Система обороны Новгорода после монгольского нашествия

 

Весьма необычной была сложившаяся в XIII–XIV столетиях система защиты государственных границ Новгородской земли. Некоторые окраинные ее территории уже с XII в. находились в двойном управлении соперничающих сторон. Так, обширная область Нового Торга (Торжка), расположенная у юго‑восточных рубежей Новгорода, была совместным владением новгородских и великокняжеских властей. В таком же положении находился анклав Новгорода Волоколамск, окруженный со всех сторон землями московских князей. Об особом внимании к этим городам летопись сообщает под 1177 г.: «Посадиша новгородьци Мьстислава на столе, а Яропълка на Новемь Търгу, а Ярослава на Ламьскемь Волоце, и тако ся управиша по воли»[499]. Попытки отобрать Торжок у Новгорода активно предпринимались Тверью в начале XIV столетия и в 1370‑х годах, но были отбиты новгородцами.

Система двойного подчинения окраинных территорий после длительных военных конфликтов продиктовала Новгороду наиболее результативный способ взаимоотношений с Литвой, военная угроза со стороны которой сделалась реальной с конца XII в. Впервые об активизации военной силы Литвы летопись рассказывает под 1183 г.: «На ту же зиму бишася плесковици с Литвою, и много ся пакости издея плесковицемъ»[500]. Литовская угроза тогда побудила княжившего в Новгороде Ярослава Владимировича особое внимание уделить укреплению пограничных с Литвой Великих Лук: в конце XII в. сын Ярослава «Изяслав бяше посаженъ на Луках княжити и бе от Литвы оплечье Новугороду»[501]. Нападения ли товцев на Новгородскую землю неоднократно отмечены в первой половине XIII в. Они стали причиной создания Александром Невским сети укрепленных городков на Шелони – магистральном пути литовской агрессии (рис. 46).

Рис. 46.

Пограничные крепости на территории Новгородской и Псковской земель

Новый всплеск постоянных столкновений с Литвой происходит в 1260‑х гг. Любопытным свидетельством этого периода оказалась берестяная грамота № 636 – военное донесение в Новгород из какого‑то шелонского городка: «Пришьль искоупникъ ис Полоцька. А рать поведае великоу. А водаить пошьниць во засадоу» [Пришел выкупленный из плена человек и сообщил о большом войске (очевидно, враждебном Новгороду). «Засада» – новгородский пограничный отряд – просит прислать ей дополнительный провиант][502]. Тем же почерком написана и берестяная грамота № 704, адресованная новгородскому посаднику «городчанами» и сообщающая о бегстве жителей пограничного Ясенского погоста[503](см. рис. 32).

Новое обострение отношений Новгорода и Литвы относится к 20‑м годам XIV в. 28 января 1323 г. Новгород заключил союз с Ливонским орденом, направленный против Литвы; одним из пунктов этого соглашения было: «чтобы новгородцам мира с литовцами не заключать без нашего согласия, и нам мира с литовцами не заключать без согласия новгородцев»[504]. В том же году летопись сообщает о военном успехе Новгорода: «воеваша Литва волость, и угониша их новгородци и биша, а инии убежаша»[505]. Не исключено, что именно эта победа привела к коренному изменению в отношениях Новгорода с Литвой. В 1326 г. «приехаша послы из Литвы, брат Гедиминов князя Литовьского Воини Полотскыи князь, Василии Меньскыи князь, Федор Святославич; и докончаша мир с новгородци и с немци»[506]Участие в переговорах Федора Святославича – князя из смоленской линии – достаточно симптоматично. Оно расшифровывает дату учреждения нового порядка на новгородско‑литовской границе.

Дело в том, что к моменту заключения договора 1326 г. Смоленское княжество уже находилось под властью Литвы, и прежняя граница Новгорода с землями Смоленска стала границей с Литвой. Между тем еще в первой четверти XII в. пограничные смоленские земли (в том числе волости Морева, Велила, Молвятицы, Стерж, Лопастицы, Буец) были переданы князем Мстиславом Владимировичем Новгороду с условием сохранения над ними новгородского суверенитета, но с выплатой доходов новгородскому князю, если он призван из числа потомков Мстислава, или передачей этих доходов в Смоленск, если князь к числу таких потомков не принадлежал. Будучи преемником смоленских прав, Литва настояла на передаче доходов с подаренных Мстиславом волостей, а также с Пусторжевской и Великолукской земель, в литовскую казну, гарантировав при этом сохранение мирной обстановки на литовско‑новгородской границе[507].

