ЗАРУБКА НА ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

 

Космическая эра началась несколько раньше, чем об этом узнал первый космонавт.

Гагарин и его товарищи услыхали сообщение ТАСС в Оренбурге 5 октября 1957 года. А крошечный железный цыпленок со своим боевым писком «бип-бип» поднялся с уже построенного космодрома. Его несла материнская рука уже созданной ракеты. И люди, которые совсем недавно, будучи вызванными пред светлые очи академика Королева, смущенно бормотали, что вовсе не знают, как строить космические аппараты, что нет у них для этого опыта, и неизменно получавшие ироническую отповедь: «А для меня спутники не новость? Я, что ли, летал уже к звездам?» - эти самые люди успели понемногу втянуться в свою уникальную работу. У них наладился собственный быт, взаимовыручка и соперничество. Например, тех, кто строил ракету, с теми, кто монтировал «ПС» - Простейший Спутник под домашней кличкой «пеэсик»...

Название «космический корабль» возникло тоже не сразу. Очевидцы вспоминают, что дебатировались варианты: космолет, звездолет. Кстати, последнее понятие легло в основу американского: астронавт. В отличие от нашего: космонавт.

Королев и его сподвижники стремились прежде всего к предельной точности обозначения. «Звездолет» и «астронавт», то есть путешественник к звездам, никак еще не соответствовали действительности; речь шла пока о том, чтобы вырваться за пределы атмосферы, победить земное притяжение. Термины надо было не только создавать, но и объяснить. Например, что такое космос и что такое космический полет?

«Под космическим пространством, - писал тогда Сергей Павлович Королев, - понимается пространство, окружающее Землю, начиная с тех высот, где даже при очень больших скоростях движения остатки атмосферы не могут использоваться для поддержания полета. Одним из признаков, определяющих космический полет, является движение летательного аппарата в пространстве выше плотных слоев атмосферы... Если летательный аппарат совершает полет вокруг Земли хотя бы в течение не менее одного оборота, не падая на Землю, то такой полет является космическим».

Сейчас нам все это кажется очевидным. А за двадцать дней до старта Гагарина Королев еще записывал для себя: «Космический полет предусматривает посадку на Землю. Иначе это падение, выстрел... - И добавляет задумчиво: - Не всегда на Землю!»

У человеческой психики особенность: таинственным пребывает лишь неназванное. Стоит вещь или явление обозначить, и они теряют известную долю необычности.

Автор книги «Первые ступени», участник почти всех этапов космической работы, вскользь замечает, что, когда в проекте возникло слово «Восток», лишь первое время оно казалось всем странным. «Но привычка есть привычка. «Восток» быстро завоевал себе право на жизнь, пока, правда, в кругу проектантов и конструкторов».

Инженер добавляет, что описать процесс рождения космического корабля - его расчеты, проектирование, конструирование, изготовление и испытания - возможно «разве что во многих специальных томах!».

И все-таки, чтоб сразу не ставить неперелазный барьер между читателями и высокомудрыми знатоками, заметим, что работа специалистов распадалась на множество совершенно автономных отраслей. Объять густой лес проблем было под силу, пожалуй, лишь одному Генеральному конструктору. Слишком велики оказывались контрасты!

Пока в уютной комнатке с домашними шторами виртуозы-сборщики в белых перчатках складывали готовые детали на бархатные подставки, пока шло ювелирно-монтажное действо, рядом, в огромном зале, при помощи подъемных кранов и рельсовых эстакад наращивала свое великанье тело ракета-носитель.

«Пеэс» был такой маленький, кругленький, блестящий от полировки; в него столько вложили эмоций, выдумки, надежд и опасений, что потом, когда конструкторы увидали над космодромом свой драгоценный первенец-светлячок летящим, хотя все их мысли были заняты уже совсем другим прибором, многие прослезились.

А ракета выглядела, напротив, устрашающе громадной, хотя еще и пустотелой: составы с горючим наполнят ее чрево уже на космодроме. Она покоилась в ангаре на гигантских стапелях. Сергей Павлович Королев, мужчина плотный, совсем терялся в ее тени, когда поздним вечером присаживался перед нею на табурете, находя именно здесь уединение.

В сущности, он мог считать себя счастливейшим человеком. С тех пор, как возникла легенда о Фаэтоне («он позволил себе слишком многое и поплатился за это»); с тех пор, как Архимед изготовил первый астрономический глобус; как Коперник предположил, что вместе с Землей вращается и ее атмосфера, а земная ось стоит под углом; с того времени, как Ньютон в середине семнадцатого века вычислил первую космическую скорость, а Циолковский на заре двадцатого вычертил схемы ракет - воплотить грезы о небе, сделать их осязаемыми, первому выпало именно ему, Сергею Королеву!

