Свежайшая история о Великом глюке

 

Тут у меня случился день высоких скоростей. В смысле подвижного сознания.

На выходные ездила к родителям в другой город на папин юбилей.

Что такое юбилей никому рассказывать не надо? Гости, телефонные звонки, люди туда‑сюда, радио орет, магнитофон поет, сотовые пиликают, внучка бегает, машинки игрушечные бибикают, куклы пищат китайские песенки. Люди, цветы, конверты, корзины, бокалы, тарелки, бутылки, подарки… Весь балкон заставлен коробками, подносами с пельменями и мантами, которые накануне вся семья лепила часов пять за большим кухонным столом.

Раз в несколько часов я насилована свой сотовый – звонила в Екатеринбург доброму человеку, приглядывавшему за Варварой. «Как поели? – кричала я через сотни километров. – Покакали? Не слышу! Все нормально? Как спали? Во сколько встали? Пузо Варе гладили? Вас никто не обижал?!»

Добрый человек с терпением матери Терезы успокаивал мою истеричную материнскую душу, подробно рассказывая, как, сколько и во сколько. Выслушав все по одному разу, я просила рассказать по второму. А иногда и по третьему. Человек пообещал, что напишет подробный отчет прямо в моем компьютере, чтобы, приехав, я сразу ознакомилась с подробностями почти трехсуточного пребывания моей девочки без меня! (Строки из отчета: Распугали на тротуаре всех мужиков. Варик останавливалась и подозрительно их осматривала. Удовлетворенные прогулкой, мы пришли домой. Пенисы жевать.) В то время, когда добрые девочки ходили на охоту за мужиками, я зажигала на папином юбилее. Не забывая иногда, заслышав телефон, выбегать из комнаты и громко, наплевав на гостей, кричать: «Покакали?!»

Примерно в том же ритме румбы‑самбы меня провожали на вокзал. Сумки, поцелуи, прощальные махания ручками. Из атмосферы бразильского карнавала я попала в библиотечную тишину вагона первого класса. Все как в лучших голливудских фильмах: мягкие кресла, телевизоры, столики, зоны для некурящих. Сиди, в окно пялься, отодвинув бархатные занавески и радуйся все 6 часов скоростной дороги. Думала, посижу спокойно, отдохну, почитаю, подумаю о вечном. Сейчас!

В вагоне было адски холодно. Дверь в тамбур, конечно, заедала. Телевизоры не работали. И главное, было холодно, холодно, холодно! Я сидела в пуховике, шапке, капюшоне, варежках, засунув нос в шарф. О вечном не думалось. А думалось о том, могут ли простыть колени? Правда – могут ли от сквозняка простыть колени? Тело в пуховике, голова в шапке, а колени – только в джинсах… А холодно так, что зубы сводит. Минус 12 градусов (на стеночке предусмотрительно висел термометр) и сквозняк несущегося на огромной скорости поезда.

Курить нельзя. Следовательно, вставать с места смысла особого не было. Читать невозможно – в перчатках трудно переворачивать страницы. Спать – тоже не спалось. Потому что сильно мерзли ноги. А спать, пританцовывая ногами, я как‑то не научилась. Пепси в бутылочке замерзло насквозь.

Через 4 часа я озверела. Пошла ругаться. Сначала с проводницей. Потом со старшей проводницей. Потом с помощником машиниста. Потом с машинистом. Думаю, печку не включат, так хоть развлекусь – ехать еще 2 часа, а может, и согреюсь: скандалы хорошо адреналинят кровь.

Народ в вагоне с интересом взирал на мои похождения. Вместо телевизора. В результате я написала три экземпляра заявления в Управление железной дороги и выступила перед народом с пламенной речью на тему «что мы как быдло, е‑мое!» Но родной вокзал уже маячил вдали, и интерес в глазах народа быстро таял. Я развлеклась и согрелась.

Когда мы прибыли, время было за полночь. Точнее, без нескольких минут полночь. На метро, если очень быстро двигать ножками, можно было бы успеть. Но я решила довести дело до конца и поперлась в Управление дороги. Ночью. С сумками. Уставшая. Одинокая. С фанатичным блеском правдолюбца в глазах.

До Управления дороги пришлось тащиться три квартана. Никаких дежурных там, конечно, не обнаружилось, избушка была на клюшке, а из‑за стеклянной двери на меня подозрительно щерился зрачок камеры слежения. Странница, блин, из Пскова, собачку говорящую пришла посмотреть. Стояла я там, на крылечке, с сумками, с бумагами и задумчиво курила. Наконец‑то мне выпала возможность подумать о вечном.

Но о вечном не думалось – мне было весело. И интересно – в полпервого ночи в глухих проулках завокзалья стою с сумками, помятым лицом и с прошением в руке… Одинокая и гонимая. Дура? Потом плюнула, поймала тачку и двинула домой. Думаю – утром вернусь сюда, приеду – всех порву. Водитель попался разговорчивый и смешливый. Рассказал как тут город три дня жил без меня. Сколько снегу намело, и как горожане готовятся к Новому году. А я ему поведала, как за правдой ходила.

