Антун Сальхани (Род. в 1847)

 

Трудностей было немало, прежде всего технических. Нашу рукопись в то время нельзя было выслать в Бейрут; фотографии с манускриптов еще не были распространены. Выход предложил Розен. Сальхани подготовлял издание по копии Хассуна и присылал свой список в Петербург, где его полностью сличал по оригиналу Розен, снабжая всякими дополнительными замечаниями. Печатание в Бейруте шло быстро: начатое в 1891 году, оно закончилось уже через год четвертым выпуском. Наша рукопись была издана полностью, с тщательным детальным комментарием. Началась работа над составлением указателей, дополнительной отделкой текста и собиранием цитат по всяким источникам. Как часто бывает в науке при целеустремленном внимании, стали выплывать новые материалы – „на ловца и зверь бежит“. Нашлась рукопись в Багдаде, затем в Йемене; обе были, правда, дефектны и состояли из разрозненных листков, но все же во многом вносили новое освещение. Обе издал Сальхани в 1905 и 1907 годах, воспользовавшись услугами прогрессировавшей техники фототипии.

Эти издания совпали по выходу с началом моих занятий у Розена: ему захотелось еще раз вернуться к поэту, которому 15 лет тому назад он посвятил немало труда и времени. Сальхани по просьбе Розена, перед которым он благоговел, быстро прислал мне свои издания, и я, не без некоторой гордости по малолетству в науке, мог заниматься по собственным книгам. Для меня такая школа текстуальной работы по изданию и трем рукописям была на первых порах трудновата, но исключительно полезна. Целый год мы усердно штудировали исто-бедуинские, „верблюжьи“ касыды „певца омейядов“, ярко отражавшие жизнь халифата в VII-VIII веке, хорошо знакомившие с традицей всей доисламской древности.

Переписка Розена с Сальхани явилась одним из обстоятельств, направивших мою поездку на Восток, в Сирию. Приехав в Бейрут летом 1908 года, я на другой же день отыскал в Университете св. Иосифа издателя аль-Ахталя. В небольшой комнатке, где ничего не было, кроме самой необходимой мебели, за столом, заваленным корректурами и книгами, передо мною оказался невысокий худенький старик (ему было уже за 60 лет) с очень пытливыми глазами, чисто библейской наружности, с большой седой бородой. Строгая выдержка сквозила у него в обращении, но чувствовалось, что память Розена, которого он никогда не видел, была для него священной. С первые же моих шагов он счел нужным заботиться не только о моих ученых делах, но и житейском устройстве. Преклонный возраст позволил ему оставить долголетнее редакторство университетской газеты и прекратить преподавание в средней школе. В Университете он тоже не вел занятий, но это не мешало мне беседовать с ним чаще, чем с моими профессорами. Разница лет не могла не сказываться, но аль-Ахталь быстро нас сблизил.

В это время он готовил пятый выпуск со всякими дополнениями и комментариями, главным образом, по текстуальной критике. Выпуск настолько разрастался, что пришлось подумать о разделении его на две части, отнеся указатели ко второй. Мне было интересно следить за всей системой работы, доведенной до крайней степени тщательности. Акрибия Сальхани требовала, несмотря на очень высокое искусство бейрутской типографии, до 10-15 корректур, и я с большим удовольствием и не меньшей пользой для себя помогал ему в чтении. В июне 1909 года выпуск появился в свет; началась работа над указателями, в которой я также принял участие. Расставаясь с Сальхани летом 1910 года, я не подозревал, что выход второй части затянется на долгие годы.

Сальхани трудился неустанно, но аль-Ахталь ставил перед ним все новые задачи и увлекал дальше и дальше новыми рукописями. В 1914 году заслуженный издатель поехал специально в Стамбул, чтобы непосредственно изучить находившийся там сборник полемических стихотворений аль-Ахталя и его современника Джерира. Вспыхнувшая война задержала надолго все планы. От нее значительно пострадал и Университет и типография. Только к 20-м годам работа стала восстанавливаться, и в 1922 году Сальхани мог выпустить издание стамбульского сборника, а через три года, наконец, и вторую часть пятого выпуска с дополнениями и указателями. Однако на этом его работа с аль-Ахталем не кончилась: в декабре 1925 года он напечатал еще небольшую выборку касыд, которые до тех пор существовали только в фототипическом воспроизведении багдадской и йеменской рукописи и, естественно, не всем были легко доступны. Заканчивая предисловие к этой работе, он назвал ее последней своей публикацией, относящейся к аль-Ахталю. Основания так думать по человеческим соображениям, конечно, были: ведь в том году истекло 35 лет занятий его нашей рукописью, а возраст близился к 80 годам, когда человеку мало свойственно строить планы далеких работ.

