Что знают двое, знает свинья

 

 

I

 

– Отличный виртим, коллега Гавилан.

– Благодарю, коллега Шванкунг.

– Смотрится очень реалистично. О, эта первобытная брутальность!

– Рад, что вам понравилось.

– Понравилось? Я в восторге!

– Вы тоже выглядите впечатляюще.

Коллега Шванкунг, точнее, его виртим – виртуальный имидж – представлял собой мыльный пузырь, колеблющийся в выборе формы между спелой грушей и ярмарочным уродцем. Он колыхался, вздрагивал, ежеминутно менял очертания. Кресло, в котором пузырь расположился на отдых, просвечивало сквозь коллегу Шванкунга, утопая в радужных сполохах и россыпях мерцающих огоньков. «На языке Ларгитаса слово «шванкунг» имеет значение «флуктуация»,» – шепнул Диего в ухо услужливый «толмач», предусмотрительно установленный Карни. Сам маэстро в качестве випса – виртуального псевдонима – взял, не мудрствуя лукаво, прозвище, подаренное ему юной доньей: гавилан – ястреб на эскалонском.

– Пустое! – отметая комплимент, пузырь изящно взмахнул свободным отростком. Верхняя треть коллеги Шванкунга окрасилась в густой багрянец. – Кого сейчас удивишь волновым виртимом? Подумываю сменить, но привык, знаете ли. А ваш, извините за любопытство, соответствует какому‑то реальному прототипу? Или композит?

– Соответствует, – честно ответил Диего.

Карни сняла его на голокамеру, как есть, в наряде, в котором маэстро прибыл на Хиззац. Скромный колет, штаны до колен, сапоги со стоптанными каблуками. Перевязь с рапирой, шляпа с истрепанным пером. Кинжал за поясом – кинжал Диего купил здесь, на Хиззаце, оформив как сувенир, разрешенный к ношению. Рапиру, увы, носить не разрешалось. Капельку ретуши, осветлить волосы, рельефней заострить черты, сделать гуще усы. Добавить седины в бородку… «И беса в ребро!» – не удержался маэстро. «А влезет? – отшутилась Карни. – У тебя там целый рассадник…»

– О, так вы реконструктор? – обрадовался Шванкунг.

В памяти всплыл инспектор: «Мое хобби – историческая реконструкция… Две минуты? Это же сущий пустяк!..» Во рту, словно десны вдруг закровоточили, возник гадкий вкус: железо с горьким миндалем. Диего потянулся за банкой шипучки «Чанг‑фреш», сделал глоток. Его виртим проделал то же самое: камера, встроенная в терминал, отслеживала движения маэстро, передавая их двойнику. «Нет,» – хотел ответить Диего, но зачем‑то соврал:

– Да. В определенной степени…

Так будет меньше вопросов, подумал он. Реконструктор, хобби – этим все сказано. Врать Диего не любил, но здесь все было по большому счету фальшивкой. Как выглядит коллега Шванкунг в реальности? Инвалид‑колясочник? Жирная домохозяйка? Учитель в младших классах?!

– Впервые у нас?

– Да.

– У вас разнообразные хобби, коллега Гавилан. Ваш интерес к коллантам лежит в теоретической или, извините, в практической плоскости?

По уставу клуба «Странники» собеседника полагалось звать «коллегой». Клуб Диего выбрал наугад, сломавшись на списке длиной в милю. Впрочем, перед первым визитом маэстро тщательно ознакомился с правилами ведения дискуссий. «Взаимное уважение, вежливость, культура поведения. Свободный обмен информацией, ответы на интересующие вас вопросы о коллективных антисах. Среди членов клуба имеются действующие коллантарии…» Знать бы еще, кто из присутствующих здесь виртуалов – действующий коллантарий, а кто – скучающий бездельник…

– В обоих смыслах, – Диего сделал рукой неопределенный жест. – Собираюсь пробоваться в коллантарии. Но сперва хотел бы побольше узнать о коллантах.

Легенду он придумал загодя.

– Вы обратились по адресу, коллега! – верхняя часть пузыря треснула ослепительной улыбкой. – Хотя я должен предостеречь вас от излишнего оптимизма.

– Я весь внимание, коллега Шванкунг.

Вокруг начал кучковаться народ. Кресла, неся членов клуба, подплывали по воздуху и стайками опускались на пол. Места хватало всем: не иначе, виртуальное пространство было резиновым, растягиваясь по мере надобности. Упустить шанс просветить новичка? Наставить на путь истинный? Никогда! Ни за что! Поделиться с Диего ценными знаниями о коллантах жаждали волки и ящеры, десантники и секс‑бомбы: волки – в шерсти, ящеры – в чешуе, десант – в броне, девки – в чем мать родила! Сбоку вертелся монстрик, похожий на желейный пудинг, вразнобой шевеля бахромой щупальцев. Инопланетянин, однозначно; не путать с инопланетником.