Доехали. Попрощались. Выхожу из машины – здравствуй, родной город, родной двор, родной дом! Встала, вдохнула полной грудью. Снежок… Тишина. Час ночи, ни одного человека, фонарь горит… Хорошо‑то как, Господи! Иду к подъезду, сумки уже просто волочу за собой за лямки. Думаю о Варваре – как встретимся, как жила она без меня, как хорошо вывести ее сейчас – побегать по новому снежку. Приготовила ей гостинчик – сунула в карман.

Подхожу к подъезду, у дверей сидит большущая собака и смотрит прямо мне в глаза. Лохматая, огромная, никогда ее не видела. Сидит, привалившись к двери, не шелохнется, хвост чуть подрагивает – дружелюбно. И смотрит на меня с выражением «ну, и где тебя носит?» Я могла поклясться, что в те две минуты, пока шла от машины, никто у подъезда не стоял. Тем более, собака – глаз у меня на них натренированный. Как и у всех собачников. Я остолбенела. Говорю: «Привет, собака.., ты чья?»

– Чья‑чья, – отвечает собака.

– Твоя…

– А ты… Ты чего тут сидишь? – я по‑прежнему не могу прийти в себя.

– Чего‑чего, – собаку удивляет моя непонятливость.

– Тебя жду.

Вытаскиваю Варварин гостинчик из кармана, даю собаке, она жадно ест, благодарно машет хвостом, явно собираясь зайти со мной в подъезд. Я говорю: «Погоди, собака… Я чего‑то не пойму… Подожди, сейчас мы с Варварой выйдем и во всем разберемся». В прострации захожу в подъезд, легонько оттесняя лохматую псину. Дверь закрывается, слышится звук скрежета лапой по железной створке.

Поднимаюсь к себе, открываю дверь, ловлю в объятия Варвару, а из головы не выходит лохматый пес. Еще вспоминаю, что забыла у подъезда сумку.

Встреча смазана. Наспех надеваю на Варвару ошейник, бежим вниз. Сумка стоит у лифта (!), на улице соседка выгуливает свою собачку. Мы выбегаем с квадратными глазами и с воплем: «Где собака?!» Соседка испуганно смотрит на свою болоночку, переводит взгляд на Варвару у моих ног и, заикаясь, спрашивает: «К‑к‑какая собака?…»

– Большая такая, лохматая, минуту назад здесь сидела! – объясняю сбивчиво, верчу головой по сторонам.

– Я только что приехала, а она тут сидит… Я ей бутерброд дала. Вот от него бумажка.

– Галь, – говорит соседка. – Га‑а‑аля! Что с тобой? Я видела, как ты приехала. Мы как раз на помойку шли. И как ты стояла, на снежок любовалась – видела. И как дверь в подъезд открывала. И как зашла. И сумку оставила. А собаки не было. Как съездила‑то?

– Хорошо, – говорю растерянно.

Варвара сидит на снегу и внимательно на меня смотрит.

 

Ода хот‑догу

 

У Варвары есть любимая игрушка – меховой хот‑дог в масштабе 1:1. «Сосиска» в игрушке, как настоящая, – из резины, а «булка» – из бежевого меха. С игрушкой мы не расстаемся даже в походах. И дома каждый день, утром и вечером, «хот‑дог» в центре событий. Эта игрушка – индикатор настроения в семье. Его кидают, его прячут, его ищут, его отбирают, его таскают в зубах, колошматят, когда мотают мордой, вытягивают из пасти и приносят в кровать, если все ложатся спать. Сколько раз эту игрушку стирали, зашивали дыры, штопали! Собираясь в поездку, мы можем забыть миски и поводок, но хот‑дог никогда! Варвара лично следит, чтобы милую ее сердцу меховушку положили в первую очередь. Чем эта игрушка так тронула ее душу, сказать трудно. Но в зоомагазинах Варвара давно не проявляет интереса к канатикам, мячикам и резиновым уткам. «Нет, – равнодушно говорит она, – у меня дома есть лучше! Моя! Любимая! Игрушка!»

Давно уже не «горячая собака» для горячего английского мастифа.

 

 

Год 2006

 

Январь

Холодно. Гуляем

 

Вчера, завершив‑таки одну нудную работенку, которая висела надо мной две недели, на радостях испила яблочного сидра, поела колбасы салями и выкурила сигарету с шоколадом вприкуску. И взалкала душа моя общества. Собачка, до этого уже привычно выведенная на 5 минут (в сильные морозы, когда за минус 20, Варвара гуляет быстро), была снова призвана на срочную службу и мы, вооружившись телефоном, пошли в ночь искать приключений.