Однако рукописи часто неожиданно распоряжаются судьбой людей, направляя ее по-своему: трудно уйти из-под их власти тому, кто с ними сжился. И на этот раз дружба Сальхани с аль-Ахталем не прервалась на издании 1925 года; мало того, и мне пришлось сыграть некоторую роль в новом открытии, и я не расстался с близким мне поэтом.

Возвращаясь к нему время от времени, главным образом в связи с периодическими публикациями Сальхани, я чувствовал какую-то неудовлетворенность от своего научного эгоизма: занимаясь столько лет его творчеством, я, однако, ничего о нем не писал, хотя разных мелких тем и материалов накопилась у меня изрядное количество. Подходящий случай представился в 1931 году, когда я получил приглашение принять участие в международном юбилейном сборнике Георга Якоба. Я высоко ценил его эпохальные работы по арабской поэзии, в особенности непревзойденные исследования ранней бедуинской жизни на анализе поэтических источников. В параллель к его изысканиям мне захотелось проследить мотив вина, как он отразился в стихах аль-Ахталя и с культурно-исторической, и стилистической точки зрения. В своей статье попутно я отметил еще одну рукопись стихотворений аль-Ахталя, которую открыл в Тегеране мой младший товарищ, иранист А.А. Ромаскевич, трагически погибший в ленинградской блокаде 1942 года. Сборник вышел в 1932 году к 70-летию почтенного ориенталиста, и первый оттиск своей работы я направил старому наставнику и другу в Бейрут, чтобы показать, как его любимый аль-Ахталь живет и в наших мыслях.

Через месяц я получил от Сальхани письмо, писанное все тем же каламом – тростниковым пером, которым он предпочитал пользоваться вместо стальных, все тем же своеобразным почерком, к которому я привык с 1906 года, а ведь теперь ему было 85 лет! Он просил сообщить некоторые детали о новой рукописи, что я постарался выполнить при содействии А.А. Ромаскевича, который когда-то рассматривал ее на месте.

Наша переписка на этом прекратилась, и, при сложных в то время сношениях с Востоком, я часто думал, жив ли мой последний бейрутский учитель: ведь он был старше многих отошедших и всю жизнь страдал перемежающейся лихорадкой. Неожиданно, в конце 1938 года я получил его новую, довольно большую работу, посвященную анализу тегеранской рукописи, с трогательной собственноручной надписью. Оказалось, что после моего письма Бейрутский университет начал переговоры с тегеранским владельцем рукописи о ее приобретении. Переговоры о цене тянулись больше четырех лет, но в конце концов рукопись перекочевала из Тегерана в Бейрут в мае 1937 года. Сальхани, которому в августе того же года исполнилось 90 лет, погрузился в ее детальное изучение; через год передо мною уже лежал итог его трудов – аккуратный тщательно отпечатанный, образцово прокорректированный, с хорошими таблицами выпуск, где в первой же строке поминалась наша петербургская рукопись, работа над которой была начата в 1891 г., а на второй странице шла речь об обстоятельствах открытия тегеранской рукописи, найденной русским ученым. Она, действительно, заслуживала внимания, и я представлял, с каким удовольствием на закате дней Сальхани наслаждался работой над ее изучением, как бы вознагражденный за долголетние труды новым приветом своего любимого поэта. Рукопись оказалась наиболее древней среди всех, теперь известных, и точно датировалась 1105 годом нашей эры; она была наиболее полна сравнительно с прочими и лучше всех сохранилась.

Не мог я не подивиться одному совпадению, про которое узнал из новой книжки Сальхани. Именно этой рукописью в 80-летнем возрасте занимался тот самый филолог ат-Тибризи, который молодым человеком пришел учиться к слепому Абу-ль-Аля, „заложнику двойной тюрьмы“, со словарем на спине. Здесь мне опять довелось с ним встретиться. Так мир оказывается „тесен“ не только для людей, с которыми неожиданно сталкиваешься в неожиданном месте: если долго проживешь с рукописями, то и при новом знакомстве встретишь часто старого друга в новой обстановке.

