Память Божия есть память любви.

Понятие памяти Божией уходит в глубину любви Божией. Оно так же глубоко, как понятие о самой молитве.

«Надлежит знать нам, – говорит св. Исаак Сирин, – что всякая беседа к Богу, совершаемая втайне, всякое попечение доброго ума о Боге, всякое размышление о духовном... нарицается именем молитвы, и под сим именем сводится воедино, – будешь ли разуметь различные чтения, или глас уст в славословии Богу, или заботливую печаль о Господе, или телесные поклоны, или псалмопение, или все прочее, из чего составляется весь чин подлинной молитвы, от которой рождается любовь Божия...» (Д. II, 671).

На пути к совершенной памяти – любви, которая у святых рождается в совершенной молитве, много будет у несовершенного сердца «заботливой печали о Господе», и воздыханий о Его вожделенном имени, и страха потерять Его в окружающем шуме.

«...Преславное то и многовожделенное Имя, укосневая чрез памятование о нем ума в теплом сердце, порождает в нас навык любить благостыню Его беспрепятственно...» (блаж. Диадох, Д. III, 38).

«Если душа просияла памятованием о Боге и неусыпным бдением день и ночь, – говорит св. Исаак Сирин, – то Господь устрояет там (внутри) к ограждению ее облако, осеняющее ее днем, и светом огненным озаряет ее ночь...» (Д. II, 713). И наоборот: «Что приключается рыбе, вынутой из воды, то приключается и уму, оставившему памятование Бога и блуждающему в воспоминаниях мира сего» (преп. Исаак Сирин, От. 228). Человек, поверивший в Бога, должен жить в божественной стихии, в которую он входит через любовь – память Божию.

Нам все кажется, что наше отношение к Богу законно исчерпывается исполнением некоторых нравственных правил и прослушиванием церковных служб. Но Богу нужны не наши «правила», а наша любовь. Милости хочу, а не жертвы (Мф. 9:13). Когда же в отношении нас – больных, слабых и занятых своими делами – возникает требование любви к Богу, мы, догадываясь, что это дело гораздо труднее и страшнее, чем привычное исполнение некоторых нравственных и обрядовых норм, что это открывает перед нами иной, божественный мир, – ужасаемся и отступаем. «Это не для нас, – говорим мы, – это выше нас». Если мы будем откровенны, то скажем: «Мы этого боимся и не хотим».

«Как если, когда кто стоя в доме будто ночью при дверях и окнах, со всех сторон заключенных, – говорит преп. Симеон Новый Богослов, – отворит одно какое окно, то свет внезапно обдаст его блестящим сиянием, и он, не вынося такого сияния, тотчас закрывает очи свои, закутывается и прячется: так и когда душа, заключенная отовсюду в чувственное, взглянет как-нибудь умом своим, как сквозь окно, во внечувственное и облистается сиянием сущего внутри ее обручения Св. Духа, то не вынося блистания божественного непокровенного света, тотчас трепетать начинает умом своим, вся прячется в саму себя и убегает как бы в дом какой, под покров чувственного и человеческого» (Д. V, 31). Что же мы можем и что мы хотим?

В сказаниях про Антония Великого есть такой рассказ: «Пришли однажды какие-то братия к св. Антонию и говорят ему: дай нам наставление, как спастись. Старец отвечал им: вы слышали Писание? И сего очень довольно для вас. Но они сказали: мы и от тебя, отец, хотим что-нибудь услышать. Тогда старец сказал им: в Евангелии сказано: аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5:39). Они говорят ему: мы не можем сего сделать. Старец сказал: если вы не можете подставить другой, по крайней мере переносите удары в одну. И этого не можем, отвечали те. Если и этого не можете, сказал старец, по крайней мере, не платите ударом на удар. Братия сказали: и сего не можем. Тогда св. Антоний сказал ученику своему: приготовь им немного варева: они больны. Если вы одного не можете, а другого не хочете, то что я вам сделаю?» (Д. I – 121).

Наше духовное бессилие, конечно, наполовину нами воображается для оправдания нашего бездействия. Что-то мы все-таки можем, но очень этого не хотим. Мы не хотим не только памяти Божией, но и памяти смерти. «Все чувства телесные сопротивляются вере...», – говорил бл. Диадох (Д. III, 35).