Эпоха непрерывных конфликтов сменилась относительно мирным периодом. Новых столкновений полностью избежать, конечно, не удалось, но они, как правило, вызывались амбициозностью литовских князей. Например, поход Ольгерда 1346 г. на Новгород был вызван его обидой на посадника Евстафия Дворянинца, назвавшего Ольгерда «псом»[508]. Подобные эмоции свойственны в первой четверти XV в. и Витовту, заявившему: «А еще ваши люди нам лаеле, нас беществовале и соромотиле, нас погаными звале»[509].

О более значительном событии повествует летопись под 1333 г., т. е. спустя семь лет после заключения мира: «Сем же лете въложи Бог в сердце князю Литовьскому Наримонту, нареченому в крещении Глебу, сыну великого князя Литовьского Гедимина, и присла в Новъгород, хотя поклонитися святей Софеи; и послаша новгородци по него Григорью и Олександра, и позваша его к собе; и прииха в Новъгород, хотя поклонитися, месяца октября, и прияша его с честью, и целова крест к Великому Новуграду за один человек; и даша ему Ладогу, и Ореховыи, и Корельскыи, и Корельскую землю, и половину Копорья в отцину и в дедину, и его детям»[510].

В дальнейшем передача «в кормление» членам литовского княжеского дома пограничных городов на северо‑западной границе Новгородской земли с обязательством «кормленщиков» защищать доверенные им территории превращается в постоянный обычай вплоть до падения новгородской независимости в конце XV в.

 

* * *

 

Труднее складывались отношения с Москвой. До решительной победы Руси над Золотой Ордой в 1380 г. на Куликовом поле происходила борьба за обладание великокняжеским титулом между представителями разных русских центров, в основном – между Тверью и Москвой. Отношения с Москвой резко обострились в княжение Ивана Калиты. В 1332 г. «великыи князь Иван прииде из Орды и възверже гнев на Новъгород, прося у них серебра закамьское, и в том взя Торжок и Бежичькыи верх черес крестное целование»[511]. После этого Иван Калита пришел в Торжок «со всеми князи низовьскыми,… теряя волость новгорочкую»; новгородцам он «миру не дал, и прочь поехал»[512]. В 1339 г., незадолго до своей смерти «выведе князь великыи Иван Данилович наместникы свои из Новагорода, и не бе ему миру с Новымгородом»[513]В свете этих событий неслучайным представляется отмеченное летописью под 1333 г. сооружение «в два лета» каменного Детинца владыкой Василием.[514]

Вокняжение в Москве Симеона Гордого не улучшило ситуацию. В 1340 г. «прииде князь Семеон из Орды и насла на Торжок дани брати, и почаша силно деяти»[515]. Потом и сам князь пришел «с полкы в Торжок со всею землею Низовьскою; новгородци же почаша копити волость всю в город. и доконцаша мир по старым грамотам, на всеи воли новгородчкои. и присла князь наместник в Новъгород»[516]. После смерти Семена Гордого в 1353 г. «послаша новгородци свои посол Смена Судокова ко цесарю в Орду, прося великого княжениа Костянтину князю Суздальскому; и не послуша их цесарь и дашеть Ивану князю Ивановичю великое княжение. И пребыша без мира новгородци с великим князем полтора года, нь зла не бысть никакого же»[517]. В том же году летописи отмечают серьезный демарш новгородцев, на этот раз – против митрополита. Были отправлены в Царьград послы к императору и патриарху, «прося от них благословения и исправления о неподобных вещех, приходящих с насилием от митрополита». В следующем году это посольство вернулось, привезя архиепископу Моисею крестчатые ризы и «грамоты с великим пожалованием от цесаря и от патриарха»[518]. В 1360 г. великим и новгородским князем стал Дмитрий Константинович Суздальский, остававшийся на столе до 1362 г., когда его сменил московский князь Дмитрий Иванович.

Первый конфликт с Дмитрием относится к 1366 г., когда после похода новгородских ушкуйников «на Волгу без новгородьчкого слова» великий нязь «розгневася и розверже мир с новгородци» в отместку за ограбление московских купцов. Инцидент был исчерпан только в следующем году, когда Дмитрий вновь прислал своего наместника в Новгород[519]. В 1375 г. новгородцы существенно помогли великому князю в его столкновении с тверским князем Михаилом, а в 1376 г. отказали в признании митрополиту Киприану, рекомендовав ему сначала добиться признания в Москве[520]. Политика поддержки Дмитрия Ивановича продолжается и в 1380 г., когда новгородцы настояли на поездке владыки Алексея в Москву, где Дмитрий «к Новугороду крест целовал на всеи старине новгородчкои и на старых грамотах»[521]. Существует давняя историографическая уверенность в неучастии новгородцев в битве на Куликовом поле. Между тем в синодике новгородской Борисоглебской церкви записано поминание о жителях Новгорода, погибших на Дону при великом князе Дмитрии Ивановиче. Известно также, что на следующий год после победы над Мамаем в Новгороде была заложена, а в 1382 г. окончена строительством каменная церковь святого Дмитрия на Славкове улице[522].

