Шестое шифрованное письмо (фрагмент 1)

 

…зачем только вы оказывали мне свои милости? Ведь я пошел против моего короля, но клянусь, мой лорд, на чем пожелаете, что я ничего не понимал, и был предан, и стал изменником через уловки лорда Данбертона.

Теперь насчет того, как меня предали, и теперь я могу надеяться только на милосердие вашего лордства. Через несколько дней после Рождества, так мне кажется, я заметил на улице м‑ра Пиготта. Я приветствовал его, но он тайком сделал мне знак, что, мол, мы незнакомы, и пошел дальше. Однако вот уже много недель я ни слова не получал от лорда Д. или хотя бы м‑ра Пиготта и мучительно беспокоился, думая, что они должны презирать меня за то, что из‑за меня наши замыслы пошли наперекосяк. Я пошел за ним, и около Святого Клемента он свернул к реке и вошел в пивную под названием «Ягненок», низкое, грязное, мрачное здание. Я нашел паренька, что подметал улицы, дал ему тестон,[74] попросил войти внутрь, купить себе эля и сесть как можно ближе к м‑ру Пиготту, которого описал, как сумел. А потом выйти и рассказать, что он услышал и с кем тот встречался, если он с кем‑то встретится. И если сделаешь все хорошо, сказал я, получишь второй шестипенсовик.

Так я ждал в тени под карнизом, спустя какое‑то время парень вышел и рассказал, что мой человек встретился с Гарри Крэббом и Джоном Симпсоном. Они говорили тихо, но он кое‑что слышал и видел, как мой человек передал в кошельке деньги. Мы ждали в тени, вскоре вышел м‑р Пиготт, а с ним два неприятных человека, у одного носа нет, вместо него кожаный мешочек, а другой с морщинистым черным лицом, но одет с шиком и с длинным желтым плюмажем на шляпе. Парень тайком указал на них, говоря, что встреча была с ними. Не знаешь, что это за люди, спросил я его. И он ответил, что Крэбб, что с фальшивым носом, знаменит тем, что очень любит крабов и часто ест их, а этого Симпсона в округе прозвали Иоанном Крестителем, потому что он крестит в воде Темзы лучше любого епископа, и те, кого он крестит, больше не грешат в этом мире. Понимай так, что он попросту топит их. Я спрашиваю, они там никаких заговоров не затевали? Он говорит: да, я слышал, что артист должен умереть. Симпсон говорит, за десять ангелов как‑нибудь уж одного человека сделать ангелом можно, и если хочешь, чтобы твой парень оказался в реке, плати. Твой человек согласился и даже добавил сверх, может, и ты, мой господин, будешь так щедр, как он. Ну, я заплатил ему и ушел с той улицы в страхе, не зная, куда обратиться за помощью.

С тяжестью в сердце я перешел реку и пошел в «Глобус», обдумывая, как быть, но в большой меланхолии. Остальные в труппе заметили это, а никто на свете не любит сплетничать так, как артисты, и в этот день я стал для них приманкой. Один говорит, он влюбился, другой – нет, он узнал, что у него сифилис, и еще один – нет, он проигрался в карты, теперь заложит свой плащ у еврея. И так продолжалось, пока я не швырнул стул в Сэма Гилборна, и вскоре чуть до поножовщины не дошло. Но потом мистер Барбедж и остальные утихомирили нас, говоря, что, если мы не уймемся, они для нашего же блага бросят нас в реку.

В этот день у нас была трагедия о Гамлете, и мне было назначено играть слугу короля. Я вышел вместе со всеми в акте первом, но, когда взглянул на зрителей на местах за пенни, сердце у меня хтановилось в груди, поскольку впереди стояли те два злодея из «Ягненка». Клянусь, я не мог двинуться, словно нарисованный на картине, и пропустил свою реплику, пока Гарри Корделл не дал мне затрещину под ребра, чтобы я очнулся.

 

16

 

Сомнения Крозетти относительно разумности предстоящего путешествия развеяла дрожь восторга, когда выяснилось, что летят они на частном самолете. Он, конечно, в жизни не летал на таком, как и никто из тех, с кем он был знаком. Наверно, к такому можно привыкнуть, подумал он. Мишкин, по‑видимому, никогда не путешествовал иначе: в своей фирме он получил карточку, дарующую право на определенное число полетов на частном самолете (2800 долларов конкретно за этот самолет). Если вы берете с собой достаточное количество пассажиров, вот как сейчас, получается ненамного дороже, чем первый класс. При условии, конечно, что для вас пара тысяч – пустяк, как для Мишкина. Все это он объяснил Крозетти по дороге в аэропорт Тетерборо. Похоже, он хотел, чтобы Крозетти воспринимал его как обычного человека, а не какого‑то сверхбогача. Да, он был почти миллионером, но только почти. Главная причина в том, что чисто физически ему трудно летать на коммерческих самолетах – некуда девать ноги…