И если, закрывая глаза, Циолковский едва ли мог предположить, что мальчик, который спустя четверть века сделает первую ракету обитаемой, уже родился и что это произошло совсем недалеко от калужского домика, в соседней области, - то Сергей Павлович, или, как его чаще называли в среде конструкторов, Эспе, безмолвно созерцая тело ракеты, предназначенной для вывода на орбиту космического корабля, уже твердо знал, что такой смельчак существует.

Но, прежде чем перейти к «самой интересной странице» жизни Гагарина, следует напомнить еще об одной отрасли науки, без которой был бы невозможен его полет: о космической медицине.

Автор книги «Первые ступени» хорошо передает то чувство ошеломления, которое он испытал в институте, где тренировали на центрифугах стриженых дворняжек. Еще сто лет назад, когда трое французов-воздухоплавателей поднялись на воздушном шаре впервые на высоту восемь километров, ближний космос дал ясно понять, что человеку в нем делать нечего. И не только потому, что наш вестибулярный аппарат приспособлен лишь к земной силе тяжести, а при ее нарушении начинаются искажения в восприятии мира. Только Гагарин мог честно заявить, что невесомость «даже приятна», ибо неприятности начинаются с шестого витка. В той или иной степени всех посетили зловещие космические фантасмагории, когда кабина расползалась, а один глаз видел как бы совсем не то, что другой, смещая понятия «верх» и «низ».

Правда, следующие космонавты были уже подготовлены к возможности «ложных пространственных представлений», и космонавт-врач Егоров мог квалифицированно разобраться в том, что наблюдал.

Но невесомость до полета человека оставалась совершеннейшим белым пятном, «великим иксом», по выражению академика Василия Васильевича Парина. Хотя все другое было как будто уже ясно: с высотой уменьшается давление, живительные газы, наполняющие кровь - кислород, азот, - собираются в пузырьки и закупоривают кровеносные сосуды; кроветок, основа жизни, прерывается. В этом и была причина трагедии французских воздухоплавателей. Если их шар смог бы подняться выше еще на десять километров, то там подстерегала гибель от... закипевшей крови! Потому что с падением атмосферного давления меняется и точка кипения жидкостей (до некоторой степени это знают уже альпинисты-восходители), пока не достигнет температуры тридцати семи градусов по Цельсию, то есть температуры нашего тела. Тогда кровь кипит в жилах.

Но и в этом не последняя опасность высоты! Постоянный ливень космических частиц, путь которому надежно преграждает плотная земная атмосфера, там, на высоте, невозбранно ударял бы в наши мышцы и кости: одно атомное водородное ядро - «космическая бомбочка», летящая со скоростью света, - способно поразить пятнадцать тысяч живых клеток в человеческом организме!

«Мы долго сидели молча, взволнованные нарисованными картинами разрушения всего живого в космосе».

...А может, космос и есть тот самый смертельно опасный порог, переступив который не останется ничего другого, как только... стать оптимистами?! Вооружиться главной и в итоге единственной человеческой силой - силой духа?

Оптимизм рождается вначале от незнания опасностей, подстерегающих впереди. А о чем же мы  так мало знаем еще, как не о космосе? И что более дерзновенно, чем наше вступление в него?

Когда Земля подбросила своей большой ладонью горошину ракеты, а та вдруг не вернулась тотчас, сраженная тяготением, но сама по себе описала круг, - в этом наряду с напряжением, наукой, работой был и элемент дерзости древних мореходов, Всего того, чем красна жизнь. Что вносит в наше существование радостный дух исканий. Ведь человек с одинаковой одержимостью стремится и к вершинам, и к безднам - ко всему, что кажется недостижимым.

Не надо забывать, что, когда произошел первый прорыв человека за пределы земного тяготения, мир был моложе на десять лет, и на многие вещи мы смотрели по-иному. Через полвека людям будет еще труднее вообразить поступок Гагарина во всей его психологической сложности.

Ведь те из нас, что проживут это грядущее пятидесятилетие, будут уже отличаться сами от себя, сегодняшних, настолько же, как и мы,  родившиеся до телевидения, непохожи на тех, кем стали нынче, когда смотрим на дому футбольный матч из другого полушария. И вообще узнаем о великом событии не после его совершения, а в ту самую минуту, становясь участниками и сопереживателями.

В убыстрившемся мире каждый день происходят перевороты, технические и научные, хотя случается это неосязаемо и невидимо.

