Глава 4. Религиозное или магическое отношение к бессознательному

 

В ограниченных условиях невозможно описать ход даже короткого анализа таким образом, чтобы представить все тонкости снов, процесса трансформации и их взаимосвязей. Поэтому я ограничусь тем, что выделю только одну проблему, которая играла важную роль в анализе сновидицы и вокруг которой вследствие этого вращались её наиболее важные сны. Эта проблема может описана как противостояние «религиозной» и «магической» установки по отношению к бессознательному. К. Г. Юнг пишет:

Религия является особой установкой человеческого ума, которую мы можем определить в соответствии с изначальным использованием понятия «religio», т.е., внимательное рассмотрение, наблюдение за некими динамическими факторами, понятыми как «силы»: духи, демоны, боги, законы, идеи, идеалы — и все прочие названия, данные человеком подобным факторам, обнаруженным им в своём мире в качестве могущественных, опасных; либо способных оказать такую помощь, что с ними нужно считаться; либо достаточно величественных, прекрасных, осмысленных, чтобы благоговейно любить их и преклоняться перед ними.[47]

Такая разновидность тщательного внимания предполагает определённое скромное, честное и простое отношение сознания к нуминозному, позиция, которая, однако, для многих людей потребует слишком больших усилий. При её отсутствии человек часто находит уместной одержимую и бессознательную установку эго по отношению к нуминозному, из которой возникает отношение к бессознательному, которое может быть описано как «магическое». Мне следует попытаться выразить более точное впечатление о том, что в это вовлечено, при помощи представленных в этом эссе снов.

Снова и снова на всех уровнях общества встречаются люди, у которых бессознательное фатально сильно констеллировано в экстраординарной мере, что выражается в изобилии нагруженных аффектами архетипических образов. Опасность быть перегруженным бессознательным в таких случаях всегда неочевидна, но она часто может быть отражена при помощи творческого структурирования наступающих содержаний. Сны таких людей часто сами по себе ясно настаивают на этой возможности структурирования, и человеку нередко напоминают о множестве старых традиций, которые говорят о боге, демоне или духе, требующих, чтобы индивид выполнил определённые специфические работы, чтобы услужить ему. Это требование часто сопровождается угрозой наказания через физическое или ментальное заболевание или даже смерть, которое последует, если человек не послушается.

Но почему часто происходит так, что человек неспособен выполнить такое задание? Почему каждое психологическое развитие, каждый дальнейший шаг сознания всегда предусматривает этическое решение, которое должно быть принято на краю пропасти? Легко осуждать людей, но здесь вовлечены не поддающиеся точному описанию факторы, о которых мы можем не знать. В отдельных случаях сны часто могут дать нам непрямые указания на то, в чём проблема.

Следующие сны принадлежат 43-летней незамужней учительнице грамматики из Штирии в Австрии. Она начала свой анализ в своём родном городе, однако он был неуспешен, вследствие недостатка мифологических знаний у её аналитика, в то время как её сны содержали практически исключительно архетипический материал. Продолжающиеся мигрени без физической причины и один особый симптом привели её к тому, чтобы пойти на этот первый анализ. Этот особенный симптом состоял в том, что когда её ученики доводили её до определённой точки, она испускала устрашающий крик, похожий на крик животного, который действительно немедленно заставлял детей замолчать, однако её ужасало, что нечто настолько тёмное и дикое исходит из неё. Когда она разыскала меня на своих каникулах, она была в состоянии чрезвычайного истощения и в то же самое время переполнена видениями и снами, которые угрожали всецело поглотить её. В действительности первым делом нужно было позаботиться о восстановлении её физического состояния, но от требований бессознательного больше нельзя было отгораживаться. Я только надеялась, что сны сами укажут путь выхода из того, что практически с самого начала казалось невозможной ситуацией. Первый сон был таков.

Появление Ангела [48]

Я нахожусь в заключении в большой крепости, которая частично образована естественной породой. Мы находимся в задней части крепости; кажется, передняя часть является действующим храмом, поэтому наше заключение имеет какое-то отношение к религии. Со мной мой дед и моя сестра Агата. Комната с каменными стенами, в которой мы находимся, расположена в верхней части крепости. Сейчас ночь. Передо мной вырисовывается отверстие в скале. За ним на всём протяжении пути течёт многоводный поток, образуя в итоге широкий водопад. Я рада этому зрелищу, которое оказывает освобождающее действие на меня.

