Глава 12. Зрелища – а потом хлеб

 

О щедрости государства и о гражданах, которые требуют щедрости даже тогда, когда ресурсов уже не остается, то есть о «замкнутом круге» популизма 

 

Если бы законы общества были кинематографичны и мир подчинялся правилам, по которым пишутся сценарии для HBO, то краткая история стандартного цикла экономического «проклятия» должна была бы выглядеть вполне кинематографично: завязка – нахождение ресурса, расцвет, накопление противоречий и ошибок; кульминация – крах, «нижняя точка», когда кажется, что всё потеряно; и наконец – появление новой, более совершенной структуры, хеппи-энд. Беда в том, что история не обязана следовать канонам и радовать зрителей. И потому часто бывает, что накопленные за время ресурсного благоденствия проблемы завязываются в узел, развязать который не удается с исчезновением ресурса: общество десятилетиями (и веками) несет на себе «проклятие» давно исчезнувшей формации.

Именно такая судьба постигла Аргентину – популистская протекционистская система управления страной, примитивность структуры экономики и патернализм (как форма правления и как основное ожидание от правящей группы) продолжают держать страну в ресурсном цикле спустя почти 100 лет после окончания классического периода «проклятия».

Территория современной Аргентины (исключая Патагонское Плато, которое и сегодня является малонаселенным) с середины XVI века являлась совокупностью испанских колоний – городов, окруженных значительными сельскохозяйственными угодьями. Земли будущей Аргентины были не богаты ни золотом, ни серебром, ни местными жителями, которых в рамках испанской политики «Энкомьенды» можно было бы использовать почти как рабов. В силу больших расстояний и проблем ландшафта дороги на территории (называвшейся тогда Губерния Рио де ла Плата) были слабо развиты, и фактически каждый город был самодостаточен, экономически независим от других и почти изолирован от внешнего рынка. Эта изоляция, заложившая традиции независимости каждой области, сыграла в будущем страны огромную отрицательную роль.

Однако по мере того, как население испанских колоний в Южной Америке, производивших золото и серебро, росло, большие пространства, пригодные для ведения сельского хозяйства, стали преимуществом – у медленнее растущего населения Губернии Рио де ла Плата появилась возможность продавать излишки (скот и зерно в первую очередь) соседним испанским колониям.

Как часто бывает в истории, на ее ход существенное влияние оказала ошибка, совершенная властями метрополии: в погоне за дополнительными доходами Мадрид запрещал своим колониям в Южном полушарии торговать между собой не через посредничество Испании. Торговая монополия была, очевидно, невыгодна и продавцам, и покупателям, и в Южной Америке расцветает контрабанда, основным маршрутом поставки товаров становится путь «юго-восток – северо-запад»: сельскохозяйственные товары идут на северо-запад, все остальные – обратно. Несмотря на то что объем такой торговли был незначителен по масштабам европейских рынков того времени, он был настолько важен для Губернии, что в течение XVIII века сеть транспортных путей в ней существенно увеличилась, а изолированные ранее города-провинции стали активно взаимодействовать. Параллельно контрабанда (которая, хотя и велась с одобрения и поддержки местных властей, тем не менее была незаконной и преследовалась испанцами) привела к формированию у землевладельцев Губернии и вооруженных отрядов, охранявших поставки, и готовности бороться с испанским протекторатом.

Закон о запрете торговли был отменен ввиду очевидной бесполезности, но, как всегда бывает с правительствами, слишком поздно (в 1774 году) и только потому, что потребовалась лояльность испанских колоний в борьбе с расширявшими свою сферу влияния на материке португальцами. Разграничение сфер влияния с Португалией прошло успешно (хотя Бразилия будет периодически вторгаться на испанские территории в дальнейшем), но война с португальскими колониями еще больше укрепила местные вооруженные отряды, а контрабанда теперь сместилась: незаконная торговля велась между Губернией (которая к 1782 году в бессмысленной попытке остановить интеграцию была разделена на восемь провинций, из которых четыре образовывали современную территорию Аргентины) и португальскими территориями.