– …не открою вам большого секрета, коллега, – вещал меж тем Шванкунг, лучась от внимания публики. Он первым взял в плен благодарного слушателя. Сейчас пузырь намеревался выжать из случайной удачи все преимущества до последней капли, – если напомню о колоссальном отсеве среди кандидатов в коллантарии. Будьте заранее готовы к отрицательному результату, чтобы потом не расстраиваться…

И гневный хор вступил с просцениума:

– Восемьдесят, блин! Восемьдесят процентов рубят!

– Восемьдесят пять!

– Они нарочно! Отсеивают, гады! Я бы прошел…

– Девяносто!

– Девяносто три!

– Девяносто три с половиной…

– У вас по какой расе статистика?

– Коллега Гавилан! Вы к какой расе принадлежите?

– Я…

Диего вовремя прикусил язык. Не хватало только ляпнуть, как дремучий провинциал: «Эскалонцы мы…». К чему любопытным коллегам знать, откуда прилетел дон Гавилан? Варвар, с горечью подумал маэстро. Вот моя раса. С другой стороны, мар Яффе как‑то обмолвился, что Террафима имеет «слабо выраженный технологический вектор развития».

– У нас вектор.

– Вектор?

– Технологический. Слабо выраженный.

– Техноложец? Тогда шансов еще меньше…

– Три процента…

– Какой там! Хорошо, если один!

– …помпилианцев дефицит!

– …вудуны чаще…

– А нас…

– Очередь на пол‑Ойкумены!

– Я ж говорю, нарочно рубят! Я бы точно прошел…

Диего решил, что настал подходящий момент:

– Спасибо, что предупредили. Я понимаю, шансов мало…

– Мало? Да их, считай, нет!

– Мы тут все пробовались…

– …но если я захочу выйти в космос не коллантарием?

– На корабле? Нет проблем!

– Бери билет и лети!

– Вы меня неверно поняли, коллеги. При чем тут корабль? Я имел в виду именно коллант. Разве запрещено войти в него не коллантарием?

Воцарилась гробовая тишина. Все взгляды были прикованы к новичку с «брутальным виртимом» варварского головореза.

– А кем?! – первым не выдержал монстрик.

Голос монстрика сорвался, пустил петуха. Щупальца тряслись от волнения. Мальчишка, уверился Диего. Впрочем, какая разница? У этих людей могут найтись ответы, которых нет в информационных хранилищах…

– Пассажиром.

– Пассажиром?

– Взять билет, как верно заметил наш коллега. Заплатить коллантариям, чтобы при выходе в большое тело они прихватили меня с собой…

Первой расхохоталась девица с грудями, похожими на арбузы. Вскочив из кресла, запрокинувшись назад, она сотрясалась всем телом, не в силах справиться со смехом. Тугие, лоснящиеся груди плясали так, что Диего испугался: вдруг оторвутся? Лишь сейчас он заметил, что сосков на каждом «арбузе» больше одного.

Вслед за красоткой начали хохотать остальные.

– Я сказал что‑то смешное?

– Простите нас, коллега Гавилан, – Шванкунг не смеялся. Но колыханье пузыря допускало разные толкования. – Не удивлюсь, если вы сценарист. Ну признайтесь! Вы пишете сценарии для сериалов?

– Я?!

– Тогда продайте идею какой‑нибудь студии. Отличный ход для фантастики: пассажирский коллант! Вынужден вас разочаровать: вряд ли вы первооткрыватель. Где‑то я подобное уже читал… Или видел? Нет, не помню…

– И что?

– В смысле?

– Это возможно?

– Вы меня изумляете, коллега. Нет, конечно! – пузырь внезапно охрип. Темные пятна выступили по всей поверхности Шванкунга. Пятна двигались, меняли очертания, сливались в крупные кляксы. – Если бы такое было возможно… О, если бы!..

Госпиталь, подумал Диего. Военный госпиталь, палаточный лагерь под Радденом. Я помню, я прекрасно помню этот ад! Кровь, гной, мухи. Калеки. Их было так много, что мне казалось: весь мир состоит из калек. Рана загноилась, я выл, когда лекарь чистил ее. Выл от боли; выл от радости, что моя рука останется при мне. Лекарь дал гарантию: заживет как на собаке, сказал он. А вокруг слонялись калеки, которые могли ходить, и лежали калеки, которые ходить не могли. Их зависть окружала меня вонючим облаком. Зависть к моим рукам и ногам, глазам и здоровому, не переломанному хребту. Они бы продали душу сатане, лишь бы поменяться со мной местами.

Я снова в госпитале. Вокруг – калеки, просто им не известно, что я здоров. Что мне вовсе не хочется скакать на призрачном жеребце по лживому космосу. Калеки завидуют не мне, их зависть обращена к тем коллантариям, кто прошел чертов отбор. Любой ценой, бормочут они. Всё, что угодно. Будь пассажирский коллант реален – эти неудачники, провалившие испытания, ограбили бы ювелирную лавку, продали детей в рабство, зарезали богатого соседа, но собрали бы деньжат на «билет»! Фанатики выхода в большое тело, вы больны открытым Космосом, страстью превратиться в свет. То, чего я опасаюсь хуже чумы, для вас – предел желаний. Существуй такая возможность, вы бы выгрызли ее зубами! Не пожалели бы средств и усилий, лишь бы осуществить свою мечту. А после счастливчик не удержался бы и поделился радостью хоть с кем‑нибудь. И пошло‑поехало… В Эскалоне говорят: «Что знают двое, знает свинья».