Я ищу место для сна. Скала слишком твёрдая и неровная. Там есть каменная лестница, которая спускается далеко вниз. Я спускаюсь вниз на несколько ступеней, так что я могу лечь там. Кромешная тьма, камень холодный и влажный, и я замерзаю.

Я встаю и иду немного дальше. Там есть вторая, деревянная, лестница, которая ведёт во внутреннюю комнату, где находятся мои сестра и дедушка. Нам, Агате и мне, нужно идти дальше вниз вследствие естественной потребности. Я прошу нашего деда составить нам компанию, чтобы он мог защитить нас. На мне тёмный красно-коричневый домашний халат, ткань которого начинает сбиваться на спине. Так как мне холодно, я спрашиваю дедушку, нужен ли ему другой халат; если нет, то я бы надела и его тоже. Я задаю этот вопрос с нежностью и тёплой заботой о нём. Он отвечает, что я безусловно должна взять халат; он ему не нужен.

Мы идём через большую, пустую комнату. Затем мы входим в спальню моей матери. За занавеской находится ночной горшок. Дедушка сопровождает к нему Агату, так что с ней ничего не случится. Затем они возвращаются, и туда иду я.

В горшке находится использованная гигиеническая прокладка моего деда. Он не выкинул её, поэтому можно видеть, что ему также нужны гигиенические прокладки. Это как если бы гигиеническая прокладка принадлежала мне. Самое неловкое в том, что мне приходится её убрать, однако я намереваюсь сделать это в том же духе любви, в котором я до этого предложила ему халат.

За то время, что я провела за занавеской, появилась большая, красивая женщина.

Я выхожу. В месте, где был ночной горшок, теперь находится женщина в постели, которую я использовала для сна, когда была ребёнком (в той же самой комнате моей матери). У женщины сейчас я вижу только прекрасное ангельское лицо в окружении благоухающей, очень лёгкой дымки. Это подобно видению. Она говорит, что не понимает, как всё работает (это достижение или трансформация). Рядом с ней возникает достаточно маленькая фигура святого и позади неё ангел, который ведёт и направляет её. Обе фигуры полны цвета и состоят из множества мелких частей, подобно фигурам в церковных витражах. Я смотрю на это видение и понимаю! Я говорю, что я знаю. (Мелькает мысль: под руководством ангела!)

В этот момент моего деда охватывает тошнота. Он как будто бы поднялся из кровати моей матери. Он сидит перед ней, опираясь на прикроватную тумбочку. Плача, он говорит, что должен умереть, и добавляет: «Я никогда не думал, что это будет наша последняя прогулка вместе». Я подхожу к нему с большой нежностью и отправляю Агату за доктором. Больше всего я бы хотела преклонить колени и обнять его. Я глажу его лицо и целую его прямо в рот с красными губами.

Сновидица родом из крестьянской среды и осиротела в возрасте шести лет. Её отец трагически погиб на войне, а мать умерла вскоре после этого. Маленькую девочку взяли к себе родственники, но не было никого, с кем она была бы близка. Все её чувства были обращены к самке собаки, к которой она часто прижималась, чтобы ощутить тепло. Её сёстры также были взяты родственниками, но в другое место. Сестра Агата, появляющаяся во сне, задолго до того умерла от карциномы. Дедушка, также появляющийся во сне, тоже умер много лет назад, так что на самом деле здесь сновидица, направляемая двумя духами мёртвых, проходит некею, спуск в глубины бессознательного. В этих «духах» нетрудно распознать тень и анимус в терминах юнгианской психологии; иными словами, сестра представляет тёмную, неизвестную сторону эго, а дедушка — бессознательную духовную установку в отношении бессознательного.

