Вспоминает Георгий Михайлович Гречко:

 

«По возрасту я – почти ровесник Бориса Натановича, но Аркадий Натанович всё‑таки старше, и потому, наверно, мне так запомнилось, что я был ещё мальчишкой, когда начал читать их книги. Ну, действительно – они уже писатели, а я кто? На космонавта ещё не выучился. И, во‑ вторых, фантастикой я увлекался с самого детства. Так что Стругацких читал сразу – всё, что выходило. Мальчик, прошедший оккупацию, я мечтал стать снайпером, танкистом, лётчиком, потом начал мечтать о межпланетных путешествиях. А кто писал об этом? Можно было по пальцам пересчитать. Книги Стругацких мгновенно выделились, даже на фоне зарубежных, и я в них просто впивался: „Страна багровых туч“, „Путь на Амальтею“, рассказы – „Белый конус Алаида“, про этот кибернетический зародыш, „Ночь на Марсе“, я его часто цитирую, „Почти такие же“ – это же про нас! А какой остроумный финал у „Полдня“ – „Какими вы будете“, про этого человека из будущего… Поверьте, я очень давно всё это перечитывал, а помню, как если бы это было вчера.

Потом наступила пора по‑настоящему крупных вещей. Я очень люблю „Попытку к бегству“ и, конечно, „Трудно быть богом“ – как продолжение темы. Не судите меня строго, я всё‑таки всю жизнь серьёзно занимаюсь космосом, и большее влияние оказали на меня не „Улитка на склоне“ и не „Гадкие лебеди“, а те первые книги, героические. Мне хотелось быть таким, как герои Стругацких. И я считаю, что в значительной степени они меня сделали таким. „Хищные вещи века“ мне тоже очень понравились. Книжный развал – как это они точно угадали! У нас же тогда хорошую книгу только из‑под прилавка доставали… А сегодня – всё что хочешь, и Стругацкие лежат на развале…

Но главная там мысль: никакая техника не поможет в борьбе с социальными проблемами. Это меня поразило ещё и в „Попытке“, но больше всего – в „Хищных вещах“.

Когда в космос летел, я взял с собой три книги – не для того, чтобы читать, а из благодарности к авторам: „Трудно быть богом“ с „Далёкой Радугой“, „Леопарда с вершины Килиманджаро“ Ларионовой и „Нашего человека в Гаване“ Грэма Грина. Помню, Грин был страшно поражён, когда я подарил ему эту зачитанную книжку, побывавшую в космосе.

Я горжусь передачей, которую вёл несколько лет, – „Этот фантастический мир“, первой и последней на нашем телевидении, посвящённой фантастике, она заслуженно получила премию Европейского общества фантастов, и там у нас несколько раз выступал Аркадий Натанович.

А ещё была передача „Спор‑клуб“, это уже моя, авторская. Ею я тоже горжусь. Как‑то решили мы поспорить о фантастике (там не было Стругацких, но книги их я, конечно, держал в голове). А собрались ребятки молодые, глазки горят, ну, я и спрашиваю: „А зачем вам фантастика? Если любите приключения – есть приключенческая литература, если философию – философская, если науку – научно‑ популярная. На черта вам эта фантастика?“ Специально путая их, выводил на правильный ответ, и они вышли на него. Фантастика позволяет всё соединить и так заострить ситуацию, чтобы вопрос решался на пределе возможного. Я горжусь этой передачей.

Среди космонавтов – каждый второй любитель фантастики, но большинство читали её только в юности, а я вот – до сих пор, правда, современную не люблю, старую перечитываю. И любовь у нас была взаимная: я приходил на эти семинары, мои выступления всем нравились, я там говорил правду, хотя время было такое, когда правда не слишком котировалась, но мне как‑то удавалось… Фантастика, да и только! Я рассказывал о своих полётах и о космонавтах не как о суперменах, а как о людях, которые сомневаются, ошибаются, болеют. Я сделал такой документальный фильм. Его не хотели показывать, а потом он приз получил на международном фестивале.

А на ранних вещах Стругацких воспитывались не только космонавты – вообще целое поколение.

Сейчас вот иногда вспыхивает спор, мол, нужна опять национальная идея. Я решил задуматься над этим. Меня Стругацкие приучили думать надо всем. Приведу пару примеров.