Крозетти не понимал, зачем Мишкин пудрит ему мозги, но тот же самый импульс он наблюдал у пары‑тройки людей, с которыми встречался на почве своих киноконтактов. Они продавали сценарии за шести‑семизначные суммы и тем не менее старались продемонстрировать, будто они обычные парни: у меня так болит спина, и я только из‑за этого купил специальное кресло, у него ортопедически правильное сиденье…

Самолет назывался «Гольфстрим 100» и был рассчитан на восемь пассажиров. В действительности, к удивлению Крозетти, их оказалось шесть: вместе с ними летели миссис Мишкин, двое «мелких Мишкиных» (это определение возникло в сознании Крозетти, когда дети вошли в терминал и уселись на свои места, и прилипло к ним, словно жвачка к нижней части театрального кресла) и парень, сильно смахивающий на Рутгера Хауэра, – он оказался Полом, братом хозяина. Жена и дети после остановки в Лондоне должны были лететь в Цюрих, однако брат тоже собирался принять участие в миссии под названием «Булстроуд».

Крозетти это показалось немного странным. Потом у него создалось впечатление, что Джейк Мишкин еще не совсем пришел в себя. Например, пока они ждали в зале аэропорта приезда остальных пассажиров, появился человек – по‑видимому, один из тех, на ком держатся бизнес‑империи, поскольку его телефон звонил безостановочно. То, что его подчиненные ленивы и упрямы, очень скоро стало ясно всем, так громко он кричал в трубку, поминутно изрыгая непристойности. Он приказывал собеседникам заткнуться, мать их, и слушать, и передать остальным гребаным ублюдкам, чтобы они тоже заткнулись, мать их.

Миссис Мишкин, как и остальных, явно расстроило его поведение. Наконец грубиян закончил очередной разговор, приказав:

– Скажи этому говнюку, чтобы он позвонил мне прямо сейчас! Сию секунду!

Почти минуту он смотрел на маленький телефон в своей руке, бормоча проклятия, и потом телефон снова зазвонил мелодией из «Валькирии» Вагнера, и очередная тирада обрушилась на голову очередного ублюдка. Тут Мишкин встал, подошел к человеку и навис над ним, словно гора Юнгфрау над Стечелбергом.[75]

Он что‑то негромко сказал и, услышав в ответ: «Отвали!», выхватил сотовый из руки человека, разломал его пополам и зашвырнул в урну. Остальные пассажиры в зале ожидания разразились аплодисментами. Мишкин вернулся к своим, а мистер Несносный после ошеломленной паузы выскочил из зала – то ли чтобы раздобыть новый телефон, то ли с целью позвать копов. Что именно, навсегда осталось невыясненным, поскольку в этот миг появилась молодая женщина в рыжевато‑коричневой униформе и пригласила Мишкина и его спутников пройти на посадку.

Крозетти последним вошел в самолет и занял оставшееся кресло, обтянутое гладкой кожей вроде девичьей – настолько удобное, что его само по себе можно было рассматривать как смертный грех. Стюардесса в униформе спросила, не хочет ли он чего‑нибудь выпить. Конечно, он заказал шампанское и получил его, прекрасно охлажденное, а вместе с ним хрустальный бокал, и корзиночку маленьких крекеров, и керамическую коробочку с мягким сыром. Человеку по ту сторону прохода принесли пиво и такую же корзиночку с крекерами. Там сидел брат Мишкина. Крозетти краем глаза изучал его, пока самолет выруливал на взлетную полосу. На нем были темный свитер, голубые джинсы и дешевые кеды. Бедный родственник? Он читал утреннюю «Нью‑Йорк Таймс»; точнее, проглядывал, как если бы новости на самом деле его не интересовали или он заранее знал, что увидит. Крозетти знал это чувство, он и сам так читал газеты, за исключением кинообозрений. Может, брат Мишкина актер? В его физиономии проглядывало что‑то жуткое. Крозетти задумался о причудах генетики: как вышло, что от одной ветви отпочковались и этот человек, и Мишкин.

Внезапно брат резким движением захлопнул газету, сложил ее, сунул в карман на спинке сиденья, повернулся к Крозетти и сказал:

– Я больше не отличаю в новостях правду от лжи, если не считать спортивного счета. Сам не понимаю, зачем продолжаю покупать газеты. Меня от них только злость берет, сделать‑то ничего нельзя.

– Можно разорвать газету на клочки и растоптать их.

Человек улыбнулся.

– Можно, но так скорее поступил бы мой брат.

– У него вспыльчивый характер. Взять хотя бы эпизод с сотовым телефоном, да?

– Ага, и убийство двух человек. Странность в том, что на самом деле у него вовсе не вспыльчивый характер. Он самый кроткий, самый долготерпеливый парень в мире. В нашей семье вспыльчивый характер достался мне.