Но космос, даже самый ближний, наша орбитальная околица, еще очень долго не будет обжит! Он по-прежнему станет притягивать мечты не одного поколения землян и останется заманчивой целью, а не просто службой и профессией.

ПАЛЕЦ ФОРТУНЫ

У генерала Каманина много всего за спиной. «Голова в сединах, грудь в орденах» - это и о нем можно сказать, хотя он еще не так и сед. В двадцать четыре года он спасал в Чукотском море челюскинцев; девушки тогда пели по всему Советскому Союзу:

Мое сердце ранено  

Летчиком Каманиным.  

Очутиться б среди льдин,  

Да чтоб вылетел один!

 

А с газетных клише смотрел молодой пилот, стремившийся всеми силами удержать на лице деловое, даже слегка насупленное, выражение...

С Гагариным они встретились впервые в начале марта 1960 года на приеме у главнокомандующего Военно-Воздушными Силами Вершинина.

Но для Юрия Николай Петрович не был совсем чужим: начальник Саратовского аэроклуба Григорий Кириллович Денисенко, тоже Герой Советского Союза, фронтовой товарищ Каманина, часто рассказывал о своем однополчанине.

Думаю, что с годами генерал, человек, как мне показалось, вовсе не сентиментальный, привязался к своим питомцам, чувствовал себя уже неотторжимым от них. В его дневнике проскальзывают эти озабоченные, почти родительские нотки.

5 апреля 1961 года, когда они прилетели из еще заснеженной Москвы на Байконур, где над песчаными барханами и мутной речкой дул сухой «афганец», Каманин записывает:

«В автомашине по дороге на аэродром, в самолете и сейчас, когда я пишу эти строки, а космонавты играют за окном в волейбол, меня неотступно преследует одна и та же мысль: кого послать в первый полет - Гагарина или Титова? И тот и другой отличные кандидаты... Есть еще несколько дней, чтобы сделать выбор. Невольно вспоминаются дни войны. Тогда подчас было трудно решать вопрос, кого посылать на рискованное задание; оказывается, во много крат труднее решить, кого из двух-трех достойных сделать участником всемирно-исторического события».

Проходят сутки, Николай Петрович снова обращается к заветной тетрадке:

«Весь день наблюдал за Гагариным, вместе обедали, ужинали и возвращались в автобусе. Он ведет себя молодцом, и я не заметил ни одного штришка в разговоре, в поведении, в движениях, который не соответствовал бы обстановке. Спокойствие, уверенность и знания - вот его характеристика за день... Ребята давно уснули, а я в раздумье сижу над дневником...»

8 апреля состоялось заседание Государственной комиссии. Полетное задание пилоту космического корабля «Восток» подписывают Королев и Каманин. «От имени ВВС я предложил первым кандидатом Гагарина Юрия Алексеевича, а Титова Германа Степановича - запасным. Комиссия единогласно согласилась с предложением».

9 апреля, воскресенье.

«В конце дня я решил не томить космонавтов и объявить им решение комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни говорили, что решение о том, кто летит, надо объявлять на старте; другие считали - надо сделать это заранее, чтобы космонавт успел привыкнуть к мысли о полете.

Я пригласил к себе Юрия Гагарина и Германа Титова [и сказал как можно более ровным голосом:

- Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова.

Не скрою, Гагарин сразу расцвел своей улыбкой. По лицу Титова пробежала тень досады, но это только на какое-то короткое мгновение. Герман крепко пожал руку Юрию, а тот не преминул подбодрить товарища: «Скоро, Герман, и твой старт».

Накануне полета, после обеда без тарелок и вилок, из космических туб, Юрий неожиданно сказал Каманину:

- Знаете, Николай Петрович, я, наверно, не совсем нормальный человек.

- Почему?

- Завтра полет. Такой полет! А я совсем не волнуюсь. Ну ни капли не волнуюсь. Разве так можно?

Наверно, все это так и было, хотя каждое событие имеет столько окрасок, сколько людей о нем вспоминают.

Инженеру-испытателю, например, Юрий запомнился в предстартовые дни совсем другим: неулыбчатым и отнюдь не беззаботным.