Погода шептала. Особенно после сидра, булькающего в теле, укутанном – на всякий морозный случай – в сто пятьдесят теплых одежд. Собака, как всегда пошла голая и неохотно.

На ловца бежал и зверь. Зверем оказался наш знакомец берн, знаменитый тем, что они с хозяйкой гуляют в любую погоду подолгу. Гуляют активно: с играми, беготней и дальними походами по окрестностям. Мы присоединились к берну, который, ошалев от счастья снова видеть нас в своей компании, тут же оседлал Варвару и хотел горячо ее любить «всю ночь до утра». Варвара не возражала, этому берну она вообще не может сказать «нет». Любовь у них. Безжалостными руками мы разъединили влюбленные сердца, взамен пытаясь объяснить прелесть других игр: догонялок, тянучек, пряток и просто развед‑вылазок в сугробы. Хозяйка берна, тоже ошалев от счастья, – чем еще объяснить? – подарила нам новехонький миленький канатик, жестом фокусника достав его из кармана.

И пошли мы гулять, как нормальные собачники: далеко, не спеша, в компании своих собак и своих разговоров.

Через полчаса Варвара сказала, что у нее устали ножки и вообще теплая кроватка зовет. И лучше бы чудесно гулять вокруг дома минут по пять, а не как народ Моисея – по сорок лет. И нельзя же так, сразу, после двух недель гулятельного воздержания, уходить в дальние дали. И делать вид, что нет ничего в этом мире прекраснее, чем прогулка под падающим тихим снежком по малолюдным улицам под светом фонарей в хорошей компании, хотя бы и с новыми игрушками да кусками сыра. Ну и что, что не ‑20, а всего ‑15? Зима все‑таки! Лапы стирать и морозить она тут не нанималась!

Мы уговорили ее погулять еще капельку: «ты посмотри, какая погода!»

Через час Варвара решительно села на попу и, посмотрев на нас взглядом несчастного привидения, которое никто не любит, слабым голосом попросила принести ей бумагу и перо. Писать завещание и прошение на внеочередное присвоение мне звания матери‑ехидны.

Мы – все трое – встали на колени и просили ее осчастливить нас своим обществом еще пару минут или хотя бы не умирать прямо здесь, а самостоятельно донести свою тяжеленькую тушку до подъездного крыльца.

Варвара, поджав губы и давая нам понять, что мы убийцы малолетних, дойти до крыльца согласилась.

Куда мы и прибыли ровно через полтора часа после начала прогулки.

Прощание с берном и его хозяйкой не затянулось. Варвара, невежливо тянула в сторону дома, переминалась с ноги на ногу, нетерпеливо на меня оглядывалась и еле сдерживалась от крепких ругательных слов.

Все остальные участники банкета расстались в размягченных от душевной прогулки чувствах. Две недели без нормальных долгих прогулок – это ж озвереть можно!

 

Дома Варвара высказала мне все, что думала, заставив несколько раз повторять упражнения на послушание: Села! Наклонилась над ведром! Выжала губку! Взяла ее, Варварину, ногу и‑и‑и вытерла! Хорошо! Молодец, девочка Галя! Ай, молодец! Села! Выжала! Протерла! Умница! Встала! На кухню вперед! Молодец! Корму насыпала! Быстро! Ай, умница! Сыру! Сыру побольше! Вооот так.

Впрочем, ни с сыром, ни без сыра есть Варвара не стала, решив покочевряжиться. Но я в тот момент узрела на столе недопитый сидр и наплевала на кочевряжки. Более того, я мстительно пообещала животному, что завтра оно снова пойдет на длительную прогулку, а сачок гнуть, если хочется, можно днем.

Потому что вечером у нас снова начнется совсем другая ЖИЗНЬ!

 

А утром…

 

Но жизнь к нам приходит по вечерам. Или по ночам – как раз, когда нормальные люди видят третий сон. По ночам мы бодры, активны и полны планов, как обустроить не только свою жизнь, но и Россию. А утром…

Собака спит рядом. Звенит будильник. Вслепую шарю рукой по столику, выключаю звенящее чудовище, разрешаю себе: «Еще пять минут». Когда совесть заедает, говорю, зевая: «Ну что, собакин, встаем?…»

– Встаем, – со вздохом отвечает она, и мы, как две старые бабки, кряхтя, стеная и скрипя, выползаем из‑под теплых одеял. Какие планы, какая Россия?! Доползти бы до кухни! И там обустроиться – досыпать…

 

Апрельские развлечения

 

На меня в апреле, вот уже который год, накатывает легкое сумасшествие, которое выражается в непреодолимом желании подмести улицу. В этом году снова накатило. Подмести. Но так как подметать пока нечего, везде снег, – то хотя бы дорожку от снега почистить. Дворницкой лопатой. А также начать убирать за своей собакой. Как вижу дворничиху, а она у нас образцовая – целыми днями скребет‑чистит (помогает это мало: одна дворничиха против свинства всей многоэтажной округи) – мне становится стыдно. Все время хочется подойти и извиниться, а лучше – взять и помочь в уборке. Но дворничиха нас, видимо, побаивается. Думает, что мы с претензиями подкатим. Обидеть дворника, как известно, может каждый.