– Вы шутите.

– Знаете, насилие иногда порождает подобные вещи, – продолжал брат. – Я видел много тому примеров в армии. Человек создает какую‑то личность, маску и убеждает себя, что он такой и есть, до самой глубины души. А потом происходит нечто совершенно неожиданное, вся конструкция трещит по швам, и мягкая внутренняя сущность оказывается беззащитна перед жесткими ударами судьбы.

– Типа посттравматического стресса?

Человек отмахнулся от его замечания.

– Если вы верите в такую болтовню. Она помогает культуре свалить весь набор не связанных между собой симптомов, которые испытывают совершенно различные люди под воздействием совершенно различных событий, в одну коробку с этой фразой в качестве ярлыка. Здесь смысла не больше, чем в коллекции марок. Мой брат вел жестко организованное существование, в целом невероятно успешное, но отрезанное от источников подлинной жизни пагубной привычкой. Он жил во лжи, а такая жизнь, по сути, очень хрупкая. В ней отсутствует истинная гибкость.

– Что за пагубная привычка?

– Какой вы любопытный.

Это, однако, прозвучало по‑доброму, и Крозетти усмехнулся.

– Есть немного. Плохая привычка. Я обычно оправдываю ее тем, что хочу погрузиться в глубины человеческой души в интересах своей работы.

– А, да, вы же киносценарист. Джейк говорил об этом. Ладно, погрузимся в ваши глубины. Что вы думаете о Тарантино?

– Оставим глубины в покое. – Крозетти сымитировал жест своего собеседника. – Зачем вы летите в Европу?

– По семейным делам.

– Связанным со всем этим? Я имею в виду охоту на бумаги, рукопись?..

– Косвенно.

– А‑а… Вы тоже юрист?

– Нет.

– Знаете, если желаете сохранять таинственность, легче всего достигнуть этого, не отпуская загадочные замечания, а прикинувшись скучным человеком. Джеймс Бонд всегда говорил, что он отставной государственный служащий, и все расспросы заканчивались. Крошечный пример из мира кино.

– Ладно. Я священник‑иезуит.

– Ого! Это производит впечатление… Кажется, мы взлетаем. Нам даже не напомнили о правилах безопасности. Это от безразличия или никому даже в голову не приходит, что с представителями правящих классов может приключиться что‑то скверное?

– Второе, я думаю, – ответил Пол. – Трудно оставаться богатым и не заполучить искривление восприятия мира. Начинаешь думать, что он во всем благожелателен к тебе.

Крозетти никогда не переживал такого быстрого взлета. Двигатели коротко взвыли, салон наклонился назад, словно раскладное кресло, и через несколько секунд они уже поднялись над облаками.

Когда самолет снова выровнялся, Крозетти сказал:

– Надо полагать, вы в курсе событий. Я имею в виду письма Брейсгедла, как шифрованные, так и открытые, и все прочее.

– Ну, я прочел письмо, и Джейк немного рассказал мне с ваших слов о природе шифра.

– И что вы об этом думаете?

– О наших шансах прочесть шифрованные письма и найти эту якобы утраченную пьесу? Они незначительны. Согласно вашим исследованиям, нужно найти «решетку», а велика ли вероятность того, что клочок перфорированной бумаги сохранился на протяжении почти четырех столетий? Да и как мы распознаем его? А нет расшифрованных писем, нет и пьесы… По‑моему, очевидно.

– Тогда почему вы здесь?

– Я здесь потому, что, с тех пор как это письмо всплыло, брат впервые в жизни обратился ко мне за помощью, причем дважды. Мне хотелось бы поощрить его: Джейк очень нуждается в помощи. И я ему обязан. Он был очень добр ко мне, пока я сидел в тюрьме и после, хоть он и презирает меня. Это было чистой воды милосердие, и я хочу отплатить ему чем могу.

– Почему вы сидели в тюрьме? – спросил Крозетти.

Однако его собеседник улыбнулся, издал отрывистый смешок, покачал головой, достал из сумки толстую книгу и надел очки для чтения. Любопытствуя, Крозетти подглядел название: «Есть ли Бог?» Выбор показался ему странным для чтения в самолете, но что он знал об этом человеке?

Он достал из портфеля лаптоп, положил его на выдвижной столик и включил. К его удивлению, высветилась иконка, свидетельствующая о возможности выхода в Интернет. Конечно, люди, летающие на частных самолетах, не могут быть на время полета отрезаны от Интернета. Сотовые телефоны тоже работали. Крозетти надел наушники и вставил диск с «Электрическими тенями».[76] Ох, конечно, в сиденье имелся и разъем для подключения к сети, Бог не допустит, чтобы богатые зависели от батареи компьютера!