Искреннее и безусловное принятие Евангелия есть неизбежно нарушение привычных и спокойных представлений о жизни, так как Евангелие обнимает не только жизнь временную, но и жизнь вечную, между которыми лежит страшная для нас смерть. Божественный покой Евангелия достигается через великое беспокойство души о том, чтобы этого покоя достигнуть. Вот почему Отцы настойчиво учат памяти смертной. Смерть – врата к Богу. Христианская память о ней есть уже память о Боге, внедрение в человека страха Божия. Мы, религиозные люди, очень не любим и боимся мысли о смерти, хотя сами нередко наблюдали, что как только слово или мысль о смерти возникнут, лицо человека становится серьезней и в нем возникает, хоть на минуту, желание жить как-то духовно, по-другому, тоска по какой-то неведомой или потерянной правде.

«Ничего нет страшнее памяти смертной, и дивнее памяти Божией; та вселяет спасительную печаль, а эта исполняет духовным веселием» (преп. Илия-пресвитер, Д. III, 432). «Спасительная печаль» – это божественное беспокойство души. Нет иных врат к Богу. Если мы этого не поймем духовным трудом, то мы не сможем принять христианства. Для христианина память о смерти есть надежда на бессмертие.

«Будем, если можно, непрестанно памятовать о смерти, – говорит пр. Исихий Иерусалимский, – ибо от этого памятования рождается в нас отложение всех забот и сует, хранение ума и непрестанная молитва, беспристрастие к телу и омерзение ко греху...» (Д II – 192).

«Спасительная печаль» потому и спасительна, что вместо угнетающего бездействия она рождает живое духовное дело. Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть (2 Кор. 7:10). Она потому и спасительна, что внутри ее радость. «Стяжи чистоту в делах своих, – говорит св. Исаак Сирин, – чтобы озарялась душа твоя в молитве, и памятованием о смерти возжигалась радость в уме твоем» (Д. II – 702). Дела земные не оставляются, но все становится на свое место. Оставляя испуганную многозаботливость и неверную суету, человек обретает поступь вечного существа. Он в тревоге за свою вечность, но и в надежде. Он начинает слышать иные миры, и на его голову, утомленную зрелищем земного тления, веет воздухом освобождения. Эта надежда, о которой сказал апостол, что тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих (Рим. 8:21). Через память о смерти душа внимает бессмертию. Говоря о молитве в ночные часы, св. Исаак Сирин пишет: «В эти часы душа ощущает бессмертную жизнь, ощущением ее совлекается одеяние тьмы и приемлет Святаго Духа» (От. 253).

«Приемлющий тот огнь, – говорит Варсонофий Великий, – который Господь пришел воврещи на землю (Лк. 12:49), не знает забвения и пленения, ибо всегда ощущает сей огнь... Если ты хочешь избавиться от забвения и пленения, то не иначе можешь того достигнуть, как стяжавши в себе духовный огонь, ибо только от его теплоты исчезают забвение и пленение. Приобретается же огнь сей стремлением к Богу. Брат! Если сердце твое день и ночь с болезнию не будет искать Господа, ты не можешь преуспеть» (В – 223). (Ответ 274).

«Всякое делание телесное и духовное, не имеющее болезнования или труда, никогда не приносит плода проходящему его, потому что Царствие Небесное с нуждею восприемлется, – говорит Господь, – и нуждницы восхищают е (Мф. 11:12)...Многие много лет делали или делают безболезненно, и поскольку не приболезненно поднимали и подъемлют труды, то оказывались и оказываются чуждыми чистоты и непричастными Духа Святого» (преп. Григорий Синаит, Д. V, 236).

«...Кто ищет Господа с болезнованием сердечным, того услышивает Он...» (пр. авва Исаия, Д I – 428).

Господь ищется «с болезнью сердца» – вот слово, объясняющее, в чем неудержимая сила пути Отцов: ищут того, кого полюбили. Венец от терния возложиша на главу Его и трость в десницу Его (Мф. 27:29). Поэтому сердце знает, уязвлена есмь любовию аз (Песн. 5:8). Так ощущали эту любовь святые.

Трудно писать о ней. Наше несовершенство совсем не нищета первой блаженной заповеди, а бессилие опустошенной души. Мы не знаем, как слушать, как хранить страшное – потому что непосильное для нас – откровение святых об их любви к Богу. Наши руки дерзки, а глаза нечисты. Иногда не понимаешь – зачем они доверили бумаге и чернилам сокровище сердца? Но они доверили и хотели, чтобы другие читали, те, «которые могут слышать и сохранять (получать) пользу и радость» (преп. Варсонофий Великий).

В христианстве есть таинства, но нет тайн или чего-нибудь утаенного. Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях (Мф. 10:27).