«Юрий увел меня в сторону от испытательной площадки, и мы прогуливались вдоль монтажно-испытатель-ного зала корпуса. Он долго молчал, молчал и я. Юра поднял голову и грустно сказал:

- Ну вот, скоро и расставанье...» А вот впечатление академика Королева: «В своей жизни я повидал немало интереснейших людей. Гагарин - особо значительная, неповторимая личность. В дни подготовки к старту, когда у всех хватало и забот, и тревог, и волнений, он один, казалось, оставался спокойным, даже веселым. Сиял как солнышко... «Что ты все улыбаешься?» - спросил я его. «Не знаю. Видимо, несерьезный человек». А я подумал: побольше было бы на нашей земле таких «несерьезных» людей... Один случай меня особенно изумил. В то утро, перед полетом, когда Юрий одевался в свои космические доспехи, я заглянул в «костюмерную» и спросил: «Как настроение?» - «Отличное», - ответил он и, как обычно, с ласковой улыбкой произнес: «А у вас?» Он пристально вглядывался в мое сероватое, уставшее лицо - не спал я ночь перед стартом, - и его улыбка разом погасла. «Сергей Павлович, вы не беспокойтесь, все будет хорошо», - сказал он тихо, но как-то по-свойски».

Герой - всегда собирательный образ, как бы ни был реален человек, ставший им. К фактам и датам биографии прибавляются те миллионы глаз и миллионы ушей, которые смотрят на него и слушают о нем. Народ не хочет знать о мимолетном и слабом в характере своего любимца. Нет, он не придумывает ему другую жизнь, просто волшебно освещает ее собственным светом, согревает своим дыханием.

И люди правы, когда делают так.

Мне рассказывала поэтесса Людмила Константиновна Татьяничева:

«Однажды весной, возвращаясь из командировки, я села в такси от вокзала и, так как мне интересны все люди, как бы коротко я с ними ни сталкивалась, стала приглядываться к шоферу и попыталась завязать с ним разговор. Но он отвечал неохотно, а потом и вовсе перестал. «Извините, - сказал, - но я хотел бы сейчас помолчать. Слова с языка не идут». - «У вас что-то случилось?» - «Конечно, случилось, - ответил он. - Юра наш погиб». - «Какой Юра?» - «Юра Гагарин».

А она еще ничего не знала, ехала в поезде и ничего не знала.

«Он ведь у нас у всех как первенец был. Первый в семье».

И стал горестно вспоминать о том, что и он видел однажды Гагарина. Тот выходил из машины. И так захотелось таксисту поговорить с ним! «Но о чем? О космосе? А что я в нем понимаю? И упустить случай такой не могу, просто, не прощу себе этого. Подошел, спрашиваю: «Юрий Алексеевич, сами машину водите?» - «Сам». - «А сколько она прошла?» - «Двадцать тысяч километров». - «А как здесь?» - потыкал пальцем. «Хорошо». - «Разрешите взглянуть?» - «Конечно». Облазили вместе всю машину, хорошо так поговорили...»

У Юрия, кроме его подвига, оказалась завидная судьба: он был счастлив любовью многих. Возле пирамид за его машиной восторженно поспешали шейхи пустыни. В честь него били исступленные африканские тамтамы. Итальянцы ему писали: «Мы, римские ребята, обнимаем тебя от всей души, о великий Юра!»

Счастье тоже можно трактовать в двух его значениях. Маленький круг счастья - это то, что человеку приятно, доставляет удовольствие. Собственно, так и понимает счастие каждый из нас в обыденной жизни. И такого счастья мы желаем друг другу в ночь под Новый год.

Но большой круг счастья очерчивает всего человека. Все заключенные в нем силы и возможности. Такое счастье вовсе не предполагает благополучия и безмятежности. Напротив, оно может проявиться лишь в исключительных необычных обстоятельствах, оно требует напряжения сил, смелых поступков, небоязни поверить единственному шансу из ста. Оно требует отказа от легкого и близкого во имя того, что пока далеко и трудно сбывается. Это счастье - раскрыться для мира, распахнуть себя для него. Или развернуть его для себя. Что, в общем, одно и то же: когда человек находит свое предназначение, он счастлив именно единением с миром.

Но вернемся к Юрию Гагарину. К его, казалось бы, такой солнечно-удачливой судьбе. (Крутые изломы ее не были заметны постороннему взгляду.)

Образ Гагарина поверяется не только историей, но и народным воображением. Я тоже слышала несколько легенд о нем. Вот одна из них.

Это случилось уже после того, как слетали первые шестеро космонавтов. На одном из приемов, когда официальные тосты кончились и все приветственные речи остались позади, по большому банкетному залу, выйдя из-за столов, приглашенные разбились на небольшие компании - не по чинам, а по приятельской склонности.

Космонавты тогда были все очень молоды, общительны, полны озорства.

- Ребята, - воззвал к ним один из застольных знакомцев, вступив в стадию полной доверительности. - Ну, скажите, почему все-таки полетел первым Юрка, а не ты, не ты и не ты? - Он жестом обвел полукруг.