Он смотрел фильм с обычной критической неудовлетворенностью – Крозетти часто испытывал ее, просматривая дебютный фильм кинематографиста его поколения. Вот и эта женщина. Китайская женщина. Сяо Дзянь была очень хороша, он пытался отдать ей должное и выкинуть из головы дурные мысли о том, через что ей пришлось пройти, чтобы не упустить свой шанс. Фильм напоминал картину «Кинотеатр "Парадизо"»[77] на фоне Культурной революции, и суть состояла в том, что никакое засилье низкопробного искусства и контроль государства не способны лишить кино его обаяния и притягательности.

Сдвиг в тридцать лет был сделан очень умело, и фильм обладал типичным эстетическим изяществом китайских фильмов, однако сюжет и эмоции сильно напоминали мыльную оперу. Хороший дебют талантливого кинорежиссера, уступающего, конечно, Альберту Крозетти, у которого никогда не будет шанса написать сценарий и снять фильм…

Когда фильм закончился, он загрузил Word и начал писать новый сценарий. Как назвать? Он набрал: «Кэролайн Ролли», вспоминая фильмы, названные именами женщин: «Стелла Даллас»,[78] «Милдред Пирс»,[79] «Эрин Брокович»,[80] «Энни Холл».[81] Да, но… Он стер название и напечатал: «Переплетчица», киносценарий А. П. Крозетти. Или А. Патрика Крозетти. Или Альберта П. Крозетти.

Обычно он писал медленно, многое стирал, часто возвращался, надолго задумывался, но сейчас все шло, как это принято говорить, само собой. Он закончил почти всю первую часть: пожар в книжном магазине, вечер в лофте у переплетчицы, обнаружение рукописи, короткий ретроспективный эпизод о детстве Кэролайн и пережитых ею ужасах. Перечитал написанное и остался доволен – подозрительно доволен. Это было лучше всего, что он когда‑либо сочинял, глубоко, мрачно и по‑европейски, но с более высоким темпом, чем в большинстве серьезных европейских фильмов. Он посмотрел на часы: прошло почти два часа. За окном темнело; самолет летел над неровным полем арктических облаков. Он потянулся, зевнул, сохранил текст и отправился в туалет. Вернувшись, он обнаружил в своем кресле Мишкина, увлеченно беседующего с братом.

– Дадите нам несколько минут? – спросил Мишкин.

– Это ваш самолет, босс.

Крозетти взял компьютер и прошел вперед, чтобы занять кресло Мишкина, через проход от миссис Мишкин. Или экс‑миссис; он пока не разобрался в их взаимоотношениях. По пути он прошел мимо обоих детей и заметил, что перед каждым стоит «Макинтош» самой последней модели. Крозетти никогда не был знаком с по‑настоящему богатыми детьми и часто спрашивал себя, на что похожа их жизнь и вообще какие они. Насквозь испорченные? Притворяются не такими уж богатыми, как делает их папочка, или так хорошо вписываются в жизнь, что им вообще на это плевать? Девочка смотрела музыкальное видео: рэперы воплощали на сцене мечту о сексе и насилии. Мальчик расстреливал монстров в игре «Варкрафт». Крозетти сел в освободившееся кресло напротив жены или экс‑жены. Она, кажется, спала, уткнувшись лицом в окно, так что были видны лишь изгиб светловолосой головы и белая шея над серым свитером. Он включил компьютер и снова ушел в свою выдуманную вселенную.

Пришла стюардесса, принесла новый бокал ледяного шампанского и положила на столик меню. Заказать можно было либо филе «кордон‑блю», либо холодную шотландскую лососину, либо «чили‑дог». Крозетти выбрал филе и снова начал писать, но тут до него дошло, что он слышит какие‑то странные звуки вроде лая маленькой собачки… нет, кашель… нет, тонкий, высокий, явно сдерживаемый писк. Сначала он подумал, что эти звуки издает один из компьютеров детей, но, глянув на миссис Мишкин, он увидел, что звуки соотносятся с судорожными подергиваниями ее плеч и головы. Она плакала.

– Прошу прощения, с вами все в порядке? – спросил он.

Она сделала рукой жест, могущий означать «сейчас, сейчас все будет хорошо» или «займитесь своими делами», а потом удивительно громко высморкалась в бумажный носовой платок. Повернулась лицом к Крозетти, и он сразу подумал: «Иностранка». Ему всегда казалось, что существует нечто неопределенное, отличающее американские лица от тех, что он видел в фильмах других стран, и сейчас перед ним явился пример как раз такой разницы. У жены Мишкина было оригинально слепленное лицо уроженки северной Европы – казалось, ей предназначено сиять в черно‑белом кино. Кончик носа и ободки глаз покраснели, что несколько портило эффект, и все равно Крозетти не мог оторвать от нее очарованного взгляда. Это тоже свидетельствовало, насколько он оторвался от реальной жизни и находится в плену рождающегося сценария. Поймав его взгляд, она непроизвольно вскинула руку к голове извечным жестом женщины, понимающей, что она не в форме.

