ip_i, где π_i – вероятность опыта i. Таким образом, согласно теории ожидаемой полезности, p_i – мера «полезности».

Но измеряет ли pi счастье, которое может быть получено от опыта i? Нет, если я избегаю риска в области счастья. В этом случае p – вогнутая функция соответствующего счастья (см. график). Таким образом, при принятии любых решений, я отдаю приоритет тем из них, которые снижают риск несчастья, перед теми, которые могли бы увеличить вероятность большого счастья.

В этическом контексте за занавесом неведения все πi одинаковы. Таким образом, ожидаемая «полезность» составляет p¯, и это величина функции социального благосостояния. Но это не среднее ожидаемое «счастье». Функция социального благосостояния – вогнутая функция индивидуальных уровней счастья.

Другие выводы см. в: Harsanyi, 1953, 1955; Rawls, 1971; Ролз, 1995. Харшаньи полагает, что социальное благосостояние определяется средним счастьем, тогда как Ролз оценивает социальное благосостояние по первичным ресурсам самого обездоленного человека. Большинство из нас выберут золотую середину. Кроме того, столкнувшись с межвременным выбором на протяжении всей нашей жизни, мы, вероятно, предпочли бы более стабильный уровень счастья более вариативному с одинаковым средним уровнем.], и, безусловно, именно она подразумевается в большинстве законодательных документов по правам человека. Эти документы исключают целый диапазон негативного опыта, даже если это создает издержки для людей, достаточно привилегированных, чтобы не нуждаться в правах.

Именно так я бы подошел к вопросу о лишениях и дискриминации. Я не вижу конфликта между моим подходом и тем, что был выдвинут моим другом Амартией Сеном в его книге «Идея справедливости»^[472]: в обеих работах лишения составляют центральную проблему. Если и есть расхождения, то они касаются вопроса адаптации. На мой взгляд, мы должны реалистически относиться к человеческой природе и усердно работать над исправлением наибольшего зла, к которому люди менее всего способны адаптироваться^[473]. Существует множество ситуаций, с которыми люди не могут свыкнуться и которые включают в себя бедность^[474] и психические заболевания. Для того чтобы выявить самые большие беды, мы должны действовать эмпирически, изучая, кто самые несчастные люди в обществе, и тем самым выделяя поддающиеся исправлению факторы, представляющие собой главную причину их несчастий. Нам не следует заранее составлять список возможностей, которые, как мы считаем, являются благом для людей, не имея никакого общего критерия для оценки их относительной важности.

Но это дружеские расхождения в отношении стратегии. Наиболее опасен широко распространенный, устоявшийся взгляд на то, что у каждого индивида есть уровень счастья, к которому он возвращается, что бы ни случилось. Это попросту неверно^[475]. Этого не происходит даже в исследованиях паралитиков и выигрывавших в лотерею, на примере которых первоначально рекламировалась идея адаптации^[476]. А дальнейшие исследования жизни конкретных людей показали, что счастье может радикально меняться на протяжении жизни. Более того, исследования, проводившиеся в различных странах, свидетельствуют, что общества тоже могут по-разному переживать счастье, в зависимости, например, от уровня равенства и уважения^[477].

Довольно о справедливости. Это не самостоятельное «благо», а способ, который должен использоваться при распределении счастья. Мы хотим, чтобы счастья было больше, но еще больше мы желаем, чтобы было меньше несчастья. И мы сможем этого добиться, только если каждый индивид сделает это своей целью в жизни – дома, на работе и в качестве гражданина.

Большинство из нас может оказать ощутимое влияние только на незначительную группу людей. Но каждый из нас способен повлиять на миллиарды людей, внося свой посильный вклад в изменение климата. Вот почему способствовать наибольшему счастью – не значит не заботиться об окружающей среде. Наоборот, это означает, что мы воспринимаем ее очень серьезно^[478].

Таким образом, мы можем резюмировать приведенные нами доводы следующим образом:

1. Счастье – единственный человеческий опыт, который хорош сам по себе (психологическое высказывание). Отсюда следует, что наилучшее положение в обществе – то, при котором больше всего счастья, а самое главное, меньше всего несчастья (потому что справедливость имеет большое значение).