Вывод, маэстро?

Пассажирский коллант невозможен.

Но, Господи… На чем же тогда мы с Карни прибыли на Хиззац?

 

II

 

Сирень. Сумерки.

Сиреневые сумерки?

Отец был прав, сказал себе Диего. В пьесах великого el Monstruo de Naturaleza образ сиреневых сумерек встречался с той же частотой, с какой Пераль‑младший ходил в ночное дежурство на верфях – через две на третью. Если учесть, что комедии отец пек, как пирожки… В Эскалоне это считалось поэтической метафорой, далекой от реальности. Вечер сгущался над Эскалоной чем угодно, только не сиренью. На войне же – маэстро заучил это лучше молитвы – сумерки случались двух видов: когда можно, слава богу, упасть и заснуть – и когда надо, черт побери, заступать в дозор. Аромат цветов? Колыханье прядей воздуха, подобных нежным лепесткам? Нет, господа хорошие: вонь отхожих канав и туман, откуда в любой миг грозила нагрянуть сеньора Смерть.

Сиреневые сумерки поймали Диего на Хиззаце. Над доками, эллингами, мостками и пристанями клубились лиловые гроздья, вздрагивая, словно от дождя. Отражая лучи солнца, нежащегося перед сном в морской ванне, лиловый цвет местами превращался в белый и розовый – чтобы минутой позже сгуститься до фиолетовых, глянцево лоснящихся чернил. Даже запах солоноватой гнили, идущий от воды, хорошо знакомый с детских лет запах – о, бухты под Эскалоной! – здесь терял часть йодистой соли, приобретая взамен терпкость и сладость. На такой запах хотелось лететь пчелой, жужжа от счастья.

Я поэт, решил Диего.

Ага, согласился отец. Поэт, и прескверный.

Поэт, солдат, учитель фехтования, преступный любовник, беженец, охранник верфей – так или иначе, маэстро продолжил обход. Для утешения можно было напрячь воображение, представить, что он идет не один, а целой компанией. Впрочем, утешало это слабо. Сегодня в каптерке ему выдали парализатор и заставили расписаться в получении. Кобура с оружием крепилась к поясному ремню специальной клипсой. На каждом шаге Диего ждал, что тяжесть рапиры в ножнах привычно хлопнет его по бедру. Ждал, вспоминал, что рапиры нет, а кобура не хлопает; огорчался, вспоминал, что для горя нет причин, шел дальше и огорчался снова. «Вот, – сказал начальник смены, усталый дядька с лицом кулачного бойца, выкладывая на стол кургузый пистолетик. – Церебральный парализатор «Хлыст». Первое гражданское значение, разрешение не требуется. Владеете?» Нет, ответил Диего. «Когда‑нибудь стреляли?» Да, ответил Диего. «Из чего?» Диего перечислил: мушкет, пистоль… «Музей, – вздохнул начальник. Брови его ерзали по лбу, как у мима. – Рухлядь. Ладно, проехали…» Диего молчал. Он глядел на парализатор: черный пластик рукояти, куцый ствол, спусковой крючок ярко блестит, отражая свет лампы. «Это предохранитель, – начальник показал, где и что. – Это переключатель режимов. Тут держат, отсюда идет разряд. Имей в виду, они встают.» Кто, спросил Диего. Он не стал выяснять, почему начальник вдруг перешел на «ты» с Диего Пералем. «Кто покрепче, те и встают. Случается, даже после третьего режима. Увидел быка, всаживай пару разрядов. А лучше, вообще не пользуйся. Носи для понта. У нас Хиззац, у нас тихо. Если не рвать жопу на флаг…» Диего так поразила интерпретация присказки про Хиззац, что он взял «Хлыст» и вышел из каптерки.

Парализатор и сиреневые сумерки противоречили друг другу. Рабочий день закончился, на верфях не было ни души. Во всяком случае, сектор, отведенный Диего для надзора, пустовал. Здесь строились парусные яхты и более крупные корабли – по моделям древнего Хиззаца, царства мореходов. Прежде чем очередная копия какого‑нибудь антикварного сокровища уходила к заказчику, сотни экскурсантов, охая и ахая, имели шанс полюбоваться скелетами будущих парусников, похожими на костяки огромных рыб. Участок со стапелями, предназначенными для экскурсий, поручили Диего из жалости. Начальник смены посочувствовал дикому варвару, решив, что где мушкет, там и паруса, и цивилизационный шок обойдет беднягу стороной.

Дикарь, кивнул Диего. Конечно же, дикарь.

– Ты помнишь дикаря? – спросил он вчера у Карни. – Того, с татуировками?