– Господи, наверное, я ужасно выгляжу!

– Нет, вы выглядите прекрасно. Не хочу показаться назойливым, но я могу для вас что‑нибудь сделать?

– Нет, все хорошо. Жизнь, знаете ли, нелепа, и неудивительно, что иногда возникает необходимость выплакаться.

Да, акцент у нее тоже был соответствующий. Казалось, вот‑вот из кабины выйдет Бергман или Фасбиндер. Что бы такое сказать в ответ? Он поискал что‑нибудь подходящее из сферы реальной жизни.

– Выплакаться или выпить шампанского. – Он поднял свой стакан. – В нем можно утопить печали.

Его шутка была вознаграждена улыбкой – такой прекрасной, какой ему никогда не доводилось видеть ни на экране, ни в жизни.

– Да, – сказала она, – выпьем шампанского. Для богатых это один из способов решать свои печальные проблемы.

Стюардесса тут же принесла бутылку, и они выпили.

– Вы писатель, – сказала она, прикончив первый стакан. – И вы обнаружили ту ужасную рукопись, что разбила нашу жизнь. И, несмотря на это, вы продолжаете писать. Оплакивая свои печали, я слышала ваше щелк‑щелк‑щелк. Простите, но я забыла ваше имя…

Крозетти представился и, в свою очередь, получил предложение называть ее Амалией.

– Что вы пишете?

– Киносценарий.

– Да? И что это за сценарий?

Шампанское придало ему дерзости.

– Расскажу, если вы признаетесь, почему плакали.

Она одарила его долгим взглядом. Таким долгим, что он подумал, уж не обиделась ли она. Но потом она сказала:

– Думаете, это честный обмен? Правда за выдумку?

– Выдумка и есть правда. Если она хороша.

Она снова надолго замолчала, а потом кивнула.

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Ладно. Почему я плакала? Потому что люблю своего мужа, и он любит меня, но у него болезнь: он просто не может не спать с другими женщинами. Множество женщин мирятся с такой болезнью, сами заводят романы на стороне и сохраняют брак как социальное соглашение. Кое‑где это называют цивилизованным подходом. Половина Италии и Латинской Америки так живет. Но я не могу. Я педант. Для меня брак священен. Я хочу быть единственной и хочу, чтобы он у меня тоже был один. Иначе я не могу. Скажите, вы верующий человек?

– Ну, я вырос в католической семье…

– Я не это имею в виду.

– Вы имеете в виду, по‑настоящему верующий? Я сказал бы, нет. Вот моя мать – верующий человек, и я вижу разницу.

– Но вы верите… хоть во что‑то? В кино?

– Наверно. Я верю в искусство. По‑моему, если Дух Святой существует, он проявляет себя через выдающиеся произведения искусства, что относится и к некоторым фильмам. В любовь я тоже верю. Я, пожалуй, ближе к вам, чем к вашему мужу.

– Мой муж ни во что не верит. Нет, это неточно. Он верит, что я святая, а его отец – сущий дьявол. Но я не святая, и его отец не дьявол, однако он верит в это, таким образом защищаясь от мысли, что причиняет мне боль. Ведь если я святая, то, конечно, выше всякой ревности, верно? И нет необходимости прощать отца за то, что тот сделал ему. Хотя Джейк никогда не рассказывал, что именно у них произошло. Он хороший, добрый человек, но он не принимает мир таким, какой есть. Вот почему я плачу. А теперь скажите, о чем ваш фильм?

Крозетти рассказал ей и о сценарии, и о событиях реальной жизни, лежащих в его основе, и о Кэролайн, и об их трогательно короткой встрече, и о своей жизни, и о том, кем хочет стать. Она слушала внимательно, почти в полном молчании, в отличие от его матери – у той по ходу дела возникали разные странные идеи, которые она тут же и выкладывала. Когда он закончил, Амалия сказала тоном искреннего восхищения:

– И вы все это придумываете сами! Потрясающе. Лично я совершенно лишена творческой жилки, ничего не способна создать, если не считать детей и мелких вещей типа украшений или кушаний. И еще я умею зарабатывать много денег. Можно ли такое назвать творчеством? Не думаю.

– Во всяком случае, это полезно, – сказал Крозетти, не обладающий ни одним из перечисленных талантов.

– Наверно. Но все равно это скорее мастерство, типа слесарного дела. И всегда возникает ноющее чувство, что деньги незаслуженные. Так и есть. Вот почему богатым трудно попасть на небеса.

В этот момент появилась стюардесса и начала разносить обед. Амалия велела детям снять наушники и пообедать, как она выразилась, цивилизованно. Кресла развернули, и Крозетти оказался напротив маленького мальчика за широким, крашенным под дерево столом. На столе, словно по мановению волшебной палочки, появились скатерть, столовое серебро и маленькая ваза с бутоном белой розы. Мишкин, по‑видимому, решил обедать с братом, а не с семьей.