Крепость или имеющее религиозное значение отверстие в скале — это известный архетипический символ, выражающий неизбежность становления собой, мучение абсолютной направленности личности внутрь самой себя, каковая теперь очевидно становится необходимой. Этот мотив напоминает инкубационные камеры Асклепия и других богов врачевания или katoche в античности, то есть то «заключение», которое также рассматривалось как одержимость, иными словами, состояние полного подчинения хтоническому богу[49]. Люди входили в эту тюрьму, чтобы получить инициацию в тайный божественный культ через свои сновидения.[50]

Поток — часть этого образа. Как C. A. Meier показывает в своей книге Der Traum als Medizin (Сон как лекарство),[51]ручьи или искусственные потоки были обнаружены во всех местах, связанных с целительством, или около них. Он говорит:

Вода в целом играет могущественную роль в ритуалах Асклепия. Эти источники и бассейны никогда не были минеральными или термальными. По аналогии со змеёй Асклепия, скорее всего, они просто сначала принадлежали ему как хтоническому богу, а потом из-за своей связи с богом и стали hagiasma (исцеляющим источником). Все хтонические боги (dii chthonii) рядом с посвящённым им местом имели источник (pege); <…> даже христианские преемники древних богов исцеления, святые, которые совершали чудеса исцеления, почти все имели источник в своих церквях.[52]

Купание в этих источниках было равносильно очищению и даже содержало в себе элемент крещения как внутреннего возрождения и coniunctio, другими словами, внутреннее достижение единства и целостности.[53]

Психологически образ источника означает, что в глубинах бессознательного может быть заново открыт поток жизни. Жив ли человек или чахнет подобно мёртвому — дело, в конце концов, субъективного психического ощущения, которое зависит от того, двигается ли человек в потоке бессознательной психической энергии или же отрезан от него.

Сновидица замерзает. Она неподходящим образом одета в свой изношенный домашний халат. Её установка в отношении бессознательного пренебрежительна, не достаточно «тепла» и поэтому неадекватна. Поэтому она одалживает халат деда; другими словами, она пытается перенять его отношение к бессознательному. Об этом давно умершем отце её матери она знала только, что он прибегал к «чёрной магии» и что люди собирались в его доме по ночам, чтобы вызвать дьявола: «Люди часто слышали, как дьявол гремел цепями». И сама сновидица очень интересовалась такими вещами. Она читала работы Элифаса Леви и очевидно была очень сильно впечатлена ими. Однако — и в этом была опасность — она не намеревалась особо говорить об этом. Дедушка явно служил персонификацией этого «грязного» отношения к глубинным силам, которое нужно было очистить. Он появляется как гермафродит, символ целостности, есть даже что-то уродливое в нём,[54]так как в нём в единое целое объединяются два элемента ещё до того, как они будут должным образом поляризованы, — это случай всё ещё противостоящих друг другу противоположностей, а не новый coniunctio oppositorum.

Фигура деда содержит в себе фактически главную проблему сновидицы: сознание и бессознательное, эго и «другой» находятся друг с другом в контакте неправильным образом внутри неё, образом, который может быть описан скорее как магический, нежели религиозный. Первый включает частичную одержимость бессознательным, которое в сне выражается тем фактом, что маг-дедушка ассимилировал аспект феминности, который в действительности принадлежит эго. Привлекая это феминное на свою сторону, анимус как бессознательный магический дух занимает главенствующую позицию, и, как результат, не просто доминирует над эго сновидицы, но и в таких случаях женщина может более не понимать, она ли или её анимус чувствует что-то или верит во что-то: мнения анимуса дают точно такое же внутреннее ощущение, как и её собственные. Кроме того, феминное чувство и маскулинный тайный расчёт и планирование неподобающим образом смешиваются.

Если есть часть эго, ассимилированная бессознательным, то возникает некая разновидность неясной идентификации с последним, которая в случае сновидицы проявляется как значительная степень ясновидения и провозглашаемые медиумические способности. Благодаря этому, однако, затем легко развивается втайне высокомерное, высосанное из пальца ложное чувство собственной важности и ложное же «знание» в отношении бессознательного. Это знание основано на одержимости, другими словами, на внеличностном «знании» бессознательного, на его неопределённости. Как доказал Юнг, бессознательное обладает определённым диффузным качеством сознания,[55]и в случае захваченности бессознательным комплексом оно [бессознательное] естественным образом становится частично доступным для эго. Это действительно несёт в себе определённые возможности ясновидения, но только ценой чёткого разграничения поля сознания или недостаточной ясности чувств. В нашем случае это второе из двух. Сновидица была странным образом не уверена в своих чувствах и очень непостоянна — её сердце снова и снова подчинялось диктату холодного, недоверчивого расчёта, другими словами, дедушке-магу. Соответственно, в своей жизни она постоянно влюблялась в холодных, расчётливых мужчин, которые злоупотребляли её способностью любить и не давали ей того, в чём она более всего нуждалась после своего несчастливого детства — искренних тепла и чувств.