Сведений о Сальхани я с тех пор не получал; думаю, что он кончил свою близившуюся к столетию жизнь. Больше половины ее было связано с его земляком, „певцом омейядов“ аль-Ахталем и с нашей ленинградской рукописью стихов поэта.

 

 

ФИНАЛ

 

Requiem aeternam… (1943)

 

Душа моя, Элизиум теней,

Теней безмолвных, светлых и прекрасных…

Тютчев

 

… Одна за другой встают передо мною картины прошлого. Бесконечной лентой, все дальше и дальше развертываются они в памяти; я не в силах, я не хочу их остановить. Ведь каждая рукопись, старая и новая, арабская и русская, что мне вспоминается теперь, властно вошла в мою жизнь, по-своему меняла и расширяла ее. Не было бы их, и я не мог бы показать этого прошлого, не мог бы сам увидеть тех людей, что писали эти рукописи, и тех, о ком они писали. Немой осталась бы для меня история нашей науки; безжизненным, сухим списком звучали бы имена наших „предков“, великих и скромных тружеников арабистики.

Рукописи позволили их увидеть иногда яснее, чем то было при их жизни; рукописи ввели меня в великий элизиум, элизиум „теней безмолвных, светлых и прекрасных“, на моих глазах тени облекались всеми переливами жизни. Я вижу здесь и предков, и учителей, и товарищей. Рядом с гигантами нашей науки Френом и Розеном виднеются мне труженики, создавшие базу нашего преподавания: основатель московского востоковедения Болдырев, которого погубил пропуск в печать „философического письма“ Чаадаева, и Гиргас, жертва вывезенного из Сирии туберкулеза. Рядом с блестящим когда-то бароном Брамбеусом – арабистом Сенковским, которым зачитывалась вся Россия, „люди одной книги“ – Саблуков, любимый учитель Чернышевского, и Медников, которых знают теперь только ученые; рядом с русскими и арабы, трудившиеся в России, – египтянин шейх Тантави или дамаскинец Муркос. Среди штатских фигур виднеется и генерал Богуславский, с которым так подружился старик Шамиль. Одни твердо прошли свой путь до конца, другие пали под гнетом суровой судьбы, не свершив всего им положенного.

Сердце сжимается. Тени учителей не заслоняют рядом стоящих учеников, отошедших раньше нас. Много их видится мне: тяжкая жизнь и две великие войны рано скосили молодые цветы, и не всем дано было расцвесть в полном блеске. Но все они близко прикоснулись к науке и все были зачарованы ею. Как и со мной, рукописи говорили с ними живым языком, и часто ко мне приходили молодые друзья с сокровищами, что открыли их руки и глаза. Вместе мы радовалась и вместе горевали, вместе перенесли много тяжелых годин, когда их энтузиазм поддерживал мою падавшую бодрость.

Обширен „элизиум теней“ и старших и младших поколений в нашей арабистике за два века; начнешь их считать и, как при счете звезд на небе, встают все новые и новые. Они много сделали для рукописей и книг; только книга может сохранить память о них. Уже четвертое десятилетие готовится она: из архивов, рукописей и печати переходят в нее все новые и новые имена, все новые черты жизни потрудившихся в арабистике или как-нибудь случайно отразивших ее. Это будет книга суровая, лаконичная и сухая, но ее поймут историки науки, историки нашей культуры. Может быть, в картинах, встающих теперь „над арабскими рукописями“, живее, чем в ней, блеснут эти фигуры наших „предков“ в арабистике; может быть, и „тени отошедших“ когда-нибудь осветятся мягким лучом воспоминаний. Пусть же всякий, кто будет читать эту книжку, пожелает „Requiem aeternam“ – вечного покоя и благодарной памяти для всех, кто связан с ее страницами.