Требовался только повод, чтобы испанские колонии заявили о независимости, и повод появился в начале XIX века: союз Испании и Франции вызвал агрессию англичан против испанских колоний. В 1806 году англичане атаковали Буэнос-Айрес (крупнейший город территорий), но местные жители отбили две атаки и изгнали англичан. Эйфория по поводу победы переросла в требования независимости, а предводитель вооруженных отрядов был даже провозглашен вице-королем. Испанские власти, естественно, прислали в Аргентину своего вице-короля, и местные жители смирились на целых четыре года. В 1810 году он был свергнут; в ближайшие 20 лет отдельные колонии объединялись и разъединялись, вели войны с испанцами и бразильцами, и к 1830 году на карте мира появились несколько новых государств – среди них Аргентинская конфедерация.

Появление Аргентины на карте мира произошло в удачное время – незадолго до этого (за 50 лет, но основную их часть заняли наполеоновские войны) провозглашение независимости США оставило Британию без дешевой и удобной сельскохозяйственной базы. С конца XVIII века британцы добивались соглашения о свободной торговле с Южной Америкой, и по окончании наполеоновской эпопеи оно в полной мере реализовалось. Британия позаботилась о том, чтобы производство скота в Аргентине начало быстро расти – заключались форвардные контракты на поставки мяса, кожи и других продуктов скотоводства, британский флот обеспечивал перевозку товара и охрану, британские банки, такие как Baring Brothers, кредитовали Аргентинские правительства. Джон Форбс в 1824 году писал, что Британия построила с Аргентиной отношения метрополии и колонии без единого выстрела.

В течение 50 лет, примерно до 1870 года, Аргентина оставалась конфедерацией провинций, в каждой из которых имели хождение местные деньги, каждая строила свои отношения с внешними рынками. За контроль над портами, через которые продукты скотоводства поставлялись в Британию, шла борьба, периодически переходящая в войну. Попытки правительства сформировать значимые доходы бюджета за счет введения таможенных пошлин на экспорт и импорт были малоуспешны, а постоянный рост заимствований под очень высокие проценты вел к быстрой девальвации песо – центральной валюты. Забавно, что почти весь этот период в стране официально была диктатура – Хосе Мануэль Рохас правил конфедерацией единолично; после его изгнания в 1852 году 10 лет в Аргентине шла чехарда правителей и систем правления (а Буэнос-Айрес успел отсоединиться от конфедерации и снова в нее войти), и лишь к 1862 году в стране сформировалась выраженная двухпартийная система (сторонники унитарной структуры и федералисты) и на пару десятилетий стали возможны мирные выборы.

И снова перемены в Аргентине пришлись на удачное время. Гражданская война в США на пару десятилетий ослабила Штаты и сделала их плохим торговым партнером. Крымская война существенно изменила отношения Западной Европы и России и сделала Российскую империю менее желательным поставщиком сельскохозяйственной продукции. Важным было так же появление совершенно нового товара – «мороженого мяса». Аргентина вышла из пертурбаций середины века с относительно низкой себестоимостью труда, зато с огромными пространствами, пригодными под ведение сельского хозяйства, и договорами о свободной торговле с крупнейшими странами мира. Как только в стране установился мир и порядок, она стала объектом масштабных иностранных инвестиций. В нее пришли технологии (в том числе значительные территории стали засаживаться люцерной, давая эффективный и дешевый корм скоту), быстро строились железные дороги, рынок труда был таким емким (в отличие от Бразилии в Аргентину почти не завозились рабы), что Аргентина стала привлекать множество иммигрантов из Италии и Испании. К началу XX века половина британских внешних инвестиций была сделана в аргентинскую экономику.

С 70-х годов XIX века в Аргентине активно развивалось производство зерна. До 1875 года Аргентина ввозила пшеницу для собственных нужд, но уже к 1903 году экспорт зерна составлял почти 3 млн куб м в год (годовой рацион 16 000 000 человек)[90]. Аргентина быстро диверсифицировала экспорт, правда внутри одной категории – сельскохозяйственных товаров: к концу XIX века страна экспортировала и зерно, и мясо, и кожу, и шерсть, и даже фрукты. Главными бенефициарами экспортного бума были владельцы латифундий. Они фактически представляли власть в стране; в их интересах были максимальная скорость освоения земель и роста экспорта; но они также были кровно заинтересованы в минимизации налогов и пошлин и быстрой инфляции для снижения себестоимости производства экспортного товара. Борьба за власть между сторонниками федерализма и унитариями вынуждала политиков идти на поводу у тех, кто оплачивал их приход к власти, – и страна придерживалась крайне мягкой денежной политики, за счет которой можно было сочетать низкие налоги (и еще более низкую собираемость) с поддержанием спокойствия.