Загаженность туалета в спальне её матери указывает именно на такой неблагодарный сексуальный опыт. Однако именно здесь также рождается Самость — in stercore invenitur (среди экскрементов)![56]Спальня матери, где сновидица пришла в мир и жила сначала, символизирует внутренний источник происхождения и сферу феминных инстинктов. Когда сновидица решает создать там место чистоты, возникает «большая, красивая женщина», образ Самости, как указывал Юнг, иначе говоря, персонификация более высокой, более объемлющей личности и внутренней целостности. Эта «красивая женщина» появляется на свет в том месте, где и сама сновидица пришла в мир — месте, пронизанном тайной возникновения человека.

Но эта великая внутренняя фигура ничего не знает о своём собственном происхождении; у неё есть такая же большая потребность в эго, как и у эго в ней, чтобы стать сознательными по отношению к самим себе. Эго подобно глазу Самости, и только оно может видеть и испытывать то, как зарождается Самость. Оно видит это в следующем образе из сна в виде двух объединённых фигур: ангела, ведущего святого.

Фигура святого повторяет мотив «красивой, большой женщины», представляя снова индивидуализированную религиозную личность, которой сновидица может стать, если подчинится предводительству ангела. Образ ангела — посланника божественного — проясняется в более позднем сне, в котором величественная фигура церемониально провозглашает: «Бессознательное облекается в форму ангела». Т.о., ангел — это сама тайна бессознательного, божественная мистерия исконной земли души или психики. Сновидица должна позволить ему руководить собой.

То, что эти фигуры имеют вид мозаичного оконного стекла, указывает на мотив «объединённой души», Самости как многогранного единства, единения множества внешних и внутренних элементов.[57]В этот момент становится ясно, что сон сейчас требует от сновидицы скромного религиозного отношения, и поэтому именно в этот момент дух мага в ней испытывает смертельную тошноту, так как две установки несовместимы. Маг овладевает бессознательным и использует его и ведёт себя так, как будто при помощи своего знания он обладает над ним полным контролем, тогда как на самом деле, в лучшем случае, как и все остальные, он способен постичь всего несколько интуитивно воспринятых символических связей.

В то же время в целом ситуация сновидицы остаётся очень тревожной. Её истощение затрудняет пробуждение надежды, и даже записывание стремительного потока образов из сновидений часто слишком трудно для неё. Однако после ряда более личных снов пришёл сон, который, казалось, дал мне знак о том, как действовать дальше.

Часто можно услышать в психологических кругах мнение, что когда есть опасность затопления бессознательным, аналитик должен принять меры по его подавлению или же меры, которые хотя бы не будут стимулировать бессознательное. По моему опыту, это не всегда необходимо, так как часто само бессознательное показывает нам путь установления контроля над ним, если человек правильно понимает тонкое значение снов; и способ, предложенный самим бессознательным, чаще всего для анализанда более убедителен, нежели всё, что аналитик может предпринять по своей инициативе. В нашем случае возник следующий сон.

Источник

Я стою в пустыне. Они копают в поисках воды. Мужчина копает при помощи лопаты. Он выглядит очень знающим и значимым, своего рода «профессор». Ещё один, кажется, работает снизу вверх. Неожиданно они оба сталкиваются, и всё заканчивается тем, что они лежат друг на друге лицом к лицу. Это выглядит довольно забавно. У того, кто снизу, какая-то разновидность железного лица или маски, и кажется, что те, кто снизу и сверху, поменялись местами. Внезапно ситуация полностью меняется, — должен быть очень быстро ликвидирован переизбыток воды, чтобы предотвратить наводнение и в то же самое время направить воду в город Рим. Много чернокожих работает под руководством профессора. Появляется моя подруга Альберта с милым зелёным контейнером, и мы помогаем вычерпывать воду. Профессор подгоняет нас и однажды в шутку бьёт меня по попе палкой. Но затем профессор отсылает меня, — я должна лежать в кровати и отдыхать. В то же время другие продолжат работать на меня.

