Священная война и крестовый поход

 

Если что‑то считалось нужным внутри христианских стран – борьба с насилием и разбоем, – разве это не могло быть нужным в их отношениях с внешним миром? Разве борьба с такими врагами церкви и веры, как язычники, неверные (мусульмане), еретики, не была справедливой? Подъем, о котором я говорил, что он образует фон для эволюции христианского общества, включал в то же время и территориальный рост христианского Запада за счет земель врагов «христианского имени», как тогда говорили, – за счет отвоевания земель у неверных в Испании и на Сицилии, за счет колонизации земель язычников и христианизации последних к востоку от Эльбы. А ведь современные историки, говоря об этих боях, очень часто используют термин «крестовый поход», не позаботившись дать ему точное определение. В самом деле, с крестовым походом путают священную войну, а ведь эти понятия хоть и слились, но происхождение имеют разное.

Священная война – война в высшей степени справедливая; это похвальное, благочестивое дело, ведь она ведется против врагов веры и христианской церкви – гибель на ней сулит венец мученичества. Например, войны испанской Реконкисты в течение XI в. стали священными. Идут споры, произошли ли крестовые походы от священной войны, став некоторым образом ее завершением со специфическими чертами, или они выросли из паломничества в Иерусалим, акта раскаяния, покаянного акта, трудного и похвального. В самом деле, в XI в. паломничества в Иерусалим получили широкое развитие: тесными группами паломники посещали могилу Христа – Гроб Господень. Поэтому крестовый поход можно определить как вооруженное паломничество в Иерусалим, цель которого уже состояла не только в том, чтобы молиться и погружаться в созерцание перед Гробом Господним, но освободить его – и вместе с ним все святые места в Палестине – от мусульманского владычества, от «пятна» присутствия неверных, как говорили тогда[30].

Папа Урбан II, прибыв в Южную и Западную Францию для выяснения, как развивается григорианская реформа, в ноябре 1095 г. остановился в Клермоне, чтобы созвать собор; по окончании последнего, 27 ноября, он обратился с проповедью к толпе мирян, призвав их отправиться на помощь христианам Востока и освободить могилу Христа. Его слушатели вняли призыву и откликнулись восторженным возгласом: «Того хочет Бог». Тогда папа предложил им принять обязательство перед Богом – дать обет и принять крест, чтобы все окружающие знали об этом обете. Но в словах папы содержалась и идеология священной войны: помощь христианам Востока, предполагающая также возвращение имущества и территорий, которые только что были несправедливо захвачены неверными у христиан, – это священная война. Кроме того, когда крестовый поход завершится завоеванием Иерусалима и учреждением франкских государств на Востоке, защита Иерусалима и этих государств тоже будет священной войной[31].

Крестовый поход в качестве вооруженного паломничества с целью освобождения Иерусалима сочетал в себе покаяние, присущее паломничеству, с идеологией движений мира; тут отчетливо прослеживается процесс сакрализации войны и воина, начатый реформаторами‑григорианцами. Призыв Урбана II, как его передает Фульхерий Шартрский, иллюстрирует этот аспект:

 

Так пусть же они отправятся на бой с неверными – бой, который стоит начать и который достоин завершиться победой, – те, кто до сих пор предавался частным и беззаконным войнам, на великую беду для верующих! Пусть же станут они отныне рыцарями Христа, те, кто был всего лишь разбойниками! Пусть же они теперь с полным правом ведут борьбу с варварами, те, кто сражался против своих братьев и родичей![32]

 

Крестоносец считал себя паломником, но он становился miles Christi, солдатом Христа; он отправлялся освобождать наследие Христа и мстить за оскорбление, нанесенное Господу[33].

Итак, теория трех сословий уступила место образу бойца за миропорядок, угодный Богу. Движение за Божий мир напоминало тем, кто в этом миропорядке вел себя дурно – рыцарям, – об их обязанностях. Божье перемирие, направляя насилие рыцарей по определенным каналам и ограничивая его, подвергало их испытанию. Эту эволюцию завершили крестовые походы, предложив рыцарю путь искупления, подходящий путь к спасению, которым он мог следовать, не отказываясь от своего статуса. Эту мысль превосходно выразил Гвиберт Ножанский, автор рассказа о первом крестовом походе:

 

Вот почему Бог в наши дни вызвал к жизни священные битвы, где рыцари и странники, вместо того чтобы убивать друг друга наподобие древних язычников, могли найти новые способы заслужить спасение: они уже не были вынуждены полностью отрекаться от мира, усваивая, как водится, монашеский образ жизни или какое‑то иное занятие, связанное с религией, – но они могли в определенной мере обрести благодать Божью, сохраняя свое обычное состояние и выполняя свойственные им дела в миру[34].

