Побег заместителя Генерального секретаря — КиберПедия 

Семя – орган полового размножения и расселения растений: наружи у семян имеется плотный покров – кожура...

Индивидуальные очистные сооружения: К классу индивидуальных очистных сооружений относят сооружения, пропускная способность которых...

Побег заместителя Генерального секретаря

2017-06-19 311
Побег заместителя Генерального секретаря 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Через двадцать лет после своего шумного побега на Запад, 28 февраля 1998 года, в Соединенных Штатах умер от цирроза печени самый знаменитый в свое время перебежчик – Аркадий Николаевич Шевченко, бывший заместитель Генерального секретаря ООН, бывший помощник министра иностранных дел СССР Андрея Громыко.

Незаметность его смерти более всего свидетельствовала о том, что ушла эпоха, когда перебежчики были событием для нас, когда убежавшим дипломатом или разведчиком занималось высшее руководство страны. Но в самой истории Шевченко все еще остаются загадки. Главная из них: почему он ушел к американцам?

В последний день марта 1978 года, это было воскресенье, в здание советского представительства при ООН, которое находится в самом центре Нью–Йорка – напротив полицейского участка и пожарной части, приехал заместитель Генерального секретаря ООН Аркадий Шевченко. Его попросил заглянуть глава советского представительства Олег Трояновский.

Когда Шевченко приехал к нему – уже вечером, Олег Александрович куда–то торопился. Он успел только сказать, что для Шевченко пришла срочная телеграмма из Москвы, как зазвонил телефон. Аркадий Шевченко услышал в мощной мембране громкий голос жены Трояновского:

– – Что ты там торчишь? Машина ждет. Прикрывай свою лавочку и скачи на полусогнутых.

Трояновский, улыбаясь, встал из–за стола: – Извините, Аркадий Николаевич, мне надо идти. Поговорим о телеграмме завтра.

Шевченко поднялся на седьмой этаж и прочитал поступившую на его имя шифровку. Его срочно вызывали на родину – «для консультаций в связи с приближающейся специальной сессией Генеральной Ассамблеи ООН по разоружению, а также для обсуждения некоторых других вопросов».

Шевченко насторожился: с какой стати что–то обсуждать, когда директивы советской делегации на сессию уже готовы, и что это еще за «некоторые другие вопросы»? Он точно знал: когда дипломатов его ранга срочно вызывали в Москву, то причину объясняли ясно и четко. Телеграмма повергла Шевченко в панику. Он вернулся к себе в здание Организации Объединенных Наций и позвонил своему связному – офицеру Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов:[445]

– У меня срочное дело. Я должен увидеться с вами как моно скорее.

Встретившись, сказал, что не поедет в Москву. Он проработал на ЦРУ двадцать семь месяцев и заявил, что больше не может. Он попросил выполнить данное ему обещание: гарантировать политическое убежище в Соединенных Штатах.

Сотрудник ЦРУ вздохнул. Эмигрант Шевченко американскую разведку не интересовал. Но он понял, что Аркадий Николаевич смертельно напуган и успокоить его невозможно. Он попросил время до четверга, чтобы все подготовить. Олегу Трояновскому на следующий день Шевченко раздраженно сказал, что у него масса дел и он улетит в Москву только в воскресенье.

– Я бы вам не советовал тянуть, – ответил Трояновский. – Это не мое дело, но, когда Центр присылает такую телеграмму, лучше ехать не мешкая.

Шевченко пригласил в ресторан приехавшего из Москвы советника отдела международных организаций МИД Геннадия Сташевского, сказал ему, что хочет поехать в Москву, чтобы завершить дела, связанные со спецсессией ООН. Сташевский не подозревал, что по просьбе КГБ Шевченко вызывают домой.

– Даже не высовывайся с этим, – прервал он Аркадия Николаевича. – Тебе абсолютно незачем ехать. Все решат, что тебе просто охота побывать в Москве.

Шевченко убедился, что вызов в Москву – ловушка.

