Индивидуальные очистные сооружения: К классу индивидуальных очистных сооружений относят сооружения, пропускная способность которых...
История развития пистолетов-пулеметов: Предпосылкой для возникновения пистолетов-пулеметов послужила давняя тенденция тяготения винтовок...
Топ:
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов...
Особенности труда и отдыха в условиях низких температур: К работам при низких температурах на открытом воздухе и в не отапливаемых помещениях допускаются лица не моложе 18 лет, прошедшие...
Отражение на счетах бухгалтерского учета процесса приобретения: Процесс заготовления представляет систему экономических событий, включающих приобретение организацией у поставщиков сырья...
Интересное:
Подходы к решению темы фильма: Существует три основных типа исторического фильма, имеющих между собой много общего...
Берегоукрепление оползневых склонов: На прибрежных склонах основной причиной развития оползневых процессов является подмыв водами рек естественных склонов...
Влияние предпринимательской среды на эффективное функционирование предприятия: Предпринимательская среда – это совокупность внешних и внутренних факторов, оказывающих влияние на функционирование фирмы...
Дисциплины:
2023-01-02 | 29 |
5.00
из
|
Заказать работу |
|
|
Миниатюрная старушка протянула мне чашку с чаем, а меня пробрала холодная дрожь: ну вылитая миссис Бек!
Соседняя церковь устроила званый чай для нас, будущих летчиков, скучающих по родному дому. Я поблагодарил, взял чашку и машинально сел, не в силах отвести глаз от лица милой старушки.
Миссис Бек! Вот она стоит в приемной у окна.
– О‑хо‑хонюшки! Вот уж не думала, что вы такой бессердечный, мистер Хэрриот! – Подбородок у нее задрожал, и она посмотрела на меня с кротким упреком.
– Миссис Бек! Вовсе я не бессердечен, поверьте, но я не могу сделать полостную операцию вашей кошке за десять шиллингов.
– А я‑то думала, что уж бедной вдове вы не откажете.
Я окинул взглядом кругленькую, крепко сбитую фигурку, румяные щечки, седые волосы, стянутые на затылке в аккуратный пучок. Вдова‑то она вдова, но вот бедная ли? Основания сомневаться у меня кое‑какие были. Например, ее сосед в деревушке Рейтон относился к такой идее весьма скептически.
– Одна брехня, мистер Хэрриот, – объявил он. – Ее только послушать! А у самой чулок битком набит. Одной недвижимости у нее тут сколько!
Я набрал в грудь побольше воздуха.
– Миссис Бек, мы часто делаем скидку тем, кому нечем заплатить. Но ведь эта операция не первой необходимости…
– Как так, не первой? – возмутилась старушка. – Я же вам толкую: Джорджина то и дело котится. Только одними разродится, а уж глядишь, вот‑вот других принесет. Я прямо сна лишилась: все жду, когда опять… – Она утерла глаза.
– Я все понимаю и очень вам сочувствую. Но могу только повторить: есть лишь один выход – стерилизовать вашу кошку, и стоит это один фунт.
– Столько у меня нету.
Я развел руками.
|
– Вы же просите меня прооперировать ее за полцены. Это смешно. Надо удалить матку и яичники. Под общей анестезией. И за все – десять шиллингов? Абсурд.
– Жестокий вы человек! – Она отвернулась к окну, и плечи у нее затряслись. – Бедной вдовы не жалеете!
Продолжалось это уже десять минут, и я более не сомневался, что имею дело с волей куда более твердой, чем моя. Взгляд на часы сказал мне, что я опаздываю на вызовы, выйти же победителем из этого спора надежды не было никакой. Я вздохнул. А вдруг она и правда бедная вдова?
– Ну хорошо, миссис Бек, я прооперирую ее за десять шиллингов. В виде исключения. Днем во вторник вам удобно?
Она мгновенно отвернулась от окна, уже сияя улыбкой.
– Удобно, как не удобно? Вот одолжили, так одолжили!
Она просеменила мимо меня в коридор. Я последовал за ней.
– Только вот что, – сказал я, распахивая перед ней парадную дверь. – С середины дня понедельника Джорджину не кормите. Желудок у нее, когда вы ее привезете, должен быть совершенно пустым.
– Как так – привезу? – Недоумение ее было неописуемым. – У меня автомобиля нету. Я думала, вы за ней заедете.
– Заеду? Но ведь до Рейтона пять миль!
– Ну да. И назад потом привезете. Мне ведь не на чем.
– Заехать… прооперировать… отвезти назад – и все за десять шиллингов?
Миссис Бек еще улыбалась, но в глазах у нее появился стальной блеск.
– Цену‑то вы сами назначили. Десять шиллингов.
– Но… но…
– Вот вы опять за свое! – Улыбка погасла окончательно, и миссис Бек наклонила голову набок. – Я ведь бедная вдова…
– Хорошо, хорошо, – поспешно перебил я. – Во вторник заеду.
А днем во вторник я клял себя за мягкотелость. Будь кошка в операционной в два, в половине третьего, я бы с ней разделался и поехал по вызовам. Поработать полчаса в убыток еще так‑сяк, но сколько времени отнимет вся эта возня?