Победа 1380 г. окончательно закрепила великокняжеский титул за московскими князьями. Но вместе с тем для Новгорода такое обстоятельство было равносильно потере традиционного выбора, что привело к обострению взаимоотношений с Москвой и попыткам искать альтернативу Москве в среде ее противников. По‑видимому, именно сложностью отношений с Москвой объясняются предпринятые в 1383–1387 гг. грандиозные работы по сооружению валов и рвов Окольного города общей протяженностью около 9 км с деревянной стеной и каменными проездными башнями и на Софийской, и на Торговой сторонах Новгорода.

В 1386 г. новгородцы провозгласили свою неподсудность московскому митрополиту: «бысть целование в Великои пост по Сборе на 2 недели; целоваше крест Феодор посадник Тимофеевичь, тысячкои Богдан Обакуновичь, на вечи на княжи дворе, и вси боляре и дети болярьскии, и житьи, и черныи люди, и вся пять концев, что не зватися к митрофолиту, судити владыке Алексею в правду по манакануну, и на суд подняти двема истцем по два болярина на стороне и по два житья чловека; такоже и посаднику и тысячкому судити право по целованью»[523].

Тогда же новгородцы отказали князю в «черном боре». Дмитрий Донской «поиде ратью к Новугороду, а волости новгородцкии воююще и жгуще, дрьжа гнев на Новъгород про волжан и про княщины»; новгородцы в целях обороны от московской рати вынуждены были сжечь 24 окрестных монастыря и посады за городским валом и откупились 8000 рублей[524]. В 1397 г. сын Дмитрия Василий I разорвал мир с новгородцами, добился от двинских бояр признания свой власти над принадлежавшей Новгороду Двинской землей, а также захватил Волоколамск, Торжок, Вологду и Бежецк. Положение было частично восстановлено только в 1398 г.[525]В 1419 г. новгородцы провозгласили своим князем брата московского князя – Константина Дмитриевича, поссорившегося с Василием I; впрочем, этот конфликт был быстро улажен.

Усилившееся соперничество с Москвой именно в конце XIV в. породило гордое самоназвание Новгорода – Господин государь Великий Новгород, как бы уравнивающее его с титулом Господина государя великого князя. Впервые Новгород так титулован в договоре Новгорода с ганзейскими городами (так называемом «Нибуровом мире») 1392 г.

 

«Знаменская легенда» – пример идеологического противостояния Москвы и Новгорода в XIV в.

 

Четырнадцатое столетие на Руси было временем крутого перелома в развитии национального самосознания. Из хаоса удельной раздробленности Русь под эгидой Москвы двинулась к государственному объединению, осознание жизненной необходимости которого наглядно проявилось в 1380 г. успехом общерусского дела – победой на Куликовом поле. Два процесса в XIV в. колеблют рубежи и на карте русских земель, и в сознании русских людей: один из них – собирание земли перед лицом непреходящей внешней опасности; другой – ожесточенное сопротивление единству, сепаратизм, и чем активнее шло собирание земель вокруг Москвы, тем оно было труднее. Эта борьба велась и в сфере идеологии. На одном из ее эпизодов, показывающих, сколь трудным было дело единения Руси незадолго до победы над Мамаем, нам и предстоит остановиться.

 

* * *

 

Под 1355 г. в новгородских летописях содержится лаконичное сообщение: «Поставлена бысть церкви каменая с имя святыи Богородица Знамение, на Ильини улици»[526]. На первый взгляд, это сообщение не представляется сколько‑нибудь значительным. В XIV в. Новгород переживал политический, экономический и культурный расцвет, чуть ли не каждый год в нем возводили новые церковные постройки. Рассказами об их сооружении буквально пестрят летописные страницы, отразившие бесконечное разнообразие церковных праздников и имен святых, в честь которых возводились храмы. Уместно вспомнить, что, когда в 1533 г. новгородцы построили новую церковь, то дали ей имя св. Марка только потому, что в городе до той поры не было храма во имя этого святого[527]. Однако церковь Знамения, сооруженная в 1355 г., особенная – и по своей судьбе, и по своему имени. В тяжелый для Новгорода XVII век запустели и разрушились многие его церкви, не существует сейчас, в частности, и церковь св. Марка, храм же Знамения богател с каждым десятилетием. А в конце XVII в. на его месте возник величественный собор, расписанный фресками. Он и сегодня входит в число наиболее значительных памятников новгородской архитектуры (см. илл. 47 цв. вкл.).