Президент Аргентины Доминго Сармьенто, унионист, остается в памяти аргентинцев как «президент-учитель», создатель системы общего среднего образования. В памяти экономистов же он останется как президент, удвоивший и без того огромный внешний долг страны за пару лет[91]. Это, однако, ему не помогло, в 1880 году в результате подобия военного переворота к власти в стране пришли федералисты-консерваторы. Они сделали попытку сбалансировать платежный баланс Аргентины искусственными средствами: в стране прошел период высокой инфляции, и была даже предпринята попытка сделать песо конвертируемой валютой; однако конвертируемость продержалась всего 17 месяцев – опять же краткосрочные выгоды латифундистов и потребность бюджета в деньгах при крайне низких возможностях сбора налогов победили.

В 1890 году мягкая монетарная политика привела к логичному исходу – Аргентина объявила дефолт по своим обязательствам Barings Brothers; остальные банки быстро покинули страну, внутренняя банковская система обанкротилась; государство осталось без средств на поддержание своих обширных программ (включая программу иммиграции). Кризис принес с собой не только временное падение ВВП, но и существенное очищение государственных финансов (примерно как кризис 1998 года в России) и открыл путь к их стабилизации – благо в это время применение военной силы для взыскания долгов со страны-должника выходило из моды (в 1902 году европейские страны еще будут пытаться осуществлять морскую блокаду объявившей дефолт Венесуэлы, но безрезультатно).

После дефолта 1890 года, который почти не повлиял на экспорт, Аргентина восстанавливалась быстрыми темпами. ВВП рос более чем на 7 % в год [92], власти впервые в новейшей истории объявили политику «импортозамещения» – после кризиса 1890 года Аргентине было сложно импортировать в достаточных объемах. В этот короткий период времени в Аргентине количество трудовых ресурсов, занятых в промышленности, превысило 15 %[93] и казалось, что страна сможет начать строить диверсифицированную индустриальную экономику. Однако период мира и процветания в Европе и США существенно увеличили спрос на продукты питания, быстрая интенсификация морского транспорта значительно уменьшила издержки на дальние перевозки мяса и зерна, а основной конкурент Аргентины по поставкам зерна в Европу – Российская империя – никак не могла встать на рельсы стабильного ведения хозяйства: то войны, то революции, то торговые споры существенно тормозили экспорт, да и сельское хозяйство в России развивалось плохо.

В результате Аргентина к 1907 году была уже третьим в мире поставщиком продуктов питания [94]; покупатели (в основном Великобритания и другие западноевропейские страны) не только щедро платили и вкладывали деньги в инфраструктуру страны; они еще и заботились о том, чтобы богатая южноамериканская федерация была надежным рынком сбыта для их товаров – прежде всего промышленных. Иностранные инвестиции не шли в промышленное производство в Аргентине, а внутренние были полностью сфокусированы на расширении земельных угодий, благо возможности такие у Аргентины всё еще были.

В первом десятилетии XX века подушевой ВВП в Аргентине был одним из самых высоких в мире. В 1910 году он составлял 3822 доллара в ценах 1990 года по паритету покупательной способности [95]. По этому показателю страна опережала Францию, Германию, Нидерланды, уступая лишь нескольким экономикам, среди которых были США и Великобритания. Население страны фактически удвоилось за счет притока иммигрантов, в пять раз выросла протяженность железных дорог. Наученные опытом 1890 года (прямо как власти России после 1998 года) власти Аргентины, пользуясь денежным дождем, проливавшимся на Аргентину, поддерживали скромные государственные расходы, не превышая уровня в 9 % ВВП (сегодняшним социальным государствам такой уровень давно не под силу, даже экономные страны тратят более 20 % ВВП)[96]. Аргентинская экономика росла, инфляция была низкой, а власти радовались «стабильности». Несмотря на это (или из-за этого, если учитывать, что это естественный эффект «ресурсного проклятия»), уровень сложности экономики опять начал падать (только-только зарождавшаяся промышленность отступала перед лоббизмом импортеров и просто в силу неконкурентоспособности по сравнению с европейской): к 1914 году 99,3 % аргентинского экспорта составляли продукты аграрного производства и животноводства, древесина и прочие сырьевые товары [97]. Экспорт на 50,8 % состоял из злаков, на 17 % – из шкур, костей и прочих продуктов переработки сельскохозяйственных животных (говядина составляла около 10 % экспорта) [98].

