II. Бытие человека и бытие христианина

 

Слишком часто — как показывают это история христианской церкви, богословие и духовность — христианское бытие реализовывалось за счет человеческого бытия. Однако истинное ли это бытие христианина? Из?за этого для многих существовала только одна альтернатива: человеческое бытие ценой христианского бытия. Однако истинное ли это бытие человека? На основании нашего нового понимания развития человеческого общества и нового осознания христианской вести мы должны найти новое определение связи между человеческим и христианским бытием, в частности в отношении действия. Снова вопрос о началах возвращается как лейтмотив.

 

Критерий христианства

 

Многим нехристианам кажется, что христианин настолько сосредоточен на самоотрицании и самоотвержении, что пренебрегает своей самореализацией. Христианин действительно может хотеть жить для людей, однако сам он часто недостаточно человечен. Он очень хотел бы спасать других, но сам так и не научился нормально плавать. Он возвещает спасение мира, однако не осознает относительности своего окружения. Он имеет великую программу любви, но не видит свою собственную запрограммированность. Он заботится о душах других — и не видит своих собственных комплексов. Придавая слишком большое значение и выдвигая чрезмерные

требования к любви к ближнему, служению, самопожертвованию, он, очень вероятно, срывается, разочаровывается, становится пессимистом.

 

Нормы человечности

 

Действительно, не является ли недостаточность человечности причиной того, что христианское бытие кажется неадекватным? Не является ли недостаток истинной, полной человечности, особенно у официальных представителей церквей, причиной того, почему христианским бытием пренебрегают и отклоняют его как истинную человеческую возможность? Не следует ли стремиться к оптимальному развитию личности: к гуманизации всей личности во всех ее измерениях, включая инстинкты и чувства? Христианское бытие должно покрываться человеческим бытием. Не ценой человечности, но во благо человечности следует реализовывать христианскую составляющую.

Эту человечность сегодня больше, чем когда бы то ни было, следует рассматривать в ее общественном изменении. Ранее христианское нравственное богословие явно и последовательно выводило критерии человеческого бытия и нормы человеческого действия из неизменной универсальной человеческой природы. И эти критерии и нормы предполагались вечными и утверждались догматически. Однако в нашей все более планируемой и созидаемой самим человеком истории динамичного общества, как все более ясно осознает и богословская этика, это стало невозможным. Более нельзя исходить из передаваемой из поколения в поколение и просто пассивно принятой системы вечных, застывших, неизменных этических норм. Необходимо вновь и вновь исходить из конкретной, динамичной, изменяемой, комплексной реальности человека и общества. Мы должны принять, что эту многослойную реальность можно исследовать строгими научными методами, по возможности, без предубеждений в отношении ее объективных законов и будущих возможностей. Современная жизнь стала слишком сложной, чтобы при определении этических норм (например, в отношении экономической власти, сексуальности, агрессивности) в наивной слепоте по отношению к реальности не принимать во внимание научно достоверные эмпирические данные и взгляды. Не может быть никакой этики без тесного контакта с гуманитарными науками: психологией, социологией, этологией, биологией, историей культуры и философской антропологией. Эти науки предлагают все большую полноту достоверных антропологических данных и необходимой для деятельности информации: поддающуюся проверке помощь при принятии решений, которая, однако, не может заменить окончательного обоснования и нормирования человеческой этики.

Лишь немногие люди, и это несомненно, способны использовать разнообразные современные информационные и коммуникационные возможности, при этом сохраняя абсолютно самостоятельный критический образ действий в обществе. Даже критический и независимый человек ориентируется не только на нормы, которые он рационально обрел и обосновал. Ни один человек не начинает с нуля. И это происходит не только из?за его обусловленности окружающей средой, его запрограммированности и управления инстинктами: он пребывает в сообществе, в традиции. Уже до него люди пытались в своих разнообразных отношениях жить так, как достойно человека. Нормативное человеческое поведение существенным образом сообщается через людей, и это происходит действительно по–человечески путем слов, дел, линий поведения и позиций, которые нельзя вывести из общих истин, но они возникают совершенно конкретно из комплексного напряжения между интеллектуальным размышлением и непосредственным действием — это всегда рискованная этика, оценить которую можно только на основании следствий, «плодов». Все, что здесь можно по–разному изложить и проиллюстрировать, следует определить только одним предложением: знание о добре, его нормах, моделях, знаках сообщается индивидууму социально.

Поэтому ни философская, ни богословская этика не может просто создать этику и дать ее обществу как обязательную. В качестве науки богословская этика — как и богословская наука вообще — может определить пространство и границы, она может устранить препятствия, проанализировать опыт, разъяснить предубеждения, сопоставить истинную и ложную, истинную и лицемерную этику Она может помочь разумно управлять принятием новых этических норм. Она может, интегрируя различные знания естественных наук, дать новые импульсы, предложить новые вопросы и возможности, на основании которых человеческая этика обретает новые измерения, лучше соответствует настоящему времени и будущему. Однако все это не должно и не может заменить, но скорее должно провоцировать свободу согласия, силу опыта и тем более власть убеждающего слова.