Проходя по коридору, я заглянул в открытую дверь гостиной. Тристан крепко спал в своем любимом кресле, вместо того чтобы штудировать учебники. Я вошел и залюбовался безмятежной расслабленностью, которая отличает любителей поспать. Лицо у него было ясным и беззаботным, как у младенца, поперек его груди лежала «Дейли миррор», раскрытая на странице с комиксами, пальцы свесившейся руки сжимали окурок сигареты. Я осторожно подергал его за плечо.
|
– Хочешь со мной, Трис? Мне надо съездить за кошкой.
Очнулся он не сразу, долго потягивался, морщился, но природная доброта взяла верх.
– Само собой, Джим, – выговорил он на заключительном зевке. – С большим удовольствием.
Дом миссис Бек стоял посредине Рейтона слева от шоссе. На свежевыкрашенной калитке я прочел название «Жасмины». Мы пошли по дорожке к крыльцу, дверь распахнулась, и кругленькая старушка приветливо помахала нам.
– Добрый день, добрый день! Рада видеть вас обоих.
Она проводила нас в гостиную, обставленную хорошей мебелью, которая никак не свидетельствовала о бедности. За открытой нижней дверцей буфета я увидел рюмки и строй бутылок. Прежде чем миссис Бек небрежным движением колена захлопнула дверцу, я успел разглядеть этикетки дорогого шотландского виски, черри‑бренди и хереса.
Кивнув на картонную коробку, обвязанную веревкой, я сказал:
– Отлично! Можно ее забрать?
– Господь с вами! Она в садике. У нее так уж заведено: днем там гулять.
– В садике? – повторил я нервно. – Будьте добры, сходите за ней, мы торопимся.
Через выложенную плиткой кухню мы вышли на заднее крыльцо. К деревенским домам часто примыкают обширные участки, и у миссис Бек он был очень ухожен. Цветочные бордюры окаймляли газон, на который ложились золотистые отблески яблок и груш, отягощавших ветви деревьев.
– Джорджина! – сладко пропела миссис Бек. – Где ты, дусенька?
Зов ее остался безответен, и она оглянулась на меня с лукавой улыбкой: – Видно, чертовочка затеяла с нами в прятки поиграть. Она это страх как любит.
– Неужели? – сказал я без всякого умиления. – Но лучше бы она вышла к нам. У меня совершенно нет…
Вдруг из хризантем выскочила на редкость толстая кошка и устремилась через газон к рододендронам. Тристан рванулся в погоню. Едва он скрылся за зеленой купой, как кошка стремглав вылетела назад на газон, дважды обежала его и вскарабкалась по корявому стволу на длинный сук. Тристан, чьи глаза азартно блестели, поднял с земли пару паданцев.
|
– Она у меня сейчас оттуда слезет, Джим, – шепнул он и прицелился.
Я ухватил его за руку и прошипел:
– Ты с ума сошел, Трис! Ни в коем случае. Брось сейчас же!
– Так ведь… Ну ладно, ладно. – Он уронил паданцы и направился к дереву. – Не беспокойся, я ее и так сниму.
– Погоди! – Я вцепился ему в пиджак. – Я сам! А ты стой тут и хватай ее, если она спрыгнет.
Тристан посмотрел на меня с горькой укоризной, но получил в ответ свирепый взгляд. Судя по резвости Джорджины, она, дай Тристан волю своему энтузиазму, мигом оказалась бы в соседнем графстве.
Я начал карабкаться на дерево. Кошек я люблю и всегда любил, а так как животные, по моему твердому убеждению, инстинктивно понимают, кто к ним относится с симпатией, то мне обычно удается справиться с самыми сварливыми представителями кошачьего племени. Откровенно говоря, я гордился своим умением приводить кошек к одному знаменателю и никаких затруднений не предвидел. Слегка отдуваясь, я добрался до сука и протянул руку к припавшей к нему Джорджине.
– Кисонька‑киса! – проворковал я самым обольстительным своим кошачьим тоном.
Она холодно поглядела на меня и круче выгнула спину.
Я протянул руку как мог дальше.
– Кис‑кис‑кис! – Мой голос лился жидким медом, а пальцы уже подобрались к ее мордочке. Вот сейчас я легонько почешу у нее под подбородком, и она будет моя. Беспроигрышный прием!
– Пф! – предостерегающе произнесла Джорджина, но я ничтоже сумняшеся коснулся ее шеи.
– Пф‑пф! – фыркнула Джорджина, и молниеносный удар левой лапой оставил кровавую борозду на тыльной стороне моей руки.
Я отступил, бормоча себе под нос не слишком лестные эпитеты, и вытер кровь. Снизу донесся веселый смех миссис Бек.
– Вот плутовка! Уж такая игрунья, такая игрунья!
Я выпустил воздух сквозь стиснутые зубы и вновь начал тянуть руку по суку. На этот раз, угрюмо решил я, обойдемся без тонкостей. Ухвачу за шкирку – и дело с концом. Словно прочитав мои мысли, Джорджина попятилась на тонкую ветку, которая прогнулась под ее тяжестью, и грациозно соскочила на землю.