Этот сон сразу дал мне полезный практический сигнал. Я посоветовала сновидице, как и сказано во сне, просто лежать всё время в кровати и вставать только на короткое время для сессий анализа. В остальном я просто продолжала интерпретировать её сны в соответствии с обычными принципами. Это решение показало свою пользу; поток снов подошёл к концу без того, чтобы сновидица свалилась от болезни или потеряла связь с бессознательным. Долгие часы в постели обеспечили ей хороший отдых и привели в мирное, медитативное настроение. Как я узнала только впоследствии, под влиянием своего деспотично послушного долгу анимуса, она постоянно силой склоняла себя к чрезмерным усилиям; таким образом этот отдых в кровати был также неожиданно очень полезным в деле освобождения от этого вызванного анимусом чрезмерного напряжения.

Кроме того, этот сон мне кажется впечатляющим, практически классическим воплощением таинственного процесса, который возникает, когда аспект бессознательного становится сознательным.

Дело в том, что мы «объясняем» бессознательное с помощью символов и концепций, которые и сами произошли из всё той же первоосновы — ignotum per ignotius,[58]как говорят алхимики и на что неоднократно указывал Юнг. Символические образы, которые поднимаются из бессознательного, по самой своей сути относятся к материалу, который также преимущественно бессознателен,[59]и поэтому «каждая интерпретация остаётся гипотетической».[60]Каждая интерпретация — это только «приближенное описание и характеристика бессознательного зерна смысла»,[61]и таким образом сама по себе «новое облачение мифа». Однако этот процесс должен быть осуществлён, чтобы сохранить контакт культурного сознания с инстинктивной почвой бессознательного.15 «Профессор» очевидно представляет собой интеллектуальный подход, который пытается усвоить содержания бессознательного (тогда как человек в железной маске олицетворяет дух глубин, порождённый мифом). Временное переключение ролей с одной стороны показывает естественную близость этих двоих, но, с другой, это также может быть интерпретировано с точки зрения опасности магии. Если дух бессознательного поглотит интерпретирующий дух, результатом будет высокомерно-мистическая псевдо-интерпретация и интуитивно двусмысленное «провозглашение» «нового» мифа. Такого рода вещи в последнее время были в почёте у многих студентов, изучающих мифологию, так же как и у полу-мистических «движений», игнорирующих сознательный человеческий подход и сознательный человеческий способ смотреть на вещи. Разница между профессором и духом состоит именно в том факте, что один из них человек, а другой частично не человек.

Даже в академической среде исследователей мифологии сегодня развивается тенденция в очередной раз позволить символам говорить самим за себя, порождая больше символов без какой либо связи с фундаментальными аспектами глубинной психологии. Я имею в виду такие исследования, как в Symbolon или в журнале Antaios Мирчи Элиаде, J. Schwabe и др. Эти исследования рискуют потерять себя в неограниченной амплификации, в которой практически всё является практически всем и в то же самое время ничем. Чего не хватает, так это определённых рамок и Архимедовой точки опоры за пределами символической системы. Этими рамками может быть только отдельный человек, так как это именно в его или её душе возникают символы. Поэтому мне кажется, что исследование символов, которое не учитывает психологию бессознательного, является бессмысленным занятием. Оно обязательно приводит к том, что исследователь оказывается одержим символами, становится холодным и хаотичным вследствие утраты индивидуального человека как «фундаментального структурирующего элемента» для материала.

Кроме того, сегодня новые Розенкрейцеры, антропософские и «магические» движения стремятся вернуть жизнеспособность наших отношений с символом без учёта глубинной психологии — которую они отвергают — потому что это позволяет им интуитивно и интеллектуально играть с этими содержаниями без каких-либо личных последствий.

Сновидица симпатизировала такому подходу к символам, потому что в этом случае она могла бежать от страданий её реальной жизни в мифический мир магии, где не надо принимать никаких этических решений или каких-либо вообще решений, если уж на то пошло. Она равнодушно относилась к моим попытками относить все толкования сновидений к текущему состоянию её собственной жизни, и временное превосходство, полученное человеком с железным лицом, показывает, что она иногда позволяет себе индульгировать в своих аффектах и образах. Но, слава богу, в её сне преимущество было только временным, и «профессор» был в состоянии снова занять господствующее положение.