Разве тем самым человек не должен стремиться к тому, чтобы использовать опыт и максимы сообщества, великих гуманистических и религиозных традиций, сокровищниц своих предков, чтобы разъяснить свои проблемы, вопросы своего устройства жизни, нормы и мотивации? Конечно, он никогда не сможет уйти от личной ответственности за свои дела и за свои жизненные максимы. Однако именно поэтому для него чрезвычайно важно решить, кого он будет слушать, кого он будет слушать в отношении самого важного. Христианин, как ясно из всего сказанного ранее, в отношении самого решающего для практической деятельности будет слушать только Христа.

 

Христианские нормы

 

Не только исторически, но и сущностно христианское благовестие и христианское действие остаются связанными с личностью Иисуса. Платонизм как учение можно отделить от Платона и его жизни, марксизм как систему — от Маркса и его смерти, но в случае Иисуса из Назарета, как мы уже видели, учение едино с его жизнью и смертью, с его судьбой настолько, что общее абстрагированное идейное содержание не может передать то, о чем действительно шла речь. Уже для земного Иисуса и тем более для Иисуса, вошедшего в жизнь Бога и подтвержденного Богом, личность и дело полностью совпадают. Если бы концом его благовестия, его деятельности, его личности было просто фиаско, ничто, а не Бог, то его смерть была бы дезавуированием его дела: тогда ничего не значило бы и его дело, которое притязает быть делом Божьим (и лишь таким образом делом человека). Однако если его конец — вечная жизнь с Богом, тем самым он сам есть и остается лично живым знаком того, что и его дело имеет будущее, ожидает действия, заслуживает следования. Тогда никто не может утверждать, что он верит в живого Иисуса, не исповедуя в своих действиях его дело. И наоборот, никто не может совершать его дело, фактически не вступая с ним в отношения следования и общения.

Следование отличает христиан от учеников и приверженцев великих людей, поскольку христиане полностью устремлены к этой Личности, не только к ее учению, но и ее жизни, смерти и новой жизни. Ни марксист, ни фрейдист не могли бы притязать на такое отношение к своему учителю. Хотя Маркс и Фрейд лично создавали свои труды, их можно изучать и им можно следовать и без особой связи с их личностями. Их труды, их учения принципиально отделимы от их личностей. Однако Евангелие, «учение» (весть) Иисуса можно понять в его истинном значении лишь тогда, когда оно рассматривается в свете его жизни, смерти и новой жизни: его «учение» во всем Новом Завете неотделимо от его личности. Иисус, конечно, является для христиан учителем, но одновременно он намного больше, чем учитель: он — личностно живое, основополагающее воплощение своего дела.

Поскольку Иисус остается личностно живым воплощением своего дела, он никогда не станет — как, к примеру, Маркс и Энгельс в тоталитарных системах — пустым, застывшим портретом, безжизненной маской, доместицированным объектом культа личности. Этот живой Христос есть и остается Иисусом из Назарета, жившим и проповедовавшим, действовавшим и страдавшим. Этот живой Христос призывает не к поклонению, которое не влечет за собой никаких следствий, и не к мистическому единению. Конечно, он не призывает и к буквальному подражанию. Он призывает к практическому, личному следованию за ним.

«Следовать» — характерно, что в Новом Завете присутствует только глагол — подразумевает «идти за ним», сейчас, конечно, уже не внешне идти с ним по деревням, как в эпоху жизни Иисуса, однако все же под знаком такой же преданности и ученичества вступить с ним в отношения, навсегда присоединиться к нему и ориентировать свою жизнь на него. Следование означает: положиться на него и его путь, шествовать по своему собственному — а. у каждого он свой — пути согласно его указаниям. Это великий шанс — не долженствование, а возможность. Это истинное призвание к такому жизненному пути, истинная благодать, которая имеет только одно условие: человек должен принять ее в доверии и соответствующим образом ориентировать свою жизнь.

Речь идет о жизненной позиции: у человека так часто возникают сложности рационально и убедительно оправдать определенное решение. Почему? Потому, что любое решение объясняется не только непосредственными предрасположенностями и мотивациями, но оно укоренено в определенной основополагающей позиции, в основополагающем отношении, в основополагающей ориентации. Для полного рационального оправдания решения человек должен представить не только все принципы, на которых оно основывается, но и все следствия, которые могут произойти из него. Это означает, что человек должен предоставить детальное описание своего отношения к жизни (стиль жизни, жизненный путь), частью которого является это решение. Как это сделать практически? «Дать такое описание на практике невозможно. Наиболее успешные попытки существуют в мировых религиях, особенно в тех, которые могут указать на исторические фигуры, практически продемонстрировавшие этот образ жизни» (Р. М.Харе/Hare).

Христианская вера — одна из этих великих «религий», чья сила заключается в том, что для детального оправдания и обоснования отношения к жизни, жизненного пути и стиля жизни она может указать на совершенно определенную основополагающую историческую фигуру: взирая на Иисуса Христа — вполне обоснованно, как мы увидели — можно всеобъемлюще и конкретно описать основное отношение и основную ориентацию человека, образ, стиль и путь жизни. Безусловно, вся христианская весть направлена не на определенные решения, действия, мотивации, диспозиции, но на абсолютно новое отношение к жизни: на принципиально измененное сознание, на новую основополагающую позицию, на другую ценностную шкалу, на радикальное переосмысление и обращение всего человека (metanoia). И здесь историческая фигура, безусловно, может убеждать совершенно иначе, чем безличная идея, абстрактный принцип, общая норма, система мысли. Иисус из Назарета сам есть воплощение этого нового пути жизни.