Марта 1940 года, 06 часов 12 минут

Так оставьте ненужные споры!

Я себе уже все доказал.

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал…

Владимир Высоцкий, «Прощание с горами»

А внизу дивизии «Эдельвейс».

И «Мертвая голова».

Михаил Анчаров, «Баллада о парашютах»

Северное побережье Турции,

Окрестности города Герзе

марта 1940 года, 06 часов 12 минут

Холодные волны Черного моря, свинцово‑серые в утренних сумерках, лениво накатывались на галечный пляж, и с тихим шорохом откатывались назад. Откатывались, чтобы вновь омыть гальку пляжа и то, что на него вынес прибой. А вынес он этим утром немало.

– Какой черт понес этого русского вдоль побережья, прямо под английские бомбы? – оберфельдфебель Рольф Фишер был трезв, хотел спать, и, как следствие, был чертовски зол на капитана советского парохода, подставившего свою, несомненно заслужившую участь металлолома, лоханку под атаку ночного пикировщика Новой Антанты. – Не мог подохнуть где‑нибудь посреди моря, чтобы честные немцы могли спокойно выспаться?

– Не бурчи, Ролле, – усмехнулся обер‑лейтенант Дитер фон Берне. – Как говорят на южных островах, «кто знает, что принесет прилив». Сейчас перевалим холмик, глянем, что да как, и обратно.

– Ага. Как раз ко времени побудки и вернемся. – Фишер не разделял благодушного настроя своего ротного, который – в 100‑м горном полку об этом не знал только глухой, – обходился двумя‑тремя часами сна в сутки. – И вообще, предчувствие какое‑то поганое у меня…

Предчувствие его не обмануло. Нескольких бойцов в фельдграу, включая всего месяц как прибывшего в полк фаненюнкера Инго Ортруда, буквально вывернуло наизнанку при виде утреннего морского пейзажа.

– Господи Боже мой, Дева Мария… – ошарашенно пробормотал не замеченный прежде в религиозности оберфельдфебель и перекрестился.

Дитер фон Берне сглотнул вставший в горле ком:

– Отставить блевать! Быстро все вниз, может, кто‑то еще жив!

В каких‑то трех‑четырех сотнях метрах от берега из волн выглядывал кусок закопченного, развороченного взрывами борта советского парохода, а прямо перед Фишером и фон Берне по всему пляжу валялись выброшенные морем тела. Обожженные, искалеченные взрывами и огнем.

Тела детей.

Их было много, больше сотни. Мальчишки и девчонки от шести‑семи лет до подростков годков пятнадцати, рваные и переломанные, в лохмотьях, покрытых гарью и кровью, которые не смогла смыть даже морская вода. Кого‑то из них прилив вынес на берег, кого‑то, словно ветхую тряпичную куклу, прибой болтал на самой своей кромке, иные едва видны были из‑под воды, рядом с берегом…

– Тощенькие‑то все какие, прям сущие цыплята, – произнес Фишер, закуривая папиросу. Полчаса спустя, когда солнце уже начало несмело выглядывать из‑за горизонта, солдаты продолжали осмотр тел на предмет наличия оставшихся в живых, но надежд на успех не было никаких. Все трупы были либо изувечены взрывами и осколками, либо несли на себе ожоги, несовместимые с жизнью. Чаще, впрочем, было и то, и другое. – Не кормили их там, что ли, в их СССР?

– Ты ненаблюдателен, Ролле, – командир второго взвода, фельдфебель Шварц, хотя и не курил, присел рядом, на здоровенный валун, где разместил свое седалище его товарищ. – Мальчишки все с бритыми головами, одежда на них из одного материала, и, судя по всему, была если не одинаковой, то единообразной… Тебе это ничего не напоминает?

Фишер затянулся и задумчиво поглядел на Шварца.

– А скажите, когда вам давали по зубам последний раз, герр Холмс? – спросил он. – А то у меня сейчас как раз возникло почти непреодолимое желание это сделать.

– Перед самой отправкой в Турцию, герр Ватсон, в заведении мадам Лили, где мы с вами, геноссе, не поделили Адель и толстушку Инкен с летунами. Вы, камрад, помнится, тогда схлопотали стулом по хребтине, отчего тот утратил целостность и превратился в топливо для камина. А вывод из всего того, что я тебе до этого сказал, Ролле, самый простой.

Однако озвучить этот вывод фельдфебель не успел.

– Герр обер‑лейтенант! Есть один живой! – донесся взволнованный крик Ортруда. Юноша быстро справился со скрутившим его спазмом, и в дальнейшем вполне успешно исполнял свои ефрейторские обязанности[3].

Все присутствующие тут же поспешили на зов фаненюнкера.

Когда Шварц и Фишер добрались до места обнаружения выжившего, там уже был ротный санитётерфельдфебель Северин с еще более мрачным, чем обыкновенно, лицом, меряющий пульс едва заметно дышащему пареньку лет четырнадцати‑пятнадцати. Удивительно, но молодой человек выглядел сравнительно целым, что «ротный коновал» и не замедлил подтвердить:

– Открытых ран нет, переломов, кажется тоже, – сообщил он фон Берне. – Конечно, могут быть внутренние ушибы и гематомы, разрыв органов…

– Ты, как всегда, оптимистичен, Ганс, – скривился Шварц.

– …однако на это ничего не указывает. Я бы предположил шок от контузии. Кроме того, он, вероятно, наглотался морской воды.

Словно услыхав его слова, мальчик приоткрыл глаза, обвел окружающих мутным взглядом и простонал:

– Pit’.

– Что он сказал? – спросил ротный. – Кто‑нибудь понимает по‑русски?

– Он попросил пить, герр обер‑лейтенант, – сообщил оберягер Бюндель. – Я знаю русский.

Ни говоря ни слова, Дитер фон Берне отцепил от пояса свою фляжку, открыл ее и поднес горлышко к губам пацана. Тот сделал несколько жадных глотков, поперхнулся и закашлялся.

– Пока довольно, герр офицер, – Северин мягко отстранил руку с фляжкой. – Обезвоживания у него нет.

– Бюндель! – фон Берне обернулся к оберягеру. – Спросите у него, хотя бы, как его зовут.

– Яволь. – Унтер встал на одно колено рядом с пареньком и по‑русски, медленно и раздельно, произнес: – Как тьебя зов’ут, мальчьик?

– Гена… Кудрин, – тихо прохрипел тот, и снова потерял сознание.

– Was?!! – всем присутствующим показалось, что сейчас у оберягера глаза лопнут от изумления.

– Что он сказал? – поинтересовался фон Берне.

– Прошу простить, герр обер‑лейтенант, но, если я правильно понял, он утверждает, что его имя – Гейнц Гудериан!

Герзе,

казармы I‑го батальона 100‑го горного полка