А если я или другой кто неправильно или на пагубу себе примет эти слова святых, то не на эту ли же пагубу себе увидели некоторые в Галилее живое Сокровище веры – Христа? Кто не разумеет – пусть не разумеет, – сказал Апостол (1 Кор. 14:38). И он же завещал нам: Поминайте наставников ваших... и... подражайте вере их (Евр. 13:7). Значит надо знать их веру, знать не исторический факт того, что они прожили столько-то десятков лет в правой вере, а то, в какой благодатной любви жила их живая и горячая вера. Убеждает только дыхание уст: слова, приоткрывающие духоносную жизнь святых, как приоткрытые двери в их кельи.

Св. Иоанн Лествичник говорит: «Как убогие, видя царские сокровища, еще более познают нищету свою, так и душа, читая повествования о великих добродетелях Св. Отцов, невольно еще более смиряется...» (Д. II, 514). «Царские сокровища» святых не в совершении чудес или предсказаниях, что обычно ищется в их житиях. И то и другое, по словам Апостола, может быть и вне Христа. «Предсказывать – не дивное дело. Часто бывает это и от бесов...» (преп. Симеон Благоговейный, Д. V, 66). «Верх святости и совершенства не в совершении чудес, но в чистоте любви. Поэтому-то отцы никогда не желали творить чудес» (преп. Кассиан, ДЧ). Царским сокровищем Отцов была их апостольская любовь к Богу – первоисточная сила души. Эта любовь была одновременно и мудростью, их ведением Бога и человека, так как только «любовь рождает знание» (свт. Григорий Нисский).

Христианство не только в истории, но и в душе человека есть явление ему Христа. История мира повторяется в душе. Это явление совершается по мере исполнения заповедей, по мере подвига человека. Но почему произошло или что предопределило явление Христа не исполнявшим заповеди мытарям и блудницам, мучителю Савлу или разбойнику на кресте? Почему толпы грешников пошли за Ним и, уже пойдя за Ним, стали исполнять заповеди? Жена Самарянка имела шесть мужей, прежде чем бросилась возвещать о Нем своему городу. Толчок в ее душе был такой, что она оставила свой водонос. Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф. 9:13). «Многоцветное миро блудница смеси со слезами, и излия на пречистеи нози Твои, облобызающи...» – поется на стихирах Великой Среды. Так было, так бывает и сейчас. Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много (Лк. 7:47).

Совершенная любовь, стоящая на вершине восхождения человеческого, основанием своим имеет тоже любовь – веру. От первоначальной и малой любви человек начинает восхождение к любви совершенной.

Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Ин. 14:15). Соблюдение заповедей здесь поставлено следствием, а не причиной любви.

«Возлюбивший Бога, – говорит пр. авва Исаия, – возгоревшийся желанием, чтобы Бог устроил в нем жилище Себе... да заботится о том, чтобы сохранять заповеди Иисуса, чтоб проводить жизнь ради Иисуса» (От. 256).

Но: Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей (Ин. 15:10). Соблюдение заповедей поставлено тут условием пребывания и роста в человеке любви.

Первоначальное движение любви-веры – этот первый толчок в душе у города, «называемого Сихарь» (Ин. 4:5) – направляет человека на путь исполнения заповедей, а совершенное их исполнение возводит к любви совершенной.

«Началом же спасения и царствия небеснаго бывает для души любовь» (преп. Антоний Великий, Д I, 90). «Укажу вам дело, – говорит он же, – которое одно делает человека твердым в добре, и блюдет его таким от начала до конца, именно: любите Бога всею душою вашею, всем сердцем вашим и всем умом вашим, и ему Единому работайте. Тогда Бог даст вам силу великую и радость и все дела Божии станут для вас сладки, как мед, все труды телесные, умныя занятия и бдения, и все вообще иго Божие будет для вас легко и сладко. По любви, впрочем, Своей к людям, Господь посылает иногда на них противности, чтоб не величались, но пребывали в подвиге; и они испытывают вместо мужества – отяжеление и расслабление; вместо радости – печаль, вместо покоя и тишины – волнование; вместо сладости – горечь; многое и другое подобное бывает с любящими Господа. Но борясь с этим и препобеждая, они более и более становятся крепкими. Когда же наконец совсем все это преодолеют они, тогда во всем начнет быть с ними Дух Святый...» (преп. Антоний Великий, Д I, 49–50) – в совершенной любви.