Особое почитание этой церкви в средневековом Новгороде объясняется тем, что знаменский культ связан с важным событием в истории самого города, а Знаменская церковь была воздвигнута для хранения иконы «Знамение Богоматери», объявленной главной новгородской святыней (см. илл. 48 цв. вкл.). Об этом событии древнейший Синодальный список Новгородской Первой летописи рассказывает так.

В зиму с 1169 на 1170 г. под Новгород пришли суздальцы с князем Мстиславом Андреевичем во главе, смоляне, предводительствуемые князьями Романом и Мстиславом Ростиславичами, муромцы и рязанцы с двумя своими князьями, полочане во главе с полоцким князем «и вся земля просто Русьская». Новгородцы же «сташа твьрдо о князи Романе о Мьстиславлици, о Изяславли вънуце, и о посаднице о Якуне, и устроиша острог около города». Вражеские войска приступили «к граду в неделю на Събор», т. е. в соборное воскресение (которое в 1170 г. приходилось на 22 февраля), «съездишася во 3 дни, в четвьртыи же день в среду приступиша силою и бишася всь день и к вечеру победи я князь Роман с новгородьци, силою крестьною и святою Богородицею и молитвами благовернаго владыки Илие, месяца феураря в 25, на святого епископа Тарасия, овы исекоша, а другыи измаша, а прок их зле отбегоша, и купляху суждальць по 2 ногате».[528]

Широко распространенная легенда о битве новгородцев с суздальцами приписывает эту победу чуду от богородичной иконы «Знамение», впоследствии особо почитавшейся в Новгороде. Краткое содержание этой легенды сводится к следующему. Архиепископу Илие‑Иоанну, молившемуся о спасении Новгорода от суздальцев, был «глас, глаголющ»: «Иди в церковь святаго Спаса на Ильину улицу и возьми икону святую Богородицу и вынеси на острог противу супостат». Икона была принесена, и после того как суздальцы, начав наступление, «спустиша стрелы, яко дождь умножен», повернулась к городу и заплакала. Собрав слезы Богородицы в фелонь, архиепископ объяснил, что «сим бо образом» Богородица молится Богу за Новгород. По этой молитве Бог покрыл нападавших тьмой, и они начали избивать друг друга, что и обеспечило победу новгородцев. В память о чуде Илия‑Иоанн «сотвори праздник светел», отмечаемый ежегодно «всимь Новымьгородом все мужи новгородци, жены и дети».[529]

В высшей степени странным, однако, оказывается то, что праздник в ознаменование победы над суздальцами был установлен не в день действительной победы – 25 февраля, а на св. Якова Перского – 27 ноября, т. е. в день, вовсе не примечательный с точки зрения описанных событий.

Эта странность давно уже занимает исследователей, предложивших два разных ее объяснения. Руф Игнатьев еще в середине XIX в. высказал предположение, что праздник Знамения был приурочен к дню Якова потому, что этот святой мог быть небесным покровителем посадника Якуна[530]. Ему возражал П. Л. Гусев: «Не говоря уже о неуместности предпочтения имени посадника дню спасения города, все это можно объяснить гораздо проще. Когда архиепископ Илия брал икону из церкви Спаса, то икона эта была уже известна, прославлена раньше и даже, может быть, уже называлась «Знамением»[531]. Какое‑то ее празднование, по мнению П. Л. Гусева, 27 ноября могло совершаться и до 1170 г. Заметим, что и это предположение не кажется достаточно убедительным. Действительно, празднуются только чудотворные иконы, и если бы знаменский образ к 1170 г. уже был особо почитаемым, легенда не преминула бы ввести такое важное обстоятельство в его «послужной список». Напротив, легенда настаивает на учреждении праздника Знаменской иконы именно в честь победы 1170 г. Следует к этому добавить, что выше, в одном из очерков показано, что Знаменская икона была создана около 1155 г.: в момент битвы она насчитывала полтора десятилетия существования; чтобы стать чудотворной до 1170 г., должны были совершиться некие необычные действия, которые не могли оказаться не отмеченными летописцем.