Сегодня половину прогулки преследовали дворничиху с целью попросить лопату или метлу. А дворничиха, увидев нас, изобретательно от встречи уходила. В общем, как в мультике про Простоквашино: «…Теперь ты еще полгода будешь за ним гоняться, чтобы фотографию отдать!» Лопата и метла нам не улыбнулись, а так хотелось улицу поскрести!

 

Неопознанный лающий субъект

 

Сегодня подруга, в почетную обязанность которой входит будить меня по утрам телефонным звонком и уже озверевшая от этой процедуры (дружба – дело тяжкое), решив, что пробудить такую соню может только нестандартный вопрос, вместо приветствий воскликнула:

– Ну, как там твой инопланетянин?

– Какой инопланетянин?… – с трудом выплывая из сна, промямлила я.

– Какой‑какой, да твой дружок с Марса!

Я со скрипом открыла глаза, мутным взглядом уперлась в будильник, потом зачем‑то в окно, потом на похрапывающую рядом собаку. Никаких инопланетян в мглистом сумраке не наблюдалось.

– У кого лечимся? – вежливость с утра – не мой конек.

– Я! Вчера! Поняла! – не обращая внимания на мое бурчание, продолжала напирать подруга. – Они все – инопланетяне! Моя с Венеры, твоя с Марса.

– Угу, – я досыпала сидя, не вникая в чужие фантазии.

– Ты слышишь меня?!

– А как же! – я не слышала ничего и никого, кроме нытья своей не выспавшейся души.

– Животные – это инопланетяне! Вот! – подруга замолчала, чтобы дать мне возможность прочувствовать всю глубину и нетривиальность открытия. Не дождавшись реакции, продолжила. – Ну, посуди сама! Они нас понимают? Понимают! Но по‑нашему не говорят!

Мысли читают? Читают! Вертят нами, как хотят, хотя нам кажется наоборот.., – аргументы явно заканчивались, но будущий претендент на Нобелевскую премию сдаваться не желал. – В общем, засланцы они. Из космоса.

– Засранцы… – привычно плоско сострила я.

– О, ну раз шутишь уже, значит, проснулась, – обрадовалась окончанию своей нелегкой миссии моя собеседница. – Но ты за своей понаблюдай, понаблюдай.

 

Вот я с утра и приступила к наблюдению. Точно – космический гость. Со своими заморочками, идеями, придумками. Прикидывается обычной собакой, но в голове такая галактическая геометрия, что мама не горюй!

Наблюдать и устанавливать контакт, общаться на ее языке – это так интересно и захватывающе, что я чуть не забыла сходить на работу.

 

Развлечения майские

 

Истории про то, как лезут на рожон.

Все описываемые события реальны, совпадения не случайны.

Мне интересно – почему неглупые в общем‑то собаколюбы иногда ведут себя странно. Нет, это не про «притеснения». Про другое.

 

История 1

 

Роскошный вечер, лужайка, у собак есть возможность побегать в свободном полете. Что они и делают во главе с юной доберманкой‑энерджайзером… Мы, хозяева, стоим, умиляемся. Подходит к нам дядька с лайкой на коротком поводке. «Здрасьте‑здрасьте, у меня девочка, можно к вам?»

Можно, отчего ж нельзя. Собака вливается в коллектив, но хозяин ее не отпускает – так и держит на поводке.

Хозяйка доберманки: «Да отпустите свою побегать! Что вы ее на веревке томите!»

Хозяин лайки: «Не могу, убегучая она. Пусть уж лучше так».

Хозяйка доберманки (заводясь): «Не понимаю я вас! Ну как можно не давать собаке побегать? Конечно, она у вас будет убегать, если вы ее не отпускаете. Вон моя – носится целыми днями и то не выбегивается. И поводок‑то у вас какой страшный – цепь настоящая! Вы же мучаете собаку, еще бы к будке ее гвоздями приколотили! Нет, таких хозяев самих надо на цепь сажать!»

Хозяин лайки (еще дружелюбно, но уже оправдываясь): «Да где же вы цепь видите? Нормальный поводок. А бегаем мы раз в неделю за городом. Это ж лайка, ей километры не надо наматывать, она по белкам у меня».

Хозяйка доберманки (не скрывая раздражения): «Ну так и идите к своим белкам! Мучают собак, потом жалуются!»

Хозяин лайки (тоже заводясь); «Да кто жалуется?! Мы к вам познакомиться подошли, а вы нас жизни учите».

Развернулся и ушел. На кой черт она полезла к нему с нравоучениями?