 

 

Приложение

 

„Обязательность необязательного“

 

У поэта-философа Абу-ль-Аля, имя которого не один раз появляется на страницах этой книжки, есть сборник стихотворений под странным заглавием „Люзум ма ля яльзам“ – „Обязательность того, что не обязательно“. Обыкновенно в этом видят намек на сложную двойную рифму, которая применена во всех его стихотворениях, хотя поэты пользуются ею для показа своего мастерства только изредка в отдельных коротеньких отрывках. Несомненно таков первый, в известной степени, „явный“ смысл этого заглавия, но, зная приемы Абу-ль-Аля, можно быть уверенным, что он придавал ему и другое еще „скрытое“ значение. Он хотел сказать, что его мысли и выводы из них, которые он излагает в своих стихах, может быть и необязательны для других людей, но для него-то самого они обязательны и он не может обойтись без них. Так и ученым филологам трудно отказаться от своих привычек, которые кажутся излишними обыкновенным читателям: эти авторы чувствуют себя удовлетворенными только тогда когда, рядом с основным „текстом“ найдут и „комментарий“ и „супра-комментарий“, когда увидят и примечания, и указатели, и глоссарий. Все это „необязательно“ для писателей, но ученые – люди „порченые“ и „обязательность“ таких „необязательных“ приложений стала для них второй природой, которой не переделать.

Пока складывались отдельные части этой книжки, такие мысли не приходили мне в голову, но когда она стала приобретать окончательную форму, я увидел, что необходимо ее дополнить нашими обычными „учеными“ приложениями. Об этом настойчиво и единогласно говорили мне замечания тех лиц, которые случайно знакомились с отдельными картинами, указывая в особенности на чрезмерную лаконичность первого цикла, в котором многое остается непонятным для неспециалиста без пояснения. Я старался не увлекаться „учеными“ тенденциями и ограничиться ответами только на те вопросы, с которыми ко мне обращались. Вносить какие-нибудь „комментарии“ в самый „текст“ было невозможно, чтобы не нарушить ткани изложения; проще было дать весь этот „подсобный материал“ в конце, куда те, кому он не интересен или не нужен, могут не заглядывать.

Прежде всего надо несколько дополнить вводные слова о ближайшем поводе, который вызвал появление этой книжки. В работах по истории науки, при составлении био-библиографического словаря наших арабистов, меня всегда очень затрудняло то, что ученые редко говорят о себе, о своем внутреннем развитии, о том, что они переживали при той или иной работе, как они сделали какое-нибудь открытие. Отдельные моменты всего этого, конечно, иногда отражаются в биографиях и автобиографиях, но всегда в виде случайных беглых упоминаний. Добытые научные результаты и выводы всегда формулируются в специальных работах, но для такой „внутренней“ биографии ученого там, конечно, нет места уже по самому характеру этих произведений, по их стилю. Во всей нашей литературе мне известна только одна книжка второстепенного немецкого ученого, рассказывающая живо и остроумно, как он изучал арабский язык (Martin Thilo. Was die Araber sagren. Bonn, 1939). Представители точных наук в этом отношении счастливее нас – филологов: у них есть блестящая книга акад. А.Е. Ферсмана „Воспоминания о камне“ (М.-Л., издание Академии Наук СССР, 1945). Значение ее очень велико: об этом говорят не только повторные издания, но и тот живой отклик, который она вызвала во всех концах нашей страны, содействуя широким образом пропаганде науки, поддерживая высоко научный энтузиазм у тех, кто к ней прикоснулся. В мыслях у меня вместо камней всегда стояли рукописи – основной источник и материал нашей работы; так давно уже определился сам собой стержень будущей книжки.

Непосредственным толчком, когда мысли и образы стали настойчиво стремиться к изложению на бумаге, оказался юбилей долголетнего хранителя Рукописного отдела Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде Ивана Афанасьевича Бычкова. Юбилей этот был тепло отмечен в начале 1941 года, и тогда же у меня зародилась идея вспомнить те арабские рукописи, которые в течение нескольких десятков лет я получал из его рук для разных своих работ. Так возник первый небольшой цикл из пяти картинок с прологом и эпилогом, представлявший первоначально законченное целое.

Дальнейшие циклы слагались в несколько другом (стиле и объеме, главным образом уже в 1942-1943 годах, когда Великая отечественная война заставила меня покинуть Ленинград. Оказавшись впервые за долгие годы вдали от привычных библиотек, особенно остро я переживал тоску по рукописям и в воспоминаниях о них находил себе поддержку. К трем из этих циклов постепенно прибавились и вводные части, преимущественно личного мемуарного характера. Так как отдельные картинки возникали не в той последовательности, в которой они теперь объединены, то я в примечаниях указал дату завершения каждой: в работе над историей науки я часто убеждался, как приходится иногда сожалеть об отсутствии хронологических вех. Поэтому же теперь, в тех случаях, когда действие рассказа можно было приурочить к определенным годам, я отмечал их рядом с заглавием.