Уверенный экономический рост Аргентины совпал по времени с периодом быстрой демократизации развитых государств мира. Аргентина, считавшая себя частью развитого мира, не осталась в стороне, и в 1912 году в стране был принят закон о всеобщем избирательном праве. Так уж случилось, что решение было принято в год экономического зенита – ВВП на душу населения вырос до 95 % от среднего по самым богатым странам мира [99]. Никогда в будущем эта точка не будет достигнута вновь.

1914 год всё изменил. В Европе разразилась война, быстро ставшая мировой. Экспорт стал крайне затруднен из-за боевых действий в Атлантике (Аргентина была нейтральной, но ее торговые суда топили немецкие подводные лодки). Полностью остановились иностранные инвестиции в Аргентину, в момент, когда существенная транспортная инфраструктура и инфраструктура переработки продуктов сельского хозяйства страны нуждались в «длинных деньгах» для поддержания, а огромные инвестиции в расширение производства требовали роста экспорта. В довершение всего в 1914 году открылся Панамский канал, и перевозка грузов из Азии в Европу стала дешевле и удобнее. США, которые значительно усилили свое положение в мировой экономике в результате войны, были совершенно не заинтересованы в развитии конкурента на мировом рынке продуктов сельского хозяйства и могли ставить условия европейским странам.

Аргентинская экономика вошла в рецессию. Финансовая система опять резко сократилась, фактически в стране остался один крупный банк – Banco de la Nacion Argentina (Банк аргентинской нации), принадлежащий государству. Резко выросла безработица, и упали доходы населения. Разумеется, население страны восприняло происходящее не как следствие неготовности экономики к кризису спроса на имевшийся сельскохозяйственный ресурс, а как следствие ошибок управлявших страной два десятилетия федералистов и недостаток справедливости в обществе. В 1916 году (спасибо всеобщему избирательному праву) к власти в стране приходит радикальная партия, а президентом становится Иполито Иригойен.

Политика президентов радикалистов (Иригойена и затем де Альвеары) была направлена на поддержку расходов бюджета для закрытия очагов недовольства. Banco de la Nacion Argentina фактически выкупал экспоненциально растущие плохие долги с рынка под мнимое обеспечение; производители сельскохозяйственных экспортируемых товаров получали дотации; субсидии стали выплачиваться малоимущим.

Усилиями популистской власти страна избежала диверсификации своей экономики и сохранила сельскохозяйственный фокус. Революция в России и ее уход с мирового рынка зерновых помогает Аргентине сохранять объемы продаж. В первой половине 20-х годов состояние мировой экономики сильно улучшается и спрос на аргентинский экспорт снова растет. От рецессии Аргентина переходит к росту (правда, не такому быстрому, как до войны). Властям даже удается ужесточить монетарную политику без сокращения социально-субсидионных программ. Но в 1929 году в мире наступает Великая Депрессия. Спрос резко падает, и в довершение всего крупные страны в попытке защитить остатки внутреннего производства вводят ограничения на импорт, в первую очередь – мяса. Беда не приходит одна – к концу 20-х годов в мире появляются в промышленном производстве морозоустойчивые сорта пшеницы и одним из лидеров экспорта зерновых становится Канада – оттуда дешевле везти зерно. Депрессию Аргентина встречает уже третьим годом рецессии – падение цен на мировом рынке сельскохозяйственных продуктов начинается с 1926 года. И хотя Великая Депрессия не принесла в страну таких существенных проблем, как, например, в США (безработица не поднималась выше 10 %)[100], она нанесла существенный удар по доходам домохозяйств, и правительству «вдруг» стало неоткуда брать средства для субсидирования разросшегося госсектора, покрытия плохих долгов и субсидий.

Власти не могут ничего ответить на экономические вызовы, и в 1930 году происходит очередной военный переворот. Следующие 13 лет Аргентина будет жить в «гибридной» политической ситуации – выборы вроде бы проходят, но благодаря массовым фальсификациям на них побеждают те, кого лоббирует высшее офицерство. Радикалисты отстранены от власти, но идеи их, в целом, продолжают жить: экономика остается аграрной, государство играет большую роль, проблемы решаются смягчением денежной политики.