2. Долг индивида – создавать наилучшее положение в обществе, которое только он или она могут создать (этическое высказывание). Отсюда следует, что он или она должны стремиться к наибольшему количества счастья и, самое главное, наименьшему количеству несчастья.

3. Эти два утверждения не обязательно противоречат друг другу, потому что альтруистические поступки как самоцель делают тех, кто их совершает, счастливее (не всегда, но в среднем).

4. Альтруизм, как и другие способы достижения счастья, можно приобрести через привычку и обучение. Эти довольно простые аргументы могут стать базовым руководством в жизни. Против них можно возражать, но эти возражения не смогут предложить альтернативного подхода, последовательно помогающего при принятии решений, которые постоянно приходится принимать индивидам и правительствам.

Но тогда мы сталкиваемся с другим вопросом, относительно которого разделились мнения многих членов движения за благополучие, обычно находящихся по одну сторону баррикад во время дебатов.

Достаточно ли серьезна проблема счастья?

Некоторые считают, что счастье недостаточно серьезная проблема: оно слишком связано с преходящими эмоциями, такими как жизнерадостность, веселье, развлечение, смех или внезапная радость. Но мы имеем в виду не это, а качество всего опыта человека в течение протяженного периода времени. В позитивном плане этот опыт включает в себя безмятежность и довольство, равно как и радость; в негативном плане – мучительное возбуждение и мрачное отчаяние. Это все точки на одной и той же шкале хорошего или плохого самочувствия, которая простирается от крайнего несчастья до крайнего счастья. То, где люди находятся внутри этого спектра, имеет огромную важность.

Вот почему счастье – центральная тема не только множества великих романов в мировой литературе (например, «Войны и мира»), но и многих разговоров, особенно среди женщин: «Насколько вы счастливы сейчас?»; «Хотела бы я найти способ стать счастливее»; «Счастлива ли она теперь?». Мужчины больше устойчивы к такого рода разговорам, хотя они озабочены этим не меньше, но говорят об этом эвфемизмами.

Счастье включает в себя ваши чувства по отношению к прошлому, настоящему и будущему. Это настроение, пронизывающее все ваше бытие. Счастье и несчастье приходят из многих источников и принимают многие формы. Разным людям счастье приносят разные вещи. Но из этого не следует, что, как любят часто повторять, «для разных людей счастье означает разные вещи». Оно одинаково для каждого из нас, но мы различаемся по тому, что становится его причиной. Каждый знает, что для него хорошо или плохо, и самый обычный способ это выразить – сказать, что ты счастлив или несчастлив. В действительности два этих слова – одни из самых распространенных в литературе и, что самое показательное, в повседневной речи.

В 1873 году Карл Маркс послал экземпляр «Капитала» Чарльзу Дарвину, который ответил, что «для него это честь», и добавил: «Я полагаю, что мы оба серьезно желаем расширения знания и что это в конечном счете должно внести свой вклад в счастье человечества»^[479]. Кто, прочтя такое, сочтет счастье пустяковой идеей?

Но все же многие из тех, кого я уважаю, предпочитают не обращать внимания на эти слова, а говорить о «процветании», которое часто называют аристотелевским или эвдемоническим определением благополучия. Идея состоит в том, что некоторые формы счастья лучше, чем другие^[480].

В каком-то смысле это может показаться верным, потому что, как я отмечал, счастье, извлекаемое из добродетельного поступка, также увеличивает счастье других. Таким образом, счастье особенно желательно как самоцель. Точно так же садизм особенно нежелателен, потому что уменьшает счастье других. А чисто личное счастье, такое как игра на фортепьяно для себя, занимает промежуточное положение, когда рассматривается как средство достижения цели. Но когда мы анализируем цель, все счастье оказывается одинаково ценным.