Люди до сих пор не сумели дать внятных определений самым основным понятиям. Что такое человек? Что такое любовь? Ни у Брокгауза, ни в Большой Советской – любовь ещё худо‑бедно есть, а человек… Меня это потрясло. Я стал думать и выдал своё определение: „Человек – это такое животное, которое всегда хоть чем‑то, но всё‑таки недовольно“. А когда нас отбирали в космонавты – по здоровью, я точно так же обнаружил, что медицина не знает определения здорового человека. Военные врачи просто издали приказ под соответствующим номером: давление – такое‑то, температура – такая‑то, моча, кровь и т. д. Отклонение столько‑то процентов – в пределах нормы. Но меня не устроило. Что это за здоровье такое – по моче и отклонениям! И я придумал: „Здоровый человек – это тот, у которого каждый раз болит что‑то другое“. Если всё время одно и то же – больной. Если ничего не болит, значит, уже мёртвый.

Теперь вернёмся к национальной идее. Вряд ли тут можно придумать что‑то новое. И я вспомнил финал „Пикника на обочине“. Это же просто манифест справедливости – причём самыми понятными словами.

Обычно хотят справедливости для себя и несправедливости для врагов. Справедливость для всех только звучит в гимне США – в жизни её там нет. В любой стране мира собери сто человек – обязательно найдётся хотя бы один, который скажет: „Почему это справедливость для всех? Все – не заслужили“. А мне кажется, заслужили. И не только справедливости, но и счастья, как у Стругацких.

Я тогда не понял финала их повести: замах серьёзный, а решение какое‑ то детское. А теперь вот думаю, что это и может стать нашей национальной идеей. Ничего мы не придумаем лучше».

 

 

Это говорит космонавт, дважды Герой Советского Союза, коммунист и доктор физматнаук.

Вернёмся в год 75‑й. Аркадий рассказал тогда Георгию Михайловичу о семинаре Бориса в Ленинграде, а Гречко – сам ленинградец и как раз после полёта ещё не добрался до родного города. Как только появился на берегах Невы, уточнил у АНа дату и тут же посетил семинар, сделав приятный сюрприз и БНу, и его ученикам. ТВ на этот раз за ним не увязалось. Обсуждали заочно Борю Штерна из Киева, и Георгий Михайлович рассказ похвалил. Сказал, что главное, интересно и весело. Потом все голосовали, как это принято было, выставляя баллы копейками, и на собранные рупь тридцать дружно попили кофе.

А за десять дней до этого семинара, 6 апреля, в Ленинград приезжает АН, возможно, 16‑го он даже ещё был в городе, но, как мы уже знаем, на ленинградский семинар АН не ходит. Да и вообще как‑то у братьев в этот раз всё на бегу: делаются поправки к сценарию «Парня», сочиняется заявка на сценарий «Пикника», обсуждается ещё одно продолжение «Понедельника», так и не состоявшееся никогда…

Ну а как дела в «МГ»? 30 апреля АН пишет уже из Москвы:

 

«Был у Медведева. Тошнило, но я держался молодцом. Суть свелась к следующему. Одобрение они согласны хоть сейчас же дать – но только по М и ТББ, а по ПнО у них есть „серьёзные сомнения“. Насколько я понимаю, сомнения эти имеют источником редактора нашего Зиберова, ибо он а) кандидат философских наук и опытный идеологический работник и б) был на БАМе и выяснил, что современной молодёжи необходимы произведения о БАМе без всяких там глупостей. Что ж, памятуя, что с паршивой овцы бери, что дают, поставил условием немедленную выплату одобрения по М и ТББ и присылку официального письма от издательства с перечислениями претензий. Полагаю, это самый верный путь. Клянчить одобрения на ПнО – унизительно. Упрямиться и отказываться от одобрения на М и ТББ – глупо. А когда получим суммы и обещанное письмо – там видно будет».

 

В мае так же проездом БН в Москве; кажется, он едет в очередной раз в Польшу. Там опять есть за что получить денежки – вышло целых три или четыре книги.

С 16 по 20 июня – снова АН в Ленинграде. Они вдвоём готовят материалы к документальному фильму «Встреча миров» для киностудии «Укрнаучфильм», а 18 июля АН уедет в Киев и пробудет там по этим киноделам до конца августа без видимого результата.

А в Москве перед самым отъездом будет забавный случай. АН зайдёт утром к Юре Манину, благо тот живёт через дом от него, но Юру не застанет, дверь ему откроет Володя Захаров, которого Юра, уехавший на очередную конференцию, оставил у себя квартиру сторожить. Какая приятная неожиданность! Слово за слово, решат они по случаю такой «неназначенной встречи» выпить бутылочку вина. В ближайшем магазине окажется только «Эрети». Что ж, отлично. И пойдёт оно по летнему дню и под увлекательные разговоры изумительно хорошо. Аркадий ещё дважды сходит в магазин, успев до обеденного перерыва. Расстанутся они примерно около четырех пополудни, и Захаров насчитает в кухне под столом ровно семь пустых бутылок. Причём АН после этого пойдёт домой работать, ну, например, над какой‑нибудь статьей или тем же сценарием научно‑популярного фильма, а вот Владимир Евгеньевич поймет, что уже ни на что не способен, и ляжет спать. Зато после он напишет замечательное стихотворение, в котором с документальной точностью упомянет эту историю:

 

Улус Джучи

 

1. Перед телевизором

Золоченое брюхо ханского вертолёта

засверкало роскошно над заснеженным лесом.