Примечания мне понадобились, главным образом, по двум обстоятельствам, которые выяснились при чтении отдельных отрывков представителям самых разнообразных специальностей. Обнаружилось, что слушатели иногда склонны принимать рассказы за литературный вымысел, в котором нет определенной конкретной основы. На это я должен был отвечать, что, наоборот, каждый из них передаёт действительный случай с рукописями, которые попадали мне в руки, и выдумка в основе сюжета совершенно отсутствует. Конечно, вспоминая о прошлом на пространстве четырех десятков лет с лишним, я мог забыть некоторые даты, мог переставить какие-нибудь детали, не точно по форме передать чей-нибудь разговор, тем более, что не всегда имел возможность навести справку, даже в своих собственных работах. Однако все картины отражают только реальные факты и переживавшиеся мною тогда чувства. Возможно, что в обрисовке последних иногда сказались протекшие годы, но самые факты воспроизведены без всяких изменений.

Для обоснования этого я и позволил себе дать в примечаниях почти к каждому отдельному номеру ссылки на свои работы, в которых говорится о тех же рукописях или сообщаются о них сведения, но уже в чисто научном аспекте. Полагаю, что эти ссылки окажутся полезными и для тех, кто захочет получить более детальные сведения об упомянутых материалах или расшифровать какие-либо случайные намеки, на желательность чего тоже иногда указывалось слушателями, особенно первого цикла. Исчерпать весь научный аппарат я, конечно, не мог и не желал, так как это завело бы слишком далеко и сразу могло бы увеличить примечания до объема самого текста. Я старался быть лаконичным и дать только основную нить, которая поможет тем, кто пожелает расширить свое знакомство с главным сюжетами, затронутыми в книжке. Поэтому я ограничился только ссылками на свои собственные работы, указывая иногда печатный список их до 1936 года (Библиография печатных работ академика Игнатия Юлиановича Крачковского. К 30-летию научной деятельности. Труды Института востоковедения, XIX, М.-Л., 1936). В передаче имен и заглавий я по примеру самой книжки упрощал обычную научную транскрипцию. Той же цели – лаконичного комментария для лиц, которым он может понадобиться, служат и объяснения; изредка в них я позволял себе кратко расшифровать отдельные имена и названия.

Я хорошо понимаю, что все это по существу не представляет необходимости в книжке такого характера, все это относится к тому, что Абу-ль-Аля называл „обязательностью необязательного“, но может быть кому-нибудь и это приложение окажется полезным. У арабов ведь есть пословица: „увеличивать хорошее – хорошо“, а читатели, которым это не нужно, на меня не посетуют – они могут не смотреть приложения.

 

 

Примечания

 

I. „В Рукописном отделе“

Весь раздел написан в Ленинграде в марте 1941 года.

– „Пролог“. В романе Д.Л. Мордовцем „Знамения времени“ фигурирует А.Ф. Бычков, первый хранитель Рукописного отдела и впоследствии директор Публичной библиотеки, отец И.А. Бычкова.

– Скульптура М. Антокольского „Нестор летописец“ находится в помещении Рукописного отдела.

1. „Старый апокриф“. См. „Новозаветный апокриф в арабской рукописи 885-886 по P. X.“, Византийский временник, XIV, 1907-1909, 246-275 (Библиография, № 11).

2. „Переводчик Крылова“. См. „Ризкаллах Хассун (1825-1880), переводчик басен Крылова на арабский язык“. Восточный сборник (над. Гос. Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина), Ленинград, 1926, 13-36 Библиография, № 205).

3. „Современник Хулагу“. См. „AngebIiche Autograpbe des Geschichts-schreibers Kamal ad-din lbn al-Adim in Leningrad“, Der Islam, XV, 1926, 334-336 (Библиография, № 215). 6 в той заметке указана и предшествующая литература.

4. „Заложник двойной тюрьмы“. Ср. „К истории и критике ар-Рисале алъ-Феляхине Абу-ль-Аля“, Записки Восточного отделения Русского археологического общества, XXI, 1911-1912, 0131-0137 (Библиография, № 44).

5. „Из Сицилии через Персию в Петербург“. Научное описание рукописи географии аль-Идриси, хранящейся в Публичной библиотеке, в печати еще не появилось. Ср.: ldrist. La Finlande… Edition critique par O. J. Tallgren-Tuhlio et A. M. Tallgren (Studia Orientalia), Helsingforsiae, 1930, 16, прим. 2.