Спустя несколько минут Крозетти смог предположить почему. На протяжении всего обеда – для мальчика это была чашка «Чириоуз» – дети ни на мгновение не закрывали рта. Девочка, в основном вкрадчиво, добивалась своего – просила что‑то купить, куда‑то пойти, спрашивала, что ей будет позволено в Швейцарии, сообщала, какие ограничения ее не устраивают. Амалия вела себя с ней твердо, но слегка устало; по‑видимому, она предчувствовала слезы и яростные споры, ожидающие ее в Альпах. Мальчик ответил на вежливый вопрос о компьютерной игре, в которую играл, бесконечным потоком информации: рассказал о том, как он познакомился со вселенной «Варкрафт», обо всех особенностях своего персонажа, обо всех добытых сокровищах, обо всех монстрах, с которыми сражался. Никакая уловка не могла остановить его разглагольствования, и скука настолько удручала, что почти лишила вкуса замечательное филе и вино. Крозетти почувствовал желание ударить несносного мальчика столовым ножом.

Видимо, уловив эти вибрации, Амалия сказала:

– Нико, не забывай: мы договорились, что ты дашь и другим возможность высказаться.

Мальчик остановился посреди фразы, словно выключили радио, и произнес, обращаясь к Крозетти:

– Теперь вы должны рассказать что‑нибудь.

– Можем мы поговорить о чем‑нибудь, кроме «Варкрафта»? – спросил Крозетти.

– Да. Сколько пенни помещается в кубическом футе?

– Понятия не имею.

– Сорок девять тысяч сто пятьдесят два. А в кубическом метре?

– Нет, теперь моя очередь. Какое твое любимое кино?

На то, чтобы выяснить это, понадобилось время, поскольку Нико испытывал потребность каждый раз подробнейшим образом обосновывать свой выбор. В конечном счете они остановились на «Парке юрского периода». Конечно, этот фильм имелся на жестком диске компьютера мальчика (он сообщил, что смотрел его сорок шесть раз), и Крозетти уговорил его снова запустить кино, пообещав рассказать, как делали спецэффекты. Он достал специальный маленький разъем, позволяющий двум людям использовать собственные наушники и один компьютер. Крозетти не ударил в грязь лицом как поставщик скучных фактов; в общем, они стоили друг друга.

Пилот сообщил, что они садятся в аэропорту Биггин‑Хилл. Все развернули кресла и пристегнулись. Стюардесса принесла нагретые полотенца. Амалия улыбнулась Крозетти и сказала:

– Спасибо, что были терпеливы с Нико. Очень любезно с вашей стороны.

– Никаких проблем.

– Для большинства людей это не так. Нико – несносный маленький человек, однако даже несносные люди нуждаются в любви. Любить их – незавидная судьба, но, мне кажется, вы один из тех, кому она уготована.

Крозетти не мог сообразить, что сказать на это, и почему‑то подумал о Ролли. Она определенно несносна, но любил ли он ее? И даже если любил, какое это имеет значение, раз он, скорее всего, никогда с ней больше не встретится?

Самолет мягко приземлился и покатил через маленький аэропорт к терминалу. В окна бил дождь. Крозетти и братья Мишкины собрали свои вещи и верхнюю одежду. Амалия Мишкин пожала Крозетти руку и неожиданно поцеловала его в щеку со словами:

– Спасибо, что поговорили со мной. И с Нико. Теперь вам предстоит безумное приключение, в которое вас втянул Джейк, и больше мы не увидимся. Надеюсь, вы сделаете свой фильм, Крозетти.

Джейк Мишкин остановился в проходе, нависая над ним. Крозетти остро почувствовал себя третьим лишним и быстро покинул самолет. Терминал был маленький, чистый, хорошо организованный, и небольшая стайка дам в униформе провела его через таможню и иммиграционный отдел с услужливостью, доступной только очень богатым. Снаружи ждал лимузин «мерседес» и рядом с ним – человек с большим зонтом. Крозетти сел в машину, и через десять минут к нему присоединились братья Мишкины. Автомобиль отъехал.

– Куда мы направляемся? – спросил Крозетти.

– В город, – ответил Джейк. – Мне надо уладить кое‑какое юридическое дело – незначительное, но оно даст возможность оправдать эту поездку, а моя фирма будет счастлива или, по крайней мере, не так несчастна, как сейчас. Это займет не более одного дня. Уверен, вы найдете, чем заняться в Лондоне. Пол покажет вам достопримечательности. Он у нас знаменитый путешественник.

– Звучит очень заманчиво, – сказал Крозетти. – А что дальше?