В четверг ночью он спустился на один пролет в доме, где он жил, и вошел в конспиративную квартиру американской разведки, которую сняли специально для встреч с ним. Его уговорили оставить жене письмо, чтобы она ничего не заподозрила раньше времени. Шевченко поднялся к себе и написал ей записку, которую она увидит только утром. Он положил в портфель снимок дочери, фотографию своей жены вместе с женой Громыко и большое групповое фото с Брежневым.

Шевченко спустился по пожарной лестнице, перешел через улицу и сел в ожидавшую его машину. Его спрятали в доме, принадлежавшем ЦРУ. По иронии судьбы одного из сотрудников ЦРУ, опекавших Шевченко, звали Олдрич Эймс. Через несколько лет он станет агентом советской разведки...

В книге «Разрыв с Москвой» Шевченко сам описал, как за несколько лет до побега он обратился к старому знакомому–американцу:

– У меня к вам необычная просьба. Я решил порвать со своим правительством и хочу знать заранее, какова будет реакция американцев, если я попрошу политического убежища.[446]

– Вы шутите, Аркадий! – ошеломленно сказал тот.

– Я совершенно серьезен, – настаивал Шевченко. Такими вещами не шутят.

Подумав, американец сказал:

– Мы давно знаем друг друга, и я, конечно, постараюсь помочь вам. На следующей неделе я еду в Вашингтон. Я все разузнаю. Но нас больше не должны видеть вместе.

Через несколько дней в библиотеке ООН он передал Шевченко листок бумаги, на котором было написано: «Из Вашингтона приезжает человек специально для того, чтобы встретиться с вами. У меня сложилось впечатление, что вам предоставят политическое убежище, и я надеюсь, что разговор с этим человеком успокоит вас».

Сотрудник ЦРУ провел с Шевченко классическую вербовочную беседу:

– Если вы готовы бежать, мы готовы помочь вам. Мы примем вас, если вы именно этого хотите.

Он, правда, сразу предупредил, что в Соединенных Штатах у Шевченко не будет особых привилегий, к которым он привык: машины с шофером, государственной квартиры, той роскоши, которая полагалась советскому чиновнику высшего класса.

– Вы понимаете, что, если вы будете жить открыто, ваша жизнь всегда будет под угрозой? – сказал сотрудник ЦРУ.

«Я достаточно был осведомлен о длинной руке и долгой памяти КГБ, – писал Шевченко. – Почему он заговорил об этом: неужели он хочет отговорить меня?»

Но американец преследовал иную цель. Ему надо было убедить Шевченко не спешить с побегом:

– Подумайте, сколько вы могли бы сделать, если бы остались на своем месте. Вы могли бы снабдить нас массой информации.

– То есть вы хотите, чтобы я стал шпионом? – переспросил Шевченко.

– Мы бы не назвали это шпионажем, – осторожно ответил вербовщик. – Давайте скажем так: время от времени вы будете на таких встречах снабжать нас инфомацией.

Шевченко согласился, понимая, что в таком случае станет куда более ценным приобретением для американцев. Но он недооценил психологического пресса, который способен раздавить и более крепкого человека. Двойную жизнь не каждый способен вести, а Шевченко не был профессионалом.

Он регулярно заходил в святая святых – шифровальный отдел на седьмом этаже советского представительства, который охраняли вооруженные чекисты. В специально отведенной комнате[447] Шевченко читал поступающие из Москвы секретные телеграммы, потом пересказывал их американцам. Кроме того, он пересказывал новости, которые привозили приезжавшие в Нью–Йорк высокопоставленные московские гости.

Шевченко назвал американцам сотрудников резидентур КГБ и военной разведки – всех, кого знал. А он знал, наверное, всех, кто работал в Нью–Йорке, да и,в Вашингтоне, и в Сан–Франциско (где было советское генконсульство) тоже...

После побега Шевченко министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко раздраженно сказал председателю КГБ Андропову, что помощников у него было много и он просто не помнит такого человека – Шевченко. Контрразведчики, которые обыскали московскую квартиру Шевченко, принесли Андропову фотографии, на которых министр иностранных дел был запечатлен вместе со своим беглым помощником в домашнем интерьере.

