Неповинное страдание отрока, благоверного царевича Димитрия

 

 

(Память 15 мая)

 

Страдание благоверного царевича Димитрия принадлежит к самым трогательным страницам русской истории.

За бездетством старшего брата своего, царя Феодора Иоанновича, Димитрий‑царевич, рожденный от последнего брака царя Иоанна Васильевича Грозного с Марией Нагой, являлся единственным наследником царского престола, так как он был последний представитель царствовавшего в России дома, происходившего непосредственно от Рюрика и от Владимира святого.

После кончины царя Иоанна Васильевича на долю царевича Димитрия выпала тяжкая доля.

Ему бы следовало жить в Москве как единственному наследнику престола, исподволь приучаться к делам правления. Брат его, царь Феодор Иоаннович, был и слаб здоровьем, и бездетен; жизнь его долго продолжиться не могла, и престол неминуемо должен был, таким образом, перейти к царевичу Димитрию.

Но сыскался злодей, который задался целью не только удалить царевича Димитрия от его царственного брата, но и совершенно сжить со света ни в чем и ни перед кем не повинного ребенка.

В то время был в России великий честолюбец, задавшийся целью не более и не менее как занять российский престол. Это был боярин Борис Годунов, человек весьма больших способностей и самый близкий к царю, так как царь был женат на сестре Бориса Феодоровича Годунова, Ирине.

Царь Феодор, слабый волей и слабый умом, предоставил Борису ведать государством, а сам был царь только по имени. И царь Феодор соглашался даже на такие предложения Бориса Годунова, которые его правдивому сердцу были неприятны. Согласился он и с тем, чтобы царевич Димитрий был со своей матерью и братьями матери, Нагими, послан на житье в Углич.

Царь Феодор любил своего младшего брата, и, казалось бы, так естественно приберегать его при себе, зорко следить за ним, тщательно его воспитывать.

Конечно, на народ не могла произвести хорошего впечатления эта ссылка единственного наследника русского престола, но Борис Годунов стоял на своем: ему было легче извести его в отдалении от Москвы, чем в самой Москве.

Чтобы отвлечь сердце народа от последней отрасли царского племени, по распоряжению Бориса, перестали во время службы церковной поминать царевича Димитрия, ввиду того что он рожден был от седьмой жены Грозного.

Царевич Димитрий остался после отца полуторагодовалым младенцем, а в Углич был сослан в возрасте пяти с половиной лет.

В противоположность брату своему, царевич Димитрий был богато наделен всеми дарами: он был здоровым, красивым ребенком, был развит не по летам, унаследовав блестящие умственные способности своего отца. По мере того как он подрастал, он сознавал свое неловкое и странное положение; его смущала мысль, почему он не живет в Москве с братом, и среди детских игр ему иногда случалось со словами упрека говорить о царских советниках‑боярах, и особенно о Борисе Годунове.

Эти речи были на руку близким приверженцам Бориса, которые прибавляли к этим речам своего, сея смуту между братьями – царем и царевичем, а в народе распускали молву, что в нем обнаружился нрав его отца, что он жесток, любит кровь и сам, для потехи, мучит животных. Но народ слишком хорошо знал царевича Димитрия, его кроткий, незлобивый нрав, и пущенная Борисом сказка не имела никакого успеха. Борис решил тогда действовать напрямик и послал в Углич людей, которые бы подсыпали в пищу, подаваемую царевичу, яда; иногда этот яд давали ему в блюдах, иногда в питье. Но Бог, хранящий праведников, не хотел принять втайне эту чистую душу: всему миру должна быть явлена неповинная его кровь.

Когда тайный извод царевича ядом не подействовал, задумано было явно убить царевича; были найдены окаянные люди, которые за большое вознаграждение взяли на себя это кровавое дело. Главный из них был Михаил Битяговский с сыном своим Данилой и племянником Никитой Качаловым: они были посланы в Углич будто бы для бережения царевича.

Царица Мария Феодоровна Нагая, материнским сердцем угадывая беду, стала особенно следить за отроком и никуда его без себя не отпускала. Царевичу было восемь лет.