 

История 2

 

Те же и Чебурашка. То есть доберманка, доберманья хозяйка, мы с Варварой и еще несколько «пар». Подходит дядька с таксой… «Здрасьте‑здрасьте, у меня девочка, можно к вам?»

Можно, отчего ж нельзя. Собака вливается в коллектив, да так резво, что через пять минут гоняться с ней может только добермания. Что и делает с душой и великим удовольствием. Естественно, от безостановочной беготни появляется небольшая пена в углах пасти.

– (Ой, – орет мужик, – заберите свою собаку! Она у вас больная! У нее пена!

– Да она просто убегалась, – пытается успокоить его хозяйка, – не беспокойтесь, собака здоровая!

– …И мою укусит, пожрет, – не слушая, гундит таксовладелец, – забирайте скорее! (Сам причем стоит, не двигаясь).

– Я вам говорю, что собака здоровая, – уже со сталью в голосе говорит доберманья хозяйка, – вы чего паникуете? Боитесь, так возьмите свою и идите, это же вы к нам пришли.

– …А прививки у нее есть? А от бешенства? А от глистов?

– Слушайте, мужчина, а родословную вам не надо вынести показать?

– А с бродячими собаками вы не играли?

– Слушайте, мужчина…

– …Она вообще у вас, по‑моему, хромает. Отгадайте с трех раз, что было дальше…

 

История 3

 

Стоим в дальних, непроходимых кустах – ротвейлер с хозяином и мы, болтаем. Ротвейлер по причине агрессивности ко всем, кроме Варвары, – на строгаче, в наморднике, на коротком поводке. Слышим, кто‑то к нам ломится. Мужик с французским бульдогом. Вздохнули мы с «ротвейлером», что кого‑то нелегкая несет, но делать нечего, земля общая, выбрались из кустов и перешли на другую лужайку.

Проходит три минуты – опять мужик с французом! Ротвейлер когтями скребет, хочет порвать и бульдога, и мужика. Вздохнули мы снова, думаем: может, мужик подслеповатый попался? Мало ли… Ходит по своему маршруту, а нас не видит. Бывает!

Передислоцировались. Встали уже так, что даже аист с середины Днепра нас рассмотреть сумеет.

Ёклмн! Идет! К нам! Напролом! Прямой наводкой! С французским бульдогом! Ноль внимания на ротвейлера в строгаче‑наморднике, красноглазого от ярости, на заинтересованного мастифа, на нас, хозяев, вылупившихся на такого камикадзе. Держим своих на исходе сил.

– Але, мужик, – кричим мы. – Ты куда идешь? Ты не видишь – собаки большие! Мало места, что ли, тебе? Стадион целый, бульвар, лужайки. Мы от тебя специально уходим! Так и будем весь вечер француза твоего спасать?

– Да я думал, поиграют они… Мой играть хочет. Может, вы своих на поводках подержите, а мой побегает между ними?

Занавес.

 

Мая

 

У меня радость! А у Варвары течка началась.

Радость – потому что гулять в этом майском хаосе гуляльщиков теперь недели две можно легально меньше и легально огородами. Поведение Варвары в течку не меняется – такая же дружелюбная спокойная девица, а наши меры предосторожности продиктованы скорее заботой об окрестных кобелях… Вижу, кто‑нибудь приближается – радостно ору на всю округу: «У нас течка!». Не знаю, почему меня так это радует. Надоели люди, наверное. А тут – такая шикарная отговорка от общения, и главное, не обидная ни для кого.

С утра занимались трудовым десантом на улице. Под окнами встали три шикарных машины, вылезли шикарные мальчики и девочки и общались. Ничего не могу сказать, общались не громко, музыка из машин не орала, пили пиво на капотах, ели кальмаров… Потом уехали. Газон – ровным слоем пустых банок, бутылок и пакетиков. Пустая урна – ровно в трех метрах. Я этого не понимаю. Страна варваров, безкультурного быдла, уродов… На скамейках сидят школьники, разговаривают, из пяти слов три – мат. Туг же, за скамейкой, справляют свои нужды…

Я плачу от этой страны. Взяла мешок, пошла мусор собирать.

 

Ночью я потеряла Варвару. В квартире.

Начала делать уборку, накидала на кровать вещей, книг, с антресолей достала летние вещи. Завал надо было тематически разобрать и разложить по местам. Но к вечеру стало лень, отдала себя дивану, решив, что утро вечера мудренее. На диване и заснула, рядом, у ног – Варвара, на кровати – завал. Все на своих местах.

Под утро просыпаюсь, голову поднимаю.., картина Тициана «Венера в мехах» – кровать в кучах одежды, зимней, летней, книг, распечаток из английских учебников… Сверху на всем этом уютно почивает Варвара.

Ну и правильно. Можно сказать, пустая, без хозяйки, кровать. Не пропадать же пространству?! А то, что навалено на ней всякого, – так это чепуха. Не шлакоблоки ведь, терпеть можно.