Они сидели на хлипкой, будто игрушечной веранде бунгало. Легкомысленный стол из пластика – ветер дунет, и улетит. Плетеные кресла. Ярко‑розовый диск солнца – кто‑то приклеил его к заднику вечернего неба. Черные силуэты пальм и глициний – декорации, вырезанные из картона. Облака, подсвеченные снизу – плоды трудов художника.

Бутафория. Обман. Подделка.

В последние дни на него накатывало. Вы погибли там, в космосе, шептал бес на ухо. Нет, вы погибли раньше, на пляже Бухты Прощания. Мы, шутники‑дьяволята, завладевшие душами грешников, швырнули вас в иллюзию, до чертиков похожую на реальность. Зачем? Чтобы вы, дурачки, уверовали: все хорошо, у вас все получилось, вы в безопасности. Едва вы уверуете до конца, как ложь рассыплется в прах, обнажая геенну огненную. Зачем? Ну, парень, ты меня достал своими «зачем»… Неужели ты не знаешь, что после ложного избавления адские муки делаются стократ горше? Чему тебя учили в школе, солдатик?!

– Дикаря? – Карни улыбнулась. – С головой, как дыня?

У Диего голова татуированного парня скорее ассоциировалась с яйцом.

– Да, его.

Они пили вино. «Тхе Лунг», местное, экю за бутылку. У красного вина был вкус белого – легкий, фруктовый. Кислятина, но пить можно. В своей жизни Диего доводилось накачиваться ослиной мочой, лишь по недоразумению считавшейся вином.

– Помню, конечно. Смешной такой.

– Ты видела его нимб?

– Нимб?!

– Когда нас накрыла мошкара, у него засветилась голова. Комары вокруг парня сгорали на лету. Это он разогнал гнус, облепивший тебя.

– Разогнал?!

– Часть сжег, часть разогнал. После комары улетели.

До сих пор, по молчаливому согласию, они избегали говорить об эпизоде с налетом гнуса. Крылось в нем что‑то пугающее, неправильное даже для трагикомедии «Кувырком через галактику», повести о любви с первого взгляда и пассажирском колланте – двух предметах, которых не могло быть по определению. От одного воспоминания об атаке звенящей тучи у Диего мурашки бежали по коже, и маэстро начинал отчаянно чесаться, раздирая ногтями несуществующие комариные укусы.

Вот и сейчас, меряя шагами дощатые мостки – к воде и обратно, мимо скелета миниатюрной бригантины – он дергал плечами, стараясь унять фантомный зуд, а главное, удержать себя от идиотской почесухи, достойной площадного юрода. Она тоже, вздохнул маэстро. Когда я помянул улетевших комаров, Карни тоже передернула плечами. Казалось, ей вдруг сделалось зябко во влажной духоте вечера. Потом она отхлебнула вина и потешно сморщила носик. Энкарна Олдонза Мария де Кастельбро, дитя мое, ты привыкла к совсем другим винам.

– Жалко! – рассмеялась девушка. – Я ничегошеньки не видела. Мне снилось…

И задумалась, подбирая слова:

– Снилось, что я лечу в космосе. В большом теле, только одна. Я чувствовала себя, как дома! Будто всю жизнь тут жила, понимаешь? Скольжу по волнам, пью звездный свет… Ты пил «Аффектадо роса»? Нет? Это игристое, очень хорошее. Лечу, ныряю в какие‑то дыры, выныриваю на другом конце галактики… А потом раз! – и все закончилось. Степь, кони, туча к лесу уходит. Вы точно с ней воевали? С тучей? Вот я дурочка, проспала целую войну! Говоришь, у дикаря был нимб? Может, он – святой?!

– Вряд ли, – мрачно буркнул Диего. – Святой под шелухой ? В этом, как его… в галлюцинативном комплексе?

– Мой ястреб, да ты специалист по коллантам!

– Издеваешься?

– Специалист! Лучший в Ойкумене!

– Мы на лошадях скакали по степи, – маэстро размышлял вслух. – У всех объявилось оружие. У одного – огненный бич. Так почему бы у дикаря не быть нимбу? Неужели под шелухой возможно все? Любые чудеса?!

– Наверное, – Карни сделалась серьезной. – Ты хочешь спросить, не знаю ли я, откуда взялся твой дикарь? Не знаю, мой ястреб. Извини, пожалуйста.

Она снова опережала его на ход, а то и на два. Пора бы привыкнуть.

– Варвар? – предположил Диего. – Варвар с далекой планеты? Ты в курсе, сколько в Ойкумене варварских планет?

– И его взяли в коллант?