– Велик, огромен Улус Джучи,

но непобедима доблестная армия монголов,

и прекрасно она вооружена.

– Хороша была армия и у японцев,

есть у них такая солдатская песенка:

«Когда наша дивизия мочится у Великой Китайской стены,

над пустыней Гоби встаёт радуга,

сегодня мы здесь,

завтра в Иркутске,

а послезавтра

будем пить чай в Москве!»

Перевод Аркадия Стругацкого,

он пел эту песенку

и по‑русски, и по‑японски.

– Вы были с ним друзья?

– Сильно сказано,

большая разница в возрасте.

Хотя июльским утром,

в некой квартире на Юго‑западе,

семь бутылок Эрети,

было такое грузинское вино,

дешёвое, кисленькое,

но совсем неплохое.

– Смотрите же, как картинно

выпрыгивают всадники из вертолётов на снег,

сразу строятся в боевые порядки.

Куда они,

штурмовать Рязань?

– Очень даже и может быть!

Пока мы тут с вами калякали,

наступила зима,

пооблетели листочки календаря.

Какое сегодня число?

Пятнадцатое декабря

тысяча двести тридцать седьмого года.

2. Поскачем

В угоду нежгучему вкусу

Ветров, нанимающих нас,

По бывшему Джучи Улусу

Поскачем, прищуривши глаз.

Пускай громоздятся подобья

Заводов, и фабрик, и школ,

Мы будем на всё исподлобья

Глядеть, как надменный монгол.

По нищему Старому свету

Мы мчимся на новом авто,

Мы тоже любили всё это,

Понять невозможно, за что,

Когда у ступеней истёртых

Молить «А быть может, а вдруг»

Бесцельней, чем завтрашних мёртвых

Лечить наложением рук.

 

 

1975 год славен был ещё Хельсинкским совещанием по безопасности и сотрудничеству в Европе, знаменовавшим собою высшую точку так называемой разрядки напряжённости. Но это ещё меньше, чем освоение космоса, волнует наших героев – у них‑то как раз не разрядка, а самый пик напряжённости во всем. И работать получается как‑то не слишком здорово.

В «Лениздате» выходит «Полдень» с «Малышом», иллюстрированный Рубинштейном, редкая для того периода и оттого особенно приятная книга. Но и это событие будет использовано врагами из «МГ» во зло: мол, вот же вышел ваш «Малыш» в отдельной авторской книге – нарушаете договор. Ничего такого в договоре написано не было, но очередная проволочка обеспечена.

А вот, быть может, главное событие года, отмеченное в рабочем дневнике:

 

«6.09 – приехал Арк. 7–8.09 – обсуждали СЗоД».

 

СЗоД – это «Стояли звери около двери» – рабочее название «Жука в муравейнике». Не только обсуждали, успели и планчик набросать. Через три дня АН уезжает, однако старт новой работе дан.

Вообще‑то, самым первым упоминанием «Жука в муравейнике» на уровне замысла можно считать одну любопытную фразу (в скобках) из письма Жемайтису от 17 мая 1973 года:

 

«Между прочим, авторы сейчас планируют давно задуманную повесть, в которой Горбовский, наконец, находит Странников и встречается с ними».

 

Оба автора в этот момент находятся в Москве и обстоятельно разбирают редакционные замечания Сергея Георгиевича ко всем трём повестям сборника. Фраза появляется, когда АБС пытаются объяснить Жемайтису, для чего в «Малыше» нужны Странники. И ведь это просто поразительно, какое непонимание, какую зашоренность, замусоренность сознания демонстрирует даже этот умный, порядочный и доброжелательный человек. Жутковато делается и от самих стараний АБС определить сверхзадачу «Отеля» и «Пикника» как обличение буржуазной идеологии, а «Малыша» – как торжественный гимн идеологии коммунистической. И жутковато не оттого, что им приходится врать, а скорее наоборот – оттого, что письмо написано прекрасным языком, убедительно, остроумно и кажется искренним. Или не кажется, а так есть? Вот в чём ужас‑то.