«Желающий возненавидеть мир, – пишет преп. Симеон Новый Богослов (только еще «желающий», т.е. начинающий подвиг), – из глубины души должен возлюбить Бога, и память о Нем стяжать непрестанную, ибо ничто другое, как сие, не побуждает с радостию оставить все...» (Д 5, 9).

«Внутренний наш человек каждодневно обновляется вкушением любви, в полноту же возраста приходит только вместе с полным совершенством любви» (блаж. Диадох).

«Любовь (к Богу), – говорит о совершенной любви св. Исаак Сирин, – от молитвы (совершенной), а молитва – от пребывания в отшельничестве... Отшельничество предваряется отречением от мира... Ненависть к миру (страстей предваряется) – страхом Божиим и вожделением Бога...» (От. 249).

Вожделение Бога или начало любви к Нему, и страх Его, т.е. вера в Него, а не одна вера вне любви, лежат, по учению Отцов, в основании восхождения через подвиг к совершенной любви и совершенной вере. Броня веры и любви (1 Фес. 5:8) есть неразрывная одежда подвижника.

Послушай, что говорит Апостол Павел: Ныне же пребывают вера, надежда, любы, три сия: больши же сих любы (1 Кор. 13:13). Итак, поелику вера сочетана с надеждой, а надежда сопутствует любви – то явно, что кто не имеет любви, не имеет надежды – а кто не имеет надежды, не имеет и веры... Кто не может любить Бога, тот, конечно, не может и веровать в Него» (преп. Симеон Новый Богослов. СБ – сл. 63).

«Где нет любви, там нет веры. Вера без любви не бывает» (свт. Тихон Задонский. Т – 100). «Вера есть высочайшее благо, когда она проистекает из сердца, пламенеющего любовью» (св. Иоанн Златоуст. ЗЛ – 110).

«Любовь есть источник веры» (свт. Иоанн Лествичник. Д 5–440).

Вот почему Апостол сказал не только то, что вера действует любовью (Гал. 5:6), но и то, что любовь... всему верит (1 Кор. 13:7). Путь к Богу есть постепенное возрастание в благодати Божией, верящей любви и любящей веру.

«Верою и любовию приступим, – поем мы из Литургии Преждеосвященных Даров, – да причастницы Жизни вечныя будем».

«Вера (есть) начало любви» (авва Евагрий. Д I – 608). Их неразрывность в учении Отцов – залог истинности и любви, и веры. Именно при этом сочетании, о котором учат Отцы, конкретность любви не перейдет в отвлеченность альтруизма, а вера не сделается бессильной и ненужной словесностью. Только неся в себе начало любви, вера пускает в землю сердца живые и могучие корни и только в сердце, верящем в Источник любви, может быть создан для любви надежный дом. «Невозможно, чтоб в душе человека обреталась любовь Божия, когда нет в ней веры и упования» (преп. Симеон Новый Богослов. СБ II, 112).

«Любящий Бога и верует искренно, и дела веры совершает преподобно. Верующий же только, а не пребывающий в любви и самой той веры, которую кажется имеющим, не имеет... только вера любовию действующая (Гал. 5:6) есть великая главизна добродетелей» (блаж. Диадох Д III, 17). Начало истинной веры есть одновременно начало любви, и только в их взаимодейственном единстве обетование истинности подвига и его восхождения к их совершенству.

У свт. Иоанна Златоуста есть такие слова: «Из всех зол человеческих один грех есть действительное зло, а не бедность, не болезнь, не обида, не злословие, не бесчестие и даже не смерть» (ЖМП, 1957, №4). Почему это так? Любовь есть забвение себя для другого. «Христос весь есть не для себя» (свт. Феофан Затворник Ф II – 192.). Он для людей «забыл себя» – смирил Себя даже до смерти (Флп. 2:8). Грех, наоборот, есть «незабвение» себя, память о себе вместо памяти Божией: самолюбие, самомнение, самоуслаждение. В основе и во всей ткани греха – самоутверждение. «Все страсти исходят из самоугодия, самости, самолюбия, и на них держатся» (свт. Феофан Затворник, Ф II – 192). Поэтому грех есть единственная помеха любви, противоборство делу Христову на земле, Его забвению Себя в любви даже до смерти.