– Меня же взяли? А я тот еще варвар…

– Тебя взяли пассажиром…

Тебя взяли пассажиром, пели доски под сапогами. Тебя взяли, бились волны о сваи. Пассажиром, спрашивали птицы в роще на холме. Взяли и ладно, посмеивался ветер, мечась по крытому доку стаей сквозняков. И ладно, соглашались ребра бригантины. На следующих мостках Диего, щурясь, высмотрел компанию человек в пять‑шесть. Отсюда он не видел, кто эти люди, но чувство опасности молчало. Наверное, работники задержались выпить пива. Или подростки обжимаются. Мелкая шпана? Ну, допустим. Красть там нечего, ломать – тоже. Подойду, попрошу уйти, решил Диего. Согласно инструкции. А дальше как карта ляжет. В случае чего погоню пинками. Не парализатор же доставать?! Начальник смены предупреждал, что у «паралитика» отходняк – типа глухого похмелья. И во рту горит, словно перца нажрался.

Во рту у маэстро горело до сих пор. Без всякого, знаете ли, парализатора. Ибо соус «Зеленый дракон»… Впрочем, начало было положено не соусом, а свининой с бататами и кивушами – жарко́е, боже правый, удалось Карни на славу и лишь самую чуточку подгорело. Но ведь правда, чуточку? Правда, дитя мое. Только с краешку? С краешку, дитя. Вот с этого краешку, и с того, а тут ерунда, это вкусная корочка. А с соусом хорошо? С соусом хорошо. Ты ведь любишь острое? Ну скажи, что любишь! Обожаю. Вина, скорее вина! Я выпью море! И все ты врешь, ястреб, и жарко́е мое – дрянь, и ты – врушка, и не лезь целоваться, зеленый дракон, ты огнем дышишь, ты сожжешь принцессу…

Реальность, улыбнулся Диего. Спасибо, принцесса. Твоя стряпня убедила меня: вокруг нас – реальность самой высшей пробы! Иллюзия? Черта с два! Создать такое жарко́е никаким бесам не под силу, хоть они наизнанку вывернись! Счастье – скорлупа яйца, вспомнил он монолог Федерико из «Колесниц судьбы». Счастье – скорлупа яйца, хрупкая преграда, чуть заденешь – жди конца… Маэстро брел по верфям, честно отрабатывая кусок хлеба, сердце его жило вчерашним днем, подгорелым жарки́м и разговором, который больше нельзя было откладывать, а память… Взбесившаяся мясорубка, память молола один и тот же фарш: дикарь с татуировками. Яйцеголовый дикарь в реальности и под шелухой выглядел одинаково. Правда, в реальности он обходился без нимба. Но и в галлюцинативном комплексе нимб появился у дикаря только в пиковый момент опасности. У коллантариев было оружие. А у яйцеголового? Неужели его оружие – нимб?! И бежал парень на своих двоих, не отставая от всадников…

За эти дни Диего многое успел узнать о коллантах и коллантариях. Но ни единого упоминания о яйцеголовых дикарях, бегущих по космосу босиком наравне с верховыми, он не нашел. Может, в этом и состоит секрет пассажирского колланта? Что, если без яйцеголового коллективный антис – упряжка лошадей без кареты? А добавишь татуированного дикаря – появится экипаж, в который сядет пара пассажиров? Господи, я смешон и нелеп – варвар с дурацкими идеями и первобытными аналогиями! Смешон ничуть не меньше, чем татуированный парень, блаженно улыбающийся при взгляде в небо!

– Добрый вечер, сеньоры. Какие‑то проблемы?

 

III

 

Маленький, стройный, чтоб не сказать, хрупкий гематр повернулся к маэстро. Везет мне на гематров, подумал Диего. Куда ни сунусь, всюду они. О том, что поздний посетитель верфей уже в преклонных годах, говорили морщины, превратившие лицо в жеваную бумагу, и обильная, тускло блестящая седина. Спину гематр, одетый в сюртучную пару архаичного кроя, держал необычайно прямо. Корсет, предположил Диего. Или этот, как его… Экзоскелет? В пользу корсета, как способа помочь больному позвоночнику, ясно говорила трость с рукоятью в виде сложного иероглифа. Поставив трость перед собой, гематр опирался на нее обеими руками.

Бандерилья, вспомнил Диего. Флажок на тонком заостренном древке. Если в Эскалоне и дали бы прозвище этому старику, им стала бы Бандерилья.

На пути гематра, загораживая выход с мостков, кривлялся мордатый дурак. Тряся телесами, дурак скакал, как припадочный, и размахивал молодым ореховым стволиком, длиной в три локтя. Кора с орешника местами была срезана, палку украшали комбинации белых, еще влажных ромбов и полос. Чувствовалось, что нож дурака, где бы сейчас ни пряталось острое лезвие, славно потрудился на ниве благородных искусств.

Диего понятия не имел, зачем дурак устроил для Бандерильи целое представление. Угрозы во взмахах не наблюдалось, попыток запугать старика – тоже. Чистая клоунада, и чеши яйца. Лишь сейчас маэстро обратил внимание, что между ореховой палкой и тростью гематра есть определенное сходство. Иероглифом была не только рукоять. Вся резьба, украшавшая трость от ручки до металлического наконечника, представляла собой орнамент из иероглифов – сплетающихся, будто любовники в экстазе, наезжающих краями друг на друга. Так похожи замок из песка, выстроенный ребенком на берегу моря, и цитадель на утесе, результат труда опытных зодчих. Примитив и изысканность растут из общего корня, говаривал Луис Пераль, а уж он‑то знал толк и в первом, и во втором.

