B. «Эстетические письма» Шиллера

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Все мгновенно, все пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

Александр Пушкин

Фридрих Шиллер пишет свои «Письма об эстетическом воспитании человека» с 1793-го по 1794-го года. Это время – Эпоха Террора, наступившая после начала Великой французской революции. Шиллер испытывает разочарование от нереализованных ожиданий: революция, воодушевив немецкую интеллигенцию, превратилась в террор, радикально противоположный идеям этой революции. Скорбь заставила сердце Шиллера устремиться в будущее, в надежде на политические трансформации. Его «Эстетические письма» – это своеобразная реакция на эти события, которая предпринимает попытку заново помыслить основания человеческого и найти путь к его формированию в ситуации его забвения.

Шиллер собирается разрушить старый миропорядок, но его революция ищет основания в идеальном, в эстетическом дискурсе. В его голове еще до «Эстетических писем» рождаются идеи о том, что именно искусство есть эпифания свободы, содержание которого должно быть религиозным, а форма поэтической, из чего последует переход к возрождению мифического сознания (а именно в нем природа и мир через символизацию заново обретают исконный смысл); власть должна принадлежать поэтам, а не политикам; а красота, благодаря которой человечество устремляется к свободе, и которая является необходимым условием существа человечества, есть попытка противостоять хаосу. Шиллер подступает к созданию эстетической религии: именно здесь, предвосхищая Шеллинга, искусство представляет собой «совершенно идеальное и в то же время в самом глубоком смысле реальное», а красота – место объединения богов и людей. Искусство должно быть устремлено к тотальной идеализации, и, следовательно, художник должен обращаться не к отдельным элементам и проявлениям жизни, но его искусство должно собрать все части в единое целое: представить реальность в ее тотальности, которая бы соответствовала полноте природы («О применении хора в трагедии»). Следовательно, игра искусств, предполагающая согласованность всех элементов, представляет собой тотальность, которая репрезентирует разнообразие в единстве. И Шиллер проводит различие между целостным «организмом», обращаясь к опыту истинно эстетического и политического существования древнегреческой цивилизации, и «механистической» природой современного мира, что отсылает не только к грекофилии Винкельмана, но и к аналогичному кантианскому различию между механизмом и организмом. Истинное искусство, следовательно, должно рождаться органично, из своей собственной внутренней необходимости, и вследствие стать «организмом», но не конструироваться подобно машине, в которой отдельные части представляют собой множество, но не целое. И более того, это устремленность должна осуществляться не одним лишь отдельным субъектом, а всем человечеством. «Лишь все человечество способно познать природу, лишь всему человечеству открыто все человеческое» (Гете – Шиллеру. 5 мая 1798 года).

Из этих идей вырастает потребность в полноценной концептуализации того пути, который нужно совершить во имя настоящего искусства и истинной человечности, что и является целью его «Эстетических писем».

Во-первых, согласно Шиллеру, только красота и прекрасное способны к свободе, которая заключена в сущностной силе человеческой природы. Красота и прекрасное есть свобода в явлении. И именно эстетическое состояние есть наиболее человеческое: оно есть усредненное состояние духа, «в котором чувственность и разум одновременно деятельны, но именно поэтому взаимно уничтожают свою определяющую силу и создают путем противоположения отрицание». Взаимопроникновение и синтез чувственного и разумного, физического и морального (эту двойную концепцию человека как чувственного и разумного Шиллер заимствует у Канта) в результате являет эстетическое умонастроение, в основе которого лежит игры, наиболее важным свойством которой является то, что «законы, по которым действует при этом дух, не сознаются и не кажутся принуждением, так как не вызывают противодействия». Человек лишь тогда человек, когда он играет! Во-вторых, только из эстетического воспитания возможно рождение принципов рациональной морали, интеллекта и воли (или «превращение» естественного государства в нравственное), которые снимают предрассудки, суеверия и фанатизм, и развивают чувственность (!), которая является синтезом морального и физического в человеке. «Самая настоятельная потребность времени – развитие способности чувствовать». Чувственное выполняет трансцендентальную функцию, предшествуя объективации вещей мыслью и языком. Благодаря чувственному (это может быть, например, взгляд) любая явленность, любой феномен в первую очередь дают о себе знать в качестве таковых. Именно на этом основании и происходит непременная встреча с лицом Другого. Чувственность – это условие возможности самой ответственности. В-третьих, если эстетическое образование заложило фундамент интерсубъективности в среде еще не-состоявшегося единства, множества субъектов, то следующий шаг ко всеединству для Шиллера – это установление конституционной республики (на основе гражданской морали), назначение которой заключалось бы (в большей степени) в защите человеческой свободы. «Свободою давать свободу – вот основной закон этого государства». В-четвертых, сам процесс воспитания не должен сопровождаться лишь сухими и теоретическими идеями философов, но на его место должен прийти художник, чьи представления об идеальном, истинных формах искусства и о красоте должны переместиться в область политического авторитета для построения самого совершенного из произведений искусств, а именно – истинной политической свободы. По-другому: исключительно эстетическая «сила» художника способна воодушевить и развить природное богатство человеческой сущности, то есть способность чувствовать. Следовательно, цель «Эстетических писем» Шиллера состоит не только в преодолении зазора между теорией и практикой посредством культивирования и облагораживания человеческих чувств и желаний согласно принципам разума, но и в попытке вдохновить людей действовать таким образом ради создания новой формы сообщества. Ведь эстетическое чувство формирует человечность, а это значит не только, что «мир должен быть романтизирован» (ведь только так исконный смысл будет обретен), но и следующее: только лишь через эстетическое воспитание возможно перейти к учреждению политики и политического сообщества, основанного на совместном гражданском участии и общем чувствовании. Коллективность здесь становится возможной. Она «включает в себя не просто интернализацию публичных ценностей и дисциплинирование личных желаний; она предполагает также идентификацию с более широкими группами, даже с политией в целом». А значит и широкое распространение личного доверия и согласия, основанных на признании и вере.