Между Им и нами – одна преграда: наши страсти» (Преп. Исайя). «Берегись матери зол, самолюбия...» (Преп. Максим Исповедник, Д III, 188). «Кто себя любит, – говорит блаженный Диадох, – тот Бога любить не может; а кто себя не любит по причине преизобильного богатства любви Божией, тот только воистину и Бога любит. Таковый никогда уже не ищет славы своей, но всегда – одной славы Божией... Душе боголюбивой, чувства Божия исполненной, свойственно, в исполнении всех творимых ею заповедей, искать единой славы Божией, относительно же себя – услаждаться смирением. Ибо Богу, ради величия Его, подобает слава, а человеку – смирение, чтоб чрез него соделываться нам своими Богу: что если хотим творить и мы, то, по примеру св. Иоанна Крестителя, радуясь о славе Господа, станем непрестанно говорить: Оному подобает расти, а нам малитися (Ин. 3:30)» (блаж. Диадох, Д III, 13). Если любовь есть забвение себя, то забыть себя может только смирение. Поэтому, чем более возрастает в человеке любовь к Богу, то тем более излучает она из себя смирение перед Ним, как огонь теплоту. Вот почему отцы говорят о «вожделении смирения» так же, как они говорят о «вожделении любви».

«В великом вожделении смирения... (человек) не понимает своего достоинства», – говорит блаж. Диадох (Д III, 13). Вне смирения нет любви. Любовь к Богу сливается со смирением перед Ним, и оба этих чувства делаются чувством единым, благодатным, а потому непостижимым.

«Никто не может выразить словами, что такое смирение, – говорит авва Дорофей, – и как оно рождается в душе... Душа, когда смиряется, приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется. Оттого святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными... Смирение привлекает на душу благодать Божию» (Д II 605–606).

Любовь к Богу ставит человека на какое-то самое счастливое и в то же время самое последнее место. Вот почему Отцы, раскрывая нам богатство понятия веры, говорили, что «вера есть смирение» (авва Иоанн-пророк, В – 395). «Вера, – говорил Пимен Великий, – заключается в том, чтобы пребывать в смирении и творить милостыню» (От. – 327) (т.е. любовь).

Вера – смирение – это то же, что вера – любовь. Любовь и смирение неразрывны и их несет в себе истинная вера.

«Начало любви – богатство смирения, богатство смирения – полнота любви» (преп. Иоанн Лествичник, Д II – 515). «...Все святые, – говорит преп. Филофей Синайский, – от начала создания доныне облачались в это последнейшее святое одеяние Божие (т.е. в смирение)... Св. смирение праведно должно именоваться и Божественною добродетелию и Владычнею заповедию и облачением... Ангелы и все оныя светлыя Божественные силы проходят и хранят сию добродетель, ведая, каким падением пал возгордившийся сатана... Знаем мы и то, каким падением пал Адам из-за гордости» (Д III, 406–407).

Поэтому можно сказать, что христианство и в истории и в человеке начинается не только с любви, как сокровенного зеркала веры, но и с покаяния, со смиренного осознания своей вины – греха перед Богом.

«Евангельское учение начинается и заканчивается словами: «Покайтеся!» (преп. Амвросий Оптинский, АМ – 39).

«Ничего не должно почитать злом, кроме одного греха, который отдаляет нас от благого Бога» (преп. Иоанн Кассиан, Д II – 107).

«Отнюдь не должно скорбеть о вещах мира сего, но только об одном грехе» (преп. Варсонофий Великий, Д II – 594).

Церковь плачет о «всякой душе христианской, скорбящей и озлобленной, милости Божией требующей», но никакое несчастье временной земной жизни не может, по учению Отцов, идти в сравнение с несчастьем вечным, проистекающим от греха, который есть отказ от вечного счастья. Вот почему в этом учении можно найти даже и такие слова: «плачь о грешнике, а не о нищем, ибо этот уготовляет себе венец, а тот муки» (преп. Нил Синайский, Д II – 283). Дальше мы увидим, как плакали святые и о нищих, но все же главной причиной их скорби о человеке было его греховное противоборство Богу. В отношении человека к греху решается вопрос не временного, а вечного его бытия. Христианство неотмирно не от равнодушия, а от любви, то есть только потому, что именно грех есть причина человеческого страдания, начиная с Адама, и величайшая угроза его вечному счастью. Если в человеке нет чувства собственного греха, то он еще не сделался христианином. Как он может назвать Спасителем Того, Кто только от греха его и спасает? Если Ему не от чего его спасать, то Он для него не Спаситель. Наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их (Мф. 1:21). Только грех, а не страдание само по себе имеет волю противоборствовать любви Божией, забвению себя для другого.