Тем не менее, затем у нас появляется угроза затопления бессознательным, содержания которого, как сон говорит нам, должны быть направлены «в город Рим», другими словами, в религиозный внутренний центр.[62]Это не эго предназначено наслаждаться восторгом от этого вырвавшегося из глубин богатства; скорее это внутренний центр, Самость, будет оживлён им.

У сновидицы есть ассоциация с чернокожими — «работать как негр», и это именно то, что они делают во сне. Они подчиняются профессору и воплощают собой ещё раз ту простую скромную преданность внутреннему миру, которая всегда вызывается добросовестной, серьёзной работой над собой, работой, в которой ищется не только интуитивное дуновение содержаний бессознательного, но и интеграция их в их основополагающем виде.

Но наиболее важным символом в этом наборе связей является симпатичный зелёный контейнер, который подруга сновидицы, Альберта, использует для вычерпывания воды. Сновидица относится к интровертному интуитивному типу,[63]и её ощущение, другими словами, её функция реальности, была — как это часто случается в подобных случаях — примитивно интенсивной, но при этом ограниченной и обособленной и функционировала автономно. Таким образом, у неё были хорошие отношения, даже слишком хорошие, с вопросами денег и одежды, но она пренебрегала своим телом, когда нужно было есть и спать, и она никогда не обустраивала комфортно своё жильё. То, как с трудом и нерешительно обычно действует подчинённая функция по отношению к внешнему, особенно ценно в отношениях с бессознательным, потому что она по-прежнему обладает той примитивной стихийностью, которая полезна в усвоении содержаний бессознательного. Человек, который приносит контейнер, Альберта, также указывает это направление, так как она, согласно сновидице, простая, «реалистичная» женщина. Среди прочего, контейнер отсылает нас к символизму Святого Грааля[64]и представляет Самость в её функции высшего феминного символа, того элемента психики, который способен к постижению божественного принципа. Таким образом, сновидице было ясно сказано привести её эго в состояние медитативного спокойствия и затем позволить чему-то простому и естественному в ней спонтанно доносить до неё содержания бессознательного.

Человек в железной маске или с железным лицом, безусловно, заслуживает более внимательного рассмотрения. Это архетипический мотив, который можно найти как в алхимии, так и в сказке братьев Гримм «Железный Ганс». Как человек из железа, он появляется в алхимии как персонификация Марса или Ареса, и он рассматривался учеником Парацельса Адамом фон Боденштайном как natura prima rerum (первичная природа вещей), в то время как Руландус связывал его с Археусом Парацельса, который, как показал Юнг, является персонификацией бессознательного.[65]Согласно Руландусу Арес является формообразователем идивидуума, другими словами, как говорит Юнг, the principium individuationis sensu strictiori (принцип индивидуации в строгом смысле).[66]Парацельс описывает его в своей De vita longa следующим образом:

Он исходит от звезды, от corpora supracoelestia, ибо свойства и природа наднебесных тел таковы, что они прямо из ничего производят телесную фантазию (Imaginationem corporalem), принимаемую нами за плотное тело. Такого рода Арес: случись кому, скажем, подумать о волке, волк и появляется. Этот мир подобен созданиям, сложенным из четырёх элементов. Из элементов возникают вещи, совсем непохожие на свои первоистоки, но тем не менее Арес всё это носит в себе.

Таким образом Арес возникает (как Юнг говорит в интерпретации этого фрагмента) как предсознательная творческая формообразующая сила. Johannes Braceschius von Brixen, примерно современник Парацельса, уподобляет Ареса Демогоргону, говоря, что он предшественник всех языческих богов. «Он бог земли, ужасный бог, а также железо». Астрологически Марс представляет естественные побуждения и аффективность людей.[67]Их приручение и преобразование в философский камень и является целью алхимической работы.

В случае сновидицы также сильные эмоции и аффекты были констеллированы за застенчивой, мягкой наружностью. Это была не в последнюю очередь, как мы увидим в связи со следующими снами, проблема, связанная с творчеством. Мощная творческая сила её «Ареса» была связана с магией, также как мы находим это ясно выраженным в цитате из Парацельса.