1. „Книги и люди“. Написано в Москве 16-19 декабря 1942 г. О занятиях в Университете св. Иосифа см. „Восточный факультет Университета св. Иосифа в Бейруте. Из отчета о командировке“. Журнал Министерства народного просвещения, февраль 1910 г. Современная летопись. 49-87 (Библиография, № 26).

2. „Грамматический трактат или антирелигиозный памфлет?“ Написано в санатории Сосновый Бор (Болшево) около Москвы 11 и 13 сентября 1942 г. Сокращенный английский перевод в „International Literature“, Moscow, 1945, № 9, стр. 45-46. См. „Абу-ль-Аля аль-Маарри. Рисалят аль-Маляика. Издание текста, перевод и комментарии“. Труды Инст. востоковедения Академии Наук СССР, III, Ленинград, 1932 (Библиография, №286).

3. „Ненаписанная диссертация“. Написано в санатории Сосновый Бор 8-9 сентября 1942 г. Сокращенный английский перевод в „International“.

II. „Из скитаний по Востоку

1. „Literature“, 1945, № 9, стр. 46-48.

2. См. „Арабские рукописи городской библиотеки в Александрии и диван Омара аль-Маххара“.

3. Записки Восточного отделения Русск. Археологич. общества, XXII, 1914, 5-7 (Библиография, № 65).

4. „Рукописи двух патриархов или сбывшееся предсказание“. Написано в санатории Сосновый Бор 18-20 сентября 1942 г. См. „Арабские рукописи из собрания Григория IV, патриарха антиохийского. Краткая опись“. Известия Кавказского историко-археологического института, II, 1917-1925, 1-20 (Библиография, № 109).

III. „Арабские писатели и русский арабист“

1. „Философ долины фрейки“. Написано в Ленинграде 19 августа 1945 г. См. „Амии Рейхани. Избранные произведения. Перевод и примечания И.Ю. Крачковского“. Петроград (Издательство „Огии“), 1917, (Библиография № 91); „Амин Рейхани. Стихотворения в прозе. Перевод И.Ю. Крачковского“, сборник „Восток“, 1, 1922, стр. 48-54 (Библиография, № 112).,

2. „Каирский аристократ-феллах“. Написано в Ленинграде 29 октября 194S г.

3. „Полтавский семинарист“. Написано в Ленинграде 6-8 ноября 1945 г. См. „Mihail Naimah's Autobiographic“. Die Welt des Islams, XIII, 1931, S. 104-110 (Библиография, № 283); Рецензия на книгу М. Нуайме о Джебрэне, „Советское востоковедение“, т. II, 1945, стр. 291-293.

IV. „В Азиатском музее“

1. „Введение к легенде“. Написано в Москве 21-24 ноября 1942 г. Об истории Азиатского музея до 1919 г. см. „Азиатский музей Российской Академии Наук. 1818-1918. Краткая памятка“. Петроград, 1920 (Издание Академии Наук) (Библиография, № 105); о Ф.А. Розенберге см. некролог, Известия Академии Наук СССР, Отделение общественных наук, 1935, 895-911. В конце главы намек на „легенду“ об Азиатском музее, сочиненную в стиле старофранцузских эпических сказаний одним молодым китаистом в начале 20-х годов XX в.; действующими лицами являются работники Азиатского музея в то время.

2. „Единственная рукопись и ученые дванадесять язык»“. Писалось в санатории Сосновый Бор и в Москве в промежутке между 24 сентября и 11 октября 1942 г. Об Иби Кузмане см. главу в статье „Арабская поэзия в Испании“ в сборнике „Культура Испании“, Изд. Академии Наук СССР, 1940, стр. 111-112 с литературой, указанной на стр. 116. О коллекциях Руссо в Азиатском музее см. в статье „Неизвестное сочинение – автограф сирийского эмира Усамы“, Записки Коллегии востоковедов при Азиатском музее Академии Наук СССР, 1, 1925, 16.