Все страсти ума и тела влекут человека к себе самому, к самолюбию, воздвигая в нем память о себе, вместо памяти Божией. Поэтому в тех, кто в любви стремится к ней, они вступают в борьбу с нею, и сердце человека становится его Голгофой, полем невидимой брани. «Забудь, сколько можешь, совсем о себе, и да живет в душе твоей одна любовь к Богу» (преп. Никодим Святогорец, Н – 274). Но почему же все-таки у всех Отцов и во всем истинном христианстве, начиная от Апостолов, так особенно сильно это чувство греха? Почему верховный Апостол называет себя первым из грешников? Неужели нельзя быть в христианстве более умеренным?

«Тайна христианства необычайна для мира сего» (преп. Макарий Великий, Д 1, 177). Любовь в христианстве не «кодекс моральных правил», а непостижимая природа Божества, и соучастие в ней выводит нас из арифметики наших представлений. Почему теряет меру человек, вкусивший вина? Это сравнение опасно, но именно его часто приводят святые.

«Живущий в любви, – говорит св. Исаак Сирин, – плодоприносит жизнь от Бога, и в этом еще мире обоняет оный воздух воскресения. Любовь есть царство. О ней Господь таинственно обетовал Апостолам, что вкусят ея в царстве Его. Ибо сказанное: Да ясте и пиете на трапезе царствия Моего (Лк. 22:30), что иное означает, как не любовь? – Вот вино веселящее сердце человека (Пс. 103:15). «Блажен, кто испиет вина сего!» (Д II – 743–744).

При действительном, а не словесном соприкосновении с Божественным миром, очевидно, невозможна умеренность. Чем более разгорается в человеке любовь ко Христу, тем все ярче она освещает человеку его темноту. Чем больше возгорается в человеке огонь Христов, тем больше человек смиряется, чувствуя свое ничтожество перед этим огнем, и чем больше смиряется, тем все больше этой огнеопальной любви вожделеет.

«Я всеми силами молюсь о вас к Богу, чтобы Он вверг в сердца ваши огонь, который Господь наш Иисус Христос пришел воврещи на Землю» (Лк. 12:49) (преп. Антоний Великий, Д I – 29).

«Марии подражай, – подражай, не имея в виду ничего иного, а взирая только на Того, Кто сказал: Огня приидох воврещи на землю, и что хощу, аще уже возгореся (Лк. 12:49). «Ибо возгорение духа оживотворяет сердца» (преп. Макарий Великий, Д I – 223).

«Исполнившись любви, приими хоть несколько того небесного огня, который Владыка всяческих пришел воврещи на землю (Лк. 12:49), чтобы, когда враг всевает плевелы, огнь сей сжег и истребил их» (преп. Варсонофий Великий, В – 59).

«Бог есть огнь, согревающий и воспламеняющий сердца и утробы. Если мы ощутим в сердцах своих холод, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовем Господа: Он, пришед, согреет наше сердце совершенною любовью не только к Нему, но и к ближним. И от лица теплоты убежит хлад доброненавистника» (преп. Серафим Саровский, ДС – 73). «Почитай себя грешнейшим паче всякаго человека. Ибо когда такое помышление долгое время занимает ум и сердце, тогда внутри обыкновенно является некое духовное воссияние света, наподобие луча. И чем более взыскиваешь его, со вниманием крепким, мыслию не развлеченною, трудом великим и слезами, тем более оно является яснейшим и яснейшим: являясь таковым (так), возлюбляется; любимо бывая, очищает; очищая, делает боговидным» (преп. Симеон Благоговейный, Д V, 66–67).

Любовь рождает смирение. Но смирение в свою очередь углубляет и укрепляет любовь. Бог... озарил и наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа. Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам (2 Кор. 4:6-7). И чем сильнее в человеке это чувство «глиняного сосуда», чувство ничтожества и вины, тем все больше и больше в душе простора для любви Божией. А только безмерная, первохристианская любовь к Богу имеет силу и власть вести человека в его долгой борьбе за любовь. В этом все дело. В этом и вся главная сила учения Отцов.

«...Любовь к Богу, – говорил Антоний Великий, –...сильнейший возбудитель ревности» (к подвигу в жизни)... И других убеждал он, чтоб паче всего воспитывали в себе любовь к Богу, как силу несокрушимую и неотпадающую... «Самое угодное Богу дело, – сказал он, – есть дело любви. Его исполняет тот, кто непрестанно хвалит Бога в чистых помышлениях своих, возбуждаемых памятью о Боге... От памятования... рождается любовь полная... как написано...якоже желает елень на источники водныя, тако желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41:2) (Д I – 131).