В «Железном Гансе» мы находим сходную фигуру. Там он скрытый в водоёме «дикий человек» или демон, который на самом деле является старым королём, связанным заклинанием и ждущим спасения. В лесу он обладает источником, который окрашивает в золото всё, что погружено в него. Как «старый король» он представляет духовный принцип, который ранее был у власти, но тем или иным образом был свергнут с престола и понижен до уровня злого природного духа. Здесь есть связь не только с алхимией, но также и с дохристианскими германскими религиозными традициями и в особенности с Вотаном. Как хранитель золотого источника, однако, Железный Ганс является также волшебным духом природы в смысле алхимической философии природы, deus absconditus (незримый бог) материи.[68]В состоянии до своего спасения, будучи железным демоном, однако, он также представляет дикую варварскую агрессию и эмоциональность; поэтому не удивительно, что в течение Второй мировой войны сновидица развила национал-социалистические взгляды, которые, однако, она не проявляла внешне, — слава богу, это не пошло дальше, чем лёгкая симпатия.

Этот демон, очевидно, связан с симптомом (криком) сновидицы, который был несомненно автономным прорывом дикости. После того как я обсудила эти связи с ней и подняла их на уровень сознания, пришёл сон, в котором кабан во дворе за школой испускал громогласный рёв. Появился охотник и застрелил кабана, и сновидица затем увидела, что живот мёртвого зверя испускал странное золотистое сияние. Это напоминает нам о вепре Вотана — Гуллинбурсти. Исходя из того факта, что симптом крика ни разу не появился снова после возвращения сновидицы домой, надо полагать, что этот сон представляет защиту от автономного аффективного прорыва после того, как духовно-религиозный аспекта человека в железной маске и другие связанные содержания были подняты в сознание сновидицы. Такие мотивы сновидений также показывают, однако, что магическая, языческая религия и ложные политические доктрины современной эры скрытым образом напрямую связаны с неинтегрированными религиозными содержаниями, и что старый Вотан, как охотник, железный человек, кабан и т.д., всё ещё обитает в психическом фоне людей германского происхождения.

Зелёный сосуд, который своим цветом связан с функцией ощущения,[69]указывает, что для сновидицы было необходимо интегрировать наступающий поток бессознательного материала при помощи практических, реальных мер — чего-то, что шло вразрез с её характером, так как она предпочла бы злоупотреблять этим потоком, получая благодаря нему восторженное, интуитивное состояние ума. У неё было ярко выраженное презрение ко всем скромным, простым жизненным проблемам, и она всегда хотела вести себя как ёжик из известной северо-германской сказки, который бежал наперегонки с зайцем. Ёжик помещал свою жену на финише, и когда заяц без сил добегал туда, она насмешливо кричала «Я уже тут!».

Это способ, которым любят себя вести интуитивные типы: он разделяет себя на две части, и одной частью себя, своей интуицией, он уже на финише, забывая, что другой своей половиной он всё ещё сидит на корточках в пыли на старте или находится всего в нескольких ярдах по ходу!

Эта проблема была проиллюстрирована последующим сном, который из-за своей сложности и длины я сокращу в частях 1 и 3.

1. Сначала сновидица видит много животных, подвергающихся пыткам, будучи привязанными к тяжёлой военной машине и вынужденными тащить её. Затем она пытается вместе с одной из своих сестёр, которая представляет её реалистичную тень, спасти бутерброд с ветчиной от кошки. Она берёт и бутерброд, и кошку на кухню, где неизвестная женщина, её сестра, она сама и кошка занимают места за столом. Позднее она интересуется, возможно ли, что её сон не следует публиковать.

Эта часть сна сначала показывает, насколько сновидица подавляет свои природные инстинкты, а затем даёт решение проблемы: формирование группы из четырёх как символ целостности её личности. Три дальнейшие части сна последовали в ту же ночь.

1. Я на корабле, где очень дружелюбный экипаж. Мы описываем кривую вокруг скалы. Люди, которые пришли слишком поздно, следуют за нами на плоту. Мы останавливаемся у берега, чтобы взять их на борт. Нам нужно подождать немного, чтобы сделать это. Затем мы продолжаем плавание по суше абсолютно нормальным образом — корабль был оборудован для этого. <…> Затем мы снова возвращаемся обратно, в воду.