Но это не значит, что Шевченко был близок к министру. Он был близок к сыну министра – Анатолию Громыко. Шевченко познакомился с младшим Громыко, когда учился в МГИМО. Они вместе написали статью. После чего Шевченко взяли на работу в Министерство иностранных дел.

Громыко радел родным людям. Его дочь Эмилия вышла замуж за профессора МГИМО Александра Сергеевича Пирадова. Для него это был третий брак. Первой его женой была дочь Серго Орджоникидзе. Пирадов быстро получил ранг посла и уехал в Париж представителем в ЮНЕСКО.

Сын Громыко Анатолий захотел попробовать себя в дипломатии. В молодом возрасте он стал советником–посланником в посольстве в ГДР, но понял, что посольская должность ему заказана, поэтому перешел на научную работу. Его сделали директором Института Африки Академии наук СССР.

Аркадий Шевченко быстро сделал карьеру в министерстве, в 1969 году стал одним из помощников Громыко. Это была тяжелая, но интересная работа. Утром к приезду министра помощники подбирали и клали на стол самые важные телеграммы и сообщения, поступившие за ночь. В девять министр вызывал советника, и тот докладывал о важнейших материалах, которые поступили по каналам информационных агентств. Он работал в своем кабинете на седьмом этаже до восьми–девяти вечера, потом ехал домой и продолжал работать дома до полуночи. И очередной помощник приезжал к нему, чтобы забрать просмотренные им документы.

Надо понимать, что Шевченко пришелся министру по душе, потому что в декабре 1972 года Громыко сказал ему:[448]

– Мне посоветовали рекомендовать вас на пост заместителя генерального секретаря ООН. Как вы относитесь к этому, Шевченко? Если хотите, можете все обдумать и дать мне ответ завтра.

Бумаги с просьбой утвердить назначение были отправлены в ЦК. А уже в конце февраля 1973 года Аркадию Шевченко позвонил старший помощник министра Василий Макаров:

– Аркадий, зайди ко мне и приготовься танцевать.

В МИД пришло решение командировать Шевченко в Нью–Йорк. Одним из его предшественников на этой должности был посол в Соединенных Штатах Анатолий Федорович Добрынин. Так что следующим назначением стал бы посольский Пост в крупной стране. Перед молодым, по мидовским понятиям, человеком открывалась прекрасная карьера.

Генеральным секретарем ООН и непосредственным начальником Шевченко был Курт Вальдхайм, бывший министр иностранных дел Австрии и будущий президент страны. В те годы никто не знал, что Вальдхайм – военный преступник. В нацистские времена Вальдхайм вступил в нацистский студенческий союз и в СА, штурмовые отряды. Когда началась война, стал офицером вермахта.

В 1941 году 45–я пехотная дивизия группы армий «Центр», в которой воевал Вальдхайм, брала Брестскую крепость. Лейтенант Вальдхайм был награжден Железным крестом второго класса и медалью. Он участвовал в операциях против партизан и разрозненных групп красноармейцев, пробивавшихся на восток из окружения. После начала контрнаступления Красной армии под Москвой удача покидает Вальдхайма. Его ранило осколком снаряда, и ему хотели ампутировать правую ногу, но врачи ногу спасли. Вальдхайм оказался в военном госпитале сначала в Минске, а затем в Вене.

После войны Вальдхайм напишет в своих воспоминаниях, переведенных и на русский язык, что он был комиссован и с 1942 по 1944 год изучал право в Вене. Это неправда. Медицинская комиссия признала Курта Вальдхайма годным к продолжению военной службы. В марте 1942 года лейтенанта Вальдхайма перевели в штаб 12–й немецкой армии, расквартированной в Югославии. Вальдхайм получил назначение в штаб боевой группы, сформированной в Западной Боснии. Собравшиеся там партизаны наносили чувствительные удары по армии Хорватии – союзницы Германии. Германское командование приняло решение очистить горы Козара от партизан: всех пойманных партизан расстрелять, а гражданское население направить в Германию на принудительные работы.[449]

Сражение продолжалось несколько недель. Партизаны отчаянно сопротивлялись. Немцы уничтожили несколько десятков тысяч человек, остальных депортировали. Вальдхайм вместе с другими офицерами решал судьбу боснийцев: физически крепких отправляли на работу в рейх, слабых отдавали хорватской полиции на уничтожение.