Поэтому желательно установить время первоначальной организации этого праздника, о котором, вопреки версии легенды об его учреждении Иоанном‑Илией, источники конца XII–XIII в. ничего не знают. Совершенно очевидно, что уже в XIV в. «Знамение» отмечалось 27 ноября, поскольку древнейший известный сейчас список «Слова о Знамении», содержащийся в праздничной минее XIV в.[532], непосредственно продолжен службой св. Якову Перскому[533]. Этот список, однако, не может быть датирован временем ранее 1327 г., так как в нем упоминается как уже действующий монастырь Богородицы на Десятине, а он был основан в 1327 г.[534]К XIV в. относится еще одна рукопись, в которой есть запись о праздновании «Знамения» 27 ноября.[535]

Отсутствие не только более ранних списков «Слова о Знамении», но и каких‑либо упоминаний знаменского праздника до XIV в. естественным образом связывается с основанием в 1355 г. церкви Знамения на Ильиной улице, напротив храма Спаса, откуда икона «Знамение» была перенесена в эту вновь построенную церковь; последняя была сооружена сразу в камне.[536]

Сообщение 1355 г. является первым летописным свидетельством существования в Новгороде особого знаменского культа, который, как мы полагаем, и формируется в середине XIV в. двумя взаимосопряженными действиями: созданием специального храма для поклонения иконе «Знамение» и работой над первоначальной редакцией «Слова о Знамении». Если это так, то имеются основания связать идейные основы знаменского культа с конкретными обстоятельствами, которые предшествовали строительству Знаменской церкви. Вряд ли может вызвать какие‑либо сомнения антимосковская направленность культа, противопоставлявшего Новгород всей Руси и прославлявшего его победу над Суздалем, преемником общерусской политической власти которого становилась в середине XIV в. Москва.

В 1352 г. после неожиданной смерти архиепископа Василия новгородскую кафедру вновь занимает ярый противник Москвы владыка Моисей. В следующем году происходят существенные перемены в Москве: эпидемия «черной смерти» уносит сначала митрополита Феогноста, а затем великого князя Семена Гордого. Новгород реагирует на эти события двумя выразительными демаршами: «Того же лета послаша послы свои архиепископ новгородчкыи Моиси в Цесарьгород к цесарю и к патриарху, прося от них благословения и исправления о неподобных вещех, приходящих с насилием от митрополита. Того же лета послаша новгородци свои посол Смена Судокова ко цесарю в Орду, прося великого княжениа Костянтину князю Суздальскому, и не послуша их цесарь и дашеть Ивану князю Ивановичю великое княжение». Если хан Джанибек навстречу желаниям новгородцев не пошел и утвердил великокняжеские права за Москвой, то от константинопольского патриарха Моисей получил полную поддержку: в 1354 г. «приидоша послове архиепископа новгородчкого Моисиа из Цесаряграда, и привезоша ему ризы крестъцаты, и грамоты с великим пожалованием от цесаря и от патриарха, и златую печать»[537]. Таким образом, церковь Знамения как символ нового антимосковского культа сооружается в обстановке открытой борьбы против Москвы.

Л. А. Дмитриев связывает возникновение знаменского культа с ситуацией 1340 г., которая накалом антимосковских страстей несколько напоминала столкновение 1170 г., грозя Новгороду вполне реальным, хотя и несостоявшимся походом на него[538]. Полагаем, однако, что при политически гибком и осмотрительном архиепископе Василии Калике открытый вызов Москве вряд ли был возможен и в церковно‑идеологической области.

Интересные материалы для определения времени учреждения знаменского культа представляет само «Слово о Знамении». В отличие от летописи, которая объясняет победу новгородцев только молитвами «благоверного владыки Илии», легенда рассказывает о тьме, покрывшей суздальские войска, т. е. о лунном затмении (дело происходило вечером в феврале). Такого затмения не было 25 февраля 1170 г., но расчет по астрономическим таблицам обнаруживает лунное затмение 25 февраля 1355 г. Не оно ли дало толчок творчеству составителя легенды? Если это так, то к 1355 г. нужно относить не только сооружение Знаменской церкви, но и формирование первоначального варианта легенды, т. е. составление первой редакции «Слова о Знамении».

Знаменская церковь в Новгороде впервые после постройки в 1355 г. поновлялась только в 1528 г.[539], если не считать ее повторного освящения после пожара 1388 г.[540]Это дает основание утверждать, что уже первоначальный Знаменский храм 1355 г. имел особый придел во имя св. Якова Перского: в «Описании семи новгородских соборов», составленном между 1466 и 1508 гг., при церкви Знамения показаны два придела – «на полатех Афонасеи святыи, да Яков Перскии»[541]. Не существует никаких оснований предполагать, что придел св. Якова был и в церкви Спаса на Ильиной улице до перенесения оттуда иконы «Знамение» в Знаменский храм. Спасская церковь была выстроена в камне только в 1374 г.[542]с приделами Козмодемьянским и Троицким[543]. Что же касается более раннего времени, когда она была деревянной, то тогда деревянные храмы в Новгороде лишь в исключительных случаях имели дополнительные алтари; подобные случаи зафиксированы только для церквей не ранее XVI в. Есть, таким образом, основание полагать, что установление празднования «Знамения» не 25 февраля, а 27 ноября связано с первоначальными мероприятиями по организации знаменского культа в середине XIV в.