За период «левого радикализма» Аргентина теряет четверть своей доли в мировом ВВП, а средний ВВП на человека опускается до 75 % от уровня 12 самых богатых стран [101]. В 1943 году новый военный переворот приводит к власти Хуана Перона – симпатизирующего нацистам сторонника политики «Третьего Пути» – смеси националистической диктатуры с сильным социальным государством. Пока крупнейшие державы уничтожают экономики друг друга в самой кровавой войне в истории, Хуан Перон постепенно национализирует основную часть промышленности и финансов и объявляет «национальную индустриализацию» – курс на тотальное импортозамещение.

Перон утверждал, что его стратегия развития нова для Аргентины (и всего мира) и представляет собой особый путь. На практике в политике властей не было ничего нового: неэффективность государственной экономики компенсировалась «инфляционным налогом», легкий доступ к кредиту держал на плаву неэффективные предприятия, а масштабные субсидии успокаивали население.

Неуклюжие попытки проведения «индустриализации» были неэффективны уже потому, что ориентировались на защиту внутреннего рынка, импортозамещение, а не на встраивание в систему международной торговли и экспорт. Аргентинская индустриализация не была постепенной, основанной на изучении и удовлетворении естественного спроса, она не формировала ни кадров, ни капитала, необходимых для постепенного усложнения производимых товаров. Вместо этого индустриализацию проводили «сверху», сразу, без опыта, школы и ноу-хау, начиная производить высокотехнологичные товары, и новые, заведомо неконкурентоспособные отрасли могли существовать только в условиях политики протекционизма, без надежды на экспорт своих товаров. Разумеется, у этой политики нашлись бенефициары, которые лоббировали свои интересы и последовательно добивались всё больших льгот и субсидий. В результате короткие периоды роста ВВП оказывались искусственными, и с каждым новым кризисом страну отбрасывало назад.

Централизация денежных потоков в руках государства, уничтожение конкуренции как в экономике, так и политике, популизм не способствовали созданию гражданских институтов и ограничивали возможности смены власти. Правление Перона закончилось с военным переворотом 1955 года; но последующие правители (военные хунты, сменяемые короткими периодами полумарионеточных гражданских правительств) проводили, в общем, тот же экономический курс: протекционизм, концентрация экономики в руках государства, устранение конкуренции, замена возможности широкого развития доходной базы субсидиями и социальными программами, национализм и изоляционизм в политике. В 1976 году, когда к власти в стране пришла хунта генерала Виделы и начались массовые репрессии, ВВП на душу населения в стране составлял уже лишь 60 % от уровня 12 самых развитых стран [102]. К концу правления этой хунты, в 1983 году, 30 000 граждан страны были убиты «эскадронами смерти», а развязанная против Великобритании война за Мальвинские острова проиграна [103]. ВВП на душу населения опустился до уровня в 50 % от 12 самых развитых стран [104].

Новое время не привнесло изменений в экономические циклы Аргентины. В 1989 году на президентских выборах победил кандидат от перонистской партии Карлос Менем (эта забавная особенность многих «застрявших» экономик – все реформы в них почему-то проводятся под старыми флагами и старыми методами). Реформы, начатые им, на короткое время перезапустили экономику: темпы роста в 1991–92 годах превысили 10 %[105]. Для обуздания гиперинфляции курс песо был жестко привязан к доллару (1:1, мера популярная, но далеко не всегда эффективная), а использование доллара во внутренних платежах и при внешних расчетах было легализовано. Как уже несколько раз до этого, проблемы экономики лечились мягкостью кредитной политики и ростом социальных расходов – источником был растущий дефицит бюджета. После десятилетий изоляции страна начала быстро реинтегрироваться в мировую политику и восстановила отношения с Британией, при активном участии Аргентины был сформирован – MERCOSUR – общий рынок стран Южной Америки. Национальная экономика была открыта для иностранных инвестиций. Стабильность валюты позволила достаточно спокойно пережить мексиканский кризис 1994–95 годов, а также крах «Азиатских тигров» 1997 года, увлекший за собой в пучину кризиса российские финансы.