Тристан тигром бросился на нее и ухватил за заднюю ногу. Джорджина умело извернулась и погрузила зубы в подушечку его большого пальца. И вот тут Тристан показал, чего он стоит. Испустив истошный, но краткий вопль, он выпустил ногу и сразу же поймал Джорджину за шкирку. Секунду спустя он выпрямился: в его высоко поднятой руке извивалась мохнатая фурия.
|
– Все в порядке, Джим. Вот она!
– Молодчага! Только не упусти! – пропыхтел я и соскользнул по стволу как мог быстрее. Даже чересчур быстро: зловещий треск возвестил, что мой рукав украсился треугольной прорехой. Но мне было не до пустяков – я галопом увлек Тристана в дом и открыл картонку. В те дни еще не изобрели специальных корзин для перевозки кошек, и запихнуть в картонку Джорджину, которая била во все стороны лапами и протестующе выла отвратным голосом, было нелегкой задачей.
Упаковывали мы ее минут десять, и, направляясь к машине с хлипкой картонкой, пусть и обмотанной шпагатом, я отнюдь не испытывал спокойствия.
Мы уже собрались ехать, но тут миссис Бек махнула нам, и, воспользовавшись паузой, прежде чем она заговорила, я снова стер кровь с руки, а Тристан пососал большой палец.
– Мистер Хэрриот, – проникновенно сказала миссис Бек, – вы уж с ней поласковее, она же у меня такая робкая.
Мы не проехали и полумили, как у меня за спиной послышалась отчаянная возня.
– Назад! Кому говорят! Назад, дрянь ты эдакая. Я оглянулся. Тристану приходилось туго. Видимо, ездить в машине Джорджине не нравилось, и из всех щелей картонки высовывались когтистые лапы. А один раз почти целиком протиснулась разъяренная мордочка. Тристан упорно запихивал назад все, что возникало из щелей, но в его криках нарастала безнадежность – он явно проигрывал неравный бой.
Заключительный вопль я принял как фатальную неизбежность:
– Джим, она выбралась! Выбралась, сволочь!
Чудесно! Тот, кому доводилось водить машину, когда в ней мечется ополоумевшая кошка, сумеет оценить мое положение по достоинству. Я припал к баранке, а мохнатый комок прыгал на дверцы, царапал крышу, ударялся о ветровое стекло. Тристан тщетно пытался его ухватить, привставая и изгибаясь самым невероятным образом.
Однако судьбе‑злодейке и этого показалось мало. Выкрики и охи у меня за спиной внезапно оборвались, и тут же Тристан взвыл:
– Джим, чертова бестия обгадилась! И продолжает!
Кошка явно пускала в ход все виды оружия, какими располагала, о чем Тристан мог бы и не сообщать: мой нос его опередил, и я поспешно опустил стекло – для того лишь, чтобы поднять его вдвое быстрее: перед моим умственным взором проплыл образ Джорджины, выпрыгивающей в окно и исчезающей в неизвестном направлении.
У меня нет желания подробно вспоминать конец поездки. Я старался дышать ртом, Тристан усердно дымил одной сигаретой за другой, но эти меры мало что меняли. Завидев Дарроуби, я остановил машину, и мы дружными усилиями, а также ценой еще нескольких ран, включая на редкость болезненную царапину по всей длине моего носа, все‑таки водворили Джорджину назад в картонку.
|
Даже на операционном столе Джорджина так просто не сдалась. Для анестезии мы пользовались эфиром с кислородом, но эта киса умудрялась под маской не дышать и, когда мы решали, что она все‑таки уснула, вновь принималась буйствовать. В конце концов мы кое‑как ее усыпили, но оба были насквозь мокры от пота.
Овариогистерэктомия[10] – операция не очень сложная, когда речь идет о кошке, и теперь мы проделываем их сотни без малейших осложнений, но в тридцатые годы к ней прибегали редко, а уж тем более в сельских краях, так что я еще не успел набить руку.
Однако свои предпочтения и идиосинкразии у меня уже выработались: например, с худыми кошками я управлялся легко и просто, но толстые доставляли мне много хлопот. Джорджина же была на редкость толстой.
Когда я вскрыл ее брюшную полость, оттуда, скрыв под собой все, поднялась океанская волна жира. И уж не знаю, сколько времени я, изнемогая от нервного напряжения, приподнимал пинцетом то петлю кишки, то сальник, уныло их разглядывал и убирал обратно. Мной все больше овладевала томительная слабость, но тут наконец‑то металлические кончики подцепили розовый яичник и вытянули наружу узкую ленточку матки. Дальше все пошло как по маслу, но странную мою слабость не рассеял даже последний стежок.
Я уложил спящую кошку в картонку и кивнул Тристану.
– Поехали, пока она не проснулась, – и направился к двери, как вдруг он меня остановил.
– Джим, – произнес он торжественно, – ты же знаешь, что я твой друг.
– Естественно, Трис.
– Я для тебя на все готов, Джим.
– Верю.
– За одним исключением: в эту чертову машину я больше не сяду!
Я устало кивнул: ах, как я его понимал!
– Твоя воля, – ответил я. – Ну а мне пора.
Прежде чем сесть за руль, я обрызгал машину внутри обеззараживающей жидкостью с сосновым ароматом, но толку от нее было мало. Впрочем, уповал я только на то, что Джорджина проспит до самого Рейтона, но и эта надежда разлетелась прахом еще до того, как я пересек рыночную площадь. Из картонки на заднем сиденье донесся зловещий звук, словно где‑то в отдалении гудел пчелиный рой. Я знал, что сие означает: действие анестезии подходило к концу.
Выбравшись на шоссе, я выжал газ, что делал крайне редко – ведь стоило моему драндулету набрать скорость свыше сорока миль в час, как и мотор, и кузов поднимали такой протестующий грохот, что казалось, они вот‑вот рассыплются на части. Но в эту минуту мне было все равно: пусть себе рассыпаются. Стиснув зубы, выпучив глаза, я мчался по шоссе, но не видел ни полосы асфальта впереди, ни убегающих по сторонам каменных стенок. Мое внимание было сосредоточено у меня за спиной: гудение пчелиного роя там словно бы приближалось, становилось все более гневным.
Когда оно перешло в злобное мяуканье, сопровождавшееся треском картона под рвущими его когтями, я затрепетал. И как только с лязганьем влетел в Рейтон, рискнул покоситься через плечо. Джорджина наполовину выбралась из картонки. Закинув руку назад, я сдавил ей шею, а когда добрался до «Жасминов», свободной рукой вытянул тормоз, Джорджину же водворив к себе на колени.
Сгорбившись, я испустил невероятный вздох облегчения, и мои окостеневшие губы почти разошлись в улыбке, когда я увидел, что к нам по садовой дорожке семенит миссис Бек.
С радостным возгласом она выхватила у меня Джорджину, но тут же охнула от ужаса, узрев на ее боку выбритый участок кожи и два стежка.
– У‑у‑у, дусенька моя! Что с тобой сделали эти гадкие дядьки? – Прижав кошку к груди, она смерила меня негодующим взглядом.
– Она прекрасно себя чувствует, миссис Бек, – сказал я. – Вполне нормально. На ночь дайте ей немного молока, а завтра она уже может есть твердую пищу. Никаких причин тревожиться нет.
– Ну что же… – Она нахмурилась. – А теперь вы небось хотите деньги получить? – добавила она, косо взглянув на меня.
– Собственно говоря… э….
– Ладно, погодите, сейчас схожу. – Она повернулась и ушла в дом. Я стоял, прислонясь к смрадной машине, чувствовал, как саднят царапины на руках и на носу, поглаживал прореху на рукаве и ощущал себя полностью вымотанным – и физически, и морально. За всю вторую половину дня я всего‑то стерилизовал одну‑единственную кошку, но ни на что больше у меня не осталось сил. Я тупо смотрел на приближающуюся миссис Бек. В руке она держала кошелек и, выйдя за калитку, встала прямо напротив меня.
– Десять шиллингов, так, что ли?
– Совершенно верно.
Она пошарила в кошельке, после паузы извлекла из него на свет десятишиллинговую бумажку и устремила на нее грустный взгляд.
– Ах, Джорджина, Джорджина, дорого же ты мне стоишь! – произнесла она печально.
Я робко протянул руку, но миссис Бек отдернула бумажку.
– Минутку! Я было и не вспомнила. Вы же будете швы снимать?
– Да. Через десять дней.
– Вот тогда и рассчитаемся. Ведь вам все равно еще раз приезжать. – Она сурово поджала губы.
– Как… еще раз? Не можете же вы требовать…
– Платить за неоконченную работу – это несчастье накликать, я так считаю. Я вам деньги, а с Джорджиной беда случится?
– Но… но…
– Нет уж, мое слово твердое, – сказала она, убрала бумажку в кошелек и защелкнула его с неумолимым видом. А потом повернулась и засеменила к дому. Но на полпути посмотрела на меня через плечо, улыбнулась и сказала:
– Вот так и сделаем. Уплачу, как вы приедете швы снимать.
Чайные лепешки
До конца пятидесятых годов и позже на йоркширских фермах каждую неделю обязательно пекли домашний хлеб на дрожжах. Чайные лепешки, мягкие, в хрустящей корочке, разрезались пополам и либо намазывались топленым салом или мясным паштетом, либо прокладывались куском холодного мяса с маринадом. Это было очень сытное угощение к чаю. Чтобы испечь чайные лепешки, положите в 1 кг муки две чайные ложки соли и хорошо сотрите все это с 120 г топленого сала. Согрейте 0,5 л молока, разведенного водой. Отлейте немножко, добавьте туда две чайные ложки сахара и разведите 60 г дрожжей. Смешайте дрожжевую массу с мукой, постепенно добавляя разведенное молоко. Полученному тесту дайте подняться вдвое, затем хорошенько вымесите его и разрежьте на 12 порций. Из каждого куска сделайте плоскую лепешку и свободно разложите их на смазанном жиром противне.
Дайте им снова подняться вдвое. Выпекайте 15 минут при 230 °C.
Резак
Пастух, обходясь без помощи ветеринара, производил над каждым ягненком небольшую операцию – обрубал ему хвост до 5‑сантиметровой длины. Длинный хвост пачкался в экскрементах, его облепляли мухи, откладывавшие яйца в шерсти. Личинки внедрялись в кожу, и ягненок серьезно заболевал. Перед тем как ампутировать хвост, пастух нагревал железный или стальной резак на рукоятке длиной около 30 см и затем нажимал им на хвост, положенный на чурбак. Горячий металл рассекал хвост мгновенно.
Водосточные отверстия
У основания каменной стенки толщиной около метра каменщик оставлял сквозные дыры непосредственно над длинными камнями, поддерживавшими двойную кладку. Главным назначением их было давать сток воде на склоне, которая иначе скоплялась бы у стены и медленно просачивалась бы сквозь нее по всей длине. Небольшие зверьки использовали водостоки как проходы, и в поставленные под ними ловушки попадало немало кроликов.
Вопли и шепотки
По‑моему, сержанты всегда вопят. Если орали не на меня, так на кого‑нибудь другого. И все‑таки ни один сержант не мог бы потягаться мощью голоса с Леном Хэмпсоном.
По дороге на ферму Лена мне захотелось остановиться. Я свернул к обочине и положил локти на руль. День выдался жаркий и тихий, а этот удивительно красивый уголок был защищен холмами от резких ветров, которые иссушали на вершинах все, кроме вереска и жесткой травы пустошей.
Тут в зеленых ложбинах и овражках поднимали к небу свои могучие ветви величавые дубы, вязы, тополя, и их пышная листва даже не трепетала – таким неподвижным был воздух.
В зеленых просторах вокруг – ни единого движения, тишину нарушают только жужжание пролетающей пчелы и блеяние овец где‑то вдали.
В открытые окна машины лились запахи лета – дыхание нагретой травы и клевера, ароматы невидимых цветов. Но в машине им приходилось вступать в соперничество с густым коровьим запахом. Перед этим я целый час вакцинировал вольно пасущееся стадо в пятьдесят голов и теперь сонно взирал на безмятежный пейзаж, сидя в замызганных брюках и заскорузлой от пота рубашке.
Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда‑то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы – самые мирные звуки в мире.
И вот тут, хотя от фермы нас отделяли два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи – как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.
Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.
– Доброе утро, мистер Хэмпсон, – сказал я.
– ВАША ПРАВДА, МИСТЕР ХЭРРИОТ, – загремел он. – УТРО РАСЧУДЕСНОЕ.
Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему, к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.
Вы хотели показать мне свинью? – сказал я, держась на почтительном расстоянии.
– АГА. ХОРОШИЙ ТАКОЙ БОРОВОК. ЧТО‑ТО С НИМ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ. ДВА ДНЯ НИЧЕГО НЕ ЕСТ.
Мы вошли в хлев, и я сразу же определил, кого мне предстоит лечить. Все дородные бело‑розовые обитатели хлева заметались при виде чужого человека – все, кроме одного, который, понурившись, стоял в углу.
Свиньи обычно сопротивляются попыткам смерить им температуру, но этот боровок даже не пошевелился, когда я вставил термометр в прямую кишку. Температура оказалась лишь немного выше нормальной, но вид у животного был обреченный. Он застыл в неподвижности, чуть выгнув спину, избегая любых движений, а глаза у него были мутные и испуганные.
Я поглядел на красную физиономию Лена Хэмпсона, который всем весом навалился на загородку.
– Это началось сразу или постепенно? – спросил я.
– ЗА ОДНУ МИНУТУ! – В тесном помещении рев был совершенно оглушительным. – вечером в понедельник БЫЛ ЗДОРОВЕХОНЕК, А УТРОМ ВО ВТОРНИК – НА ТЕБЕ!
Я ощупал живот боровка. Мышцы были напряжены и тверды, как доски, так что обнаружить что‑либо определенное с помощью пальпации не удалось, но брюшная стенка была болезненна повсюду.
– Мне уже приходилось видеть их в таком состоянии, – сказал я. – У него разрыв кишечника. Это случается, когда свиньи дерутся или толкают друг друга, особенно сразу после кормежки.
– И ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?
– Дело в том, что содержимое кишечника попало в брюшину и вызвало перитонит. Я вскрывал таких свиней – в брюшной полости сплошные спайки, словно все органы срослись. Боюсь, шансов на выздоровление почти нет.
Лен снял кепку, почесал лысый затылок и водрузил потрепанный головной убор на место.
– УЖ ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ БОРОВОК! ТАК ЧТО ДЕЛО БЕЗНАДЕЖНОЕ, ЧТО ЛИ? – Несмотря на огорчение, он не понизил голоса ни на полтона.
– Боюсь, что так. Они обычно едят очень мало и стремительно худеют. Разумней будет теперь же его забить.
– НЕ НРАВИТСЯ МНЕ ЭТО! НЕ ЛЮБЛЮ ТАК ПРЯМО СДАВАТЬСЯ, МОЖЕТ, НАЙДЕТСЯ КАКОЕ СРЕДСТВО? ПОКА ЕСТЬ ЖИЗНЬ, ЕСТЬ И НАДЕЖДА, ВЕРНО? Я улыбнулся.
– Ну, какая‑то надежда всегда есть, мистер Хэмпсон.
– А РАЗ ТАК, ДАВАЙТЕ ПОПРОБУЕМ. ПОПЫТКА НЕ ПЫТКА, А?
– Ну хорошо. – Я пожал плечами. – Боли он особой не испытывает, просто чувствует себя неважно. Значит, можно попытаться. Я оставлю вам порошки.
Пробираясь наружу из хлева, я невольно залюбовался остальными свиньями.
– Просто загляденье! – сказал я. – Таких отличных свиней мне, честное слово, видеть еще не приходилось. Видно, что вы хорошо их кормите.
Это была ошибка: удовольствие добавило к его голосу много лишних децибелов.
– АГА! – взревел он. – КОРМИ ИХ КАК СЛЕДУЕТ, И УЖ ОНИ ТЕБЯ ОТБЛАГОДАРЯТ!
Когда я добрался до машины и открыл багажник, у меня все еще звенело в голове. Я вручил Лену пакет моих верных сульфаниламидных порошков. Они не раз выручали меня, но тут я от них особых чудес не ждал.
По иронии судьбы мне пришлось отправиться от чемпиона по крику среди наших клиентов к чемпиону по шепоту. Элайджа Уэнтворт общался с себе подобными только на пониженных тонах.
Когда я подъехал, мистер Уэнтворт мыл из шланга коровник. Он обернулся и поглядел на меня с обычным своим глубоко серьезным выражением. Этот высокий худой человек отличался чрезвычайной правильностью речи, чинностью манер и внешне совершенно не походил на небогатого фермера, работающего в поте лица своего с утра до ночи. Такому впечатлению способствовала и его одежда, которая больше годилась для канцелярской работы, чем для его тяжелого труда.
На голове у него была аккуратно надета почти новая фетровая шляпа, которую я волей‑неволей изучил во всех деталях, потому что он подошел ко мне почти вплотную, быстро оглянулся по сторонам и зашептал:
– Мистер Хэрриот, боюсь, это что‑то очень серьезное. – Он всегда говорил так, словно сообщал нечто чрезвычайно важное и секретное.
– Очень жаль. А в чем дело?
– Отличный бычок, мистер Хэрриот, и тает прямо на глазах. – Он придвинулся ко мне еще ближе и шепнул мне прямо в ухо: – Подозреваю туберкулез! – Потом попятился, страдальчески хмурясь.
– Действительно нехорошо, – сказал я. – А где он?
Мистер Уэнтворт поманил меня пальцем, и я последовал за ним в стойло. Бычок был герефордским гибридом и, если бы не исхудал и не ослабел, должен был бы весить около полутонны. Тревога мистера Уэнтворта была мне понятна, но у меня уже выработалось диагностическое чутье, и я ни на секунду не усомнился, что туберкулез тут ни при чем.
– Он кашляет? – спросил я.
– Нет, совсем не кашляет. А вот понос наблюдается.
Я внимательно осмотрел бычка, и типичные симптомы – отечность в подчелюстной области, вздутость живота, желтушность слизистых оболочек – сразу подсказали мне диагноз.
– По‑моему, мистер Уэнтворт, это фасциолез. Причина его состояния – печеночный сосальщик. Я пошлю пробу навоза для анализа на яйца сосальщика, но лечить начну немедленно.
– Печеночный сосальщик? Где же он мог его подхватить?
– На сыром пастбище. Вы где его последнее время пасли?
– Вон там, – фермер указал куда‑то за дверь. – Пойдемте, я вам покажу.
Через несколько сотен шагов мы прошли через ворота, потом через вторые и оказались на широком ровном лугу у подножия холма. Упругость дерна под ногами и растущая кое‑где болотная трава говорили сами за себя.
– Самое подходящее место, – сказал я. – Как вам известно, это паразит, внедряющийся в печень, но на протяжении своего жизненного цикла он некоторое время развивается в малом прудовике, а эта улитка обитает поблизости от воды.
Мистер Уэнтворт несколько раз торжественно кивнул и принялся оглядываться по сторонам, из чего я заключил, что он намеревается что‑то сказать. Он вновь вплотную придвинулся ко мне и внимательно осмотрел горизонт. На мили вокруг раскинулись луга, нигде не было видно ни единой живой души, и тем не менее он как будто опасался, что его подслушают.
Почти касаясь щекой моей щеки, он шепнул мне на ухо:
– Я знаю, кто в этом виноват.
– Неужели? И кто же?
Он вновь быстро удостоверился, что рядом никто не возник из‑под земли, и опять обдал меня жарким дыханием:
– Помещик, у которого я арендую землю.
– Но при чем тут он?
– Палец о палец не ударит. – Мистер Уэнтворт повернул ко мне лицо с широко раскрытыми глазами, а затем вновь прильнул к моему уху: – Сколько лет обещает осушить этот луг – и ничего не делает.
Я отступил на шаг.
– Тут я ничем вам помочь не могу, мистер Уэнтворт. Но в любом случае у вас есть и другой выход – истребить улиток медным купоросом. Потом я объясню вам как, но для начала займусь бычком.
У меня в багажнике был гексахлорэтан. Я разболтал его в бутылке воды и подошел к бычку. Могучее животное без сопротивления позволило открыть ему рот и влить лекарство в глотку.
– Он очень ослабел, – заметил я.
– Очень! – Мистер Уэнтворт тревожно посмотрел на меня. – Я думаю, он скоро ноги протянет.
– Зачем же так мрачно, мистер Уэнтворт! Выглядит он, конечно, очень плохо, но, если это сосальщик, лекарство должно помочь. Сообщите мне, как он будет себя чувствовать.
Примерно месяц спустя я прохаживался в базарный день между ларьками, установленными на булыжнике. У дверей «Гуртовщиков», как всегда, толпились фермеры, разговаривая между собой, заключая сделки с торговцами скотом и зерном, но все заглушали зазывные выкрики продавцов.
Меня прямо‑таки заворожил продавец сластей. Он горстями сыпал их в бумажные пакеты, бойко приговаривая:
– Мятные лепешки, лучше не найти! Лакричные палочки всех сортов! Леденчики тоже не помешают! Вложим парочку шоколадок! Подсыплем ирисок! Добавим рахат‑лукумчику! – И, помахивая набитым пакетом, торжествующе выкликал: – Давай налетай! Шесть пенсов все удовольствие!
«Поразительно! – подумал я, отходя. – Как это у него ловко получается!»
И тут от дверей «Гуртовщиков» меня окликнул знакомый голос:
– ЭЙ, МИСТЕР ХЭРРИОТ! – Не узнать Лена Хэмпсона было невозможно. Он надвинулся на меня, краснолицый И бодрый. – ПОМНИТЕ БОРОВКА, КОТОРОГО ВЫ У МЕНЯ ПОЛЬЗОВАЛИ? – Он, несомненно, выпил по поводу базарного дня пару‑другую кружек пива, и его голос не стал от этого тише.
Фермеры кругом навострили уши. Болезни чужого скота – извечная тема, полная животрепещущего интереса.
– Конечно, помню, мистер Хэмпсон, – ответил я.
– ОН ТАК И ЗАЧАХ, – взревел Лен.
Я заметил, как вспыхнули глаза фермеров. Плохой исход – это даже еще интереснее.
– Да? Мне очень жаль.
– АГА! В ЖИЗНИ НЕ ВИДЕЛ, ЧТОБ СВИНЬЯ ТАК ХУДЕЛА!
– Да?
– ТАЯЛ, МОЖНО СКАЗАТЬ, НЕ ПО ДНЯМ, А ПО ЧАСАМ!
– Очень жаль. Но, если помните, я предупреждал…
– ТОЛЬКО КОЖА ДА КОСТИ ОСТАЛИСЬ! – громовой рев раскатывался по рыночной площади, заглушая жалкие выкрики продавцов. А торговец сластями даже умолк и слушал с таким же жадным любопытством, как и все вокруг.
Я тревожно посмотрел по сторонам.
– Что же, мистер Хэмпсон, я ведь сразу объяснил…
– НУ НИ ДАТЬ НИ ВЗЯТЬ ЖИВОЙ СКЕЛЕТ! ПРЯМО ЖУТЬ БРАЛА, НА НЕГО ГЛЯДЯ.
Я понимал, что Лен вовсе не жалуется, а просто делится со мной впечатлениями, но я предпочел бы, чтобы он воздержался.
– Спасибо, что вы мне рассказали, – пробормотал я. – Но мне пора…
– УЖ НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЗА ПОРОШОЧКИ ВЫ ЕМУ ОСТАВИЛИ…
Я откашлялся.
– В них входили…
– …ТОЛЬКО ПОЛЬЗЫ ОНИ ЕМУ НИКАКОЙ НЕ ПРИНЕСЛИ!
– Ах, так. Но мне действительно пора…
– НА ТОЙ НЕДЕЛЕ Я СДАЛ ЕГО ЖИВОДЕРУ.
– К сожалению…
– ПОШЕЛ НА СОБАЧЬЕ МЯСО, БЕДНЯГА!
– Да, конечно…
– НУ ТАК ВСЕГО ВАМ ХОРОШЕГО, МИСТЕР ХЭРРИОТ!
Он повернулся и ушел, а кругом воцарилась вибрирующая тишина. Чувствуя себя центром нежелательного внимания, я собрался было улизнуть, но тут кто‑то мягко потрогал меня за локоть. Обернувшись, я увидел Элайджу Уэнтворта.
– Мистер Хэрриот, – шепнул он. – Помните бычка?
Я уставился на него. Только этого мне не хватало! Фермеры тоже уставились на него, но с явным предвкушением.
– Так что же, мистер Уэнтворт?
– Знаете, – он нагнулся и прошелестел мне в ухо, – это же просто чудо. Начал поправляться, как только вы дали ему это лекарство.
Я отступил на шаг.
– Прекрасно! Но если можно, говорите погромче. Очень трудно что‑нибудь расслышать! – Я торжествующе поглядел по сторонам.