Однако это не главный вопрос, который держат в голове те, кто верит в процветание и думает, что одни способы наслаждения жизнью сами по себе лучше, чем другие. Например, в США Кэрол Рифф оценивал процветание с помощью средневзвешенного значения цели в жизни, независимости, хороших отношений, личностного роста и приятия себя^[481]. В Великобритании Фелисия Хьюпперт называет человека процветающим, исходя из его ответов на следующие вопросы. Чтобы считаться процветающим, человек должен быть крайне счастливым, «отвечать твердое „да“» на высказывания 2 и 3 и по крайней мере на три из высказываний с 4 по 7^[482].

 

(Позитивные эмоции) 1. С учетом всех обстоятельств, насколько Вы, по Вашему мнению, счастливы?

(Увлеченность, интерес) 2. Мне нравится узнавать новое.

(Смысл, цель) 3. Обычно я чувствую, что то, что я делаю в жизни, ценно и значимо.

(Самоуважение) 4. В целом я отношусь к себе позитивно.

(Оптимизм) 5. Я всегда оптимистично отношусь к своему будущему.

(Сопротивляемость) 6. Когда в моей жизни что-то идет не так, обычно я быстро возвращаюсь в нормальное состояние.

(Положительные отношения) 7. В моей жизни есть люди, которые по-настоящему обо мне заботятся.

 

Все эти вещи, конечно, исключительно важны для людей и многое о них говорят. Неудивительно, что полученные показатели неплохо коррелируют с тем, что люди сообщают о своем счастье^[483] – и, выясняется, имеют сходные детерминанты^[484]. Мы, конечно же, хотим, чтобы люди описывали весь свой опыт. Это важные, но не единственные детерминанты счастья. Чтобы построить счастливое общество, мы должны уделять большое внимание составляющим процветания (особенно чувству цели и смысла). На самом деле, полезный индекс счастья мог бы включать в себя (помимо прочих переменных) все элементы процветания, оцененные с точки зрения их действия на счастье. Люди, верящие в счастье, несомненно, должны поддерживать усилия тех, кто верит в процветание, и наоборот. Но когда заходит речь об оценке успеха нашей политики, мы должны включать ее действие на настроение, а не просто ее влияние на отдельные детерминанты настроения.

Подобное замечание применимо к основополагающей работе Мартина Селигмана. Основоположник позитивной психологии, он больше, чем кто-либо другой, сделал для борьбы за дело счастья. В своей книге «Новая позитивная психология» он утверждает, что существует три вида положительного опыта: удовольствие, поток и смысл – и каждый обладает своей собственной ценностью. Селигман рекомендует культивировать все три вида. Это прекрасно в качестве индивидуальной стратегии, но довольно бесполезно, когда дело доходит до публичной политики и требуется единая измерительная система, с помощью которой можно сравнивать действенность различных правительственных политических программ – до важнейшей проблемы компромиссов^[485].

Так что я предпочитаю простое счастье. Например, если я спрошу вас: «Счастлив ли ваш ребенок в школе?», вы точно будете знать, что я имею в виду. Если же я скажу «Преуспевает ли ваш ребенок в школе?», вы можете легко ответить: «Это зависит от того, что вы имеете в виду. У него XI по крикету и десять пятерок, но ему это не слишком нравится».

Однако это незначительные различия среди друзей – это не так уж и важно. Важнейший вклад Селигмана и его коллег заключается в подчеркивании значения позитивного мышления. Его недавно подвергла резкой критике Барбара Эринрайк в книге «Улыбайся или умри: как позитивное мышление одурачило Америку и остальной мир», утверждая, что позитивное мышление хуже, чем «реалистическое». Но она права только наполовину. Думая о других, мы должны быть последовательными реалистами в том, что касается их проблем, и того, чем мы можем им помочь. В то же время наше счастье коренным образом зависит от того, о чем мы заботимся. Если мы будем концентрироваться главным образом на том, чего нам не хватает, то, чем бы мы ни обладали, мы все равно будем страдать. Фокус в том, чтобы – как учит нас позитивная психология – концентрироваться на сильных сторонах, а не бороться с недостатками^[486]. Наполовину полный стакан – вот секрет счастливой жизни.

К сожалению, не все психологи с этим согласны. Некоторые думают, что люди не способны достичь большого счастья, а самое главное, справляться с несчастьем, понимая его истоки. Согласно Фрейду, «намерение „осчастливить" человека не входит в планы „творения"»^[487]. Но большинство психологов в наши дни заняли бы более оптимистическую позицию. Итак, насколько индивиды должны задумываться о своем счастье и управлять им?

Не считается ли счастье побочным продуктом?

Конечно, если все время думать о счастье, счастливым не станешь^[488]. Нужно сосредоточиться на том, что делаешь, и, если посчастливится, быть полностью этим поглощенным – то есть испытывать чувство «потока», как оно столь красноречиво описано у Михая Чиксентмихайи^[489]. Вы гораздо скорее окажетесь полностью чем-то поглощенным, если ваше занятие делает вас счастливым – либо потому, что оно само по себе приносит удовлетворение (музицирование, например), либо потому, что оно вносит вклад в достижение более широкой цели, которая для вас значима. Это могут оказаться поиски ценного знания или проект, напрямую направленный на счастье других людей.

Большую часть времени мы должны фокусировать на нашей деятельности как средстве достижения цели, но именно цель придает ей смысл. Это относится к любой деятельности. Моряк, выбравший пункт назначения, сосредоточен только на том, как обогнуть очередное препятствие. То же самое происходит с нами, но в нашем случае пункт назначения – произвести как можно больше счастья и как можно меньше несчастья.

При этом важное место занимает также понимание себя и улучшение психического здоровья. Когда мы чувствуем недовольство, как это временами бывает, у каждого из нас есть свои привычные приемы переключения в более позитивный режим существования. Некоторые из них – прямо или косвенно – основываются на древних духовных практиках, рассмотренных в главе 12 настоящей книги^[490]. Со временем накапливается все больше фактов, подтверждающих пользу практик медитации – как для устойчивости психики, так и для гормонального баланса^[491]. Кое-кому медитация особенно полезна^[492]. Дыхательные практики медитации в настоящее время широко используются для борьбы со стрессом. Точно так же современные подходы, основанные на когнитивно-поведенческой терапии, могут преобразовать жизнь. Такая терапия доступна онлайн^[493], и за последнее десятилетие эти идеи получили развитие через позитивную психологию, позволяя людям с самыми различными уровнями счастья улучшить свое положение^[494]. Внутри каждого из нас постоянно ведется ментальная болтовня (отчасти позитивная, отчасти негативная), влияющая на наше настроение. Практикуясь, каждый из нас может научиться обходить ее негативную сторону и немного попрактиковаться в сочувствии к себе^[495]. А если все по-настоящему плохо, нам, возможно, потребуется изменить наши внешние обстоятельства.

Нам также понадобятся хорошие привычки в отношении повседневной жизни. Фонд новой экономики проанализировал пять действий, которые мы можем проделывать каждый день, чтобы улучшить наше психическое состояние, подобно пяти фруктам и овощам, которые, согласно ВОЗ, улучшают физическое здоровье^[496]. «Пути к благополучию» таковы: отдавать, поддерживать связь, быть активным, быть внимательным, продолжать учиться. Это полезное руководство.

Самый ответственный период в детстве – время, когда мы приобретаем наши умственные привычки. Научиться быть счастливым – один из важнейших моментов взросления. Мэтью Рикард заострил эту мысль следующим образом: любой серьезный навык (например, игра на скрипке) требует тысячи часов практики, тогда почему бы нам не проводить столько же времени, тренируя самое важное умение – навык быть счастливыми? Скептики могут сказать, что многим составляющим этого навыка учатся неосознанно, путем постепенного осознания и неформального приобретения мудрости. Но на самом деле, этого недостаточно, а в век религиозной веры считалось, что этого недостаточно, чтобы научиться жить праведной жизнью.