Кто опишет внутренний мир невинного отрока, рожденного для славы и уже в столь юных летах узнавшего отраву, и горе, и испытания? Быть может, уязвленный сердцем своим, уже разочарованный, он всеми чувствами устремился к той вечной отчизне, где будут заглажены все недочеты земной жизни. Если Бог попустил страшному злодеянию, то не потому ли, что душа царевича Димитрия созрела к святости и для вечности и печальная его кончина должна была прославить невидные его добродетели и навсегда запечатлеть его образ в сердце православного народа?

15 мая царица Мария Феодоровна Нагая была в своем терему, окаянная же мамка, предательница Василиса Волохова, повела его гулять во двор. Кормилица царевича Ирина Тучкова не хотела пускать мальчика одного и вслед за ним вышла на нижнее крыльцо.

Сын мамки, Волохов, приблизился к царевичу, взял за руку и спросил его: «Государь, у тебя, вишь, новое ожерелье?»

– Это старое ожерелье, – тихим голосом ответил царевич Димитрий, и тут Волохов полоснул его ножом по шее, но не захватил гортани. Царевич Димитрий упал еще живым и, быть может, был бы спасен: верная кормилица прикрыла его своим телом и начала кричать. Волохов бросил нож и побежал, но его помощники, Битяговский и Никита Качалов, стали бить кормилицу и били ее почти до смерти и затем, вырвав из рук ее царевича, дорезали его и обратились в бегство.

Чудно и ужасно было видеть, как долго умирающий трепетал, подобно заколотому голубю. Его мать громко над ним вопила.

Весть о страшном деле распространилась по городу, и отовсюду ко дворцу бежал народ, но ничего не видел. Один пономарь, запершись на колокольне, начал бить в колокол, и по этому звону набата все проникли на двор царский. Народ, видя государя своего лежавшего мертвым, а при теле его праведную мать и кормилицу без памяти, тут же умертвил Михаила Битяговского с его единомышленниками. Народ, вероятно, узнал подробности убийства через пономаря, видевшего все с колокольни. Всего убито двенадцать человек, и тела их выброшены в яму на съедение собакам.

К царю Феодору поскакали гонцы с вестью, что брат его убит приставленными к нему лицами. Но Борис перехватил в Москве гонцов и велел переписать грамоту, что будто царевич, одержимый падучей, в припадке зарезался от небрежения Нагих.

Следствие по угличскому делу закончилось страшной несправедливостью: Нагие были перевезены в Москву, и царь, по проискам Годунова, наложил на них свою опалу. Их пытали, но и пыткой не добились того, чтобы они признали самоубийство царевича; всех братьев Нагих разослали по разным городам в темницы. Царицу Марию насильно постригли в иноческий образ, с именем Марфа, и заточили ее в диком и пустынном месте, на озере Пустоозерском близ города Череповца.

Пострадал и град Углич: и на него простерлась опала. Тела всех убитых врагов царевича были вынуты из позорной ямы и преданы земле с честью. Около двухсот посадских ответили головой за их любовь к царевичу, многих заточили в темницы, а из ссыльных угличан в ледовитой пустыне устроили новый город Пелым. Именитый Углич, славившийся своими двенадцатью обителями, тремя соборами, полутораста церквами и тридцатью тысячами жителей, с тех пор опустел. Даже набатный колокол Спасского собора, бывший виной мятежа, был сослан в Сибирь вместе с людьми, вставшими на ноги тогда, в тот страшный день, по звону его, и долго висел в Тобольске, в храме Всемилостивого Спаса. Только недавно этот опальный колокол возвращен был в Углич.

Казалось бы, все было заглушено или умерло, но нельзя было заглушить молвы народной об усопшем царевиче, и глухой ропот, тщетно подавляемый, все возрастал: никто не верил угличскому розыску, и Божия благодать утверждала память о царевиче Димитрии. От гроба его стали истекать чудеса; одно из таких чудес описано Пушкиным в его знаменитом «Борисе Годунове». Патриарх так рассказывает об этом исцелении:

 

В вечерний час ко мне пришел однажды

Простой пастух, уже маститый старец,

И чудную поведал он мне тайну.

«В младых летах, – сказал он, – я ослеп

И с той поры не знал ни дня, ни ночи

До старости; напрасно я лечился

И зелием, и тайным нашептаньем;

Напрасно я ходил на поклоненье

В обители к великим чудотворцам;

Напрасно я из кладезей святых

Кропил водой целебной темны очи –

Не посылал Господь мне исцеленья.