 

Однако речь не шла о сакрализации всего рыцарства в целом, о легитимации его образа жизни, его этики. Спасение рыцаря, и здесь я опять следую Ж. Флори, происходило путем его «обращения», отречения от мирского; ему уже не надо было удаляться от мира наподобие монаха, но следовало отдаляться от «мирского рыцарства», вступая в ряды «рыцарства Христа». Создание военно‑монашеских орденов представляет собой последний этап этого процесса: тем самым было завершено дело сакрализации, а также интеграции рыцарей в христианское общество. Военно‑монашеский орден образовал институционные и духовные рамки, в которых происходило формирование «нового рыцарства».

Это выражение использовал святой Бернард в проповеди, написанной им для ордена Храма, – «De laude novae militiae» («Похвала святому воинству»). В одном знаменитом рассуждении он противопоставил это новое рыцарство, защищенное двойными латами из железа и веры, рыцарству мирскому – пустому, суетному, алчному; прибегая к игре слов, очень популярной в то время, он militia противопоставлял malitia:

 

И теперь к поучению, а скорее ко стыду наших собственных рыцарей, каковые сражались в боях не за Бога, а за дьявола, кратко опишем ту жизнь, какой живут рыцари Христа, как ведут они себя что на войне, что в жилище. Это выявит всю разницу между рыцарством Бога и рыцарством мира сего[35].

 

Когда собираешься покинуть последнее, чтобы примкнуть к первому, – это и есть обращение.

 

Итак, появлению концепции военно‑монашеского ордена способствовала эволюция западноевропейского общества; но воплотилась эта концепция в сфере деятельности этих орденов, в Иерусалиме, – именно он был их колыбелью: «Рыцарство нового вида… только что родилось, а как раз эти земли некогда посетило “восходящее солнце” во плоти, явившееся свыше»[36].

 

 

Глава 2

Святая земля – колыбель военно‑монашеских орденов

 

Чтобы эта концепция обрела конкретный облик, требовалась удобная возможность. Она появилась в результате крестового похода или, скорее, последствий его успеха. Латинские завоевания сделали паломничество в Иерусалим и Святые места делом более простым, но не всегда более безопасным. Со времен Клермонского собора церковь выражала заботу о безопасности паломников; теперь последняя зависела от безопасности латинских государств. Военные ордены и были созданы для удовлетворения этой двойной потребности.

 

Первый крестовый поход

 

К моменту, когда участники Первого крестового похода двинулись в путь, территории Восточного Средиземноморья были поделены между тремя державами:

– Византийской империей, греческой и христианской, которая в результате нашествия тюрков‑сельджуков (битва при Манцикерте, 1071 г.) только что лишилась едва ли не всех владений в Малой Азии;

– сельджуками, принявшими ислам, которые отныне контролировали халифат Аббасидов в Багдаде – суннитский, включавший Персию, Месопотамию и Сирию. Фактически этот халифат был расколот на соперничающие эмираты, тюркские или арабские;

– халифатом Фатимидов в Каире – шиитским, а следовательно, схизматическим по отношению к суннитской традиции. На время сельджуки отобрали у него Палестину, но в 1098 г. Фатимиды вернули себе Иерусалим.

Призыв Урбана II, прозвучавший 27 ноября 1095 г. в Клермоне, встретил чрезвычайно живой отклик, и пестрая вдохновленная толпа – где все‑таки было немало рыцарей – весной 1096 г. отправилась в путь, не дожидаясь баронов, сеньоров и рыцарей, к которым папа обращался в первую очередь. Именно такая реакция на призыв папы, как и слова последнего, придала этому крестовому походу его характерные черты – облик вооруженного паломничества с целью освобождения могилы Христа, что и впоследствии останется центральной идеей крестовых походов. Первые крестоносцы – участники того, что принято называть «крестовым походом народа», – двинулись по суше, через Германию, Венгрию и Византию. За ними последовал «крестовый поход баронов» – в некотором роде официальный крестовый поход, – которым предводительствовали Раймунд де Сен‑Жиль, Готфрид Бульонский и другие. Фактически в течение 1096 г. из Европы одна за другой выступило несколько крестоносных экспедиций. Все крестоносцы сошлись в Константинополе, где император Алексей I Комнин, очень встревоженный, думал только об одном – как бы побыстрее отправить эти малодисциплинированные контингенты в Малую Азию, предварительно получив от их командиров клятву верности и обязательство вернуть Византии все, что они смогут завоевать (Малая Азия и Антиохия еще двадцать пять лет назад были византийскими).

Пройдя нелегкий путь, крестоносцы достигли Антиохии, которую взяли в 1098 г. после долгой осады. Потом, весной 1099 г., они пошли на Иерусалим. 15 июля 1099 г. город был взят штурмом. Фанатизм и ожесточение после долгого и утомительного перехода сделали взятие города актом жестокости – не столь чрезмерной, как полагают, но запомнившейся надолго. Утолив жажду мести, победители собрались в святых местах – у Гроба Господня, на горе Сион, в долине Иосафата, в Иерихоне, на Иордане, тем самым исполнив свои паломнические обеты. После этого многие отправились обратно на Запад. На месте осталось лишь меньшинство крестоносцев. Дж. Райли‑Смит насчитал около сотни на 750 известных по именам[37].

Теперь надо было организоваться. Еще до взятия Иерусалима на севере было основано два государства: графство Эдесское и княжество Антиохийское. Правителем Иерусалима назначили Готфрида Бульонского, герцога Нижней Лотарингии, который отказался от королевского титула, пока не снесется с папой. В следующем году он умер, и наследовал ему его брат Балдуин, граф Эдесский, без колебаний принявший титул короля (под именем Балдуина I). Потом назначили патриарха Иерусалимского (епископство Иерусалимское в середине V в. было возведено в ранг патриархии); фактически это место было вакантным – грек, занимавший его, бежал. В помощь патриарху ввели также капитул из двадцати каноников. Готфрид Бульонский, как пишет Вильгельм Тирский, «поместил каноников в церковь Гроба Господня и в Храм Господа»[38]. Храм Господа (Templum Domini) – это название, которое крестоносцы дали Куполу над скалой (ошибочно называемому мечетью Омара). Таким образом, мирская церковь Иерусалима подверглась «латинизации» и была обустроена как западноевропейская церковь.

 

Паломничество

 

Христианские паломники посещали город с тех пор, как в IV в. Елена, мать первого христианского императора Константина, обнаружила там Истинный Крест. Тогда император возвел базилику рядом с анастасисом, зданием в форме ротонды, построенным вокруг могилы Христа.

Паломничество в Иерусалим для христианина очень отличалось от других[39]. Оно давало возможность молиться и погружаться в созерцание в местах, где «проживали» Христос и Святая Дева, а также допускало imitation Christi [подражание Христу (лат.)] в городе, считавшемся центром земли. Паломники вели здесь аскетический образ жизни, добровольно предаваясь покаянию. Они посещали конкретные места – Иерусалим, Иордан, Вифлеем, – но география этих мест соответствовала сакральной географии, основанной на библейских текстах, а не реальной. Таким образом, паломник того времени проецировал на земной Иерусалим, по которому ходил, образы небесной географии, которые были ему известны.

Потом, в 638 г., эти места завоевали арабы. Отныне паломников должны были водить мусульманские проводники, и первые попали в зависимость от перипетий политической конъюнктуры в мусульманском мире; паломники все чаще объединялись в группы. С IX в. благодаря политике покровительства Святым местам, которую проводил Карл Великий, условия для них стали благоприятными. Конкретней: византийский император был естественным покровителем восточных христиан, и в течение всего мусульманского периода Гроб Господень оставался в руках греческого духовенства. Очень тревожная ситуация возникла, однако, в царствование аль‑Хакима (996–1021). Этот фатимидский халиф Каира, прозванный «безумным халифом», порвал с долгой традицией и стал преследовать христиан и иудеев. Святилища, и в частности анастасис, ротонда Гроба Господня, были разрушены, и на десять лет (1004–1014) паломничества прервались. Этим гонениям положил конец сам Хаким: провозгласив себя божественным, он вошел в столкновение с мусульманами и теперь начал искать поддержки у тех, кого только что преследовал[40]. Тогда паломничества из Западной Европы возобновились, и на XI в. пришелся их золотой век. Успех крестового похода позволил возобновить индивидуальные паломничества: наряду с крестоносцами, селившимися здесь, Иерусалим посещали многочисленные паломники, не имевшие намерения здесь оседать, поскольку становление латинских государств, которые они осуждали за мирскую суетность, их не касалось. В религиозных христианских заведениях Иерусалима, основанных задолго до крестового похода, «бедные» часто находили приют и помощь. Действительно, ранее великодушие правоверных или покровительство со стороны князей давали возможность строить странноприимные дома, или госпитали (по‑гречески ксенодохионы). Один из таких госпиталей построили благодаря Карлу Великому с согласия халифа Харун ар‑Рашида. Бернард Монах рассказывал, что в 865 г. его и двух его спутников «приняли в странноприимном доме преславного императора Карла. Принимают здесь всех, кто является в это место из благочестия и говорит на романском языке. Дом находится по соседству с церковью, посвященной святой Марии. Благодаря рвению императора странноприимный дом имеет также прекрасную библиотеку, двенадцать домов, поля, виноградники и сад в долине Иосафата»[41]. Бернард описал также христианские церкви города, и в частности те, которые построил Константин: базилику, внутри которой оказалась Голгофа, анастасис, или ротонду с девятью колоннами, над Гробом Господним, а совсем рядом – церковь Святой Марии Латинской.

Именно в христианском квартале, расположенном вокруг Гроба Господня, и нашло конкретизацию представление о военно‑монашеском ордене. В данном конкретном месте своего рассказа я не касаюсь вопроса о возможном влиянии на него мусульманской модели рибата. Я не отметаю с порога эту гипотезу, с полным правом выдвинутую некоторыми чуткими историками в трудах по антропологии; но поскольку этот вопрос следует связать с вероятным влиянием ислама на представление о священной войне, проблема во всей сложности заслуживает отдельного рассмотрения, для которого я выделю место в заключении книги.