Вальдхайма включили в список отличившихся офицеров. Глава профашистской Хорватии Анте Павелич наградил его серебряной медалью короля Звонимира с дубовыми листьями «за мужество, проявленное в боях с мятежниками». Вальдхайм утверждал потом, что медаль хорваты давали всем штабным офицерам без разбора. Однако до него медали удостоились всего пять офицеров из всей немецкой дивизии, в которой он служил.

В апреле 1944 года обер–лейтенант Вальдхайм без отрыва от военной службы защитил докторскую диссертацию, в которой именовал нацистскую Германию «спасительницей Европы». В армии новоиспеченный доктор права тоже успешно продвигался по служебной лестнице. Его перевели в штаб группы армий «Е», расположенной в Греции. Вальдхайм, аккуратный и исполнительный офицер оперативного отдела, вел дневник военных действий. Через его руки проходили приказы и донесения о депортации ев­реев из Греции, о карательных акциях против партизан, о массовой высылке гражданского населения. Потом Вальдхайм клялся, что ничего не знал. Но дотошные историки обнаружили в архивах вермахта написанные рукой Вальдхайма донесения.

Осенью 1943 года его перевели в разведывательный отдел и поручили готовить ежедневную сводку для начальства. Среди прочего он тщательно изучал протоколы допросов – еще одна деталь, о которой он пытался забыть. В одиннадцатую годовщину прихода Гитлера к власти Вальдхайм получил новую награду – крест за заслуги второго класса с мечами.

После войны Югославия подготовила документы с требованием внести его в список военных преступников и выдать ей для суда. Но потом в Белграде отказались от своего намерения: Вальдхайм успешно делал дипломатическую карьеру, и стало ясно, что политика важнее исторической справедливости. Югославские власти сделали выбор в пользу хороших отношений с соседней Австрией. Глава Югославии Иосип Броз Тито лично вручил Вальдхайму югославский орден.

Ни в международных справочниках, ни в официальных биографиях сомнительные эпизоды его жизни просто не упоминались. Когда его спрашивали о военных годах, Вальдхайм с достоинством отвечал:[450]

– Разумеется, меня призвали в вермахт, как всех. Я был кавалеристом на русском фронте, а после ранения демобилизовался.

В 1971 году великие державы сделали Курта Вальдхайма Генеральным секретарем ООН. Потом переизбрали. Вальдхайму на посту Генерального секретаря ООН была свойственна чисто немецкая маниакальная любовь к порядку. Он почти ежедневно устраивал продолжительные совещания с участием всех заместителей и помощников. Давал письменные указания по каждому поводу и старался вникнуть во все детали.

Шевченко с ним ладил. Заместитель Генерального секретаря ООН по политическим делам считался международным чиновником и в принципе должен был заботиться не об интересах своей страны, а о благе всей организации. Но от Шевченко ждали иного: прежде всего исполнять задания Москвы и в частности расставлять советских дипломатов, в основном разведчиков, на важнейшие должности в аппарате ООН.

– Вы обязаны вести себя как советский представитель, – внушал Аркадию Шевченко тогдашний глава советской миссии Яков Александрович Малик. – Если вы не сумеете убедить Вальдхайма делать то, что мы хотим, я буду жаловаться Громыко.

Перед отъездом в Нью–Йорк, рассказывал Шевченко! его пригласил к себе первый заместитель начальника внешней разведки Борис Семенович Иванов, бывший резидент в Нью–Йорке.

– Поздравляю с новым назначением, – сказал Борис Иванов. – Мы рассчитываем на вашу помощь. Организация Объединенных Наций – это наша лучшая сторожевая башня на Западе. Именно там наши люди собирают важнейшую информацию, касающуюся Соединенных Штатов и других стран. Вы сможете способствовать назначению в секретариат ООН наших людей. И если вдруг ЦРУ или ФБР проявят к ним интерес, вы сможете помочь им, оказав свое покровительство.

И, видимо чтобы подкрепить свои слова, генерал Иванов показал Шевченко два анонимных письма, в которых говорилось, что квартира Шевченко заполнена иконами, а его жена и дочь антисоветски настроены – восхваляют жизнь в Америке.

Генерал назидательно добавил:

– Вы знаете, Аркадий Николаевич, вам не надо бы увлекаться коллекционированием икон. И поговорите со своими женщинами – пусть держат язык за зубами. Вы сейчас будете на очень важном посту в Нью–Йорке. Вы должны быть образцом для других наших людей.

Шевченко воспринял генеральские слова как предупреждение: ты у нас на крючке, поэтому делай то, что тебе говорят.[451]

Когда Шевченко начал работать в ООН, резидентом в Нью–Йорке был Борис Александрович Соломатин. В изображении Шевченко: «Соломатин – человек циничный, грубый, да к тому же пьяница, живет отшельником в своей прокуренной берлоге и других туда заманивает».

По словам Шевченко, Борис Соломатин предлагал ему тесное сотрудничество:

– Ты везде ездишь, со всеми говоришь. Тебе просто надо сообщать нам о том, что ты слышишь. Любая интересная информация, которую ты сообщишь, пойдет в Москву и несомненно привлечет внимание политбюро. Сотрудничество с нами поможет твоей карьере.

Однажды Соломатин пригласил Шевченко с женой на обед. Главным гостем был директор академического Института США и Канады Георгий Аркадьевич Арбатов. В своем кругу Арбатов стал говорить о том, что затраты на вооружение подрывают советскую экономику.

– Жора, ша, – остановил академика генерал Соломатин. – Ты пессимист. Бывало и похуже. Вспомни войну – и ведь ничего, выжили.

Молчание нарушил заместитель Соломатина Владимир Григорьевич Красовский. Он предложил женщинам потанцевать и похвастал новенькими туфлями:

– Посмотрите на мои баретки, семьдесят гринов отдал!

Скоро Бориса Соломатина сменил новый резидент – генерал–майор Дроздов. Шевченко сразу почувствовал исходящую от него опасность: «Мускулистый, лысый, с глазами василиска, Юрий Иванович Дроздов произвел на меня впечатление сильного противника».

После Второй мировой войны Дроздов, дослужившийся до должности помощника начальника штаба артиллерийского полка, поступил в Военный институт иностранных языков. Он изучал немецкий язык на 4–м факультете (разложение войск и населения противника). После института его взяли в КГБ. В августе 1957 года его отправили в аппарат уполномоченного КГБ при министерстве госбезопасности ГДР. Как неопытного сотрудника, его хотели сделать переводчиком. Дроздов, как он пишет в своей автобиографической книге, решительно отказался. Его вызвали к уполномоченному КГБ генерал–майору Короткову.

– В чем дело? – спросил генерал.

– Прошу назначить меня на должность, близкую хотя бы по окладу той, что я занимал в армий, – твердо ответил Дроздов.

– Но вы у нас ничего не знаете, – резонно заметил Коротков.[452]

– Так и ваши сотрудники не все знают и умеют, – не смущаясь, сказал Дроздов. – Они не могут спланировать наступление артиллерийского полка.

Уверенный в себе молодой человек понравился Короткову.

– Согласен, – сказал расположившийся к нему генерал. – Идите и работайте.

После ГДР Дроздов работал в Китае – в самые сложные годы культурной революции и откровенной враждебности, дошедшей до вооруженного столкновения на острове Даманский. В начале 1975 года начальник разведки Крючков сказал Дроздову, что Андропов предлагает ему поехать резидентом в Нью–Йорк. Его предшественник Борис Соломатин прислал в Центр обширное послание, из которого следовало, что разрядка и некоторое улучшение отношений с Соединенными Штатами вредят советским интересам. Андропов решил отправить в Нью–Йорк нового человека – не только проверить оценки и выводы Соломатина, но и активизировать работу.

Дроздов ввел новые правила для советских граждан, работавших в Нью–Йорке. Все дипломаты должны были заранее получить разрешение на встречу с иностранцами. Жены советских сотрудников миссии могли ходить по городу только с сопровождающими. Охранники отмечали, когда дипломаты приходят и уходят.

Аркадий Шевченко с тревогой встретил нововведения Дроздова. Ему казалось, что за ним следят. Многие годы Шевченко прожил в страхе. Пока он, готовясь к побегу, работал на ЦРУ, боялся, что сотрудники КГБ его заподозрят, силком посадят в самолет, привезут домой и расстреляют. Он был недалек от истины – с ним так бы и поступили, но к подозрительному резиденту не прислушались.

Генерал Дроздов уверяет, что сразу почувствовал: в советской колонии в Нью–Йорке есть предатель. И если бы у него были доказательства шпионской работы Шевченко, он бы сразу получил санкцию на возвращение Аркадия Николаевича в Москву. Но в тот момент у советской разведки не было агентов внутри ЦРУ, и некому было выдать Шевченко.

Скорее всего, сотрудники резидентуры обратили внимание на разгульный образ жизни Шевченко. Он сильно пил, причем начинал с утра, разговаривал очень откровенно. Утратив обычную осторожность, ругал начальство. Перестал ходить на партийные собрания, которые для маскировки именовались «профсоюзными». Так советские люди за границей себя не ведут, решили бдительные чекисты.[453]

На первый сигнал резидента из Нью–Йорка начальник разведки и будущий председатель КГБ Владимир Крючков не обратил внимания. Это значит, что Шевченко обвиняли не в работе на ЦРУ, а в «неподобающем поведении». Дроздов пишет в своей книге, что из Центра ему даже предложили прекратить наблюдение за уважаемым человеком. Тем не менее о поведении Шевченко Комитет госбезопасности поставил в известность первого заместителя министра иностранных дел Василия Васильевича Кузнецова, спокойного и невозмутимого человека. Он, в свою очередь, сообщил о подозрениях чекистов новому постоянному представителю СССР при ООН Олегу Трояновскому.

Олег Александрович тоже возразил против досрочного отзыва Шевченко. Разговор у него с Дроздовым вышел неприятный. Резидент иезуитски предупредил Трояновского, что именно он отвечает за положение в советской колонии. Это, естественно, уменьшило желание Трояновского защищать кого–то из дипломатов.

После второго послания резидента – генерал Дроздов написал, что Шевченко запил, не общается с людьми, – все–таки решили отозвать Аркадия Николаевича в Москву. Но текст телеграммы составили так неумело, что Шевченко испугался и ушел к американцам.

Советский посол в Соединенных Штатах Анатолий Добрынин и представитель в ООН Олег Трояновский потребовали от американцев устроить встречу с Шевченко. Но это был бесполезный разговор. Два посла уговаривали его вернуться, а Шевченко повторял, что он решил остаться – и точка. Они оставили ему два письма – от жены Лины, которую уже отправили в Советский Союз, и от сына. Они призывали его вернуться к семье.

Трояновский встретился с Шевченко еще раз, повторив:

– Еще не поздно все пересмотреть и вернуться на родину. Никаких последствий не будет.

Шевченко требовал письменных гарантий жене и детям.

– Никто не собирается вступать с вами в сделку, – сказал Трояновский, – потому что никто не будет преследовать вашу семью. Они ничего общего с вашим решением не имеют.

Сын Шевченко Геннадий, окончив МГИМО, сам работал в Министерстве иностранных дел и в момент побега отца находился в зарубежной командировке в Швейцарии. Вдруг его попросили срочно вылететь в Москву будто бы для того, чтобы передать в МИД важный пакет. Это был повод вернуть его на родину. На всякий случай вместе с ним послали сотрудника резидентуры военной разведки майора Владимира Резуна, который через[454] несколько месяцев сам бежал на Запад и теперь больше известен под своим писательским псевдонимом Виктор Суворов.