На самой иконе «Знамение», ныне находящейся в Софийском соборе, по сторонам средника с изображением Богоматери на поле иконы размещены фигуры избранных святых, среди которых имеется и Яков Перский. Если бы эти фигуры были написаны еще в XII в., то прав был бы П. Л. Гусев, предположивший, что Знаменская икона праздновалась как чудотворная 27 ноября еще до 1170 г. Однако все фигуры, включая и Якова Перского, – позднего происхождения. Знаменский образ детально изображен на трех иконах XV в. «Битва новгородцев с суздальцами»[544]. Во всех трех случаях на нем нет избранных святых, и только самая поздняя из них (Курицкая, хранится в Третьяковской галерее) обозначает и поле Знаменской иконы, но без каких‑либо изображений; на двух остальных передан лишь средник.

Появление на иконе «Знамение» избранных святых, возможно, связано с реставрацией иконы в 1528 г., когда «понови пресвященныи архиепископ Макареи чюдотворную икону Знамение Пречистеи, понеже от многих лет обетшаа зело; он бо кузнию и монисты украси и сверши ю месяца октебря в 20 день»[545]. Состав избранных святых как будто подтверждает их позднее появление на иконе. На ней изображены великомученик Георгий, Яков Перский, Онуфрий Афонский и Макарий Египетский. Присутствие среди них св. Макария может указывать на инициатора реставрации иконы. Впрочем, поскольку изображение св. Онуфрия связывают с обновлением Знаменской церкви в 1657 г. в день поминовения святых Онуфрия и Петра Афонских[546], а в 1657 г. новгородскую кафедру занимал митрополит Макарий, не исключено, что появление среди избранных святых Онуфрия и Макария относится к этому, еще более позднему времени. Что касается фигуры св. Георгия, то ее помещение на икону может выражать идею победы, хотя в таком случае естественнее было бы видеть этого святого в образе воина (он же изображен как мученик). По мнению Э. А. Гордиенко, изображение святых Онуфрия и Макария на иконе «Знамение» относится к XVII в., тогда как изображения святых Георгия и Якова – к XVI в.

Более вероятно, однако, что подбор святых был определен не патрональным принципом, а какими‑то неясными сегодня каноническими связями. В Троицком приделе церкви Спаса на Ильиной улице, где в 1378 г. (т. е. уже после сооружения Знаменской церкви) Феофан Грек изобразил в настенных росписях «Знамение», имеется и единая в композиционном отношении группа святых – Макарий Египетский, Онуфрий Афонский и мученик Акакий[547]. Может быть, и на Знаменской иконе изображение св. Акакия позднее было переосмыслено в изображение св. Георгия. Если это так, то состав сопутствующих Богоматери святых определился еще во второй половине XIV в. Что в более раннее время он был иным, вытекает из особенностей самого раннего повторения «Знамения». Имеется в виду Знаменская икона из собрания П. Д. Корина, которую В. И. Антонова датировала второй половиной XII в. На ней, как и на первоначальном Знаменском образе, концы поднятых пальцев Богоматери обрезаны лузгой, что говорит о последовательном копировании, но поле иконы занято изображением совсем иных святых[548]; следовательно, существующий их набор – сравнительно позднего происхождения. Отрицая существование этого набора в более раннее время, мы снова должны сосредоточиться на том, что свидетельств о соединении знаменского культа со службой Якову Перскому не имеется вплоть до учреждения этого культа в 1355 г.

Таким образом, мы, как и Л. А. Дмитриев, приходим к выводу о формировании первоначальной редакции «Слова о Знамении» в середине XIV в., а организацию праздника 27 ноября возводим к тому же времени. Л. А. Дмитриев с полным основанием предположил, что оформлению «Слова о Знамении» предшествовала местная устная традиция, хотя уже первая редакция этого произведения в значительной степени опиралась на летописный рассказ как в новгородских, так и в антиновгородских версиях. В этой связи попытаемся выяснить, какие же детали «Слова о Знамении» восходят к устной новгородской традиции.