Космонавты переглянулись.

- А потому, - отозвался один из них, кажется Павел Попович (и пусть не обижается, если это не так: легенду не оспаривают!). - Потому что он оказался честнее нас всех.

И будто бы рассказал такую историю.

Однажды вечером академик Королев повел их всех взглянуть на корабль «Восток». Почему-то мне представляется, что это был вечер и зима. По крайней мере, когда они вошли в пустой ангар, а Королев щелкнул выключателем и ровный безжизненный свет залил длинное помещение с хрупкой скорлупой космической лодки, всем стало как-то не по себе. Словно их оледенил прообраз космической пустоты. «Я понимаю, - сказал Королев после некоторого молчания. - Лететь первому страшно. У нас нет полной уверенности, как там все получится. Дело это, товарищи, добровольное». Космонавты после секундной запинки подтвердили, что все они готовы лететь. «Ну, тогда с завтрашнего дня вы будете проходить еще некоторые дополнительные медицинские обследования».

И действительно, неделю или месяц - сказка утверждала бы, что тридцать лет и три года! - они глотали таблетки, подставляли руки шприцам, вдыхали и выдыхали, в общем, вели себя как послушные братцы-кролики.

В один из таких дней, ну ничем решительно не отличимый от предыдущих, их снова позвали к Королеву. «Железный король», как его называли в шутку, был озабочен и хмур.

Легенда не уточняет, где это происходило, но, закрыв глаза, я вижу обычную небольшую комнату, скорее всего рабочий кабинет со служебным сейфом, книжными шкафами и окнами на теневую сторону.

Космонавты встали в ряд.

- Как вы себя чувствуете, - спросил «Железный король» у первого в ряду. - Готовы к полету?

- Самочувствие отличное. Лететь готов.

По лицу Королева скользнуло легкое облачко неудовольствия. Брови чуть сдвинулись.

- Как ваше самочувствие? -- отрывисто спросил он следующего.

- Чувствую себя хорошо. Готов выполнить любое задание.

Гроза на челе академика собиралась все явственнее. К полному недоумению присутствующих! Чем он недоволен? Что они сделали не так?

Юрий стоял не последним в ряду, но все-таки ближе к концу.

- Ну, - язвительно проронил Сергей Павлович, когда дошла очередь и до него. - Вы, конечно, тоже вполне здоровы и готовы лететь?

Гагарин замешкался. В нем происходила короткая внутренняя борьба. Он смотрел прямо в глаза Королеву.

- К сожалению, - с усилием начал он, - у меня сейчас очень болит голова. Но я готов выполнить любое задание, - поспешно добавил он.

Королев с облегчением рассмеялся.

- Чертовы сыны! - воскликнул он. А может, и как-то иначе. - У вас у всех болят головы. Просто раскалываются на части! Вам дали такие порошки. Я знаю, что все вы герои, но не нужно мне сейчас ваше геройство. Я хочу знать, от кого могу получить объективную информацию.

- Так Юра и полетел первым, - юмористически вздохнув, закончил Попович под громкий смех товарищей.

А если это был не он или этого вообще не было, то все разно м и ф прав! Ибо глубоко копнул самую сущность натуры Гагарина. Гагарин был как все, удивительно как все! Только чуточку смелее, добрее и прямодушнее...

...Фортуна не ошиблась, указав на него пальцем.

 

РУССКИЙ ИКАР

 

Летит Гагарин. Он устал чуть-чуть.

И перед ним торжественно

и строго

Блестит кремнистый

лермонтовский путь.

М. Светлов

 

Хвала и честь одиноким путникам, идущим в темноте, наугад, к далекому блуждающему огоньку истины. Их открытия, которые они потом принесут людям, измученные и опустошенные, подобно Прометею, отдавшему свет из собственной груди, разгорятся яркими солнцами. Их не забудут. Имена их священны.

Но вот 12 апреля 1961 года нашей эры от Земли отрывается первый человек, герой и любимец века, и его, как родильная рубашка, облекает соучастие многих.

Он уходит далеко от них, но не остается одиноким.

Он продолжает быть все тем же сыном толпы. Ощущение братства, взаимной ответственности, чувство плеча сопровождают его и несут более плавно и надежно, чем реактивная струя.

Гагарин был полностью лишен склонности к пафосу, иначе он бы произнес, наверное, как впоследствии Армстронг, вступивший на Луну, какие-нибудь удивительные слова, афоризм, вошедший во все учебники.

Но, стоя между небом и землей, прежде чем войти в ракету, запеленаться в ремни, он только улыбнулся и поднял обе руки кверху.

