Сложносочиненное предложение

 

Нет точных указаний, когда Пушкин начал "Бориса Годунова". Вероятно, поздней осенью 1824 года. К осени 1825 года трагедия была закончена.

Это была историческая работа, и поэт вел ее вдали от библиотек и архивов, вдали от общения с людьми, изучавшими прошлое России. "Общество мое состоит только из старой няни, да из трагедии", - писал он приятелю...

В "Годунове" Пушкин затронул вопросы политические, еще недавно бурно волновавшие его. Поэт взял переходный отрезок русской истории, в центре поставил царя узурпатора и реформатора, на нем проверил те политические теории, увлечения, чувства, которые передумал и переборол.

К каждому из своих героев поэт испытывал определенное личное чувство, но острота личного отношения к своим героям уживалась в нем с мудрой снисходительностью и беспристрастием. Это особенно сказывается в обрисовке Бориса Годунова.

Вяземский, чуткий, строгий критик, писал: "В трагедии есть красоты удивительные, трезвость и спокойствие. Автора почти нигде не видно".

С сыновней нежностью Пушкин рисует образ благочестивого старца Пимена. Он любит в нем не только свое создание, но и живое воплощение творческих и нравственных сил русского народа...

"Характер Пимена, - говорит Пушкин в одной из заметок, - не есть мое изобретение. В нем я собрал черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротостья, нечто младенческое и вместе с тем мудрое усердие, набожность к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия... Мне казалось, что сей характер вместе нов и знаком для русского сердца, что трогательное добродушие древних летописцев... украсит простоту моих стихов и заслужит снисходительную улыбку читателей".

(По А. Тырковой - Вильямс)

(240 слов)

 

ЗАПИСКИ ОХОТНИКА

 

"Записки охотника" - одна из учительных книг, а Тургенев - один из великих писателей наших, умевших спускаться в самые недра обыденности и затем поднимать ее за собою.

Для вас "Записки охотника" - уже давнее прошлое, и вы только любуетесь в них художественными образами. Для нас, людей моего поколения, - это было живой действительностью.

Тургенев писал свои "Записки" еще при крепостном праве, а я учился в гимназии после его отмены, но жизнь была еще полна его пережитками, и люди того времени были для нас живыми его свидетелями.

С Тургеневым мы познакомились благодаря молодому учителю словесности. Однажды, закончив объяснение урока, он вынул "постороннюю книгу" и начал читать простой, лишенный всякой интриги рассказ о двух помещиках. Сюжет был несложный. Рассказчик гостит у одного помещика, и после обеда они сидят на балконе. Вечерний воздух затих и лишь изредка ветер набегал струями и в последний раз, замирая около дома, донес до слуха звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни. МардарийАполлоныч поднес к губам налитое блюдечко, но остановился, прислушался, кивнул головой и произнес с добрейшей улыбкой: "Это наказывают шалунишку Васю - буфетчика".

Вася - буфетчик - солидный человек с большими бакенбардами...

И дальше Тургенев рассказывает, что он, уезжая, встретил наказанного буфетчика.

 - За что тебя наказали? - спрашивает у него автор.

- А поделом, батюшка. Поделом. У нас барин хороший. Такого в целой губернии не сыщешь.

Нужна была великая сила таланта, чтобы так ясно почувствовать самому и так осязательно показать другим ужас привычного порядка вещей, его драматические последствия.

Это сделал, конечно, не один Тургенев. Это была работа всей русской пореформенной литературы, но один из первых сделал это с такой силой и убедительностью истинногохуждожника Иван Сергеевич Тургенев.

(По В. Короленко)

(267 слов)

 

СТРУНА

Осколок снаряда порвал струны на скрипке и осталась только одна. Запасных струн у музыканта Егорова не было, и достать их было негде.

Война застала на острове нескольких советских актеров - мужчин и женщин. Днем мужчины вместе с бойцами рыли окопы и отбивали немецкие атаки, а женщины перевязывали раненых и стирали бойцам белье. Ночью актеры устраивали концерты и спектакли на маленьких полянах в лесу. Начинался спектакль, и зрители наводили на актеров узкие лучи карманных фонариков. На Егорова зрители никогда не наводили лучи фонариков. Всегда он играл в темноте, и единственной точкой света для него была большая звезда. Она лежала на краю моря, как забытый маяк.

Струны на скрипке были порваны, и Егоров больше не мог играть. На первом же ночном концерте он сказал об этом невидимым зрителям. Неожиданно из лесной темноты чей-то молодой голос неуверенно сказал:

"А Паганини играл и на одной струне..."

Паганини! Разве Егоров мог равняться с ним, великим музыкантом!

Все же он медленно поднял скрипку к плечу и заиграл. Неожиданно одна струна запела, будто запели все струны.

Тотчас вспыхнули электрические фонарики. Впервые их лучи ударили в лицо Егорова, и он закрыл глаза. Играть было легко.

В коротком антракте войны, в глухом лесу звенела и росла мелодия Чайковского.

(По К. Паустовскому)

(199 слов)

Толстой обладал удивительной, по-видимому врожденной, способностью различать в запутанных и многосложных проявлениях жизни глубинную сущность правды, а его грандиозный талант превращал ее в непременного героя его художественной прозы. Наверно, однако, и для Толстого это было непросто, иначе он не написал бы однажды, что, "как ни странно это сказать, а художество требует еще гораздо больше точности... чем наука". Несколько парадоксально звучат в наш век НТР и покорения космоса эти его слова, но вещий их смысл не может не разделить каждый сколько-нибудь серьезный писатель или думающий читатель.

Мы должны задуматься и о том, откуда у этого барина, в течение почти всей жизни ведшего замкнутый, "усадебный" образ жизни, откуда у него такое глубокое понимание народа, знание потаенной человеческой сущности? Дело, наверно, все-таки не в образе жизни, а во врожденном свойстве души - степени человеческой сопричастности к другим, себе подобным, способности к сопереживанию, к осознанию чужой боли как своей собственной, чем в огромнейшей мере был наделен Лев Толстой. Это нам теперь видна ограниченность некоторых его духовных исканий, и мы с уверенностью можем судить о его ошибках. Но большое видится на расстоянии, а для него был важен главнейший из исповедуемых им жизненных принципов: "Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость".

Вся его жизнь - непрестанные поиски: сначала самого себя в этом мире, затем смысла и цели всей жизни".

(По В. Быкову)

(234 слова)