3. „Современник первого крестового похода“. Написано в Москве 16-18 октября 1942 г. См. „Неизвестное сочинение – автограф сирийского эмира Усамы“, Записки Коллегии востоковедов при Азиатском музее Академии Наук СССР, 1, 1925, 1-18 (Библиография, № 179). Ср. „Усама ибн Мункыз. Книга назидания“. Перевод М.А. Салье. Петроград – Москва (Изд. Всемирная литература), 1922 (Библиография, № 114),

4. „Лоцман Васко да Гамы“. Написано в Москве 29-30 ноября 1942 г. Краткое замечание о рукописи со снимком первой страницы в статье „Арабские географы и путешественники“, Известия Государственного географического общества, том 69, вып. 5, 1937, стр. 758-760. Специальная глава посвящена этому автору в подготовляемой работе „Арабская географическая литература“.

V. „В Университетской библиотеке“

1. „Библиотекари и библиотека“. Написано в Москве 25-28 мая 1943 г.

2. „Впервые оппонентом на диссертации“. Написано в санатории «Узкое» около Москвы 6-8 июля 1943 г. См. „Один из источников для биографии аш-Шарани“, Записки Восточного отделения Русского археологического общества, XXII, 1914, 283-290 (Библиография, № 73). Ср. Рецензию на книгу „А.Э. Шмидт, Абд аль-Ваххаб аш-Шарания и его «Книга рассыпанных жемчужин», СПб., 1914“, Журнал Министерства народного просвещения, апрель 1915 г., 388-400 (Библиография, № 76).

3. „От Каира до Волкова кладбища в Петербурге“. Написано в санатории „Узкое“ 9-11 июля 1943 г.; переведено по рукописи в Лондонском арабском журнале ВВС „аль-Мустами аль-араби“, т. V, №№ 15-17, ноябрь – декабрь, 1944 г. См. „Шейх Тантави, профессор С.-Петербургского университета (1810-1861)“, Ленинград, 1929. Труды Комиссии по истории знаний, № 8 (Библиография, № 266)- Ср. „Арабистика и история народов СССР“. Вестник Академии Наук СССР, 1938, № 5, 59-60.

4. „Аль-Андалус и Ленинград“. Написано в санатории „Узкое“ 13-16 июля 1943 года. См. „Полвека испанской арабистики“. Записки Коллегии востоковедов при Азиатском музее Академии Наук СССР, IV, 1929, 1-32 (Библиография, № 255). О Д.К. Петрове см. „Д.К. Петров-арабист“, Записки Коллегии востоковедов при Азиатском музее Академии Наук СССР, П, 1926, 163-170 (Библиография, № 211).

VI. „На ловца и зверь бежит“

1. „Бронзовые таблички из страны царицы Савской“. Написано в санатории «Узкое» 24-25 июля 1943 г. См. „Две южноарабские надписи в Ленинграде“, Известия Академии Наук СССР, Отделение общественных наук, 1931, 427-453 (Библиогафия, № 279).

2. „Письмо из Согдианы“. Написано в санатории „Узкое“, 19-20 июля 1943 г. Сокращенный английский перевод в „International Literature“, 1945, № 9, стр. 48-50. См. „Древнейший арабский документ из Средней Азии“, Согдийский сборник, Л., 1934 (Изд. Академии Наук СССР), 52-90 (Библиография, № 318).

3. „Куфический Коран и «бабушка-арабка»“. Написано в Ленинграде 8 марта 1942 г. Об И.Г. Нофале см. „Новая рукопись описания России шейха Тантави“, Доклады Академии Наук – В, 1928, 302, пр. 2.

4. „Пристав при Шамиле в Калуге“. Написано в санатории „Узкое“ 28-29 июля 1943 г. См. „Неизданное письмо Шамиля“. Записки Института востоковедения Академии Наук СССР, II, 1933,1-7 (Библиография, №229); „Перевод Корана Д.Н. Богуславского“, Советское востоковедение, Ш, 1941, 293-301; „Чернышевский и ориенталист Саблуков“, Н.Г. Чернышевский, (1889-1939). Труды научной сессии к пятидесятилетию со дня смерти, Л., 1941, стр. 48-50; „Арабистика и история народов СССР“, Вестник Академии Наук СССР. 1938, № 5, стр. 57-59.

VII. „Тени предков“

1. „Мученик арабской литературы“. Написано в Ленинграде 1 августа 1945 г. См. „Хамаса Бухтури и ее первый исследователь в Европе“, Записки Восточного отделения Русского археологического общества, т. XXI, 1911-1912, стр. 022-033 (Библиография. № 40).