В мае жена Шевченко покончила с собой. Она отравилась. Ее труп нашли в стенном шкафу в московской квартире. Аркадий Шевченко позвонил в советское посольство в Вашингтоне. Его соединили с послом Добрыниным.

– Скажите мне правду, – попросил Шевченко. – Что случилось с моей женой?

– Я знаю ровно столько же, сколько вы, – ответил Добрынин. – Единственный источник информации для меня – американские газеты.

Шевченко был заочно приговорен Верховным судом РСФСР к высшей мере наказания с конфискацией имущества, поэтому из квартиры забрали все ценное.

Его сыну Геннадию пришлось сменить фамилию и отказаться от отчества. Тогда его взяли на работу в Институт государства и права Академии наук.

После ухода Шевченко к американцам перебежал еще один советский сотрудник секретариата ООН. Летом 1978 года в Нью–Йорк прилетел заведующий отделом ЦК КПСС по работе с загранкадрами и по выездам Николай Михайлович Пегов. Для высокопоставленного чиновника это была легальная возможность съездить за границу.

Пегов вызвал Дроздова на беседу, сказал укоризненно:

– Опять у вас, Юрий Иванович, ушел сотрудник. Что–то неладно у вас здесь.

Дроздов обиженно сказал, что сотрудник ушел не «у меня», а «у нас». И в свою очередь напомнил, что бежавший сотрудник не прошел спецпроверку, но высокие покровители обеспечили ему выезд за рубеж.

Пегов попросил резидента перечислить сотрудников представительства при ООН, чье поведение внушает тревогу. Дроздов перечислил тех, кто попал в Америку по знакомству, и попросил разобраться, соответствует ли их пребывание в Соединенных Штатах инструкциям ЦК по подбору кадров.

Николай Михайлович Пегов начинал трудовую деятельность батраком,, а со временем стал директором шелкоткацкой фабрики «Красная Роза». В 1935 году он поступил во Всесоюзную промышленную академию имени И.В. Сталина, а в 1938–м его сделали секретарем парткома академии – когда–то с этой должности началась карьера Никиты Сергеевича Хрущева. Из академии Пегова взяли в аппарат ЦК партии. Он работал ответственным организатором отдела руководящих партийных органов, которым[455] заведовал Георгий Максимилианович Маленков. Пегов понравился Маленкову и быстро получил самостоятельную работу. Восемь лет он был первым секретарем Приморского крайкома.

В 1947 году Пегова вернули в Москву в аппарат ЦК – заместителем начальника управления по проверке партийных органов. В этом управлении Сталин собрал опытных провинциальных секретарей, перед которыми открылась дорога к партийному Олимпу. На следующий год Пегов получил должность заведующего отделом легкой промышленности ЦК, а в 1950 году он возглавил важнейший отдел партийных, профсоюзных и комсомольских кадров. Иначе говоря, Пегов стал главным партийным кадровиком. Через эту должность прошли и Маленков, и Ежов.

На последнем при Сталине XIX съезде партии Пегов тоже стал секретарем ЦК по кадрам и кандидатом в члены президиума ЦК, но лишился этих должностей сразу после смерти вождя. Когда Маленков, Берия, Булганин, Молотов и Хрущев делили власть, для Пегова места не осталось. Его переместили на безвластный пост секретаря Президиума Верхрвного Совета СССР, а в 1956 году перевели на дипломатическую работу. Семь лет Николай Михайлович провел послом в Иране, который в те годы не играл сколько–нибудь заметной роли в мировой политике.

В 1964 году Пегова перевели в Алжир, где шла беспрерывная борьба за власть. Профессиональный партийный аппаратчик с трудом поспевал за поворотами событий. Известный дипломат Валентин Михайлович Фалин был в те годы руководителем группы советников при министре иностранных дел. Он дважды в день должен был докладывать Громыко о всех важнейших событиях. Он сообщил, что посол в Алжире допускает серьезные ошибки. Громыко недовольно буркнул:

– Больше эту тему не поднимайте.

На следующий день в министерство поступили еще более тревожные сведения – посол Пегов оказался в оппозиции к новому руководству Алжира. Фалин доложил об опасности осложнений в советско–алжирских отношениях.