Таким образом, у формального образования есть важная роль. Как сказано в недавнем Докладе о хорошем детстве, школы должны развивать не только способности ума, но и привычки сердца^[497]. Им необходим четкий этос, основанный на центральном месте принципа счастливой жизни сообщества, который заключается во взаимном уважении всех его членов. Школы также должны использовать специально отведенное время для того, чтобы обсуждать и упражняться в основных навыках счастливой жизни: понимании своих эмоций и управлении ими; понимании других и сочувственном обращении с ними; развитии позитивных интересов и тем самым отказе от рискованного поведения; умении быть родителем и ответственным сексуальным партнером; умении ценить красоту и то, что у вас есть; и, наконец, умении найти значимую профессию и связанную с ней квалификацию.

Многим из этих навыков можно обучать по хорошо разработанным программам, которым была дана научная оценка, чтобы мы знали, какое воздействие они на самом деле оказывают на детей^[498]. Лучше всего мне знакома Пенсильванская программа по воспитанию устойчивости, разработанная командой Мартина Селигмана в Университете Пенсильвании. Этот проект направлен на развитие эмоциональных и социальных навыков, основываясь на принципах когнитивно-поведенческой терапии, и сфокусирован на развитии реалистического оптимизма. Эта программа предполагает 18 часов структурированной работы с детьми в группах по 15 человек. Каждая сессия основана на специальном руководстве, и учителя учатся претворять ее жизнь в течение десяти дней интенсивных тренингов. К сегодняшнему дню программа была протестирована на множестве небольших групп, а также в 22 английских школах. Результатом стало уменьшение депрессии у подростков и улучшение посещаемости^[499]. В настоящее время похожая программа, адаптированная для взрослых, введена в американской армии. Суть ее заключается в том, что психологическая форма солдат должна быть столь же прекрасной, как и физическая.

В Докладе о хорошем детстве можно найти более полное обсуждение преподавания жизненных навыков. Мы, безусловно, нуждаемся в большем, а не в меньшем обучении тому, как быть счастливыми – искусству находить внутреннее ядро покоя, непроницаемое для атак внешнего мира.

Но теперь от вопроса, можно ли усовершенствовать счастье, мы должны перейти к вопросу о том, кто должен это делать. Ответ: все – каждый индивид, а также каждый, кто участвует в принятии политических решений в центральных и местных правительственных структурах.

Является ли счастье делом правительства?

Конечно, счастье должно быть делом правительства. По словам Томаса Джефферсона, «забота о человеческой жизни и счастье, а не об их разрушении – единственная легитимная цель хорошего правительства». Цель демократического правления – способствовать счастью людей в тех сферах, где индивидуальные усилия менее действенны, чем коллективные. В 2005 году репрезентативную группу британцев спросили, согласны ли они с тем, что «главной задачей правительства должно быть достижение наибольшего счастья народа, а не наибольшего богатства». Более 80 % ответили положительно^[500].

Надо заметить, что после выхода первого издания настоящей книги на нее было опубликовано две рецензии с кричащими заголовками: «Полиция счастья» и «Бюрократы от блаженства». В них выдвигалось следующее возражение: если государство станет интересоваться внутренней жизнью, оно неизбежно начнет все больше вмешиваться в жизнь граждан^[501]. Но в действительности, если эту книгу прочтут бюрократы, этого не произойдет, потому что, как показано в главе 5, недостаток свободы – одна из причин несчастья по всему миру. И достаточно одного взгляда на историю коммунизма (см. с. 55), чтобы кого угодно предупредить об опасностях государства, которое берет на себя слишком много.

Правительство, заботящееся о счастье своего народа, не станет топтать личные свободы^[502]. Оно с осторожностью относилось бы к бремени регулирования, касающегося взрослых, но без колебаний вмешивалось бы в вопросы, относящиеся к детям, где требуется применение принципа наибольшего счастья. В использовании этого принципа нет ничего специфически левого или правого.

Итак, как же должно действовать правительство? Как сказал Джозеф Стиглиц, «измерять не те вещи – значит потом неправильно действовать»^[503]. Следовательно, правительство должно следить за распределением счастья и несчастья, уделяя особое внимание самым несчастным, а также разработать соответствующий подход к квантификации причин счастья и последствий разных политических мер для изменения счастья тех, кого они затрагивают. И оно должно выбирать те меры, которые обеспечат наибольший прирост в счастье при данных затратах^[504].