– Поедем в Оксфорд и встретимся с Оливером Марчем. Отдадим ему личные вещи Булстроуда и попытаемся выяснить, что профессор делал здесь прошлым летом. Ну а потом примем решение на месте.

Они остановились в изящном безымянном отельчике в Найтсбридже. Мишкин тут уже бывал, и персонал шумно выражал радость по поводу новой встречи, что распространялось и на Крозетти. Пол останавливаться в отеле не стал.

– Мой брат не любит внешних атрибутов роскоши, – позже объяснил Мишкин в крошечном баре отеля. Он опрокинул несколько порций виски, пока Крозетти потягивал одну кружку пива. – Наверно, пойдет к своим иезуитам. Ну и займется организацией нашей безопасности.

– Он имеет отношение к службе безопасности?

– Нет, он священник‑иезуит.

– Правда? Он так и сказал, но я подумал, что он шутит. Что священник может знать о безопасности?

– Ну, у Пола самые разнообразные таланты и интересы, в чем вы, конечно, очень скоро убедитесь сами. Я часто думаю, что он принадлежит к элитному корпусу папских убийц, о которых так много пишут в наши дни. Что вы думаете о моей прекрасной семье?

– Похоже, они очень славные, – осторожно ответил Крозетти.

– Они и есть славные. Как сладкий пирожок. Слишком славные для меня. Моя жена швейцарка, вы знаете? Швейцарцы все очень славные. Это их национальная особенность, наряду с шоколадом и деньгами. Вы знаете, что перед Второй мировой войной Швейцария была очень бедной страной? А потом внезапно стала богатой. Знаете почему? Они поставляли нацистам технику с заводов, которые не бомбили, потому что они были ох какие нейтральные. И еще есть проблема ста пятидесяти миллионов рейхсмарок, украденных нацистами у истребленных евреев. Это почти три четверти миллиарда баксов по нынешнему курсу. Я задаюсь вопросом: что стало с ними? Не говоря уж о произведениях искусства. У моего тестя великолепное собрание импрессионистов и постимпрессионистов – Ренуар, Дега, Кандинский. Всех не перечислить.

– В самом деле?

– В самом деле. До и во время войны он был банковским служащим. Как ему удалось собрать коллекцию? Благодаря тому, что он славный? Мои дети – наполовину швейцарцы, а это означает, что они лишь наполовину славные, в чем вы, скорее всего, уже убедились. Вы человек творческий, Крозетти, вы наверняка наблюдательны, вы смотрите и стремитесь понять, что к чему. Думаю, вы уже вычислили и Амалию, и меня, и детей. Может, вставите нас в свой сценарий? «Семья Мишкиных» – замечательная получится кинокартина. Моя часть семьи – наполовину еврейская и наполовину нацистская, то есть однозначно не славная. Выпейте что‑нибудь еще, Крозетти! К примеру, «космополитен». Напиток вашего поколения.

– Лучше уж я буду держаться пива. По правде говоря, этот сдвиг во времени…

– Чепуха! «Космополитен» – лучшее лекарство, когда имеешь дело со сдвигом во времени. Бармен, «космо» этому человеку! И себе тоже налейте, а мне принесите двойной.

Бармен, смуглый мужчина ненамного старше Крозетти, встретился с ним взглядом, прежде чем выполнить заказ, – он словно спрашивал, не собирается ли ваш приятель разнести к чертям мой маленький бар и можете ли вы увести его отсюда раньше, чем это произойдет? Крозетти трусливо отвел взгляд.

– Думаете, я пьян? – спросил Мишкин, словно почувствовал то, что носилось в воздухе. – Думаете, я потеряю контроль над собой? Тут вы ошибаетесь. Я никогда не теряю контроля над собой. И сейчас этого не произойдет. Евреи не пьянеют, так считает моя теща. Вот единственное преимущество, которое она признает, когда речь заходит о неудачном браке моей жены. Их не обмануло, что формально я принадлежу к святой апостольской католической церкви. А еще тот факт, что евреи – хорошие добытчики. Деньги, умеренность… ох, да, они никогда ни на кого не поднимут руку. Правда‑правда, она говорила это, развалившись на шелковом канапе под украденным у мертвого еврея Ренуаром. Католики южной Европы – страшные антисемиты, вам это известно, Крозетти? Многие важные нацисты были католиками – Гитлер, Гиммлер, Гейдрих, Геббельс. А как насчет вас, Крозетти? Вы католик. Вы антисемит? Вы возмущаетесь еврейской мафией, контролирующей средства массовой информации?

– Я наполовину ирландец.

– А, значит, вы не клюнули на эту приманку. Ирландцы не запятнаны позором расизма. Я сам наполовину антисемит, по материнской линии. Разве это не забавно, что все крупные нацисты сильно смахивали на евреев? Геббельс, Гиммлер. Гейдриха вообще постоянно колотили на школьном дворе, потому что мальчишки считали его «жидом». Арийские черты лица и большая толстая еврейская задница. В противовес ему мой дед был настоящим арийцем, как, конечно, и моя мать, его дочь. И моя жена. Как вам кажется, моя жена привлекательная женщина, Крозетти? Желанная?