«В ком вселилась любовь к Богу, того ничто мирское не может уже отлучить от Бога, как написано: Кто ны разлучит от любве Божия? (Рим. 8:35) (пр. авва Исаия, Д I – 345).

«Если ум укрепится и решится последовать любви, то погашаются все страсти плоти и духа... Силою любви ум противостоит порочным влечениям» (он же, От. 238).

«Если истинно возлюбим Бога, то сею самою любовию отженем страсти. Любить же Его есть предпочитать Его миру... с всегдашним посвящением себя Ему...» (св. Максим Исповедник, Д III, 204).

«Брат сказал авве Агафону: мне дана заповедь, но исполнение заповеди сопряжено со скорбию: и хочется исполнить заповедь, и опасаюсь скорби. Старец отвечал: если бы ты имел любовь, то исполнил бы заповедь и победил бы скорбь» (От. 48).

«Явный знак любви Божией есть сердечная радость о Боге: ибо что любим, о том и радуемся. Как мед услаждает гортань нашу, когда вкушаем его, так увеселяет сердце наше любовь Божия, когда вкушаем и видим, яко благ Господь (Пс. 33:9). Истинный любитель Божий мир и все, что в мире есть, презирает, и к единому прелюбезному своему Богу стремится». «О, любовь, любезная и сладкая любовь!» (свт. Тихон Задонский, Т, 100, 104).

«Благодать... с самого того момента, как приемлем крещение, сокровенно начинает пребывать в самой глубине ума (духа), утаевая присутствие свое от самаго чувства его. Когда же начнет кто любить Бога от всего произволения (сердца) своего; тогда она неизреченным некиим словом беседует к душе через чувство ума, часть некую благ своих сообщая ей. Вследствие сего, кто восхощет навсегда крепко удержать в себе сие обретение, тот приходит к желанию отрещись с великою радостию от всех настоящих благ, чтоб совсем приобресть то поле, на коем нашел он сокрытым сокровище жизни» (Мф. 13:44) (блаж. Диадох, Д III – 51).

«... Упоенный любовию Божиею, в сем мире, т.е., в доме рыдания забывает все свои труды и печали, и по причине своего упоения делается бесчувственным ко всем греховным страстям...» (преп. Исаак Сирин, Д II, 688).

«Любовь к Богу естественно горяча и делает душу исступленною. Почему сердце, ощутившее ее, не может вместить ее и стерпеть, но по мере качества (своего) и нашедшей на него любви, видится в нем изменение необычное... Сим духовным упоением упоевались некогда Апостолы и мученики» (он же, Д 5–441).

«Любовь по качеству своему есть уподобление Богу, сколько оно доступно для смертных; по действу – опьянение души; по свойству – источник веры, бездна долготерпения, море смирения» (св. Иоанн Лествичник, Д. 5–440).

Вот обычные определения св. Отцов любви к Богу и состояния человека, ее стяжавшего. Тут не холодный расчет догматического понимания, который лежит у нас в папке с другими бумагами, а именно любовь к живому лицу человеческой истории – Богу и человеку, к Тому, чье мертвое тело пеленали Иосиф с Никодимом и Которому воскликнула Мария Магдалина: Раввуни!(Ин. 20:16).

Святые Отцы средних и новых веков по преемству приняли от первохристианства его первую любовь, «которою упоевались Апостолы и мученики», и поэтому истинное монашество Востока можно назвать непрекращающимся первохристианством. Весь свой подвиг Отцы воспринимали первохристиански, т.е. не как расчетливое выполнение «должных» или «сверхдолжных» дел католичества, а как неутолимую жажду любви-сораспятия со Христом: «Глубоко уязвившийся любовию к Богу, – говорит преп. Никита Стифат, – не имеет достаточных к удовлетворению сего расположения сил тела: ибо в трудах и потах подвижничества нет насыщения сему его расположению. Находясь в состоянии, подобном тому, в каком находится томимый крайнею жаждою, ничем не может он до насыщения удовлетворить внутренней жгущей его жажды... Полагаю, что таким же сверхъестественным жаром любви пленены быв, и мученики Христовы не чувствовали мук и насыщения не имели, предаваясь им; но сами себя побеждали распаленным к Богу рвением, и всегда находили, что страдания их далеко отстают от меры их пламенного желания страдать за Господа» (Д 104–105).

Удивительно, с какой непосредственной ясностью жили Святые и Евангельские часы и минуты истории.