Это предполагает появление новой формы анализа затрат и выгод. Но нам это необходимо – особенно в тех областях, где выгоды бессмысленно оценивать с точки зрения того, сколько индивид готов за них заплатить. Во многих ключевых сферах публичной политики такие измерения не имеют смысла – подумайте, например, какую ценность можно приписать состоянию физического или психического здоровья человека, или материнству и отцовству, стабильности в семье, безработице или жизни в сообществе. В этих областях мы можем получить гораздо более точные измерения выгоды от политических измерений через непосредственное измерение счастья и несчастья, чем через выявленную готовность платить. Таким образом, пришло время начать разработку альтернативной системы анализа затрат и выгод, в котором единицами измерения станут единицы счастья и несчастья.

В то же время надежные измерения станут возможны, только если социальные науки (включая психологию) в качестве первостепенной задачи поставят перед собой количественные исследования факторов, определяющих благополучие. Каждое правительственное исследование индивидов должно автоматически измерять их благополучие, чтобы со временем мы смогли по-настоящему сказать, что важно для людей и в какой степени. Когда мы станем действовать, у нашего общества будут возникать самые разные приоритеты. Но поддается ли счастье измерению?

Можно ли измерить счастье?

Да, но эти измерения несовершенны, как и в случае с любым другим социальным явлением, будь то безработица, ВВП или счастье. В нашем случае наука еще очень молода, и ее прогресс впечатляет.

Типичный вопрос, задаваемый индивиду: «С учетом всего, насколько Вы счастливы?» Возможные ответы варьируются от 0 («Крайне несчастлив») до 10 («Необычайно счастлив»). Чтобы оценить информацию, содержащуюся в ответах, нам нужно узнать, насколько эти ответы коррелируют с другими релевантными факторами. Из недавних исследований мы выяснили, что они хорошо коррелируют по меньшей мере с пятью релевантными вещами: оценками друзей, достоверными причинами благополучия, достоверными эффектами благополучия, состоянием здоровья и измерениями мозговой активности.

Когда друзей испытуемого спрашивают, счастлив ли он и насколько, ответы хорошо коррелируют с тем, что сообщает сам испытуемый. Если бы дело обстояло иначе, человечеству пришлось бы туго.

Более того, когда мы изучаем причины счастья, о которых сообщают респонденты в ходе социологических опросов, мы всегда выясняем, что они включают физическое здоровье, семейный статус, занятость, доход и возраст. Размеры воздействия удивительно похожи в широко варьирующихся исследованиях, проводившихся в разных странах^[505]. Счастье тоже колеблется – как можно было ожидать – вместе с экономическим циклом^[506]. Все это имеет смысл, поэтому имеют смысл и измерения счастья.

Точно так же ответы на вопросы о счастье или об удовлетворенности жизнью помогут, например, предсказать, уволится ли человек с работы или уйдет ли от жены. Кроме того, их можно использовать для измерения различий в качестве жизни в разных штатах США так, чтобы эти различия подтверждались паттернами различий в оплате труда^[507].

Ответы на вопросы о счастье также соотносятся с измерением телесных функций – например, кортизола в слюне, фибриногена в ответ на стресс, кровяного давления, пульса и (в некоторых случаях) реакции иммунной системы на вакцину от гриппа. Эти корреляции сохраняются у разных индивидов, как в знаменитом единовременном обследовании государственных служащих британского Уайтхолла^[508], а также в некоторых случаях у одного и того же индивида на протяжении определенного времени. Измеренное счастье связано и с продолжительностью жизни^[509].

Наконец, существуют корреляции между заявлениями о счастье и мозговой активностью – как у разных индивидов, так и у одного и того же человека на протяжении какого-либо времени. Наиболее известна корреляция позитивного аффекта с электрохимической активностью в дорсолатеральной префронтальной коре и негативного аффекта с активностью на противоположной стороне^[510]. В данной области пока делаются только первые шаги, но, если проводимая работа будет успешной, она подтвердит тезис о том, что субъективный опыт – это объективная реальность.