 

Июнь

 

Что для меня означает «Пришло лето». Вот уже который год летними выходными утрами просыпаюсь от того, что какая‑то малолетняя девочка орет под окнами: «А‑ле‑ша! А‑ле‑ша!» Типа «гулять выходи». То ли «А‑ле‑ша» так и не вышел ни разу, то ли девочка попалась супер‑мега упрямая, горланит она уже года три как минимум. И главное, часов в 9 утра в субботу и воскресенье. Сегодня утром слышу: «А‑ле‑ша!», думаю: здравствуй, лето красное!

Улыбнулась‑потянулась, повернулась на другой бок и еще соснула часок‑другой‑третий под аккомпанемент «А‑ле‑ши».

Все мечтаю выглянуть с балкона и посмотреть на эту крикунью. Но лень…

 

Июня

 

Варвара меня мучаеееееееет – дышит все время, как запыхавшийся конь. Зимой, если она так дышит, значит, сильно хочет на улицу. А летом не поймешь – то ли жарко ей, то ли воды нахлебалась и хочет в тубзик. Спрашиваю:

– Ты писать хочешь?

Стучит хвостом: «Ага!»

– Или жарко тебе?

Стучит: «Ага!»

– Что «ага»? – спрашиваю. – Гулять хочешь?

– Ага!

– Или жарко?

– Ага!

Вчера специально вывела на заключительный попис в 2 (!) часа ночи. С утра слышу – опять пыхтит. Погуляли… Весь день ходит за мной и пыхтит. Или валяется на линолеуме.

Поэтому летом у меня слабый комплекс вины перед собакой.

 

Еще опять июнь

 

Вдогонку, на тему о международных контактах. Значит, случился у меня на днях легкий алкогольный заплыв. Шли с коллегой с работы, времени – половина седьмого вечера, душа поет, ноги зовут гулять. Зашли к коллеге, взяли ее пятилетнего сына, велосипед и отправились гулять. По пути выпили по баночке джина. Дошли до моего дома, взяли Варвару и пошли уже в полном составе – дети, собаки, велосипед. Еще по баночке…

В общем, вечер прошел в приятной атмосфере.

Придя домой примерно в час ночи, слегка навеселе, поняла, что хочу с кем‑нибудь поговорить. Ну и решила позвонить знакомому австрийцу. У них‑то еще вечер, значит, не спит, решила умная я. Страсть как хотелось с кем‑нибудь пообщаться! Пусть и по‑английски.

Думаю: как раз состояние подходящее, без комплексов, надо звонить австрийцу.

Сначала долго рыла в почте его телефон. Нашла.

Потом искала на кнопках стационарного телефона символ «+», чтобы набрать международный код. Не нашла. «Звездочки», «решетки» – все есть, а плюса нет.

Стала звонить по своему мобильному. Дозвонилась.

Чтобы услышать приятный голос девушки‑автомата, который на классическом немецком языке чего‑то говорил. Мое знание немецкого исчерпывается вечным «Гитлер капут», но в репертуаре девушки про Гитлера не было.

На этом попытки можно было бы и завершить, но! Мы же не привыкли отступать.

Набираю «девушку» еще раз и слышу что‑то такое, отдаленно знакомое, из детства.

Путем несложного двадцатикратного прослушивания, понимаю, что это немецкие цифры! Что‑то вроде «зибэн, зибэн, фир, цвай…» А я ж в первом классе как раз умела, как и все, считать на всех трех основных европейских языках. Как там? «Айн, цвай, драй…» или «Эн, до, труа…» На немецком, правда, всего до семи…

Если бы в соседнем доме завелся в ту ночь вуайерист, он бы удивился. Картина: два часа ночи, полумрак, на полу по‑турецки сидит девушка, что‑то сосредоточенно пишет на клочке бумаги, высунув язык от усердия, каждые несколько секунд поднося к уху телефон.

Кто‑нибудь в покачивающемся состоянии пытался на слух записать немецкие цифры вразброс? «Драй, фир, зекс, айн…» Если соберетесь, рекомендую сначала написать столбиком:

Айн – 1

Цвай – 2

Драй – 3

Сэкономит массу времени. А то я сначала на пальцах считала.

Не удалось идентифицировать лишь одну цифру, которая, вероятно, была больше 7.

После дешифровочных работ я протрезвела и уже в состоянии была понять, что звонить в заграничье в такое время да еще и не факт, что по правильному номеру, – наверное, не культурно. Спит себе какая‑нибудь австрийская семья, а тут звонок… Невнятное бормотание на русско‑английском вряд ли окажется тем, что они мечтали услышать всю жизнь.

Может, и не культурно, но я все‑таки позвонила. Чтобы… Чтобы после часа кропотливого труда услышать на прекрасном, чистом, звонком русском языке – НЕПРАВИЛЬНО НАБРАН НОМЕР. Коды областных и районных центров узнавайте в справочной вашего города.

Все, это был финал. Потому что попасть в какую‑нибудь Тынду или Барнаульский край мне вовсе не хотелось.

Я сдалась. Я сказала себе, что не судьба… Да и для репутации полезнее.

Я брякнулась спать. Утром на дисплее телефона, лежавшем на подушке (!), обнаружилось 4 непринятых звонка. А я и не слышала! Во как упахалась, бедняга.

 

На следующий день по «аське» у австрийца ехидно поинтересовалась, где его носит, потому как я звонила (гордо). Он мне объяснил, что голос‑автомат просто просил оставить свое сообщение или перезвонить по номеру. Что вернувшись домой буквально через несколько минут, он обнаружил много интересного, В частности, обрывки моих: «… ля», «черт…» и «куда жать‑то?!»

Так я внесла свой вклад в укрепление международных отношений и дружбы между народами.

 

Походницы

 

Я считаю себя матерой походницей. Опыта нам с Варварой не занимать: каждый год мы выезжаем на пару дней в лес «водку пьянствовать», а кроме того, в моей биографии как‑то случился байдарочный поход. Единственный и неповторимый! Зато на три недели.

Как сейчас помню, в байдарочном сплаве, за исключением общего энтузиазма, меня впечатлили четыре вещи.

1. В турклубе выдали список вещей и продуктов, которые необходимо взять с собой. Последним пунктом значилась… собака.

Без кавычек и без всяких объяснений.

Примерно так: 1) картошки – столько‑то кг, 2) крупы пшенной – столько‑то, 3) сгущенка, 4) резиновые сапоги, 5) крем, 6) собака.

Собака в походе – животное небесполезное, но собак в тот момент ни у меня, ни у друзей не было. Прилично ли одалживать в поход чужую собаку, мы не знали. Разрешили вопрос самым простым способом – спросили у начальника турклуба.

Он смеялся громко и заливисто. Оказалось, «собакой» походники называют индивидуальную вкусняшку, которую нужно брать с собой. Сидишь, стало быть, у костра за ужином и смертельно охота «чего‑нибудь вкусненького» («синдром пельменей» у русских туристов в Европе). Каждый день группа ест чью‑нибудь одну «собаку». Кто‑то взял шоколад, кто‑то сироп, халву, щербет, кофе, семечки… Так что «собака» – это вкусный сюрпризный десерт, радующий сердце и желудок даже самого махрового путешественника. Привет с родной кухни!

Слава богу, вопрос с арендой соседского ротвейлера отпал, моей «собакой» стала банка шоколадной пасты. К походу я подготовилась.

(Удивительно, но пункт «КЛМН» из этого же списка мы расшифровали быстро. (Хитро подмигивая): а вы? Правильный ответ: кружка – ложка – миска – нож!)

2. Итак, к походу я была готова. Вернее мне так казалось, пока не начала укладывать вещи.

Засунув в рюкзак резиновые сапоги, поняла, что туда войдут еще только косынка и железная тарелка. И все. Сапоги заняли 80% места в рюкзаке! Да что 80! Все 150!

Не входило ничего! Ничего! Куда пихать чертовы ветровки, штормовки, непромокающие штаны, футболки, трусов на три недели… А еще туристический коврик!

Не засовывалось…

Как я рыдала! Сидела, как всегда ночью, в последний момент собиралась, и горько‑горько рыдала над своим идиотизмом и тяжелой судьбиной. Психовала, швыряла сапоги в стену, проклинала тот день, когда села за баранку этого пылесоса (зачеркнуто) подписалась на этот поход!… И заново, в сто пятнадцатый раз, укладывала и укладывала рюкзак. Коврик в результате скатала и привязала сверху, а утром, когда шла до автобуса, он не сильно, но ритмично бил меня по темени.

3. В программе похода был спуск в пещеры. Пещеры настоящие, страшные, глубокие и темные. В каком‑то лохматом веке там прятались раскольники, демидовские фальшивомонетчики и прочие лихие люди.

Никаких лесенок и светильников. Фонарик в зубы, обвязываешься веревками, страховочный трос перекидывается через березу, и шагаешь вниз, в бездну. Висишь в темной дыре, а тебя рывками спускают метров на тридцать. Веревки впиваются в тело, тебя переворачивает вниз головой, бьет об острые стены, пока чьи‑то крепкие руки не примут внизу и не поставят на землю…

Жуткие воспоминания. Фотография сего исторического момента с моим лицом крупным планом («расстрел в подвале») до сих пор хранится у меня в шкафу, под стопкой белья.

Внизу, в самих пещерах, очень холодно и мало кислорода. Как там жили раскольники, и главное, как они туда спускались, для меня до сих пор загадка.