«Сказывал авва Исаак: «Однажды я сидел у аввы Пимена (Великого) и увидел, что он пришел в исступление. Я поклонился ему до земли, прося сказать мне, где он был? Принужденный объявить тайну свою, он сказал: «Мой ум был при кресте Спасителя в те минуты, когда при кресте стояла Богоматерь Мария и плакала. Мне бы хотелось так плакать всегда» (От. 404).

Отцы сказали нам слово, взятое из самого сердца первохристианской церкви: «любовь есть источник веры!» Этим словом они одновременно вскрывают всю причину нашего маловерия: мы потому не верим, что не любим, или – что то же самое – любим только себя. «Причина неверия – любление земной славы, как свидетельствует Сам Господь во Святом Евангелии: Како вы можете веровати, славу друг от друга приемлюще (Ин. 5:44) (преп. Амвросий Оптинский, А – 37).

«Бог, имея попечение о нашем благополучии, дал нам заповедь: возлюбили искреннего твоего, яко себе самого (Мк. 12:31). Было то некогда, когда у христиан было и сердце, и душа едина (Деян. 4:32); ныне тому противное видим. Ныне у христиан сердце противу сердца, и душа противу души, ныне... очень редко у кого бы на сердце любовь была. Уже бо за умножение беззаконий иссякла любовь (Мф. 24:12). Христиане, горе нам без любви! Где нет любви, тамо нет веры; вера бо без любви не бывает» (св. Тихон Задонский, Т – 100).

С какой тоской о холодеющих людях говорили святые. «Умоляю убо тебя любовью.., – пишет св. Исаак Сирин, – не устудить в душе своей горячности любви ко Христу, ради тебя вкусившему желчь на древе крестном... Понуждай себя подражать смирению Христову, чтобы возгорелся скорее огонь, им в тебя вложенный» (Д II – 729).

«...Да обретешь ты Бога, Коего вожделеваешь» (блаж. Зосима, Д III – 111). Только тогда человек и обретает Бога, когда его словесная или внешняя вера становится верой горячего сердца и ума. «Есть в нас по естеству вожделение (к Богу), – и без сего вожделения к Богу нет и любви: ради сего Даниил назван мужем желаний (Дан. 9:23) (преп. авва Исаия, Д I – 284).

«Кто Божественным желанием победил душевное расположение к телу, тот сделался неограниченным, хотя он и находится в теле. Ибо Бог, привлекающий вожделение желающего, без сравнения превыше есть всего, и не попускает желающему привязать вожделение свое к чему-либо из того, что после Бога. Итак, да возжелаем Бога всею крепостью вожделения нашего...» (св. Марк-подвижник, Д I – 518).

Вся сила любви в стремительности ее произволения. «Горячее произволение, – говорит бл. Зосима, – в один час может принести Богу более благоугодного Ему, нежели труды долгаго времени без него» (Д III. – 106).

В Патерике рассказывается: «Некоторые спросили авву Сисоя (Великого): если брат подвергнется падению, должно ли ему каяться в течение года? Он отвечал: жестоко слово это. Они сказали: и так – в течение шести месяцев? Он отвечал: – много. Они предложили сорок дней, а он и этот срок назвал излишним. Они сказали: сколько же ты назначишь? и еще скажи: если падет брат и случится вечеря любви, должно ли ему придти на эту вечерю? Старец отвечал им: нет, он должен приносить покаяние в течение нескольких дней. Верую Богу моему: если брат будет приносить покаяние от всего сердца своего, то в три дня примет его Бог» (От. 432).

«...Некая сила, – говорит св. Исаак Сирин, – окружает тех, которые с пламенною ревностию стремятся к Богу, надеются на Него и веруют Ему. Бог отражает на них, по сей причине, лютость диавольской злобы, и она не приближается к ним» (Д II – 721). «Распаляемые горячностью (они) бывают восхищаемы размышлением об уповаемом и уготовляют мысль свою к будущему веку» (он же, Д II – 718).

«Когда душа упоена радостию надежды своей, – говорит тот же авва, – и веселием Божиим, тогда тело не чувствует скорбей, хотя и немощно. Тогда оно бывает в силах подъять сугубую тяготу, не являя оскудения в силах. Так бывает, когда душа входит в оную духовную радость» (Исаак Сирин, Д II, 751).

Любовь к Богу как первоисточная сила своими подземными родниками питает веру, и человек доходит до конца пути.

«Сказываю тебе, – говорит Макарий Великий, – что видел я людей, имевших все дарования и соделавшихся причастниками Духа, и не достигнув совершенной любви, они падали... кто достиг любви, связан и упоен ею, тот погружен и отведен пленником в иной мир...» (Д. 1 234–235).