Мы скользим по воде. Ночь. Затем мы видим на скале справа от нас что - то странное и таинственное: у скальной стены есть уступ примерно на середине высоты. На нём стоят птицы, разделённые на 2 группы по 3 или 4 каждая. Они размером с человека, стоят прямо подобно людям и носят человеческие маски и парики. Белые парики и белые лица в одной группе, чёрные на другой стороне. На их телах можно увидеть очертания птиц: крылья и т.д. На одной стороне у них также есть белое на крыльях, на другой они чёрные. <…> Мы смотрим на них в изумлении. Настроение таинственности пронизывает сцену. Птицы гримасничают, болтают и поют друг другу как будто человеческими голосами и с соответствующими энергичными жестами и мимикой. Это выглядит неземным, подобно мистерии. Я говорю моей соседке: «Теперь меня более не удивляет, что люди изобрели театр; они узнали его от животных (от природы)!»

Моя соседка (гораздо темнее, чем я) внезапно говорит «Кыш!» Птицы встрепенулись и заметили нас, затем внезапно обратились в настоящих птиц и улетели от нас, неземные, при этом совершая широкие взмахи крыльями. Они не хотят, чтобы их видели за этой игрой. Это «кыш!» было оскорбительным.

1. После сеанса анализа, на котором сновидица пыталась принизить ошибку, оговорку, которую она сделала, она должна отправиться на некий корабль, и теперь следует типичный мучительный сон, в котором она снова и снова торопится и снова и снова опаздывает. Сначала она задерживается по вине женщины, гладящей бельё, которая, однако, удивительным образом обновляет её бельё при помощи магии, а затем с кучей одежды, которую она тщательно рассматривает; потом женщина-аналитик, которая сопровождает её, дружелюбно приветствует простую женщину, которую это делает очень счастливой, тогда как сновидица расстроена потерей времени. Далее сновидица встречает служанку, которую аналитик находит неприятной, и, наконец, следуя совету этой девушки, сновидица теряется в лабиринте железнодорожных путей.

Всё это время она знает, что этим вечером ей действительно нужно пойти на вечеринку, — вот о чём говорит спешка. На железнодорожной станции она приходит на «наклонный уровень» и соскальзывает с него на снег и лёд и бродит в дальнейшем среди путей и лестниц. Повествование сновидицы продолжается:

В конце концов я прихожу к двери в скале. Я открываю её, и я смотрю на пещеру в скале, в задней части которой особенная, значительная вода вытекает из могучего источника, который находится за пределами моего поля зрения. Это своего рода чудо природы. Пещера охраняется женщиной. Она думает, что я пришла осмотреть пещеру, но я говорю, что у меня нет времени, я должна идти на корабль. Она сопровождает меня, чтобы показать мне путь. Впереди у нас ещё значительный подъём вверх; затем мы стоим на погрузочной площадке корабля. Паромщик стоит там, давая информацию: река замёрзла, но лёд взломан. Я спрашиваю, идёт ли корабль в О.[70]Он говорит, что да, и объясняет, что лёд был сломан, чтобы сделать возможным отправление. Я спрашиваю, есть ли другое судно. Он говорит, что следующее не отправится до восьми часов,[71]и что это будет полицейский корабль,[72]но он думает, что они могли бы взять меня на борт. Однако я смогу добраться только до Т. и должна буду дойти до О.; таким образом, я прибуду слишком поздно, и ночью это место закрыто. Время приближается к полуночи, и люди говорят, что после 12 часов строго запрещено находиться на улице.[73]Так что у меня нет другого выхода кроме как позвонить в О., сказать им, что я не приду, и затем поискать здесь место, чтобы остановиться. Это сочельник, и я должна провести ночь в «Дармштадте!»

1. Мой брат довёл до ума небольшой проект ручной работы, который представляет что-то значимое, `— символический проект. Женщина держит его в своих руках и даёт ему объяснения. Там есть маленькие этажи или уровни, и на каждом из них есть особенная выставка. Как часть своих объяснений она произносит предложение на итальянском, а затем продолжает торжественным тоном: «Бессознательное затем принимает форму ангела. <…>». На следующем уровне расположен большой нож с обёрнутой рукояткой, скреплённой в середине. Женщина продолжает: «Бессознательное — это то убежище, которое не разрезать, ни разломать!»[74]

Конец первой части сна, которая приносит идею о публикации сновидений, как мне кажется, представляет попытку части бессознательного предложить идею сновидице воспользоваться богатым источником внутренних образов как автору. Эта тема затем дальше развивается во второй части, где речь идёт о лицедействе птиц. Этот образ говорит