- До скорой встречи!

«Теперь с внешним миром, с руководителями полета, с товарищами космонавтами я мог поддерживать связь только по радио».

И пока длилась часовая готовность к старту, между ракетой и землей шел диалог. Он был то озабоченно-деловым, когда с Юрием разговаривали Королев и Каманин, то дружески-шутливым, если подходил Попович. Все это напоминало прощальные полчаса на вокзале у плотного вагонного стекла.

Гагарин. Как слышите меня?

Земля. Слышу хорошо. Приступайте к проверке скафандра.

Гагарин. Проверка телефонов и динамиков прошла нормально, перехожу на телефон.

Земля. Понял вас отлично. Данные ваши все принял, подтверждаю. Готовность к старту принял. У нас все идет нормально. Шесть минуток будет, так сказать, всяких дел... Юра, как дела?

Гагарин. Как учили (смех).

Земля. Займите исходное положение для регистрации физиологических функций.

Гагарин. Как, по данным медицины, - сердце бьется?

Земля. Вас слышу отлично. Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре.

Гагарин. Понял. Значит, сердце бьется.

Земля, Объявлена десятиминутная готовность. Как у вас гермошлем, закрыт? Доложите.

Гагарин. Вас понял: объявлена десятиминутная готовность. Гермошлем закрыт. Все нормально, самочувствие хорошее, к старту готов.

Земля (голосом Королева, который сидит сейчас на командном пункте в белом пиджаке, напряженно сведя плечи). Минутная готовность, как вы слышите?

Гагарин (чуть приподняв голову за прозрачным забралом гермошлема). Вас понял: минутная готовность. Занял исходное положение.

А когда раздалась последняя команда «Пуск» и ракета ринулась вверх, Гагарин лихо, бедово, с чисто русским пренебрежением к тяготам и опасностям бросил свое знаменитое ямщицкое «Поехали!», подбадривая не себя, а тех, кто остается.

Ракета, приподнятая столбом тугого пламени, тронулась с места...

«Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантская ракета задрожала всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвалась от стартового устройства».

В эти мгновения он уже не испытывал ни ошеломления, ни восторга. Все было точным и размеренным в его сознании. Только одно могло показаться странным: когда росли и росли перегрузки, с Земли голос Королева ему сообщил, что прошло семьдесят секунд после взлета. Он ответил бодро: «Самочувствие отличное. Все хорошо», - а сам подумал: «Неужели только семьдесят? Секунды длинные, как минуты». Но тотчас утешился воспоминанием: «На центрифуге приходилось переносить и не такое».

Одна за другой начали отделяться ступени ракеты. Их топливо выгорело; они сделали свое дело - вынесли корабль на орбиту.

И в то же мгновение тяжесть схлынула, а затем Гагарина словно подняло из кресла: он повис на ремнях. Но провис не вниз, а взлетел кверху. Вернее, в том направлении, которое еще за секунду перед тем считалось верхом. Между его громоздким скафандром и сиденьем кресла образовалась прослойка пустоты.

Невесомость - довольно активное состояние тела; мышцам хочется бороться с потерей опоры. Человек ощущает себя подобно оторвавшейся плети водяного растения, влекомого самой слабой волной. Тогда как единственно, чего это растение жаждет, - это уцепиться покрепче корнями за грунт!

Раньше, на тренировках, Юрий находился в состоянии невесомости несколько секунд, пока самолет низвергался вниз. Сейчас это странное, похожее на затянувшийся сон ощущение, когда «и руки и ноги стали будто совсем не моими», должно продлиться более часа,

Юрий взял бортовой журнал и начал записи. Почерк его не изменился, четкость букв также. Это порадовало его. Минуты теперь понеслись неимоверно быстро. Они утекали, ощутимо становясь прошлым, не задерживаясь на настоящем...

Он бы, пожалуй, поудивлялся этому, если б мог отдать внимание чему-то другому, кроме космической работы. Лишь его голова, которая ничего не забывает, впитала и это ощущение, оставив его про запас...

Однако одно мощное чувство все-таки пробивалось сквозь заградительные кордоны. Он ощущал токи солидарности, которые поднимались к нему от людей, оставшихся на Байконуре.

Земля. Как самочувствие?

Гагарин. Самочувствие отличное. Машина работает нормально. В иллюминаторе наблюдаю Землю. Все нормально. Как поняли меня?

Земля. Вас поняли!

Как никогда прежде, он испытывал счастливое сознание своей причастности к их мыслям и надеждам, которые нес сейчас в самом себе как драгоценный груз,

Гагарин. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Она проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка. Уходит, уходит...