Но жесткая привязка курса песо к доллару и ограниченные возможности центрального банка сделали экономику уязвимой, а товары страны – неконкурентоспособными, особенно на фоне девальвации бразильского реала в 1999 году. С 1997 года счет текущих операций страны оставался дефицитным (3,0–4,5 % ВВП)[106], а дефицит бюджета к концу 2001 года достиг 5.4 %[107]. Увеличившись с 1991 по 1997-й год вдвое, госдолг достиг 128 млрд долларов к концу 2001 года [108]. Участившиеся в последние 15 лет локальные долговые кризисы заставили инвесторов всё более и более скептически оценивать риски заемщиков, что заметно ограничило возможности Аргентины по рефинансированию долга и финансированию бюджета. Результатом стала рецессия, сменившая рост, хронический дефицит товаров, увеличение безработицы, забастовки и социальная напряженность, участившиеся отставки в правительстве. К 2001 году страна вышла на порог кризиса. ВВП на человека опустился до 35 % от уровня 12 развитых стран [109] – последние продолжали быстро расти, в отличие от Аргентины.

Получив в ноябре 2000 года впервые в своей истории кредитный рейтинг «ВВ-», Аргентина быстро потеряла его вместе с доверием инвесторов. В декабре 2001 года МВФ заблокировал предоставление стране очередного транша кредита, а правительство и вслед за ним президент – Фернандо де ла Руа – подали в отставку; исполняющий обязанности президента страны объявил дефолт по суверенному долгу в размере 82,3 млрд долларов [110]. Падение экономики в 2002 году достигло 11 %[111], песо был девальвирован и упал до 3,86 за доллар [112], размер долга превысил 152 % ВВП[113].

На выборах в 2003 году победил Нестор Киршнер, обещавший (как многие до него) реформировать экономику. В следующие четыре года он провел реформу госаппарата и ужесточил монетарную политику – прямо как его предшественники 100 лет назад. Реформы и рост цен на энергоносители позволили экономике расти на 8,0–9,0 % в год [114], бюджет и счет текущих операций стали профицитными, размер долга упал до 61 % ВВП[115], инфляция – до 8,5 % (против 41 % в конце 2002 года)[116], безработица – до 8,5 %[117]. Возобновились консультации с держателями долга. Рейтинг страны вырос до уровня «В-» – «В+»[118]. Обменный курс тем не менее контролировался центральным банком и поддерживался в рамках 2,8–3,2 за доллар вплоть до 2008 года[119].

Сил на поддержание финансовой дисциплины хватило ненадолго. Сменившая в 2007 году. Нестора на посту президента Кристина Фернандес де Киршнер, хоть и сохранила за собой это звание два периода, не смогла удержать бюджет и счет текущих операций – они вновь ушли в минус, а кредитный рейтинг в конце 2013 года вновь опустился в дефолтную зону. В 2015 году рост ВВП Аргентины составлял всего 1,5 %, причем более 100 % этого роста обеспечивал рост госрасходов [120].

В конце 2015 года победу на президентских выборах одержал Маурисио Макри, который публично поставил задачу восстановления экономики и возвращения ее на мировые рынки капитала. Одобрение парламентом Аргентины соглашения с кредиторами и решение Федерального апелляционного суда США позволили Макри начать выплаты держателям просроченного долга, отказавшимся от реструктуризации в 2005 и 2010 году.

У рынков короткая память. В апреле 2016 года. Аргентина вернулась на мировой рынок капиталов, размещая 3, 5, 10 и 30-летние облигации на сумму 16,5 млрд долларов, до 90 % из которых планировалось направить на погашение текущей задолженности, а оставшийся объем – на финансирование бюджета [121]. Во время размещения бумаг объем книги заявок андеррайтеров по разным оценкам достигал 70 млрд долларов [122] – рынки были перегреты и спрос существенно превышал предложение. Удовлетворяя высокий спрос и собственные потребности, Аргентина в июле разместила еще два выпуска – 12 и 20-летних облигаций – на сумму 2,75 млрд долларов [123]. Буквально через полгода после этого в январе 2017 года размещаются еще два выпуска (5 и 10-летних еврооблигаций) на сумму 7 млрд долларов [124]. А в апреле, спустя год после триумфального возвращения, с целью увеличения ликвидности и доступности бумаг более широкому кругу инвесторов все выпуски еврооблигаций, размещенные в 2016–17 гг. на общую сумму 26,25 млрд долларов, переоформляются в глобальные[125]. В конце июня в качестве «вишенки на торте» появляются 100-летние облигации, размещенные на сумму 2,75 млрд долларов по ставке 7,125 %[126]. Аргентина успевает даже «запрыгнуть в последний вагон улетающего вдаль поезда», разместив в начале января 2018 года еще 3 выпуска глобальных облигаций (на 5, 10 и 30 лет) на сумму 9 млрд долларов [127].