Когда люди говорят, что чувство всего лишь «субъективно», полезно рассмотреть простейшее чувство – физическую боль. Предположим, мы могли бы показать, что вербальный рейтинг боли человека коррелирует с объективным измерением мозговой активности. Это, конечно, заставило бы людей удалить слово «только» в словосочетании «только субъективный». И у нас есть такие данные. Роберт Когхилл прикладывал одинаковые горячие пластины к ногам множества испытуемых^[511]. Степень боли, о которой сообщали испытуемые, сильно варьировалась, но была очевидным образом связана с активностью в префронтальной коре. Значит, субъективные чувства, по сообщениям людей, действительно обладают объективной реальностью.

Когда дело доходит до публичной политики, конечно, существует множество разных способов измерить счастье и удовлетворенность жизнью. Такие измерения могут основываться на одном вопросе или (чтобы уменьшить погрешность измерения) на множестве вопросов, которые могут быть объединены в единый индекс с использованием соответствующих показателей^[512]. Например, общим вопросом является удовлетворенность жизнью, мы можем измерить удовлетворенность человека разными областями жизни. Средневзвешенная величина этих ответов может дать более надежное представление, чем ответ на один единственный вопрос. И как подсказывает бентамовский подход, вопросы должны быть направлены на то, чтобы уловить аффект (чувство), оставляя в стороне рассудок^[513]. Обычно мы используем измерения, которые охватывают существенный промежуток времени. Этого можно достичь одним из двух способов: проще всего задавать вопрос вроде «С учетом всего, насколько вы удовлетворены вашей жизнью в эти дни?». Или же вопросы об одном дне могут быть заданы в течение нескольких разных дней^[514].

Более того, ясно, что, когда люди отвечают по шкале счастья от 0 до 10, они используют шкалу нормальным образом: то есть, например, разница между 6 и 7 считается такой же, как и разница между 7 и 8. Если бы это было не так, мы бы не наблюдали почти идентичного соотношения между относительным доходом и счастьем в бесчисленных исследованиях в различных странах^[515].

Пятьдесят лет назад был вполне естествен спор о том, как измерять депрессию, но в настоящее время это практически не проблема. То же самое неизбежно случится с измерением счастья. Следовательно, когда мы изучаем последствия любой политики, мы можем с уверенностью измерить ее воздействие на счастье. Но поскольку это затрагивает более чем одного человека, мы должны учитывать изменение в счастье, которое испытывает каждый индивид, и это возвращает нас к вопросу о справедливости, но в несколько иной форме.

Как связать его с равенством?

Как я отмечал выше, мы всегда должны придавать большее значение уменьшению несчастья, чем тому, чтобы делать людей счастливее. Когда речь заходит о перераспределении дохода, о налоге на доходы Питера, чтобы заплатить Полу, мы должны сначала посмотреть, как дополнительные денежные средства влияют на счастье людей в разных точках шкалы доходов. После того как было написано первое издание настоящей книги, наша исследовательская группа нашла на редкость убедительное свидетельство касательно этого вопроса. Один дополнительный фунт приносит в 10 раз больше счастья человеку с доходом 10 тысяч фунтов, чем более состоятельному человеку, который уже имеет доход в 100 тысяч фунтов. Говоря обобщенно, дополнительный фунт приносит в х раз больше дополнительного счастья бедному человеку, чем кому-то, кто в х раз его богаче^[516].

Это жизненно важно учитывать при выработке политики. Но есть и более широкий, «атмосферный» вопрос, связанный с равенством. Он со всей очевидностью проявился в примечательных открытиях Ричарда Уилкинсона и Кейт Пикетт, описанных ими в их недавней книге «Почему большее равенство почти всегда делает общества более успешными»^[517]. Авторы обратились к соотношению между равенством доходов и многочисленными измерениями, касающимися здоровья, благополучия, поведения и достижений. После чего они сравнили эти показатели в разных странах, в разных американских штатах и в некоторых случаях в разные периоды времени. Снова и снова оказывалось, что неравенство в доходах ассоциируется с плохими средними исходами^[518]. Например, приведенные ниже цифры показывают соотношение между неравенством доходов и доверием.