– Да, она очень славная, – ответил Крозетти, прикидывая расстояние до выхода.

Бар такой маленький, а Мишкин такой большой, что проскользнуть мимо него будет чертовски трудно. Все равно что оказаться в ванной с орангутангом.

– О, она более чем славная, Крозетти. В моей Амалии сокрыты глубокие кладези страсти. Я заметил, как вы наклонялись друг к другу через проход. И в конце она поцеловала вас. Вы условились о встрече? В смысле, это нисколько меня не удивило бы, надо же ей как‑то компенсировать… С тех пор как мы женаты, я имел сорок или пятьдесят женщин. Ну, что я могу сказать? Вперед, приятель! Забудьте всю шекспировскую туфту и летите в Цюрих. Я скажу вам адрес. Трахните Амалию прямо в ее скромной желтенькой девичьей постельке. Я даже могу намекнуть вам, что именно ей нравится: например…

– Я иду спать, – прервал его Крозетти и встал.

– Не торопитесь! – воскликнул Мишкин.

Крозетти почувствовал, как его руку сжали; ощущение было такое, будто ее прищемило дверцей автомобиля.

Не раздумывая, он схватил со стойки «космо», к которому так и не прикоснулся, и выплеснул Мишкину в лицо. Тот состроил гримасу, вытер лицо свободной рукой, но не отпустил его. Бармен вышел из‑за стойки и велел Мишкину убираться. Мишкин так сильно встряхнул Крозетти, что у того лязгнули зубы, и сказал бармену:

– Все в порядке. Я объяснял джентльмену, как трахать мою жену, а он облил меня выпивкой. Разве это правильно, как вам кажется?

И тут бармен совершил ошибку, схватив Мишкина за руку. Огромный Мишкин отпустил Крозетти и перебросил бармена через стойку, прямо на полки с рядами блестящих бутылок. Крозетти бросился бежать. Он даже не стал дожидаться лифта, промчался через три лестничных пролета и влетел в свою комнату.

 

На следующее утро Крозетти очень рано покинул отель и отправился в Британский институт кинематографии, где посмотрел фильмы Жана Ренуара[82] «Будю, спасенный из воды» и «Правила игры». Он остался бы и на «Великую иллюзию», но, выйдя в вестибюль выпить воды, почувствовал, что кто‑то тянет его за рукав, обернулся и увидел Пола Мишкина в кожаном пальто и церковном облачении. Крозетти подумал, что Пол похож на артиста, играющего священника.

– Как вы узнали, что я здесь?

– А где еще вы можете быть? Ведь не в Музее мадам Тюссо. Пошли, планы немного изменились.

– Как?

– Мы отправляемся в Оксфорд немедленно. Автомобиль ждет.

– А что насчет вещей в отеле?

– Все собрано, упаковано и загружено в машину. Пошли, Крозетти. Вопросы можно задать позднее.

«Мерседес» ждал на улице. На заднем сиденье бесформенной грудой сидел Джейк, закутавшись в дорогой мятый плащ и низко надвинув твидовую кепку. Пол тут же уселся впереди (пассажирское сиденье было расположено «неправильно», и это поражало!), и Крозетти ничего не оставалось, как сесть сзади, отодвинувшись, насколько возможно, от Мишкина, не произнесшего ни слова. Небольшой участок кожи, что выглядывал над его воротником, казался серым, как у рептилии.

Они долго ехали через пригороды и после Ричмонда свернули на автостраду. Крозетти заметил, что Пол то и дело поглядывает в боковое зеркало и рассматривает проезжающие машины с большим интересом, чем это обычно делает пассажир.

– Ну, и почему изменились планы? – спросил Крозетти, когда стало ясно, что никто не собирается добровольно что‑либо объяснять.

– По двум причинам. Первая: нас преследуют две группы людей. Серьезные профессионалы, не чета тем болванам в Нью‑Йорке. Вторая причина: после «представления» Джейка в баре вчера вечером его попросили съехать, и мы решили, что не стоит искать другой отель в Лондоне, а лучше сразу отправиться в Оксфорд, остановиться там и завтра утром встретиться с нашим приятелем.

– Расскажите поподробнее о профессионалах, – сказал Крозетти. – Если они такие крутые, как вам удалось их обнаружить?

– Потому что мы обратились в охранную фирму, где работают профессионалы покруче. Так, мистер Браун?

Вопрос был адресован водителю, и тот ответил:

– Да, сэр. Они «сели на хвост» мистеру Крозетти с той минуты, когда он покинул отель сегодня утром, и, конечно, следовали за вами от гос<