– Проблемы? – повторил Диего с нажимом. – Могу я быть чем‑то полезен?

Дурак на миг оставил свою пантомиму, скосил на маэстро воловий, сочащийся слезой глаз – и продолжил скачки. За ужимками шута, похохатывая, наблюдали двое приятелей. Расшитые жилетки, надетые на голое тело, открывали случайному зрителю правду‑матку: здоровья у бычков скопилось на целое стадо. Поодаль, привалясь спиной к столбу ограждения, сидел четвертый – жилистый, тощий, весь словно скрученный из медной проволоки. Верхняя губа у жилистого была коротковата, передние зубы торчали наружу, как у кроля.

– Гуляй, вохра, – лениво бросил Кроль. – Все путем, не скрипи.

Слово «вохра» Диего слышал впервые. Было в этом слове что‑то неприятное, словно волка окрасили в цвет ржавчины и выставили в клетке на потеху зевакам. Впрочем, ни в голосе, ни в поведении Кроля не крылось желания оскорбить. Уж что‑что, а оскорбление Диего поймал бы на лету – тень, намек, эхо.

– Что здесь происходит, сеньоры?

– Господа, – поправил Кроль. – Господа хорошие. Давно на Хиззаце, вохра?

– Что здесь происходит, господа?

Маэстро ждал, что гематр сразу же пройдет к нему, стараясь держаться поближе к случайному защитнику. Пожалуется на наглого дурня, попросит о помощи – короче, сделает хоть‑что‑нибудь. Нет, Бандерилья стоял, как каменный, не произнеся ни слова. Шок, предположил Диего. От страха, случается, нападает столбняк. Зато Кроль, в отличие от безмолвного гематра, решил объясниться:

– Все нормуль, вохра. Дедушка нам монетку задолжал.

– За что?

– За работу, чин чинариком. Сам пришел, за хвост не тянули. Спросил – мы ответили. Ответ монетку стоит, в курсах?

Бычки загалдели вразнобой: ага, мол, ответили. Утомились – страх!

– Кхан, вишь, с дрынцом пляшет. Здесь же Хиззац, здесь…

– Знаю, – перебил Диего.

– Я ж и маякую, все в курсах. Даже ты, вохра. Глянь, как пляшет! Копия дедушка – и клюка, и повадки… Пляс монетку стоит? Вот, ждем. Мы ждем, а дедушка кривого лепит. Зажал монетку, жмется…

– Вас проводить? – спросил Диего у Бандерильи.

– Монетку, – напомнил Кроль.

– Вам куда?

– Две монетки. И провожай на здоровье.

Диего шагнул ближе:

– Я при исполнении. Уходите, господа.

– А то? – заинтересовался Кроль без злобы, даже без ехидства. – Новенький ты, вохра. Зеленый совсем. Ничего, обтешешься. Обожди, дедушка уже созрел… Поделимся, будь спок. Чего лыбишься, а? Смешно? Ну, посмейся…

Черт возьми, отметил Диего. А ведь правда. Без Кроля маэстро и не заметил бы, что улыбается. С самого начала, с первого шага на мостки – подмостки?! – со слов: «Добрый вечер, сеньоры…» Улыбка, мастерица кроить лица на особый манер, ловко тянула уголки рта к ушам. Так мальчишка натягивает рогатку, целясь в жирного голубя. Впервые Диего Пераль чувствовал себя в своей тарелке, миске, плошке; прекрасно он себя чувствовал, сеньоры. Лучше лучшего! Исчез беженец, у которого мачеха‑Ойкумена отобрала, считай, весь жизненный опыт, превратив опыт в труху, а взамен подсунув снисхождение чинуш, будь оно проклято. Вернулся мастер‑сержант – упрямый осел, кого ветераны Кастурийского пехотного полка ежедневно, ежеминутно, с изобретательностью дипломированных мучителей проверяли на вшивость. Скалясь наиприятнейшим образом, Диего глядел на Кроля, а видел Мигеля Ибарру. Ну точно, Мигель! Натянем губу на зубы, а глаз на задницу, и вылитый Мигель. Маэстро хорошо помнил, с чего началась у Диего Пераля закадычная дружба с Мигелем Ибаррой. Универсальный армейский рецепт, постоянным клиентам со скидкой.

– У меня парализатор, – подмигнул Диего. – В курсах?

– И у меня, – хмыкнул Кроль. Ладонью он звонко хлопнул по карману шортов, где и впрямь лежало что‑то, что могло быть оружием. – Церебрал «Хлыст», первая гражданка. Разрешение не требуется. Как мыслишь, вохрик, кто быстрей достанет?

– Вы позволите? – спросил Диего у гематра.