Невольно вспоминается случай, рассказанный Мирой Салганик. Какой‑ то писатель заполнял анкету в иностранной комиссии СП и на вопрос «знание иностранных языков» написал буквально следующее: «немецкий (только ГДР)». Сначала смешно. А вдумаешься, и страшно делается. Вот уж воистину, как сказал Бродский, «мозг перекручен, как рог барана»!

В конце сентября приходил прощаться Рафа Нудельман с бутылкой коньяка по старой традиции. АН был мрачен и казался постаревшим – они не встречались несколько лет. Он, даже выпив, не повеселел – повод не тот. Сразу стал говорить, что они с Борькой никогда отсюда не уедут, ни при каких обстоятельствах… Это была больная тема. Уходил Рафа с тяжёлым сердцем, знал, что расстаются навсегда. С поправкой на будущую перестройку, о которой тогда никто и не мечтал, увидеться они, конечно, могли, но в итоге вышло именно так – не увиделись. А писать письма… Из Израиля? Зачем осложнять человеку и без того непростую жизнь? Впрочем, одно большое неотправленное письмо сохранилось у Нудельмана до сих пор – значит, желание переписываться всё‑таки было…

Грустная встреча. И грустный фон, на котором эта встреча происходила. АБС как раз, наступив на горло собственной песне, не только сделали все требуемые противной стороной поправки к «Пикнику» (их там было несколько сотен), но даже учли отдельные мелкие придирки к многократно изданным «Трудно быть богом» и «Малышу». Сделали поправки и вот уже месяц безрезультатно ждали ответа, всё лучше понимая, что унижались, по сути, зря – всё равно получат отказ. Так оно и вышло. В начале ноября.

Под знаком вот этого идиотизма и прошёл весь год. Друг другу они писали письма, в которых крыли на все корки Зиберова, Медведева и Ганичева, а заодно Авраменко и Осипова (или уже Синельникова? Запутаешься с ними). В издательство же приходилось писать предельно вежливые, идеально взвешенные, чуть ли не благодарностью проникнутые письма. Мол, обижаете, конечно, обвиняя во всех грехах, но спасибо, хоть дело не шьёте, не грозите судом и лишением свободы… Понятно, что в такой обстановке почти все встречи АБС в 1975‑м на удивление коротки и нерезультативны. Вот, например, характерная запись:

 

«29.10 – Арк приехал 28‑го, разговоры разговаривали

1.11 – Арк уехал».

 

Тоже мне – рабочий дневник! Причём, что в Москве, что в Питере – всё едино. И так до самого конца года. А получив очередной сокрушительный отказ из «МГ» и уже почти гневно ответив на него, АН охотно соглашается на очень кстати подвернувшееся предложение уехать из Москвы с писательским агитпоездом и не просто куда подальше, а на свой любимый Дальний Восток… Не сидится ему на месте в том году, всё время он куда‑ то едет. И, например, 5 июня в очередном письме Медведеву, БН даже просит редакционные замечания по третьей повести – по «Пикнику», – высылать на его адрес в Ленинград, так как «Аркадий сейчас редко и нерегулярно бывает в Москве». Между прочим, в том же письме он сообщает о приходе на счёт части гонорара за две одобренных повести. Ну, наконец‑то, хоть что‑то удалось сорвать с этой паршивой овцы, прикидывающейся медведем!

А сам БН в последние месяцы тяжёлого года утешается активной работой в семинаре, общением с молодыми талантами, перепиской с друзьями, в том числе и с младшими товарищами – с тезкой Штерном, с Мишей Ковальчуком. Посылает последнему рекомендательное письмо на Бориса, затем ждёт Ковальчука в Ленинграде, договаривается о его докладе на секции НФ несмотря на все опасения осторожного, умудрённого опытом Брандиса. Наконец, с наслаждением читает детективы, которые ему регулярно присылает из Москвы Ковальчук, добывая их по своим особым каналам. Всё‑таки папа – зам. главного редактора «Вопросов философии». Ему полагались книги по специальному списку. А простому советскому человеку, в число которых попадали и АБС, книгу интересную для чтения и достать‑то было негде! Ведь даже чёрный рынок появится чуточку позже. Только друзья да поклонники и выручали.