Более того, это эстетическое, игровое умонастроение представляет собой прекрасную бесполезность, которая реализуется в себе и для себя, то есть является автономной или свободной. Оно «сообщает спокойствие действию, но спокойствие прекрасное и
возвышенное, какое должно отличать благородное художественное создание», освобождая человека от страстей. «Человек должен только играть красотою и только красотою одною он должен играть». В пространстве феноменального усвоение этой теории способно происходить в пространстве театра. Театр – это машина для создания сильных чувств, машина, которая призвана заботиться о красоте, и Шиллер, будучи драматургом, определяет драму как искусство, возбуждающее аффекты. Цель ее – застигнуть душу в ее сокровенных помыслах, которые в повседневности упускаются и остаются незаметными. Театр призван раскрыть природные намерения человека, развить его задатки. Сцена театра равноценна миру, в котором является истинная эстетическая свобода, что делает театр нравственным учреждением, в котором человек способен этой свободе научиться, и, далее, самому стать свободным. Именно свободный (эстетический) дух порывает с порядком, заново его переустанавливая. Следовательно, именно в нем соприкасаются и взаимопроникают три различных дискурса: этический, эстетический и политический. Вторя Лессингу, Шиллер пишет о театре как о третей, автономной власти, в котором должен родиться новый человек, и, далее, новое эстетическое сообщество, фундированное идеалами красоты.

Фридрих Шиллер из состояния отчаяние, основание которого двояко (не-свершившаяся революция и раздробленная, механистическая цивилизация, в которой он существует), предпринимает попытку создать теорию нового, органичного начала, в фундаменте которой находится эстетическая теория. Через автономное и принципиально религиозное искусство Шиллер собирается совершить тотальную эстетизацию социального и политического дискурсов. Принципом этого искусства является красота, которая не только свойственна всему человечеству, но и которая представляет собой тождество реального и идеального. Развивая кантовское понимание человеческого существа, Шиллер создает теорию эстетической игры, сопряженную с идеей эстетического республиканизма, фундамент которого строится из понятий «чувственности», «искренности», «близости», «свободы» и «признания». Он не только производит имманентную эстетизацию политического дискурса, но и эстетизацию труда и повседневности. Более того, его теория выдвигает претензию к созданию новой формы существования всего человечества, которое пока что стремится лишь всяким образом отдалиться от эстетического состояния, а значит и отдалиться от самого себя. Театр же – институт, который призван дать первый толчок к этой трансформации.

Но на смену веймарскому классицизму пришел немецкий романтизма. «Давай по-братски ликовать в разрушении» – пишет Людвиг Тик, что расценивается Шиллером и Гете как анархический произвол и декаданс, который утратил чувство меры, и, следовательно, чувство красоты и возвышенного. Тем не менее, именно йенская романтическая школа сделала следующий и более радикальный шаг, развивая логику, заданную Лессингом и Шиллером, по теоретическому обоснованию взаимопроникновения искусства и жизни.

III. Романтизм