Реформы президента Макри, направленные на оздоровление госфинансов, модернизацию производства, наращивание экспорта и рост экономики в целом, были запущены одновременно с либерализацией валютного регулирования и введением свободного курсообразования на валютном рынке. Как и во времена Карлоса Менема, они имели своей целью наверстать упущенное за годы отставания время в деле строительства диверсифицированной открытой экономики. Однако они, естественно, стали причиной роста цен и социальной напряженности в результате падения внутреннего платежеспособного спроса. Правительство Макри пыталось сгладить социальную ситуацию: для наиболее уязвимых слоев населения была введена программа поддержки. Ее предполагалось профинансировать, в том числе, за счет амнистии капитала, начавшейся в августе 2016 года: согласно правилам, заявители, подавшие сведения о находящемся в их собственности движимом имуществе до конца 2016 года, должны были уплатить 10 % от задекларированной стоимости (с начала 2017 года уже 15 %)[128]. Объем полученных в результате амнистии средств превысил 90 млрд песо (около 5,7 млрд долларов)[129].

Вследствие девальвации песо, унификации обменного курса, повышения тарифов на коммунальные услуги, остававшихся на протяжении последних 12 лет дотационными [130], инфляция в 2016 года поднялась до 41 % (постепенно замедляясь до 26–27 в конце 2017 – первой половине 2018 года)[131]. Дефицит бюджета достиг 6 % по итогам 2017 года[132] – несмотря на заявления Макри о движении в сторону жесткой финансовой политики.

В 2017 году начался временный рост процентных ставок и параллельное глобальное укрепление доллара в сочетании с налоговой реформой в США, стимулирующей репатриацию капиталов. Воспринимая экономики с дефицитом текущего счета и бюджета и выросшим внешним долгом как наиболее уязвимые в этих условиях, международные инвесторы начали в ускоренном режиме покидать их рынки, усиливая давление не только на цены активов, обращающихся на внешних рынках, но и на локальные активы и курсы национальных валют. Нарастив свои международные резервы до 63 млрд долларов к концу января 2018 года[133], ЦБ Аргентины в условиях падения песо приступил к ежедневным интервенциям, поддерживая курс на фоне ухудшения внешней конъюнктуры и стремительного оттока капиталов. Одновременно с этим ЦБ трижды поднимал процентную ставку в 2018 года, доведя ее до 40 %[134]. Внешний долг Аргентины за период правления Маурисио Макри достиг рекордной отметки [135]. Правительство страны ссылалось на то, что им досталось тяжелое наследство от президентства Кристины Киршнер. Тем не менее Кристина Киршнер оставила президентский пост, когда внешний долг страны был на 26 % меньше[136].

Правда, в отличие от аналогичных ситуаций начала и середины XX века, международное сообщество было готово помочь Аргентине. В ответ на просьбу МВФ оперативно одобрил план правительства Аргентины и утвердил предоставление 50 млрд долларов в рамках stand-by-кредита [137]. Несмотря на все усилия, курс песо к концу 2018 года потерял около 36 % с начала года [138]. Но Макри это не помогло – на выборах осенью 2019 года он проиграл… Кристине Киршнер – тому самому президенту, при котором страна в очередной раз ушла в популистский экономический штопор. Аргентинский цикл начался заново.

Я хочу покаяться перед читателями. Мы намеренно изложили историю Аргентины за последние 150 лет так подробно и нудно. Именно такой она и была в реальности – течение этих бесконечных постресурсных циклов, внутри которых попытки стабилизировать бюджет приводили к потере конкурентоспособности экономики и протестам привыкших к высоким уровням субсидий граждан, в результате чего власть менялась и получившие ее популисты смягчали политику за счет бюджета – и это приводило к бюджетному и долговому кризису.

Ни разу со времен первых всеобщих выборов Аргентине не удалось до конца пройти кризис перехода к монетаристской экономике, сполна расплатиться за прошлые ошибки и ресурсное изобилие начала XX века и выстроить диверсифицированную экономику, способную генерировать достаточный ВВП на душу населения, чтобы обойтись без убивающих финансы страны систем субсидий и зависимости от мировой конъюнктуры. За эти 100 лет доля Аргентины в мировом ВВП сократилась в два раза и продолжает падать. В 1950 году Аргентина всё еще входила в двадцатку стран с наибольшим уровнем ВВП на душу населения. Сегодняшние доходы на душу населения в Аргентине составляют лишь 40 % от среднего уровня по развитым странам [139].