Сравнение «Слова о Знамении» с ранними летописными записями о событиях 1169–1170 гг. показывает, что из них заимствована вся картина военных действий, к которой легенда не добавляет ни одной новой подробности, за исключением затмения, использование которого выше уже разъяснено. В летописях с антиновгородской версией битвы фигурирует мотив плачущей Богоматери, хотя этот мотив не связан непосредственно с битвой, а предшествует ей: «Слышахом бо преже трии лет бывшее знаменье Новегороде всем людем видящим, в трех бо церквах новгородьскых плакала на трех иконах святая Богородица, привидевши бо Мати Божия пагубу хотящюю быти над Новымгородом и над его волостью; моляшеть Сына своего со слезами, дабы их отинудь не искоренил. зане хрыстияне суть»[549]. Соединение двух летописных версий дает очевидную основу легенде, перенеся лишь плачущую икону из одного из трех храмов на место самой битвы. В этой основе заложен весь строительный материал для создания «Слова о Знамении» вплоть до самого термина «знамение», кроме двух важных деталей.

Летописи не называют в связи с событиями 1170 г. конкретной иконы, того запрестольного образа, который якобы был взят из церкви Спаса на Ильиной улице. Летописи не указывают также конкретного места сражения новгородцев с суздальцами. Что касается первой детали, она может и не восходить к устной традиции: коль скоро в середине XIV в. потребовалась «реликвия» битвы, ею могли объявить любой подходящий к случаю древний богородичный образ. Предпочтение иконе из Спасской церкви могло быть оказано хотя бы потому, что Ильина улица, на которой стоит церковь Спаса, созвучна с именем главного действующего лица легенды – архиепископа Илии. Иное дело – место битвы. Оно названо в «Слове о Знамении», и, надо полагать, это единственная деталь легенды, восходящая к народной памяти.

«Слово о Знамении» обозначает место сражения, вернее – место того участка новгородского острога, около которого концентрируются все события, так: «Иде же ныне монастырь святыа Богородица на Десятине». Местоположение монастыря Рождества Богородицы на Десятине, остатки которого существуют и сейчас, хорошо известно в Людином конце Софийской стороны Новгорода. По промерам 1632 г., от монастырского собора до ныне сохранившегося земляного вала Окольного города 74 сажени (157 м; Опись 1632 г. использует трехаршинную сажень) и «на том месте Десятинского монастыря саду 41 сажень» (87 м)[550]. До тех пор, пока вал Окольного города датировался XII веком или даже еще более ранним временем, исследователей могло удовлетворять представление о том, что указанный в «Слове о Знамении» участок острога можно идентифицировать с отрезком земляного вала, расположенным к западу от Десятинного монастыря, где битва с суздальцами локализуется и известными изображениями XVII–XVIII вв. (Знаменская и Фроло‑Лаврская иконы)[551]. Однако сейчас, когда доказано, что валы Окольного города насыпаны не ранее конца XIV в., требуется более строгий подход к фразеологии источника. «Иде же» – не синоним понятиям «противу» или «около». Это выражение может означать только одно: на том месте, где ныне расположился Десятинный монастырь.

В самом деле, возникновение Десятинного монастыря только в 1327 г. означает, что до того этот участок не был занят застройкой, а находился за ее пределами. О том же свидетельствуют данные относительно толщины новгородского культурного слоя. Территория Десятинного монастыря входит в широкую зону окраинного для города слоя минимальной мощности (до 2 м), тогда как в непосредственной близости к монастырю, на восток от него, в сторону распространения древнейшей застройки, начинается зона более мощного слоя толщиной до 3 м и выше[552]. Если предположить, что сооруженный на месте будущего Десятинного монастыря острог 1170 г.[553]совпадал со стабильной линией городского рубежа XII–XIII вв., то для доказательства этого положения требуется установить, что в XII в. застройка касалась этого рубежа, не переходя за него. Такие доказательства имеются.

Источники как раз в указанном месте называют одну из древнейших приходских церквей Людина конца – храм св. Якова на Добрыне улице. Названная церковь в летописи упоминается впервые под 1175 г.: «.. загореся пожар от Деигуниць, и съгореша церкви 3: святого Михаила и святого Якова и святого Възнесения»[554]

В цитированном сообщении наверняка речь идет о храме св. Якова в Людином конце, а не об одноименной в Неревском, поскольку две другие церкви, горевшие в тот же пожар, находились вблизи Добрыни улицы. Через шесть лет после пожара 1175 г. церковь отстроена вновь: в 1181 г. «сърубиша церковь святого Иякова на Добрыни улици»[555]. Та же церковь упоминается в Лобковском прологе 1262 г.: «В лето 6970 напсах книгы сия рукою моею грешны Тимофеи пономарь святого Якова святому Образу». Идентификация места написания Пролога с Яковлевской церковью именно Добрыни улицы очевидна потому, что церковь Образа числилась также «на Добрыне»[556]. В 1423 г. на месте деревянной церкви был сооружен каменный Яковлевский храм.[557]