Без возражений Бандерилья протянул ему свою трость. Маэстро взвесил трость в руке, прикинул баланс. Трость оказалась тяжелее, чем он рассчитывал, зато отлично уравновешена. Диего вытянул руку вперед, потряс тростью, отслеживая инерцию. Ага, держим дальше от изгиба, ближе к поперечной загогулине. Чудный баланс: работа на заказ, штучный товар.

И гематр стоит, не падает. Как воткнули в мостки.

– Проверим, – согласился маэстро. – Вставай.

Медленно, стараясь не делать резких движений, Кроль встал. В глубоко посаженных глазках его разгорался огонек куража. Бычки загомонили, предвкушая потеху.

– Доставай, – велел Диего. – Успеешь первым, стреляй не раздумывая.

– Завалю же…

– Завалишь – встану, проблююсь. Что там у тебя?

– Где?

– В борозде. Третий режим?

– Второй.

– Точно встану, – Диего блефовал, надеясь, что начальник смены говорил правду насчет парализаторов. – Не бойся, все чин… Как ты сказал?

– Чин чинариком, вохра. На раз‑два‑три?

– На раз‑два‑три.

– Кхан, гони с толкача…

– Раз! – заорал дурак. – Два!..

На счете «три» рука Кроля метнулась к парализатору. Он даже успел залезть в карман и сомкнуть пальцы на рукояти «Хлыста». Тертый калач, Кроль ждал рубящего удара, для которого требуется замах, то есть время – и ошибся. По‑прежнему держа трость наконечником вниз, Диего и не планировал замахиваться. Вместо этого он сделал короткий, очень резкий выпад. Металлический цилиндрик с силой угодил в кулак Кроля, скрытый тканью шортов. Кроль завопил от боли, рванул парализатор, уже не думая, как он это делает. «Хлыст» зацепился стволом, Кроль рванул по новой. Шорты затрещали, застроченный кое‑как шов лопнул, позволяя оружию высвободиться…

Не сходя с места, Диего ткнул Кроля еще разок – в глаз.

Он целился ниже и попал, куда хотел – между краем глазницы и скулой. Фингал обеспечен, подумал он. Роскошный такой синячище… Кроль орал, как резаный: схватившись за пострадавший глаз, он забыл, что держит парализатор, и влепил себе дульным срезом туда, куда Диего не целился. Хорошо хоть не выстрелил, порадовался маэстро. Быки, говорят, встают, но глаз есть глаз… Иди знай, садится ли зрение после искусственного паралича!

Все, хватит.

Косой рубящий удар – тот, которого Кроль ждал в начале, а дождался под занавес – вышиб парализатор из руки забияки. Перелетев через ограждение, «Хлыст» упал в воду и, булькнув, камнем пошел на дно.

– Благодарю вас, – Диего вернул трость гематру.

С громовым ревом, окончательно теряя лицо во всех смыслах, Кроль ринулся на обидчика. Мало что видя, еще меньше понимая, он по‑медвежьи облапил Диего, стараясь ударить лбом в переносицу. Маэстро высвободился, ладонями отжимая физиономию балбеса. Не желая проблем, Диего намеревался отправить Кроля вслед за парализатором – и очень удивился, когда придурок взвыл громче прежнего и упал на колени, а там и набок, катаясь по мосткам.

– Вы не знали, – сказал Бандерилья. – Обратите внимание, мар Пераль.

Это были первые слова гематра за все время. Иллюстрируя свое странноватое заявление, Бандерилья взмахнул тростью. Часть иероглифов в нижней трети «клюки» отползла назад, к рукояти, накладываясь друг на друга, увлекая наконечник, раскрывшийся цветком. Сейчас трость заканчивалась узким, вне сомнений, очень острым клинком. Больно, оценил маэстро. Конечно же, больно. Когда тебе всаживают такой ланцет в подколенную ямку – это, сеньоры, и врагу не пожелаешь…

– Разрешение, – не пряча сарказма, Диего вздохнул. Вид чужой шпаги растравил в душе язвы, которые вроде бы начали заживать. – Разрешение, как я понимаю, не требуется. Гематрийское гражданство, открытая секторальная виза. Права, привилегии… Я, варвар, пытался оформить. Мне, варвару, отказали. И правильно сделали. Кто я такой?

Мальчишество, сказал маэстро себе. Позорное тявканье из‑за угла. Ну и пусть. Рядом с этим бесчувственным стариком Диего Пералю не было стыдно за минутный срыв, достойный молокососа. Замолчав, он следил, как Бандерилья достает белый платок, тщательно вытирает клинок и выбрасывает платок в воду.

– Требуется, – возразил гематр. – Варвар, гематр, беженец, председатель Совета Лиги – разрешение на ношение холодного оружия нужно в любом случае. У меня есть все необходимые документы. При посещении государственных учреждений, на массовых мероприятиях от класса С‑03 и выше, а также в музеях, театрах и на художественных выставках я обязан при входе пломбировать механизм.

– То есть?

– Пломба не позволяет обнажить клинок. Полная блокировка. Хотя вы правы: перечень мест и ситуаций, требующих пломбировки от гражданина Эскалоны, гораздо больше. Если быть точным, в семь раз. На Ларгитасе, мар Пераль, шпагу эскалонца опломбировали бы на весь период пребывания. Даже при наличии разрешения на ношение.

