Верховский Роман. Левитация. Стихи. – Томск, 2017

 

***

 

Вышли поздно, мороз, не юны.

Заполночь, минус десять, за тридцать.
Стоим, жжем,
говорит, дай еще одну.
Дает, зажигает, все еще ждем.

 

Ну что? Никого что ли?
Сползает с созвездия символ
не медведица, не метелица
не синица,

 

минут тридцать.
Что ждем? Появляется,
и приветствует, зараза, тепло,
но без лести,
не снимаем перчаток –
минус десять.

 

Вам сколько?
А вижу. За тридцать.
Есть кое-что. Будет вот так:
сначала сожмет
до миллиметра массу,
будь вы побольше, то всё, но
потом разожмет – катарсис.
Бог на пороге.
Будете плакать несколько раз подряд.
Достает пластинки.
Вот из этих, по одной перед сном,
водой можно не запивать.

 

Тебе Джим Моррисон, тебе «Времена года»,
и вот еще отличный виолончельный концерт
на сдачу. Импорт, понятное дело.
Ну все. Теперь, как говорится, марш в кровать.

 

***

 

- Я такое ископаемое, -
приговаривает смерть, -
страшно смотреть,
эра поздний палеолит, отдел гастрит.
Да и время не лечит,
время живет в Швейцарии,
само у себя в кредит.
Бледной северной девушкой
цокает по мостовой,
и я кричу: - постой!
Но для меня она всегда
против часовой.

 

***

 

Большое здание ушло -
стоит забор у новой стройки.
Декабрьский мороз стоит на
остановке –
толпа рассматривает даль в упор.
Троллейбус пробивается в час пик,
за шесть свернуло время.
Потомок графа, совершивший адюльтер
стоит. Стоит со всеми.
Над остановкой висит бог
весь в копоти из труб и саже,
скулит дворняга среди ног
и с этой высоты ей видно также.
Торчит на остановке и фонарь,
торчит как прежде.
Большое здание ушло –
след свежий.
Семейная чета во сне:
а где ребенок? мы его забыли.
Стоит улыбка на лице студентки Кати
студента Димы.
Как габаритный маячок, сверкает вечер,
и счастья, счастья ветерок
перерастает в ветер.

 

***

 

Весна играет водевиль –
преступный жанр в марте
и апреле – все почки у Гостиного двора
замерзли в минус три
и облетели.
Столь легкомысленный рефрен
оправдывают коньяком месье и миссис
и сбрасывают шубы на портье –
сезонных кроликов, бобров и лис.
Укрытый сквозняком
либертинаж во всем:
покачиваются вдаль старлетки,
разносчики несут цветы -
светает за окном.
Мне нравятся брюнетки

 

и ты.

 

***

 

Это было неочевидно,
да и кто у новорожденного
разглядывает радужку?
Только маньяк.
Ребенок моргал, меняя общее
освещение в зале как стробоскоп,
как маяк.
И еще кричал.

 

Потом конечно дошло.
Сначала медленно, как лавина.
Как откалывающийся ледник
холодком по спине.
Врач: «зависит от количества меланина,
вижу впервые».
Да, у него глаза. Но глаза не те.

 

Ну и как он теперь?
Один какой-нибудь Антошка
в младшей группе предаст суду.
Какая-нибудь Кристинка
будет называть нечистым и
окроплять компотом. Да и как крестить?
Что до партии, то здесь я вообще промолчу.
Отец малыша утирает ей слезы свободной рукой.

 

В счастливом будущем
у всех людей один карий цвет глаз,
а у этого будто река отражает чистое небо –
прозрачно-голубой.

 

Можно оставить в тайне, рассуждает она
нервно закручивая в рулет простыню,
стырим в деревню к маме под Омск.
Но стыдно. Один единственный и не в строю.
Ее отпускает. Резко. Как только он открывает глаза,
она берет малыша и больше не отпускает. Нежно.
Едва дыша.

 

Он научится защищаться раньше,
чем складывать кубики в ровный ряд.
Предводитель изгоев в мире, где у всех
одинаковый взгляд. Понимаешь?
Ничего ты не понимаешь.
Он как король будет смелый,
как когда у людей был разный цвет глаз:
Синий, зеленый, желтый, серый
пурпур, индиго, льняной, аметист, топаз.

 

***

 

У меня нет эмодзи, у меня есть слово,
есть еще
три кружочка от ололо,
а в кармане пальто
смят несчастный трамвайный билетик
сто одно - сто одно.

***

 

Ну что там? точнее кто?
В глазок смотрю.
Не ты.

 

Член
жка жку жеу –
никогда не разбирался,
что у них там взамен
человеческого отношения,
знаю лишь что на ноль –
делить нельзя. Да и произведение
на ноль так себе.

 

Что у вас здесь?
У меня здесь шторы,
у меня здесь шорты,
у меня здесь шпроты засохли,
а вот трубы, вентили, кран.
Что скажите? Как вам?
Нигде не бежит? Не топит?
Нопасаран.

 

В общем, все в порядке, -
сказал мне специалист
из жка жку жеу.
Кам сова? Бьен. Мерси.
Не смотря на то,
что последние пять лет
каждый день я переживаю как тот,
когда ты ушла и пытаюсь
как утопающий, сам себя спасти.

 

***

 

Разубеди меня.
Разбуди меня.
Броднями в будни твои вошел
и бреду как в бреду.
Не беда еще,
но уже не светла
эта горница -
из светлицы в околицу
волочу словно пьяницу
чувства свои, когда
ты
хладнокровием бьешь меня по лицу.
Нет, так нельзя мое сердце терзать -
надкуси и выбрось сразу,
это лучше, чем медленный терроризм,
занесенная в рану зараза,
сотый раз издевает за разум
вышитый бархатцами влюбленный рот.