Перспектив выхода из этого цикла не видно – в борьбе за власть аргентинские политики привлекают избирателей краткосрочными выгодами, в основном обещая раздачу льгот, субсидий и социальную поддержку.

Основная проблема экономики Аргентины – конечно, низкая диверсификация и простая структура экспорта, наследие времен сельскохозяйственного бума. Многочисленные «индустриализации» не дали эффекта. Не правда ли, это похоже на попытку «развития сверху», которая постоянно предпринимается в России? В конце второго десятилетия XXI века свои «аргентинские» ошибки российские власти могут успешно маскировать нефтедолларами; но когда их поток по той или иной причине иссякнет (как закончился сельскохозяйственный бум в Аргентине), мы столкнемся с похожим эффектом.

 

Глава 13. Птичье немолоко

 

О том, как опасно иметь богатство и не уметь его защищать – и не менее опасно иметь богатство, даже если ты можешь его защитить 

 

В мире ключевые ресурсы принято называть «золотом»: жидкое золото – нефть, белое золото – хлопок, черное золото – уголь. В романе «Москва 2042» Владимир Войнович, пожалуй, впервые в истории литературы попробовал низвергнуть экономический ресурс с пьедестала – прямо в глубину общественного туалета: в его романе Россия живет за счет экспорта на Запад «вторичного продукта», проще говоря – фекалий. Такую метафору легко можно было бы счесть русофобским выпадом. Однако писатель, сетующий на ресурсную зависимость России, оказался не так уж далек от реальности: фекалии могут быть ресурсом и даже вызывать «ресурсное проклятие».

Гуано (от исп. huano , что означает «навоз») – это помет морских птиц, в течение веков скапливающийся толстым слоем на прибрежных скалах. Из-за длительного взаимодействия с содержащими фосфаты каменными породами в некоторых местах (особенно в засушливом климате) птичий помет превращался в крайне эффективное азотисто-фосфорного удобрение, играющее важную роль в сельском хозяйстве. Залежи этого удобрения находятся, в первую очередь, на островах вблизи побережья Чили и Перу, а также в Южной Африке и на островах Карибского бассейна. В то же время в Перу и Боливии существуют залежи другого крайне эффективного удобрения – селитры. Эти удобрения сыграли немаловажную роль в экономическом развитии Перу и Боливии XIX века, превратившись в их основные ресурсы, зависимость от которых привела к затяжным экономическим кризисам в этих странах и даже спровоцировала масштабную войну с соседним Чили.

Перу получила независимость от Испании в 1826 году после затяжной освободительной войны. Экономика новоиспеченного независимого государства была подорвана боевыми действиями, и стартовые позиции Перу были крайне плачевными. В стране в то время существовала отсталая аграрная экономика, ориентированная в основном на производство хлопка и сахарного тростника. Добывалось также серебро, доля которого в экспорте достигала более 50 % вплоть до 1866 года [140]. Но из-за слабости собственного производства экономика Перу полностью зависела от импортных товаров из США и Европы. В стране на законодательной основе существовало рабство. Проживающие в Перу индейцы кечуа и аймара, как и многие крестьяне-метисы, находились в положении крепостных у дворян и прочих землевладельцев.

В стране бушевали многочисленные внутренние конфликты, характерные для полуфеодального общества, на фоне которых военные постоянно стремились заполучить абсолютную власть в стране силовым способом. Только в 1845 году, когда президентом страны стал Рамон Кастилья (годы правления: 1845–1851, 1858–1862), начали приниматься меры, направленные на развитие экономики и демократических институтов.

Соседняя Боливия получила независимость от Испании в 1825 году, также после затяжной освободительной войны. В целом, вся история страны в XIX веке крайне напоминает перуанскую – истощенная колониальной политикой Испании страна, в которой сохранился феодальный строй и архаичная аграрная экономика, на протяжении всего столетия страдала от бесконечных внутренних конфликтов и экономического кризиса. Точно также ущемлялись в правах индейцы и крестьяне, а наиболее обеспеченными и влиятельными слоями общества оставались богатые помещики-латифундисты и военные. В стране постоянно происходили перевороты, и долгое время редкому боливийскому президенту удавалось просидеть в своем кресле дольше года. Из-за перманентных политических кризисов и отсталой