2. „Тихий Гиргас“. Написано в Ленинграде 5 августа 1945 г. См. „В.Ф. Гиргас (к сорокалетию со дня его смерти)“, Записки Коллегии востоковедов, т. Ш, вып. 1, 1928, стр. 63-90 (Библиография, № 233).

3. „Полвека над одной рукописью“. Написано в Ленинграде 9-10 августа 1945 г. См. „Восточный факультет Университета св. Иосифа в Бейруте“. Журнал Министерства народного просвещения, февраль 1910 г. Современная летопись, стр. 31-32 отд. отт. (Библиография, № 26).

„Финал“

„Requiem aeternam“. В конце идет речь о подготовленном к печати биографическом словаре русских и советских арабистов, который содержит около 300 имен, относящихся к XVIII-XX вв.

 

Объяснение слов

 

1. Собственные имена и названия

аль-Азхар – мечеть с высшей школой в Каире, основанной в X в. аль-Андалус – арабское название Испании.

бабиды – последователи Баба, основателя религиозного учения в Иране около середины XIX в.

Бромельман К. – востоковед, составитель основного справочника по истории арабской литературы.

Дорн Б.А. – востоковед, составитель каталога восточных рукописей Публичной библиотеки в Петербурге.

куфический (шрифт) – архаичное арабское письмо, традиционно связываемое с г. Куфой.

Магриб – „Запад“, арабское название северной Африки к западу от Египта.

магрибинский (шрифт) – арабское письмо, распространенное в северной Африке.

мамлюкские султаны – правители Египта в ХШ-XV вв. марониты – христианская народность на Ливане. аль-Машрик – „Восток“, арабский журнал в Бейруте.

Медресе ан-Низамийя – высшая школа в средневековом Багдаде, основанная везирем Низам аль-Мульком.

мориски – потомки арабов в Испании, насильственно обращенные в христианство.

мосарабы – испанские христиане, сохранившие религию, но принявшие арабский язык.

муаллаки – „отборные“ арабские стихотворения эпохи до ислама. омейяды – династия арабских халифов в Дамаске VII-VIII вв. Осман – третий халиф в Аравии (644-654).

суфизм – религиозно-философское течение в исламе с мистическими тенденциями.

Тишендорф К. – ученый путешественник, составитель коллекции рукописей, находящейся в Публичной библиотеке Ленинграда.

фатымидские султаны – правители Египта в X-XII вв.

Хаджжи Халифа – турецкий библиограф XVII в., составитель основного справочника по арабской литературе.

Хамаса – антология арабской поэзии, составленная в IX в. Абу-Теммамом, и, в подражание ему, младшим его современником аль-Бухтури.

2. Арабские слова

Авва – (арабск. Аб) отец (при именах лиц духовного звания).

азан – призыв на молитву с минарета.

басмаля – формула „Во имя Аллаха…“, начинающая арабские книги и документы.

везир – „помощник“, первый министр.

диван – собрание стихотворений.

заджаль – „мелодия“, стихотворение на разговорном языке.

ибн – „сын“.

иджма аль-умма – „объединение общины“, всенародное признание.

истисна – „исключение“, оговорка „если Аллах соизволит…“

каеас – „стрелок“, почетный телохранитель.

калам – тростниковое перо.

касыда – большое стихотворение, построенное по установленному плану.

кубба – „купол“, мавзолей, комната со сводами.

медресе – школа.

москоби – „москвич“, русский.

мусташрик – ориенталист.

наура – „нория“, оросительная машина.

несхи – „копировальный“, курсивный шрифт.

урджува – стихотворение, написанное арабским размером „реджез“.

франдми – „франки“, европейцы, живущие на востоке.

хафиз – „хранитель“, знающий Коран наизусть.

хиджра – „переселение“ Мухаммеда из Мекки в Медину, эра мусульманского летосчисления (622 г.)

шейх – „старшина“, наставник; титул лиц, кончивших школу аль-Азхар.

шериф – „благородный“, потомок Мухаммеда.

эмир – „повелитель“, князь.

 

 

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Академии Наук СССР

Подписано к печати 8/V 1946 г. М-0912. Лен. л. 1№/4 I-12 вклеек. Уч. изд. к. 14. Тираж 5000. Заказ М 115. 1-я Типографии Издательства Академии Наук СССР. Ленинград, В.О., 9 лин., 12.

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора