Послание, бичующее ношение длинных платьев и юбок

 

 

Меня изумляет, меня восхищает

Природы красивый наряд:

И ветер, как муха, летает,

И звезды, как рыбки, блестят.

 

Но мух интересней,

Но рыбок прелестней

Прелестная Лиза моя —

Она хороша, как змея!

 

Возьми поскорей мою руку,

Склонись головою ко мне,

Доверься, змея, политруку —

Я твой изнутри и извне!

 

Мешают нам наши покровы,

Сорвем их на страх подлецам!

Чего нам бояться? Мы внешне здоровы,

А стройностью торсов мы близки к орлам.

 

Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,

Намеки природы понятны без слов:

Проходит в штанах обыватель,

Летит соловей — без штанов.

 

Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,

Хочу над тобою летать,

Отбросивши брюки, штаны и рубашку —

Все то, что мешает пылать.

 

Коровы костюмов не носят.

Верблюды без юбок живут.

Ужель мы глупее в любовном вопросе,

Чем тот же несчастный верблюд?

 

Поверь, облаченье не скроет

Того, что скрывается в нас,

Особенно если под модным покроем

Горит вожделенья алмаз.

 

…Ты слышишь, как кровь закипает?

Моя полноценная кровь!

Из наших объятий цветок вырастает

По имени Наша Любовь.

 

1932

 

Хвала изобретателям

 

 

Хвала изобретателям, подумавшим о мелких

  и смешных приспособлениях:

О щипчиках для сахара, о мундштуках для папирос,

 

Хвала тому, кто предложил

  печати ставить в удостоверениях,

Кто к чайнику приделал крышечку и нос.

 

Кто соску первую построил из резины,

Кто макароны выдумал и манную крупу,

Кто научил людей болезни изгонять отваром из малины,

Кто изготовил яд, несущий смерть клопу.

 

Хвала тому, кто первый начал

  называть котов и кошек человеческими именами,

Кто дал жукам названия точильщиков,

  могильщиков и дровосеков,

Кто ложки чайные украсил буквами и вензелями,

Кто греков разделил на древних и на просто греков.

 

Вы, математики, открывшие секреты перекладывания спичек,

Вы, техники, создавшие сачок — для бабочек капкан,

Изобретатели застежек, пуговиц, петличек

И ты, создатель соуса-пикан!

 

Бирюльки чудные, — идеи ваши — мне всего дороже!

Они томят мой ум, прельщают взор…

Хвала тому, кто сделал пуделя на льва похожим

И кто придумал должность — контролер!

 

(1932)

 

Служение Науке

 

 

Я описал кузнечика, я описал пчелу,

Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,

Но где мне силу взять, чтоб описать смолу

Твоих волос, на голове располагающихся?

 

Увы, не та во мне уж сила,

Которая девиц, как смерть, косила

И я не тот. Я перестал безумствовать и пламенеть,

И прежняя в меня не лезет снедь.

 

Давно уж не ночуют утки

В моем разрушенном желудке.

И мне не дороги теперь любовные страданья —

Меня влекут к себе основы мирозданья.

 

Я стал задумываться над пшеном,

Зубные порошки меня волнуют,

Я увеличиваю бабочку увеличительным стеклом —

Строенье бабочки меня интересует.

 

Везде преследуют меня — и в учреждении и на бульваре —

Заветные мечты о скипидаре.

Мечты о спичках, мысли о клопах,

О разных маленьких предметах,

 

Какие механизмы спрятаны в жуках,

Какие силы действуют в конфетах.

 

Я понял, что такое рожки,

Зачем грибы в рассол погружены,

Какой имеют смысл телеги, беговые дрожки

И почему в глазах коровы отражаются окошки,

Хотя они ей вовсе не нужны.

 

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана

Волшебная структура таракана.

 

О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!

Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,

Их очертания полны значенья тайного…

  Да, в таракане что-то есть,

Когда он лапкой двигает и усиком колышет.

 

А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,

Делившие со мною мой ночной досуг,

Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки, —

Куда они девались вдруг?

 

Иных уж нет. А те далече.

Сгорели все они, как свечи.

А я горю иным огнем, другим желаньем —

Ударничеством и соревнованьем!

 

Зовут меня на новые великие дела

Лесной травы разнообразные тела.

 

В траве жуки проводят время в занимательной беседе.

Спешит кузнечик на своем велосипеде.

 

Запутавшись в строении цветка,

Бежит по венчику ничтожная мурашка.

Бежит, бежит… Я вижу резвость эту, и меня берет тоска,

Мне тяжко!

 

Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,

И гложет тайный витамин меня

И я молчу, сжимаю руки,

Гляжу на травы не дыша…

Но бьет тимпан! И над служителем науки

Восходит солнце не спеша.

 

1932

 

Муха

 

 

Я муху безумно любил!

Давно это было, друзья,

Когда еще молод я был,

Когда еще молод был я.

 

Бывало, возьмешь микроскоп,

На муху направишь его —

На щечки, на глазки, на лоб,

Потом на себя самого.

 

И видишь, что я и она,

Что мы дополняем друг друга,

Что тоже в меня влюблена

Моя дорогая подруга.

 

Кружилась она надо мной,

Стучала и билась в стекло,

Я с ней целовался порой,

И время для нас незаметно текло.

 

Но годы прошли, и ко мне

Болезни сошлися толпой —

В коленках, ушах и спине

Стреляют одна за другой.

 

И я уже больше не тот.

И нет моей мухи давно.

Она не жужжит, не поет,

Она не стучится в окно.

 

Забытые чувства теснятся в груди,

И сердце мне гложет змея,

И нет ничего впереди…

О муха! О птичка моя!

 

(1934)

 

О нулях

 

 

Приятен вид тетради клетчатой:

В ней нуль могучий помещен,

А рядом нолик искалеченный

Стоит, как маленький лимон.

 

О вы, нули мои и нолики,

Я вас любил, я вас люблю!

Скорей лечитесь, меланхолики,

Прикосновением к нулю!

 

Нули — целебные кружочки,

Они врачи и фельдшера,

Без них больной кричит от почки,

А с ними он кричит «ура».

 

Когда умру, то не кладите,

Не покупайте мне венок,

А лучше нолик положите

На мой печальный бугорок.

 

1934?

 

Чарльз Дарвин

 

 

Чарльз Дарвин, известный ученый,

Однажды синичку поймал.

Ее красотой увлеченный,

Он зорко за ней наблюдал.

 

Он видел головку змеиную

И рыбий раздвоенный хвост,

В движениях — что-то мышиное

И в лапках — подобие звезд.

 

«Однако, — подумал Чарльз Дарвин, —

Однако синичка сложна.

С ней рядом я просто бездарен,

Пичужка, а как сложена!

 

Зачем же меня обделила

Природа своим пирогом?

Зачем безобразные щеки всучила,

И пошлые пятки, и грудь колесом?»

 

…Тут горько заплакал старик омраченный.

Он даже стреляться хотел!..

Был Дарвин известный ученый,

Но он красоты не имел.

 

1933

 

Перемена фамилии

 

 

Пойду я в контору «Известий»,

Внесу восемнадцать рублей

И там навсегда распрощаюсь

С фамилией прежней моей.

 

Козловым я был Александром,

А больше им быть не хочу!

Зовите Орловым Никандром,

За это я деньги плачу.

 

Быть может, с фамилией новой

Судьба моя станет иной

И жизнь потечет по-иному,

Когда я вернуся домой.

 

Собака при виде меня не залает,

А только замашет хвостом,

И в жакте меня обласкает

Сердитый подлец управдом…

 

Свершилось! Уже не Козлов я!

Меня называть Александром нельзя.

Меня поздравляют, желают здоровья

Родные мои и друзья.

 

Но что это значит? Откуда

На мне этот синий пиджак?

Зачем на подносе чужая посуда?

В бутылке зачем вместо водки коньяк?

 

Я в зеркало глянул стенное,

И в нем отразилось чужое лицо.

Я видел лицо негодяя,

Волос напомаженный ряд,

Печальные тусклые очи,

Холодный уверенный взгляд.

 

Тогда я ощупал себя, свои руки,

Я зубы свои сосчитал,

Потрогал суконные брюки —

И сам я себя не узнал.

 

Я крикнуть хотел — и не крикнул.

Заплакать хотел — и не смог.

Привыкну, — сказал я, — привыкну.

Однако привыкнуть не мог.

 

Меня окружали привычные вещи,

И все их значения были зловещи.

Тоска мое сердце сжимала,

И мне же моя же нога угрожала.

 

Я шутки шутил! Оказалось,

Нельзя было этим шутить.

Сознанье мое разрывалось,

И мне не хотелося жить.

 

Я черного яду купил в магазине,

В карман положил пузырек.

Я вышел оттуда шатаясь,

Ко лбу прижимая платок.

 

С последним коротким сигналом

Пробьет мой двенадцатый час.

Орлова не стало. Козлова не стало.

Друзья, помолитесь за нас!

 

(1934)

 

Смерть героя

 

 

Шумит земляника над мертвым жуком,

В траве его лапки раскинуты.

Он думал о том, и он думал о сем, —

Теперь из него размышления вынуты.

 

И вот он коробкой пустою лежит,

Раздавлен копытом коня,

И хрящик сознания в нем не дрожит,

И нету в нем больше огня.

 

Он умер, и он позабыт, незаметный герой,

Друзья его заняты сами собой.

 

От страшной жары изнывая, паук

На нитке отдельной висит.

Гремит погремушками лук,

И бабочка в клюкве сидит.

 

Не в силах от счастья лететь,

Лепечет, лепечет она,

Ей хочется плакать, ей хочется петь,

Она вожделенья полна.

 

Вот ягода падает вниз,

И капля стучит в тишине,

И тля муравьиная бегает близ,

И мухи бормочут во сне.

 

А там, где шумит земляника,

Где свищет укроп-молодец,

Не слышно ни пенья, ни крика

Лежит равнодушный мертвец.

 

1933

 

Пучина страстей

(Философская поэма)

 

 

Пролог

 

Вот вам бочка —

Неба дно.

Вот вам точка —

Вот окно.

Это звезд большая кружка,

А над ней

Нарисована игрушка —

Туз червей.

И сверкают в полумраке

Стекла — множители звезд.

Телескопы, как собаки,

У кометы ищут хвост.

 

 

1

 

Я стою в лесу, как в лавке,

Среди множества вещей.

Вижу смыслы в каждой травке,

В клюкве — скопище идей.

 

На кустах сидят сомненья

В виде черненьких жуков,

Раскрываются растенья

Наподобие подков.

 

И летят ко мне навстречу,

Раздуваясь от жары,

Одуванчики, как свечи,

Как воздушные шары.

 

Надо мной гудит машина —

Это шмель ко мне летит,

И шумит, шумит осина,

О прошедшем говорит.

 

И тебя, моя Наташа,

Вижу я в одном цветке.

У тебя на шее кашка

И настурция в руке

 

Я сажусь и забываю

Все, что было до меня,

И тихонько закрываю

Очи, полные огня.

 

 

2

 

Лампа — ласточка терпенья.

Желудь с веткою высок.

В деревах столпотворенье,

Под водой лежит песок.

 

Над водой последний кормчий

Зажигает свой фонарь.

Птицы злей, тюленя зорче,

Вылезает пономарь.

 

Распустив кусты и ветки,

На крыльце сидит павлин.

На окошке вместо клетки

Повисает георгин.

 

Рядом — мраморная ваза

И развесистый каштан.

Соловьем пропета фраза

О пришествии мидян.

 

Наклонил репейник шапку,

Где пчела шипит, как змей,

Шмель, захваченный в охапку,

Выползает из стеблей.

 

На дубовую вершину

Сели птица с мотыльком,

Превосходную картину

Составляючи вдвоем.

 

Дама, сняв свои пеленки,

Сделав доступ ветерку,

Поливает из воронки

Племя листьев табаку.

 

Прямо к дереву из мрака

Лошадь белая бежит.

Это конная атака —

Кавалерия спешит.

 

Налетают командиры,

Рубят травы и цветы,

На лошадках; их мундиры

Полны высшей красоты.

 

Вот уже последний конный,

Догоняя их, спешит,

И опять низкопоклонный

Ветер травку шевелит…

 

Рядом с маленькой постройкой,

С невысокою стеной

Ходит с мутною настойкой

Человечек холостой.

 

 

3

 

Где под вывеской железной

Крест и ножницы висят,

Где на стуле бесполезный

Золотой лежит наряд,

 

Там внизу, в траве широкой,

В глубине стеблей сквозных,

Жук сидит по воле рока,

Притаившийся, как мних.

 

И в цветка дворец открытый

Забирается с утра,

Словно в банку иль в корыто,

Золотая мошкара.

 

 

4

 

В замке с белыми стенами

За оградою сквозной,

Окруженною кустами,

Гусь спешит на водопой.

 

В той гостинице Елена,

Распустив свои власы

На роскошные колена,

Испугалася осы.