Мир необычайно расширился; Гагарин чувствовал себя его первооткрывателем. И это не было преувеличением.

Разумеется, земной шар, как и все мироздание, существует отдельно от человека, и такой мир независим и безразличен к людям. Но Землю, бледно-сапфировый шар, окольцованный зарей, - эту Землю до Юрия не видел никто.

Краски родной планеты по-детски обрадовали его.

- Красота-то какая! - воскликнул он, видимо, совсем забыв, что его тенористый легкий голос, схваченный микрофоном, уже полетел из пределов внеземных обратно на Землю. На этот раз на Земле с большой буквы, на планету Земля, поставленную им в ряд других небесных тел.

Как все переменилось! Неба не стало. Привычное голубое небо, воспетое поэтами, сузилось до тоненького ободка вокруг выпуклого бока Земли.

Открылась бездна, звезд полна.  

Звездам числа нет. Бездне  -  дна.

 

Эти ломоносовские стихи, знакомые со школы, он и не вспомнил теперь. А между тем именно они ожили и предстали перед ним воочию. Кругом была бездна; Гагарин скользил по ней. Его ракета, прорываясь сквозь атмосферу, светилась подобно новой звезде...

Ракета существовала, разумеется, помимо Юрия. Он даже не приложил к ней рук. Другие люди вели бесконечные расчеты, радовались и ужасались своим выкладкам. Другие, а не он, воплощали цифры в материальное тело из сверхпрочных сплавов и идеально пригнанных друг к другу механических членов.

Он увидел ее в глубине ангара уже готовой и в то же время неодушевленной. Годной к движению, но бездействующей.

И не он ее запускал... А все-таки она стала Его ракетой! Так дом становится нашим домом, когда мы в нем поселяемся. Ракета тоже стала домом, где единственный хозяин расположился как будто бы на первый взгляд пассивно, как спеленатая кукла, а на самом деле жил напряженно, насыщенно, деловито-трезво и романтично-приподнято.

И конечно же, не он был в ней, а она - в нем. Потому что любая самая громоздкая машина не более чем малость перед творческой силой человека.

Итак Юрий мчится со скоростью близкой к 28 тысячам километров в час. Под ним поблескивают темным металлом океаны, в размывах облаков видны континенты. Он чувствует себя скромным хозяином земного шара...

«С душевным трепетом всматривался я в окружающий мир, стараясь все разглядеть, понять и осмыслить. В иллюминаторе отсвечивали алмазные россыпи ярких холодных звезд. До них было еще ой как далеко, может быть, десятки лет полета, и все же с орбиты к ним было значительно ближе, чем с Земли».

Подлетая к желтой Африке - так удивительно, что она оказалась в самом деле желтой, как на школьной карте мира! - Гагарин спохватился, что он ведь уже почти опоясал Землю.

По московскому времени было 10 часов 15 минут. Через десять минут включилась тормозная двигательная установка.

Корабль сошел с орбиты, и плотные слои атмосферы встретили его упруго, как морские волны. Для Гагарина они показались стеной огня: обгорала обшивка. Он невольно с беспокойством взглянул на термометр: нет, беснующееся пламя не накалило воздух; в кабине двадцать градусов тепла, как и прежде. Пока что все шло хорошо.

К нему возвращалась тяжесть. Сейчас она должна - теоретически - намного возрасти. А как будет на самом деле? Труднее, чем при взлете? Юрий напряг мускулы, готовясь встретить перегрузки. У него было литое тело. Уже спустя несколько лет, когда его лицо чуточку расплылось, а плечи раздались, очевидец вспоминал, что в Забайкалье, на встрече с японской молодежью, он встал на водные лыжи и стремительно, упоенно понесся в пене и солнце. Все ахнули: это был все тот же атлет с античной фрески...

Юрий обладал истинно русской натурой, которая требовала действия. По складу своего характера он всегда жил в действительности. Каждое желание облекалось им в поступок.

Неожиданное обрушивается на многих, как буря, и сбивает с ног. Но истинный герой обладает врожденной небоязнью новизны. Способностью приближать к себе завтрашнее чудо на расстояние вытянутой руки.

Поэтому знаменитое гагаринское спокойствие, его дружелюбная невозмутимость перед любой переменой в судьбе были не следствием недостатка воображения или бесчувственностью, а лишь знаком того, что он внутренне всегда был готов к подвигу.

«Восток» приближался к Земле. Все системы сработали отлично; Юрий благополучно опускался. И тут его покинули деловитость и напряжение. На минуту он стал тем, чем и надлежало ему быть сейчас, - Самым Счастливым Человеком На Свете.