В январе 1976‑го в странные полупьяные‑полупохмельные дни с 6‑го по 8‑е проходит Всесоюзное совещание по приключенческой и научно‑фантастической литературе. Рождество Христово в те годы, понятно, не отмечается официально, но советский человек, как и русский, всякому праздничку рад, и уж конечно, в эти дни без выпивки не обходится, тем более у писателей. А повод достойный: такого большого собрания фантастов в ЦДЛ не случалось с 1962 года. Что бы это значило? Как это ни странно, практически ничего. Просто только что созданный Совет по приключенческой и НФ‑литературе во главе с кабардинским поэтом Алимом Пшемаховичем Кешоковым (который отродясь ни строчки фантастики не написал, а может, и не прочитал) должен как‑то обозначить свою деятельность, вот он и обозначил. А по сути, выясняется, что вся фантастика жёстко поделилась у нас на два лагеря. И не как пятнадцать лет назад, когда были старики‑сталинисты и молодое поколение, а совсем по‑другому, независимо от возраста: с одной стороны, нормальные писатели, объединяющиеся вокруг АБС, а с другой – бездари, мракобесы, антисемиты, пригревшиеся под крышей «Молодой гвардии». Силы, конечно, неравны, однако не только вторые, обласканные властью, но и первые сдаваться не намерены. Начинаются серьёзные баталии. БН на совещание не приехал. А потом в одном из писем выразил вполне оправданный скепсис:

 

«О совещании мне действительно много рассказывали, причём все по‑разному. Единое мнение состоит лишь в том, что печататься в будущем станет ещё труднее. Но ведь это – тривиально».

 

Любопытно, что АНу в эти рождественские дни пьянствовать как раз совсем некогда. Вот запись в дневнике 8 января 1976 года:

 

«Последний день совещания. Сегодня отношу Беле экз ДоУ (50 р!) (Беле Клюевой – это уже не в „МГ“, а в ВААП, то есть для очередного зарубежного издания, а 50 рублей – это по тем временам очень дорого за перепечатку полутора сотен машинописных страничек, видно, за срочность платил. – А.С.) и отсылаю письмо Полещуку из отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ. Вчера беседа с Ильиным по поводу слухов о наших бегах в Тель‑ Авив. Я страшно разгневался».

 

И это ещё за полгода до той истории с «письмом съезду»! Долго их мучили этими слухами.

Примерно тогда же случилось АНу заглянуть на огонёк в «Худлит», и Тамара Прокофьевна Редько, теперь уже заведующая редакцией, на всю жизнь запомнила, как он там бушевал, после её не самого удачного вопроса:

– Томка, если ещё кто‑нибудь хоть раз скажет тебе, что мы с Борисом уезжаем в Израиль, сразу бей ему морду, сразу, без слов!

– А если он выше меня на две головы?

– Значит, вставай на табуретку и бей!

А давая интервью газете «Труд» в связи с прошедшим совещанием, АН похвастается работой над будущим фильмом, но утаит над каким конкретно – чувствуется, что для них это очень важно – именно экранизация «Пикника». Ну а ещё любопытно, что АН по‑прежнему надеется на съёмку в Киеве документального фильма «Встреча миров».

Уже 12 января они оба в Комарове и до 23‑го плотно работают над сценарием будущего «Сталкера». Но к февралю всё опять неопределенно, мутно, непривычно:

 

«24.02 – приехал в Лрд Арк. Просто так. Болтали.

25.02 – Арк где‑то шляется.

26 – Обсуждали планты‑прожекты. И т. д. Сплошной трёп.

28.02 – Арк уехал».

 

Вот такой нерабочий рабочий дневник. Большая часть года будет убита на «Сталкера» (они ещё и не догадывались, что это только начало!). По «Жуку в муравейнике» удастся продвинуться совсем чуть‑чуть. Будет и некоторая неординарная работа – инсценировка «Трудно быть богом» для театра – пьеса «Без оружия».

А с «Молодой гвардией» всё по‑прежнему скверно, и даже в семинаре у БНа заканчивается идиллия и начинаются проблемы и конфликты. Андрей Балабуха перестаёт быть старостой, портятся его отношения с мэтром, несколько позже так же странно поведёт себя и Ольга Ларионова. В общем‑то, ничего удивительного: всем нелегко, только не все одинаково умеют переживать трудности.

В Москве Мариан Ткачёв разводится с Оксаной, теряет квартиру, возможность общаться с сыном, погружается в глубочайшую депрессию, и это накануне собственного дня рождения – 28 мая. Только АН и способен ему помочь. Звонит, приглашает к себе, дарит свои очередные книги, устраивает другу праздник. В дневнике появляется скромная, будничная запись:

 

«Сегодня пьянство по поводу дня рождения Марика».

 

А человек спасён.

Лето у обоих братьев тяжеловатое. Чёртова история с письмом и хождением в КГБ. На отдых нет денег, да и настроения. Тем более у БНа. У него же сын поступает в институт. И неудачно – не добирает одного балла. Ну, что ж это за невезуха со всех сторон?!