Вот, наконец, утратил я надежду,

И к тьме своей привык, и даже сны

Мне виданных вещей уж не являли.

А снилися мне только звуки. Раз

В глубоком сне, я слышу, детский голос

Мне говорит: встань, дедушка, поди

Ты в Углич‑град, в собор Преображенья,

Там помолись ты над моей могилой.

Бог милостив – и я тебе прощу.

– Но кто же ты? – спросил я детский голос.

– Царевич я Димитрий. Царь небесный

Приял меня в лик Ангелов Своих,

И я теперь великий чудотворец.

Иди, старик. – Проснулся я и думал:

Что ж, может быть, и в самом деле

Бог Мне позднее дарует исцеленье.

Пойду – ив путь отправился далекий.

Вот Углича достиг я, прихожу

В святый собор и слушаю обедню,

И, разгорясь душой усердно, плачу

Так сладостно, как будто слепота

Из глаз моих слезами вытекала.

Когда народ стал выходить, я внуку

Сказал: Иван, веди меня на гроб

Царевича Димитрия. И мальчик

Повел меня – и только перед гробом

Я тихую молитву сотворил,

Глаза мои прозрели, я увидел

И Божий свет, и внука, и могилку».

Вот, государь, что мне поведал старец.

Я посылал тогда нарочно в Углич.

И сведано, что многие страдальцы

Спасение подобно обретали

У гробовой царевича доски…

 

Борис страшными угрозами старался подавить слух о знамениях, исходящих от гроба малолетнего мученика; могила царевича считалась опальной. Когда Борис Годунов был свержен с престола царевичем в лице самозванца Лжедимитрия, то священники не смели служить над могилой истинного Димитрия панихид. Но падение самозванца возвратило честь гробу царевича, граждане угличские стремились к могиле толпами и вместо одних панихид пели перед ней молебны новому мученику.

Желая окончательно вырвать из памяти народа Лжедимитрия, свергнувший его с престола царь Василий Иоаннович Шуйский решил перенести гроб царевича Димитрия в Москву. В Углич было снаряжено торжественное посольство для того, чтобы перенести в Москву мощи.

Когда угличане узнали о приезде московских послов, их постигла великая скорбь: они ведь любили царевича в несчастий и забвении и столько за него страдали, и теперь им должно лишиться мощей его. Когда надгробие сняли с церковного помоста, то долго не могли найти самого гроба. Явилась мысль, не скрыт ли гроб, начали петь молебен, и вдруг внезапно с правой стороны могилы полилось благоухание, и там начали копать и сразу же обрели гроб с мощами царевича.

«Зачем оставляешь нас сирых, мы лишились тебя при жизни, а теперь ты уходишь навсегда», – так вопили граждане угличские на могиле царевича, но скорбь их смягчалась при виде отрока, пробывшего в могиле пятнадцать лет и теперь снова выходящего из нее как бы спящим. Не только было цело его тело, но и сохранились на нем одежды. Когда его убивали, он зажимал в руке платок‑ширинку, шитую золотом и серебром; этот платок лежал в руке его невредим, а в правой руке сохранилось несколько орешков, с которыми он сходил по крыльцу к месту своего убиения.

Полились исцеления от нетленных мощей, и народ встречал его на всем пути из Углича в Москву. В Москве весь народ с царем Василием и патриархом Гермогеном с крестами и чудотворными иконами выходил навстречу шествию: в великом торжестве в прародительскую столицу свою возвращался царевич Димитрий, за восемнадцать лет до того вышедший из нее опальным.

Велено было открыть раку, чтобы все могли видеть святые мощи царевича. Когда тело было поставлено в Архангельском соборе, от него истекли исцеления.

Гроб был утвержден посреди собора у правого столба, на том месте, где стоял гроб царя Бориса, который был теперь вынесен из собора. От святых мощей царевича изливались, по словам летописца, «реки милосердия», много расслабленных – великим чудом – оздоровились, и с тех пор царевич Димитрий почивает открыто в Московском Архангельском соборе.

В 1812 году, при нашествии французов, мощи царевича Димитрия усердием одного соборного причетника перенесены в женский Вознесенский Кремлевский монастырь и там на время были скрыты между стеной и иконостасом.