«От избытка счастья я громко запел:

Родина слышит,  

Родина знает...»

 

Внизу уже хорошо различалась Волга и знакомый город за оградой нагих весенних холмов. Очень знакомый: по учебе в техникуме, по занятиям в аэроклубе. Значит, он возвращается не только на Землю, не только на Родину, но и в обжитые, любимые им места.

Ну не удачник ли он - Юра Гагарин?! ...Обгоревший шар приземлился на вспаханную почву.

 

ВСТРЕЧА

 

Генерал Андрей Трофимович Стученко, родом из кубанских казаков, еще подростком воевал в коннице Буденного. (Потом Семен Михайлович, поздравляя его, писал: «Испытываю глубокое удовлетворение, что суровая школа гражданской войны послужила выдвижению из рядов героев-конармейцев крупных военных деятелей, в том числе и Вас».) В Отечественную войну, тридцати четырех лет от роду, он командовал 29-й гвардейской стрелковой дивизией, и его бойцы брали штурмом Гжатск. Он видел дымящиеся развалины крестьянских изб, когда хитрым маневром с северо-востока 90-й гвардейский стрелковый полк под командованием подполковника Марусняка своим правым флангом ворвался в деревню Клушино.

- Вокруг лежали тогда глубокие мартовские снега. Я посадил гвардейцев на сани, так они и вкатили в Клушино, - рассказывал генерал.

У него сохранились снимки тех дней. Толпа солдат со вскинутыми вверх автоматами. Бледные, решительные, насупленные лица. И догорающее здание за спиной; окна, плюющиеся огнем, трубы, грозящими перстами направленные в небо. Молодой плотный генерал в круглой каракулевой кубанке держит за плечо крестьянку в полушубке, и отовсюду к нему устремляются глаза, глаза....

На полях альбома, где наклеены эти драгоценные фотографии, рукой Гагарина синими чернилами позже вписано: «От меня, от родственников, от жителей города одному из освободителей Гжатска большая благодарность. 5.06.61 г.».

- Конечно, и он был среди мальчишек, полубосых и в обтрепанной одежде; бегал вокруг солдат и с восторгом смотрел на танки, на разведчиков с автоматами... Но когда я его спросил: «Юра, а меня ты помнишь? Ведь я один был там генерал», покачал головой, однако, видя мое огорчение, поспешно добавил: «Вас в лицо не помню, но генерала помню. Так это были вы? Вот здорово! Значит, вы - мой крестный!» И так совпало, что именно Стученко подготовил встречу Гагарина на Земле.

 

В это же самое утро Валентина Ивановна Гагарина в своей квартире на подмосковной станции занималась обычными домашними делами. В Москве холоднее, чем на Байконуре или в Саратове; окна были еще плотно закрыты, день обещал остаться облачным... Валентина Ивановна покормила малышку Галю, подняла с кровати, умыла и усадила завтракать старшую.

Муж ее улетел уже неделю назад. Накануне ночью они долго разговаривали, представляли своих крошечных дочерей выросшими, даже замужними. Целая жизнь проигрывалась в воображении...

С тех пор каждый день и час она ждала известий, И все-таки утром опоздала включить телевизор. Сообщение о полете было уже передано: Гагарин в космосе!

Во весь телевизионный экран встала Красная площадь с набежавшими отовсюду толпами. Люди обнимались, пели, вскидывали над головой самодельные плакаты с торопливой надписью «Гагарину - ура!». А потом крупным планом показали портрет Юрия.

- Папка! - спокойно кивнула на него Леночка, грызя яблоко и болтая ногами.

Ее мать без сил опустилась на стул и обхватила ладонями разом побелевшие щеки...

 

Василий Федорович Бирюков, клушинский старожил, председатель сельского Совета, узнал о полете из последних известий.

Не успел собраться с мыслями, прикинуть, кто же это из Гагариных мог быть, потому что он знал их всех, начиная с деда Ивана Гагары; и сыновей, и внуков, и дядьев, и племянников, как в дверь вошел Алексей Иванович Гагарин, что сразу оживило его память. И тотчас раздался звонок из Гжатского райкома:

- Говорят, что космонавт родом из наших мест. Сейчас мы спешно устанавливаем: откуда именно? У вас по сельсоветским книгам такой не числится?

- А зачем мне в книги заглядывать? - отозвался Бирюков. - Я и так уже знаю, что он наш! И отец его сейчас тут. Передаю трубку.

Алексей Иванович, в тот день совершенно случайно заглянувший в сел<