4. Посетили пещеры, поплавали на байдарке. Зато потом, когда через двадцать дней вернулись в город, были как пришельцы с другой планеты. Все не такое, всего много, шумно, грязно, пыльно… Народ суетится…

В знак протеста и невыветрившейся походной удали надели свои «пОпперы» и пошли по городу. (Сидушка (она же – поппер) – из того же материала, что и «пенка», только меньшего размера и с резинками, ее надевают на место, которым сидят. Надел – и садись, где хочешь, не боясь простудиться или замарать штаны.) Представляете? Идет колонна туристов, вихляя тощими задами в походных «трениках». А на задах – куски поролона с резинками!

Когда покидаешь лоно природы и возвращается – все немного не такое в городе. И мозги съезжают набекрень.

А с Варюхой мы на катамаранах ездили. Катамараны ей и мне понравились. А сам поход – не очень. Расскажу, если хотите.

 

ПОЕЗДКА В ЛЕС – 3.

Рассказ в 5 частях

Часть 1

 

Знаете, кого в лесу видели? Такую большую пчелу, сильно смахивающую на маленького воробья. Шершня, что ли. Все пугались, визжали, ну я, конечно, тоже. Потому что если ЭТО сядет на плечо, от тяжести можно рухнуть. А страшно как! Оно такое мохнатое с крыльями, брр!

Варваре поход дался тяжеловато: жарко (под тридцать), что непривычно, много новых испытаний и много людей. К тому же я сама была «в нервах», поэтому собаку постоянно дергала…

Собственно, приключения начались сразу. Во‑первых, выяснилось, что поход у нас будет по супер‑заповедному заповеднику, куда с собаками категорически нельзя. Вот просто нельзя и все. Даже если приехали за 200 километров и тряслись два с половиной часа по жаре в микроавтобусе. Даже если собака послушная вся из себя. Даже если предварительное разрешение было получено (переговоры шли неделю, вопрос о собаке специально обсуждался, имелась соответствующая бумага с подписью). Даже если за поход уплачены деньги (а они таки уплачены). На КПП нас просто развернули и сказали – до свидания. Ничего не знаем, сказали на КПП. Россия‑мать. Один разрешил, другой запретил. Кто на КПП сегодня, тот и главный.

Потом наше начальство сходило пошептаться, и с собаками разрешили, взяв с нас честное пионерское, что собаки (моя и лайка девочки‑коллеги) будут под 100% контролем, и ни в пещеры, ни на прочие «природные памятники» мы ни ногой – будем сидеть на поляне при палатках. Или плескаться в ближайшей реке. А также будем убирать за собаками и водить оных на поводке. В лесу! Причем лес, прошу заметить, не европейский – три сосны, а нормальный такой, добротный лес, юго‑западная Сибирь как‑никак. А может, еще не Сибирь, а еще горный Урал, но тоже не Дисней‑лэнд, а вполне себе местечко, где видели купающихся медведей.

Легко представить маразм гуляния по лесу на поводке. Поводок через некоторое время я, конечно, отцепила, но за собакой следила, как дрессировщик на арене – во все тридцать три глаза, и слегка через это нервничала. Каждый проводник, а у нас были проводники, считал своим долгом сделать выговор насчет того, что мы «додумались в лес приехать с собаками!». Я вяло оправдывалась, поскольку психануть и уйти из «тайги», и пилить домой 200 километров с рюкзаком и собакой было бы э‑э… несколько нерационально. За каким лешим нашему начальству понадобилось вывозить коллектив в такую глухомань, почему нельзя было «посидеть у костра» в 10 км от города в ближайшей роще, выяснилось позднее, но первые впечатления оказались смазанными.

Инструкторов вокруг нас суетилось человек 10‑12, плюс наш коллектив с детьми и мужьями – в итоге набралось не меньше 45 походников. От обилия новых лиц у меня случился приступ социофобии. Последние годы я держусь несколько отдаленно от людей, как‑то перестала ими интересоваться. Мне хотелось забраться в дупло, замуроваться Варварой и просидеть там до прихода обратных автобусов. Ни водки, ни костра, ни «общения» мне не хотелось, а сильно хотелось домой. Меня заедали комары и мошки, совершенно игнорировавшие отпугивающие мази, рюкзак адски, до крови, натер плечи, пиво не пьянило, Варишна с опаской присматривалась к каждому к нам приближающемуся… а коллектив пел песни под гитару, ел шашлыки, жены склоняли разомлевшие головы на плечи к разомлевшим мужьям.

Увела было собаку гулять. Но куда там! Трава по пояс, лес стеной, темно, страшно, мошка. Я вообще лес как‑то не очень люблю. Мне в лесу страшно, неуютно, одиноко и грустно. Ну разве что раз в год, с компанией, в центре солнечной поляны, когда пахнет свежей травой и нагретыми иголками, теплой землей, речка мелкая плещется, собака радуется, пиво веселит и через два часа ты поедешь домой спать в свою кроватку. Вот тогда лес я люблю, а бывает, что «зимними вечерами» еще и взгрустну по такой природе.

 

Часть 2

 

Вероят