– А мы что? – басом спросил дурак, хотя его мнением никто не интересовался. – А мы так, просто… Мы и бесплатно, да. Лишь бы человек хороший…

Бычки замычали, соглашаясь. На Кроля, свернувшегося в позе зародыша, они старались не смотреть. И то правда, вид бедняги не радовал взгляд, а звуки, издаваемые им – слух.

– Мы знакомы? – спросил Диего.

Бандерилья нажал кнопку, скрытую в рукояти. Клинок, словно рана – коркой, затянулся безобидной резьбой. Наконечник вернулся на место, плотно сомкнув лепестки. Гематр оперся на трость, как в начале конфликта:

– Нет, мар Пераль. Я искал вас, желая познакомиться. Начальник смены предупредил меня, что вы здесь, но не сказал, где именно. Я спросил у этих господ, не видели ли они дежурного охранника. Чем все закончилось, вам известно.

– Вы искали меня? Зачем?

– Неправильный вопрос, – заметил Бандерилья, превращаясь в точную копию мар Яффе, школьного учителя логики и математики. – Вам следовало поинтересоваться, кто я. Мой ответ косвенным образом разъяснил бы, зачем я вас искал. Вы экономны в действиях, мар Пераль, но расточительны в словах.

– Кто же вы?

– Разрешите представиться: Эзра Дахан. Я – тренер Джессики Штильнер, которой вы преподали урок в университетском парке.

– К вашим услугам, мар Дахан.

– К вашим услугам, мар Пераль.

– Простите мое любопытство… Это сеньорита Штильнер рассказала вам обо мне?

– Нет, мар Пераль, – брезгливо обогнув квохчущего Кроля, Эзра Дахан взял маэстро под руку. Это следовало расценивать, как предложение начать прогулку и продолжить беседу. – Я вас видел. Я стоял на третьем этаже, у окна. Ваша мокрая трава была великолепна.

Комплимент прозвучал так, как звучит любая похвала в устах гематра – с равнодушием, достойным мраморной статуи.

 

IV

Колесницы судьбы

(не так давно)

 

Лука Шармаль никогда не делал преждевременных выводов. От этой ошибки банкира предостерегала не только его гематрийская природа, но и колоссальный опыт финансиста. Сначала – собрать всю доступную информацию. Затем – спрогнозировать варианты дальнейшего развития событий. Просчитать вероятности, определить приоритеты: какие из доминантных вероятностей требуют вмешательства. Принять решение.

Перейти к действиям.

Другое дело, что по окончании сбора информации весь процесс мог занять у главы клана Шармалей считаные минуты. Иногда секунды, на зависть лучшим аналитическим компьютерам Ларгитаса. Метафорический парадокс – компьютеры не могут никому завидовать – в данном случае был для Шармаля бесполезен: его придумал не он. Сейчас шла первая стадия процесса: Лука получал информацию.

– …нас атаковала, – докладывал мар Фриш, – флуктуация континуума неизвестного класса. В реестре Шмеера‑Полански такой вид отсутствует. Я провел поиск по другим базам данных: без результата. В момент нападения вероятность гибели колланта по моим расчетам составляла девяносто четыре целых семь десятых процента. Нас выручил Туз.

– Астланин?

– Да. Когда он вмешался в конфликт, флуктуация отступила.

– Это свидетельствует о том, что ваш расчет был неверен.

Для гематра подобное обвинение граничило с оскорблением. Окажись оно справедливым – это равнялось лишению расового статуса для помпилианца. Ассоциативную цепочку Лука Шармаль сконструировал только что и не отказал себе в удовольствии протянуть ее дальше. Расового статуса сенат Помпилии лишил помпилианских коллантариев, когда выяснилось, что те утрачивают возможность контролировать старых рабов и клеймить новых. Позже политика империи сделала резкий крен, статусы были возвращены с публичными извинениями и разнообразными компенсациями. Сути произошедшего это не отменяло: помпилианец‑коллантарий утрачивал способность клеймить рабов. Факт, очевидный для всех, кроме профессора Адольфа Штильнера, эксцентричного зятя Луки Шармаля.

– Разумеется, – кивнул мар Фриш. Реплика банкира не застала его врасплох. – Мой расчет оказался неверен, потому что основывался на недостаточных данных. До сих пор нам не представлялся случай проверить боевые качества астланина в большом теле. Как вам известно, прежде наш коллант не вступал в столкновения с флуктуациями. Данных и сейчас мало: единственный прецедент не дает статистики.

– Продолжайте.

В столе бесшумно открылся лючок автоматической линии доставки. Перед Фришем возник высокий запотевший бокал кофейного пива, увенчанный кремовой шапкой пены. Жест можно было расценивать, как поощрение, но Гиль Фриш не стал слишком обольщаться.

– Благодарю.

Он отпил из бокала и ровным голосом продолжил докла<