Поскольку пономарь Тимофей был также одним из переписчиков Синодального списка Новгородской Первой летописи, с церковью св. Якова на Добрыне улице связывается и более ранний переписчик этого свода – Герман Воята, написавший о себе под 1188 г., что он был «иереи святого Якова» и служил «у святого Иякова полъпятадесят лет (т. е. 45 лет. – В. Я.) в кротости и съмерении и богобоязньстве»[558]. Иначе говоря, дата несомненного существования этого храма возводится по крайней мере к 1143 г., т. е. он уже стоял во времена, предшествующие битве новгородцев с суздальцами.

Местоположение церкви св. Якова, ныне не сохранившейся, устанавливается показаниями планов Новгорода XVIII в. (позднейшим из них является генеральный план 1778 г.)[559], но нагляднее всего – «Росписью Софийской стороны» 1632 г. Яковлевский храм находился в 25 саженях (53 м) от соборной церкви Десятинного монастыря, будучи отделен от последней Волосовой улицей, а обе эти церкви отстояли от нынешнего вала Окольного города на 74 сажени (157 м)[560]

Таким образом, если линия острога 1170 г. действительно проходила на месте позднейшего Десятинного монастыря, то ближайшей к ней церковью на этом участке оказывается Яковлевский храм на Добрыне улице. После основания Десятинного монастыря о месте битвы говорили: «Иде же ныне монастырь святыа Богородица на Десятине», а до 1327 г. должны были бы обозначать его иначе: «Возле церкви святого Якова в Людином конце». И это обстоятельство возвращает нас к вопросу о связи знаменского праздника с днем поминовения св. Якова Перского. Допустимо предположить, что в храмовый праздник 27 ноября служба св. Якову соединялась с воспоминанием о победе, добытой новгородцами около этой церкви, в которой, видимо, должен был совершиться и первый благодарственный молебен после битвы 1170 г. По‑видимому, и погребение погибших в сражении (в первую очередь, противников Новгорода, которые ведь тоже «хрыстияне суть») в скудельницах наверняка совершалось на кладбище Яковлевской церкви или в расположенном рядом с ней овраге, который в дальнейшем постоянно использовался как скудельница. Полагаем, что до установления общегородского празднования «Знамения» в середине XIV в. память о битве 1170 г с поминанием ее жертв уже была привязана к дню св. Якова Перского по указанной причине, и именно эта традиция воздействовала на сохранение рассмотренной особенности знаменского культа.

Любопытно, что и в некоторых других случаях мотив плачущей Богоматери оказывается связанным с именем св. Якова, хотя приводимые ниже примеры имеют отношение к одноименной церкви в Неревском конце. В 1208 г., когда 17 марта был «без вины» убит Олекса Сбыславич, то «заутра плака святая Богородица у святого Якова в Неревьском конци»[561]. В той же церкви 1 октября 1391 г. «от иконы Пресвятыя Богородица Покрова текоша слезы из обою очию».[562]

Изложенному наблюдению, казалось бы, противоречит то обстоятельство, что церковь св. Якова на Добрыне улице в позднейшее время считалась посвященной не Якову Перскому, а апостолу Якову «брату Господню» (Якову Алфееву; дни поминовения в церковных службах – 9 и 23 октября). Однако самое раннее такое обозначение относится к последней трети XV в., будучи впервые зафиксировано в «Описании семи новгородских соборов»[563]. Во всех более ранних случаях она называется просто Яковлевской. Это имеет отношение и к летописному сообщению под 1423 г., когда она поименована храмом Якова апостола[564], поскольку так она обозначена только в Новгородской Третьей летописи XVII в., тогда как в Новгородской Первой летописи младшего извода середины XV в. подобное уточнение отсутствует. Примером того, как посвящение алтарей изменялось в пользу более значительных одноименных святых, может служить судьба придела Якова Перского в Знаменской церкви. Мы уже видели, что возникновение этого придела связано с главной задачей знаменского культа и Знаменского храма. Тем не менее к 1611 г. он в «Росписи новгородских храмов» именуется приделом во имя св. Якова Алфеева.[565]

Такая эволюция посвящений имеет определенный смысл и способна объяснить странное и парадоксальное на первый взгляд обстоятельство. Казалось бы, победа Москвы над Новгородом при Иване III должна была способствовать не распространению, а, напротив, уничтожению знаменского культа, антимос