 

Спрятав крылья между плечик

И коленки подобрав,

На цветке сидит кузнечик —

Музыкант и костоправ.

 

На груди его широкой

Черный бархатный камзол.

Он под яблоней высокой

Стебелек себе нашел.

 

И к нему Мария-муха

Задыхаяся летит.

И, целуя его в ухо

(Непотребная старуха,

Но красавица на вид),

И, целуя его в ухо,

Задыхаяся, кричит:

 

— Дайте мне, — кричит Мария, —

Дайте мяса и костей,

Дайте ключ времен Батыя

К отысканию путей!

 

И, решетку распирая,

Отворивши ворота,

Он заходит в двери рая,

Позабыв свои лета…

 

Виснет ветвь с орехом грецким,

Камень падает на дно.

В светлом платьице немецком

Вылетает жук в окно.

 

Позабыв свою тревогу

И сомнений целый ряд,

Выбегает на дорогу

Барабанщиков отряд.

 

— Здравствуй, здравствуй, — закричали

Барабанщики ему. —

 

Мы в конце, а вы в начале

Прибегаете к уму!

 

И тогда лесная челядь —

Комары и мошкара, —

Закричавши, налетели

Громко с криками «ура».

 

И в роскошном отдаленьи,

Шесть коленок вверх подняв,

Замирает в восхищеньи

Знаменитый костоправ.

 

 

5

 

Геометрия — причина

Прорастания стеблей.

Перед бабочкой — пучина

Неразгаданных страстей.

 

Все, что видел я и слышал,

Перевернуто в уме.

 

…И, когда на люди вышел,

Не мечтал он о суме.

 

Легким циркулем прекрасным

Очертивши круг в цветке,

Он его платочком красным

Сделал в Катиной руке…

 

Тигры воют на поляне,

Стрекоза гремит, как гром, —

Это русские древляне

Заколачивают дом,

 

Это почерком превратным

Посетитель искушен,

Это вечер необъятный

Прихорашивает жен…

 

Поручители смеялись,

Банку пороха взорвав,

Потому что испугались

Стрекоза и костоправ.

 

 

Финал

 

Как букварь читает школьник,

Так читаю я в лесу.

Вижу в листьях — треугольник,

Колесо ищу в глазу.

 

Вижу, вижу, как в идеи

Вещи все превращены

Те — туманней, те — яснее,

Как феномены и сны.

 

Возникает мир чудесный

В человеческом мозгу.

Он течет водою пресной

Разгонять твою тоску.

 

То не ягоды не клюквы

Предо мною встали в ряд —

Это символы и буквы

В виде желудей висят.

 

На кустах сидят сомненья

В виде галок и ворон,

В деревах — столпотворенье

Чисел, символов, имен

 

Перед бабочкой пучина

Неразгаданных страстей…

Геометрия — причина

Прорастания стеблей.

 

1937

 

 

Александр Введенский

 

Священный полет цветов

 

 

Солнце светит в беспорядке,

и цветы летят на грядке,

Тут жирная земля лежит как рысь.

Цветы сказали небо отворись

и нас возьми к себе.

Земля осталась подчинённая своей горькой судьбе.

 

Эф сидит на столе у ног воображаемой летающей девушки. Крупная ночь.

Эф.

 

Здравствуй девушка движенье,

ты даёшь мне наслажденье

своим баснословным полётом

и размахом ног.

Да, у ног твоих прекрасный размах,

когда ты пышная сверкаешь и носишься над

болотом,

где шипит вода, —

тебе не надо никаких дорог,

тебе чужд человеческий страх.

 

Девушка.

 

Да, я ничего не боюсь,

я существую без боязни.

 

Эф.

 

Вот родная красотка скоро будут казни,

пойдём смотреть?

А я знаешь всё бьюсь, да бьюсь,

чтоб не сгореть.

 

Девушка.

 

Интересно, кого будут казнить?

 

Эф.

 

Людей.

 

Девушка.

 

Это роскошно.

Им голову отрежут или откусят.

Мне тошно.

Все умирающие трусят.

У них работает живот,

он перед смертью усиленно живёт.

А почему ты боишься сгореть?

 

Эф.

 

А ты не боишься, дура?

Взлетела как вершина на горе,

Блестит как смех твоя волшебная фигура.

Не то вы девушка, не то вы птичка.

Боюсь я каждой спички,

Чиркнет спичка,

и заплачет птичка.

Пропадёт отвага,

вспыхну как бумага.

Будет чашка пепла

на столе вонять,

или ты ослепла,

не могу понять.

 

Девушка.

 

Чем ты занимаешься ежедневно.

 

Эф.

 

Пожалуйста. Расскажу.

Утром встаю в два —

гляжу на минуту гневно,

потом зеваю, дрожу.

На стуле моя голова

Лежит и смотрит на меня с нетерпением.

Ладно, думаю, я тебя надену.

Стаканы мои наполняются пением,

В окошко я вижу морскую пену.

А потом через десять часов я ложусь,

лягу, посвищу, покружусь,

голову отклею. Потом сплю.

Да, иногда ещё Бога молю.

 

Девушка.

 

Молишься значит?

 

Эф.

 

Молюсь конечно.

 

Девушка.

 

А знаешь, Бог скачет

вечно.

 

Эф.

 

А ты откуда знаешь

идиотка.

Летать — летаешь,

а глупа как лодка.

 

Девушка.

 

Ну не ругайся.

Ты думаешь долго сможешь так жить.

Скажу тебе остерегайся,

учись гадать и ворожить.

Надо знать всё что будет.

Может жизнь тебя забудет.

 

Эф.

 

Я тебя не пойму:

голова у меня уже в дыму.

 

Девушка.

 

Да знаешь ли ты что значит время?

 

Эф.

 

Я с временем не знаком,

увижу я его на ком?

Как твоё время потрогаю?

Оно фикция, оно идеал.

Был день? был.

Была ночь? была.

Я ничего не забыл.

Видишь четыре угла?

Были углы? были.

Есть углы? скажи, что нет, чертовка.

День это ночь в мыле.

Всё твоё время верёвка.

Тянется, тянется.

А обрежь, на руках останется.

Прости милая,

я тебя обругал.

 

Девушка.

 

Мужчина пахнущий могилою,

уж не барон, не генерал,

ни князь, ни граф, ни комиссар,

ни Красной армии боец,

мужчина этот Валтасар,

он в этом мире не жилец.

Во мне не вырастет обида

на человека мертвеца.

Я не Мазепа, не Аида,

а ты не видящий своего конца

идём со мной.

 

Эф.

 

Пойду без боязни

смотреть на чужие казни.

 

Воробей (клюющий зёрна радости).

 

Господи, как мир волшебен,

как всё в мире хорошо.

Я пою богам молебен,

я стираюсь в порошок

перед видом столь могучих,

столь таинственных вещей,

что проносятся на тучах

в образе мешка свечей.

Боже мой, всё в мире пышно,

благолепно и умно.

Богу молятся неслышно

море, лось, кувшин, гумно,

свечка, всадник, человек,

ложка и Хаджи-Абрек.

 

Толпа тащится. Гуляют коровы они же быки.

Коровы.

 

Что здесь будут делать?

 

Они же быки.

 

Будут резать, будут резать.

 

Коровы.

 

Неужто нас, неужто вас.

 

Голос.

 

Коровы во время холеры не пейте квас

и будет чудесно.

 

Коровы они же быки спокойно уходят.

Появляется царь. Царь появляется. Темнеет в глазах.

Царь.

 

Сейчас, бесценная толпа,

ты подойти сюда.

Тут у позорного столба

будет зрелище суда.

Палач будет казнить людей,

несть эллин и несть иудей.

Всякий приходи созерцай,

слушай и не мерцай.

Заглушите приговорённых плач

криком, воплями и хохотом.

Бонжур палач,

ходи говорю шёпотом.

Люди бывают разные,

трудящиеся и праздные,

сытые и синие,

мокрые и высокие,

зелёные и глаженые,

треугольные и напомаженные.

Но все мы люди бедные в тиши

однажды плачем зная что мы без души.

Это действительно тяжёлый удар

подумать что ты пар.

Что ты умрёшь и тебя нет.

Я плачу.

 

Палач.

 

Я тоже.

 

Толпа.

 

Мы плачем.

 

Приговорённые.

 

Мы тоже.

 

На площади раздался страшный плач. Всем стало страшно.

Входят Эф и Девушка.

Девушка.

 

Повадился дурак на казни ходить,

тут ему и голову сложить.

 

Эф.

 

Гляди потаскуха на помост,

но мне не наступай на хвост.

Сейчас произойдёт начало.

 

Толпа как Лондон зарычала,

схватила Эф за руки-ноги,

и потащив на эшафот,

его прикончила живот,

и стукнув жилкой и пером

и добавив немного олова,

верёвочным топором

отняла ему голову.

Он сдох.

 

Царь.

 

Он плох.

Скажите как его имя.

Пойду затоплю камин

и выпью с друзьями своими.

 

Воображаемая девушка (исчезая).

 

Его фамилия Фомин.

 

Царь.

 

Ах какой ужас. Это в последний раз.

 

Палач убегает.

 

Фомин лежал без движения

на красных свинцовых досках.

Казалось ему наслажденье

сидит на усов волосках.

Потрогаю, думает, волос,

иль глаз я себе почешу,

а то закричу во весь голос

или пойду подышу.

Но чем дорогой Фомин,

чем ты будешь кричать,

что ты сможешь чесать,

нету тебя Фомин,

умер ты, понимаешь?

 

Фомин.

 

Нет я не понимаю.

Я жив.

Я родственник.

 

Девушка.

 

Кто ты родственник небес,

Снег, бутылка или бес.

Ты число или понятие,

приди Фомин в мои объятия.

 

Фомин.

 

Нет я кажется мёртв.

Уйди.

 

Она спешит уйти.

Фомин.

 

Боги, боги, понял ужас

состоянья моего.

Я с трудом в слезах натужась

свой череп вспомнить не могу.

Как будто не было его.

Беда, беда

 

(расписывается в своём отчаянном положении и с трудом бежит).

Девушка.

 

Фомин ведь ты же убежал,

и вновь ты здесь.

 

Фомин.

 

Я убежал не весь.

Когда ревел морской прибой,

вставал высокий вал,

я вспоминал, что я рябой,

я выл и тосковал.

Когда из труб взвивался дым

и было всё в кольце,

и становился я седым,

росли морщины на лице,

я приходил в огонь и в ярость

на приближающуюся старость.

И когда осыпался лес

шевелился на небе бес.

И приподнимался Бог.

Я в унынии щёлкал блох.

Наблюдая борьбу небесных сил,

я насекомых косил.

Но дорогая дура,

я теперь безработный,

я безголов.

 

Девушка.

 

Бесплотный

садится час на крышку гроба,

где пахнет тухлая фигура,

вторая тысяча волов

идёт из города особо.

Удел твой глуп

Фомин, Фомин.

Вбегает мёртвый господин.

 

(Они кувыркаются).

Пётр Иванович Стиркобреев один в своей комнате жжёт поленья:

 

Скоро юноши придут,

скоро девки прибегут

мне рассеяться помочь.

Скоро вечность, скоро ночь.

А то что-то скучно,

я давно не хохотал,

и из рюмки однозвучной

водку в рот не грохотал.

Буду пальму накрывать,

а после лягу на кровать.

 

Звонит машинка, именуемая телефон.

 

Да, кто говорит.

 

Голос.

 

Метеорит.

 

Стиркобреев.

 

Небесное тело?

 

Голос.

 

Да, у меня к вам дело.

Я, как известно, среди планет игрушка.

Но я слыхал, что у вас будет сегодня пирушка.

Можно прийти?

 

Стиркобреев.

 

Прилетайте (вешает трубку).

Горжусь, горжусь, кусок небесный

находит это интересным,

собранье пламенных гостей,

их столкновение костей.

Не то сломался позвонок,

Не то ещё один звонок.

Кто это? Пётр Ильич?

 

Голос.

 

Нет, Стиркобреев, это я. Паралич.

 

Стиркобреев.

 

А, здрасьте. (В стороны). Вот так несчастье.

Что вам надо.

 

Голос.

 

Шипенье слышишь ада

вонючий Стиркобреев?

Зачем тебе помада,

ответь, ответь скорее.

 

Стиркобреев.

 

Помада очень мне нужна,

сюда гостить придёт княжна,

у нея Рюрик был в роду.

 

Голос.

 

Я тоже приду.

 

Стиркобреев.

 

Час от часу не легче.

Пойду приготовлю свечи,

а то ещё неладною порой

напросится к нам в гости геморрой.

 

Комната тухнет. Примечание: временно.

Раздаются звонки. Входят гости.

Николай Иван.

 

Как дела? как дела?

 

Степан Семёнов.

 

Жутко, жутко.

 

Мар. Натальев.

 

Я едва не родила,

оказалось это шутка.

Где уборная у вас,

мы дорогой пили квас.

 

Фомин.

 

Здравствуй Боря.

 

Стиркобреев.

 

Здравствуй море.

 

Фомин.

 

Как? как ты посмел.

Я тебе отомщу.

 

В его ногах валялся мел.

Он думал: не спущу

я Стиркобрееву обиды.

Летали мухи и болиды.

 

Фомин.

 

Если я море,

где мои волны.

Если я море,

то где чёлны.

 

А гости веселы, довольны,

меж тем глодали часть халвы

с угрюмой жадностью волны.

 

Открывается дверь. Влетает озябший Метеорит:

 

Как церковный тать

обокравший кумира,

я прилетел наблюдать

эту стенку мира.

 

Гости (поют).

 

В лесу растёт могилка,

На ней цветёт кулич.

Тут вносят на носилках

Болезнь паралич.

 

Стиркобреев.

 

Ну, всё в сборе

сядем пить и есть.

 

Фомин.

 

Я напомню Боря,

что мне негде сесть.

 

Стиркобреев.

 

Эй ты море,

сядь под елью.

 

Мария Натал.

 

Быть, чувствую, ссоре.

 

Все (хором).

 

Да, дело кончится дуэлью.

 

(Они пьют).

Серг. Фадеев.

 

Нина Картиновна, что это, ртуть?

 

Нина Картин.

 

Нет, это моя грудь.

 

Серг. Фадеев.

 

Скажите, прямо как вата,

вы пушка.

 

Нина Картин.

 

Виновата,

а что у вас в штанах.

 

Серг. Фадеев.

 

Хлопушка.

 

(Все смеются. За окном сияние лент.)

Куно Петр. Фишер.

 

Мария Натальевна, я не монах,

разрешите я вам поцелую пуп.

 

Мария Натал.

 

Сумасшедший, целуйте себе зуб.

Ниночка, пойдём в ванну.

 

Гости.

 

Зачем.

 

Мария Натал.

 

Пойдём попишем.

 

Гости.

 

Слава Богу.

А мы чистым воздухом пока подышим.

 

Стиркобреев.

 

В отсутствии прекрасных женщин

тут вырастет мгновенно ель.

На это нужно часа меньше.

Сейчас мы сделаем дуэль.

 

Фомин.

 

Я буду очень рад

отправить тебя в ад.

Ты небесное светило,

ты что всех нас посетило,

на обратном пути

этого мертвеца захвати.

 

Стиркобреев.

 

Паралич ты царь болезней,

сам пойми, в сто крат полезней

чтобы этот полутруп

умер нынче бы к утру б.

 

Паралич и метеорит.

 

Мы будем секундантами. Вот вам ножи.

Колитесь. Молитесь.

 

Фомин.

 

Я сейчас тебя зарежу,

изойдёшь ты кровью свежей,

из-под левого соска

потечёт на снег тоска.

Ты глаза закроешь вяло,

неуклюже ляжешь вниз.

И загробного подвала

ты увидишь вдруг карниз.

 

Стиркобреев.

 

Не хвастай. Не хвастай.

Сам живёшь последние минуты.

Кто скажет здравствуй

ручке каюты?

Кто скажет спасибо

штанам и комоду?

Ты дохлая рыба,

иди в свою воду.

 

Дуэль превращается в знаменитый лес.

Порхают призраки птичек.

У девушек затянулась переписка.

 

Шёл сумасшедший царь Фомин

однажды по земле

и ядовитый порошок кармин

держал он на своём челе.

Его волшебная рук.

ИЗОБ-ражала старика.

Волнуется ночной лесок,

в нём Божий слышен голосок.

И этот голос молньеносный

сильней могучего ножа.

Его надменно ловят сосны,

и смех лисицы, свист ужа

сопутствуют ему.

Вся ночь в дыму.

Вдруг видит Фомин дом,

это зданье козла,

но полагает в расчёте седом

что это тарелка добра и зла.

И он берёт кувшин добра

и зажигает канделябры,

и спит.

Наутро, в час утра

где нынче шевелятся арбры [38],

его встречает на берёзе нищий

и жалуется, что он без пищи.

 

Нищий.

 

Здравствуй Фомин сумасшедший царь.

 

Фомин.

 

Здравствуй добряк.

Уж много лет

я странствую.

Ты фонарь?

 

Нищий.

 

Нет я голодаю.

Нет моркови, нет и репы.

Износился фрак.

Боги стали свирепы.

Моё мненье будет мрак.

 

Фомин.

 

Ты думаешь так.

А я иначе.

 

Нищий.

 

Тем паче.

 

Фомин.

 

Что паче?

Я не о том.

Я говорю про будущую жизнь за гробом,

я думаю мы уподобимся микробам,

станем почти нетелесными

насекомыми прелестными.

Были глупые гиганты,

станем крошечные бриллианты.

Ценно это? ценно, ценно.

 

Нищий.

 

Фомин что за сцена?

Я есть хочу.

 

Фомин.

 

Ешь самого себя.

 

Нищий (пожирая самого себя) сказал:

 

Фомин ты царь, — они исчезли

и толстые тела часов

на множество во сне залезли

и стала путаница голосов.

 

 

Беседа часов

 

Первый час говорит второму:

  я пустынник.

Второй час говорит первому:

  я пучина.

Третий час говорит четвёртому:

  одень утро.

Четвёртый час говорит пятому:

  сбегают звёзды.

Пятый час говорит шестому:

  мы опоздали.

Шестой час говорит седьмому:

  и звери те же часы.

Седьмой час говорит восьмому:

  ты приятель рощи.

Восьмой час говорит девятому:

  перебежка начинается.

Девятый час говорит десятому:

  мы кости времени.

Десятый час говорит одиннадцатому:

  быть может мы гонцы.

Одиннадцатый час говорит двенадцатому:

  подумаем о дорогах.

Двенадцатый час говорит: первый час,

  я догоню тебя вечно мчась.

Первый час говорит второму:

  выпей друг человеческого брому.

Второй час говорит: час третий,

  на какой точке тебя можно встретить.

Третий час говорит четвёртому:

  я кланяюсь тебе как мёртвому.

Четвёртый час говорит: час пятый,

  и мы сокровища земли тьмою объяты.

Пятый час говорит шестому:

  я молюсь миру пустому.

Шестой час говорит: час седьмой,

  время обеденное идти домой.

Седьмой час говорит восьмому:

  мне бы хотелось считать по-другому.

Восьмой час говорит: час девятый,

  ты как Енох на небо взятый.

Девятый час говорит десятому:

  ты подобен ангелу пожаром объятому.

Десятый час говорит: час одиннадцатый,

  разучился вдруг что-то двигаться ты.

Одиннадцатый час говорит двенадцатому:

  И всё же до нас не добраться уму.

 

Фомин.

 

Я буду часы отравлять.

Примите часы с ложки лекарство.

Иное сейчас наступает царство.

 

Соф. Мих.

 

Прошу, прошу,

войдите.

Я снег сижу, крошу.

Мой дядя, мой родитель

ушли к карандашу.

 

Фомин.

 

Не может быть. Вы одна. Вы небо.

 

Соф. Мих.

 

Я как видите одна,

сижу изящно на столе.

Я вас люблю до дна,

достаньте пистолет.

 

Фомин. Вы меня одобряете. Это превосходно. Вот как я счастлив.

Соф. Мих.

 

Сергей, Иван и Владислав и Митя

покрепче меня обнимите.

Мне что-то страшно, я изящна,

но всё-таки кругом всё мрачно,

целуйте меня в щёки.

 

Фомин. Нет в туфлю. Нет в туфлю. Большего не заслуживаю. Святыня. Богиня. Богиня. Святыня.

Соф. Мих. Разя я так божественна. Нос у меня курносый, глаза щелки. Дура я, дура.

Фомин. Что вы, любящему человеку, как мне, всё кажется лучше, чем на самом деле.

 

И ваши пышные штанишки

я принимаю за крыло,

и ваши речи — это книжки

писателя Анатоля Франса.

Я в вас влюблён.

 

Соф. Мих. Фомин золотой. Лейка моя.

Фомин её целует и берёт. Она ему конечно отдаётся. Возможно, что зарождается ещё один человек.

Соф. Мих. Ах по-моему мы что-то наделали.

Фомин. Это только кошки и собаки могут наделать. А мы люди.

Соф. Мих. Я бы хотела ещё разик.

Фомин. Мало ли что. Как я тебя люблю. Скучно что-то.

Соф. Мих. Ангел. Богатырь. Ты уходишь. Когда же мы увидимся.

Фомин. Я когда-нибудь приду.

(Они обнялись и заплакали).

Фомин пошёл на улицу, а Софья Михайл