Выслушав его, министр снял очки и спросил:

– Вам что, устного указания мало? Пегова не трогать. Странный вы человек...

Но требующие немедленной реакции телеграммы продолжали приходить из Алжира. Когда Фалин положил очередную шифровку на стол министру, Громыко прочитал и сказал:

– Я посоветуюсь с членами политбюро.

Через несколько часов было принято решение назначить Пегова послом в Индию. Причем ему предписывалось немедленно[456] сдать дела и вылететь в Москву. Пегов был свояком члена политбюро Михаила Андреевича Суслова. В 1973 году Громыко пришлось взять Пегова заместителем в министерство. А когда Суслов стал вторым человеком в партии, он вернул родственника на партийную работу. В октябре 1975 года Пегов стал заведовать отделом по работе с загранкадрами и выездам за границу, которым долго руководил бывший начальник разведки Панюшкин...

Когда генерал Дроздов приехал в Москву в отпуск и пришел с докладом к председателю КГБ, Андропов признал:

– В деле с Шевченко ты был прав. Это наша вина. Наказывать тебя за него никто не будет.

Юрий Владимирович сообщил Дроздову, что заведующий отделом ЦК Пегов жаловался на него.

– Что между вами произошло?

Выслушав Дроздова, сам позвонил Пегову, чтобы уладить конфликт с могущественным заведующим отделом. После смерти Суслова и Брежнева Андропов, став генеральным секретарем, сразу же, в декабре 1982 года, отправил Пегова на пенсию...

Громыко потом спросил Дроздова, почему он не обратился к нему относительно Шевченко. Дроздов ответил, что не решился беспокоить министра, а его заместители и Трояновский были своевременно информированы.

Андрей Андреевич не любил спецслужбы. У него был неприятный опыт общения с резидентами. В июне 1952 года Громыко с поста первого заместителя министра отправили послом в Англию. Это было очевидным понижением. Когда Громыко приехал в Лондон, резидент внешней разведки Министерства госбезопасности, выяснив по своим каналам, что посол не в фаворе, накатал на него телегу. Громыко пришлось писать объяснение на имя Сталина. Вся эта история могла поставить крест на его дипломатической карьере, но Сталин вовремя умер.

После побега Шевченко Министерство иностранных дел перестало рассылать советским послам информацию о деятельности их коллег в других странах. Мания секретности доходила до абсурда. Например, посол в ФРГ не знал, о чем Москва договаривается с ГДР...

Так почему же Шевченко ушел к американцам? Политические мотивы предположить трудно. Не тот он был человек, не диссидент.

Бежали – в основном ради денег – сотрудники КГБ или ГРУ, недовольные своей карьерой. Что касается Шевченко, то особые отношения с министром иностранных дел Громыко обещали ему большую карьеру. Он и достиг немалого. Ему нравился образ[457] жизни заместителя Генерального секретаря ООН и связанные с Этой должностью почет, привилегии и комфорт. Не хотелось ему опять возвращаться в Москву.

Видимо, что–то разладилось и в его личной жизни. Ему было сорок семь лет. Мужчины после сорока часто переживают своего рода кризис. Американцы нашли ему женщину–профессионалку. Потом она написала мемуары, из которых следовало, что она была потрясена неопытностью советского дипломата в интимных отношениях. Прожить целую жизнь и не знать радостей жизни – она искренне сочувствовала советскому дипломату.

Открывшиеся радости жизни помогли Шевченко адаптироваться в Соединенных Штатах. Но, судя по всему, особенно счастливой его жизнь в Америке назвать трудно. Бывший помощник Громыко боялся, что его убьют за предательство. Но он умер своей смертью ровно через двадцать лет после своего шумного побега.


Поделиться с друзьями:

Типы сооружений для обработки осадков: Септиками называются сооружения, в которых одновременно происходят осветление сточной жидкости...

Состав сооружений: решетки и песколовки: Решетки – это первое устройство в схеме очистных сооружений. Они представляют...

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...

Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначен­ные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.092 с.