Он настиг меня и положил подбородок мне на плечо.
– Я, конечно, не знаю, что вы ему дали, но лекарство чудесное. Просто поверить трудно. Каждый день глядел на него, а он все тучнее становится.
– Отлично! Но не могли бы вы говорить чуточку погромче? – настойчиво попросил я.
– Такой стал жирный, хоть на хлеб намазывай! – Еле слышный шепот защекотал мне ухо. – На аукционе за него дадут высшую цену.
Я снова попятился.
– Да… Да… Простите, я не расслышал.
– Я уж думал, ему не выжить, мистер Хэрриот, но вы спасли его своим искусством, – сказал он, произнося каждое слово мне в ухо самым нежным пианиссимо.
Фермеры ничего не услышали, их интерес угас, и они начали разговаривать между собой. Продавец сластей принялся снова наполнять пакеты и восхвалять их содержимое, и тут мистер Уэнтворт доверил мне свою главную тайну:
– Такого блистательного, можно сказать, волшебного исцеления мне еще видеть не доводилось!
Большая белая свинья
Эта порода свиней была выведена в Йоркшире и заметно преобладала там над остальными. Она распространилась по всей Англии. А когда ее стали разводить за границей, у породы появилось второе название йоркширы. Большие белые свиньи и ландрасы составляют основу современного свиноводства, а остальные постепенно исчезают. Фермерам требуется свинья с длинным туловищем, нагуливающая внушительные окорока. Большие белые свиньи отвечают именно этим требованиям, как и спросу на нежирную грудинку и нежирную ветчину.
Бык герефордской породы
Широкая белая голова с желтыми рогами, чуть волнистая рыжая шерсть и белое брюхо позволяют сразу узнать мясной скот герефордской породы, который можно увидеть в Англии повсюду. Разводят его также в Канаде, Австралии, Аргентине и на ранчо американского Запада. По выносливости он остается непревзойденным. Выведены герефордцы были столетия назад в пограничной области Уэльса, круглый год живут под открытым небом, не боятся ни холодов, ни засухи, быстро и отлично нагуливают вес на подножном корму без каких‑либо добавок. Эти качества передаются потомству герефордских быков, полученному и от коров другой породы. Такие гибриды обязательно имеют белую морду и плотное сложение.
Сладость мести
– У Хэрриота этого молоко на губах не обсохло. Дурак круглый, одно слово.
От такой характеристики носа не задерешь, и добрый эль у меня во рту вдруг стал кислее уксуса. На пути домой я заглянул в «Корону и якорь» и уютно расположился в полном одиночестве в «кабинете». Фразы эти донеслись до меня из общего зала сквозь неплотно притворенную дверь.
На это неприятное воспоминание меня натолкнул вывод, к которому я пришел в тот момент: мой летный инструктор лейтенант Будем явно считает меня человеком, стоящим на крайне низком уровне умственного развития.
А тогда, в «Короне и якоре», я подвинулся так, чтобы заглянуть сквозь щель в ярко освещенный зал. Ораторствовал Сет Пиллинг, чернорабочий, субъект, всем в Дарроуби известный. Хотя именовался он рабочим, но лишней работой предпочитал себя не утруждать, и его дюжую фигуру и мясистую физиономию можно было регулярно созерцать на бирже труда в дни, когда он являлся туда расписаться в получении пособия по безработице.
Ораторствовал Сет Пиллинг, чернорабочий, субъект, всем в Дарроуби известный.
– Пустая башка. А уж про собак и вовсе ничего не знает! – Верзила влил себе в глотку полпинты разом.
– В коровах он ничего, разбирается, – вмешался другой голос.
– И пусть его. Я же не про чертовых коров толкую, – со жгучим презрением ответил Сет. – Я про собак говорю. Чтоб собак лечить, голова на плечах нужна.
Тут раздался третий голос:
– Так он же ветеринар или нет? Должен в своем деле разбираться.
– Ну и что? Ветеринары, они всякие бывают. А уж этот – пустое место. Я бы мог вам про него кое‑чего порассказать.
Народная мудрость гласит, что тот, кто подслушивает, ничего хорошего про себя не услышит, и благоразумие требовало, чтобы я поскорее выбрался оттуда и не слушал, как этот тип поносит меня на весь переполненный зал. Но, конечно, я остался и с болезненным интересом навострил уши, всем существом вслушиваясь в разговор.
– А что, Сет?
Общество сгорало от любопытства не меньше меня.
– Уж найдется что! – ответствовал он. – Это же не перечесть, сколько мне собак приносили, после того как он их портил!
– Уж ты‑то про собак все знаешь, а, Сет?
Возможно, сарказм в этой фразе мне только почудился от злости, но в любом случае мистер Пиллинг принял ее за чи
|
|
Своеобразие русской архитектуры: Основной материал – дерево – быстрота постройки, но недолговечность и необходимость деления...
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰)...
Историки об Елизавете Петровне: Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспитывалась среди новых европейских веяний и преданий...
Особенности сооружения опор в сложных условиях: Сооружение ВЛ в районах с суровыми климатическими и тяжелыми геологическими условиями...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!