О чересчур тесных семейных связях. Или о том, к каким последствиям может привести умного человека излишняя сентиментальность

 

«Восточный экспресс «Париж — Константинополь», середина октября 1919 года

 

Вагон-ресторан «Восточного экспресса» встречал посетителей ароматом запеченных устриц и едва различимым позвякиванием хрусталя в буфетах. «Трам-пам-пам-пам… жизнь продолжается — красивая, легкая жизнь», — шуршал пластинкой начищенный до ослепительного блеска граммофон. Стюарды, способные поспорить ловкостью пируэтов с дягилевскими балеринками, проворно лавировали между столиков. Когда состав, притормаживая перед спуском, вдруг вздрагивал, стюарды все одновременно замирали, пережидали секунду-другую и, словно по приказу невидимого танцмейстера, продолжали движение в беспечном ритме диксиленда.

«Трам-пам-пам-пам… жизнь продолжается. Красивая, легкая жизнь…»

Всего лишь четыре месяца назад подписан был Версальский договор, а в ноябре экспресс пустили по обычному маршруту. Словно не случилось вызванного войной пятилетнего перерыва в сообщении. Словно все шло как прежде — размеренно, предсказуемо и спокойно. Словно от голода, нищеты и революций не умирала старая Европа, время от времени утешаясь недолгими перемириями. Так смертельно больной благодарно встречает улыбки родных, хотя те уже заранее переговорили со священником, заказали гроб и поделили наследство.

Это был первый послевоенный состав, совсем небольшой — состоящий из трех пассажирских пульманов плюс ресторан. Гостиную с камином, библиотекой и ломберными столиками на этот раз решили не цеплять в целях экономии и с учетом того, что храбрецов, готовых отправиться в небезопасное путешествие, оказалось немного. Дорога от Парижа до Константинополя поздней осенью 1919 года мало подходила для развлекательных вояжей. Албанские и македонские повстанцы, румынские разбойники, турецкие бандиты и кемалисты в любой момент могли атаковать поезд, и до прибытия властей пассажирам пришлось бы заботиться о себе самим. Еще до того, как состав тронулся с Восточного вокзала, пассажиров предупредили о возможных неприятностях, рекомендовали мужчинам не расставаться с оружием, а дамам не переодеваться на ночь. Впрочем, дам в поезде было не так уж много — две эксцентричные американки преклонных годов, супруга католического миссионера, намеревающаяся из Константинополя немедленно плыть в Тунис к мужу, и ее подруга — немолодая английская леди с необыкновенно живым, проницательным взглядом серых глаз, путешествующая ради удовлетворения любопытства. Была в поезде еще одна дама — сопровождающая арабского шейха. Несмотря на то что сама она представилась его «стенографисткой и переводчицей», внешний вид и манеры дамы не оставляли сомнения в истинном роде ее занятий. Слишком фривольные и дорогие наряды от Мадлен Вионне, избыток украшений, громкий смех и легкость, с которой она принимала сомнительные мужские комплименты, позволяли однозначно отнести пассажирку к девицам определенного сорта.

Красавчик Баркер заметил ее, едва они с Малышом устроились за самым неудобным, но зато и самым незаметным столиком в углу. Заметил и ухмыльнулся. Он сразу оценил стоимость мехов, жемчугов и самой дамы. В заведении толстухи Бет таким красоткам полагалась отдельная комната с альковом и гардеробной, а на тумбу возле кровати для клиентов выставляли бутылку приличного пойла. Да, это была дорогая девочка. Из тех, что не засиживаются даже в лучших борделях, но быстро переходят в содержанки и, если повезет, подолгу собирают урожай с похотливых богатых стариканов. Этой кошечке здорово повезло: сидящий напротив нее араб выглядел минимум падишахом, а перстни на его смуглых нервных пальцах запросто можно было бы обменять на государственную казну какой-нибудь Болгарии или Албании… В географии Баркер соображал слабо.

Зато в драгоценностях слыл докой. Мог на глазок не просто отличить настоящий камень от поддельного, но и вычислить: сколько в нем каратов, где его добыли, как гранили, сколько раз распиливали, а также почем нынче этот камушек можно загнать чикагскому скупщику краденой ювелирки Соломону Шмуцу. С золотом и сплавами возиться тоже умел, но не любил: мороки много — толку на грош, — хотя и держал в подвале дома тигель с горелкой на всякий случай.

О том, что Красавчик Генри Баркер — лучший в северных штатах (а может, и не только в северных) эксперт по цацкам и что почти все крупные налеты на ювелирные лавки и магазины — работа Красавчика и его головорезов, знали в городе многие. Не только старая крыса Шмуц. Но никто кроме него не рискнул бы слить «нору» Баркера неизвестному заказчику, предварительно не заручившись согласием самого Генри. Красавчик до сих пор не решил — сказать ли Соломону спасибо за то, что тот не стал терять время зря и выдал гостям адресок толстухи Бет, или прищучить старого жида по возвращении с дела. С чертовски, надо сказать, гнилого дела.

Что заказчики не из простых коллекционеров блестяшек, Баркер догадался сразу, едва толком разглядел старикана, бесцеремонно завалившегося в альков, где Баркер шумно грустил после сорвавшейся сделки. Седой, поджарый, с лицом, изрытым глубокими морщинами, с пронзительным, как у матерого гризли, взглядом старик равнодушно отодвинул ладонью наставленный на себя ствол. Будто знал наверняка, что Баркер не спустит курок. Дождавшись, пока Кудряшка и Родинка (Баркер с детства трудно запоминал имена, поэтому предпочитал давать всем знакомым прозвища, чем немудренее, тем лучше) накинут на себя сорочки и выскочат, повизгивая больше по привычке, чем от страха, старик плотно прикрыл дверь и без всяких «добрый день, мистер Красавчик; как ваши дела, мистер Красавчик» ошарашил Баркера офертой. Настолько на первый взгляд нелепой, что Баркер даже уронил обмотанное вокруг бедер полотенце, на что Печатка (на среднем пальце у незнакомца блестела черной эмалью печатка, иначе носить бы ему кличку Медведь) даже не шелохнул бровью.

— …к тому же, по словам мэтра Шмуца, вы лучше многих разбираетесь в украшениях и, единожды увидев нужный сплав, вряд ли сочтете реплику за оригинал, — механически, будто внутри него вертелись, задевая друг о друга зубьями шестеренки, продолжал гость. Едва различимый, тягучий, как лакрица, акцент выдавал в нем уроженца южных штатов.

Баркер слушал, прищурившись. Поигрывал револьвером, а сам бойко шевелил мозгами, соображая, чем же этот конфедерат так показался Соломону. Чем, черт вашу прабабушку подери?

Странно. Очень странно. Некий белый джентльмен, подосланный, между прочим, самим Соломоном Шмуцем, который ничего не делает просто так, предлагал ему, Генри Джи Баркеру, работу обыкновенной ищейки. Всего-то хлопот — по списку адресов разыскать кое-каких людишек и кое-что у них отобрать. Цацку отобрать. Десять штук разных цацек. Если же сам кое-кто благоразумно исчез или на месте, но цацку скинул, то требовалось этого кое-кого потрясти — и дальше за цацкой вслед топ-топ. Топай, пока не найдешь. Нудная копеечная работенка! С такой от нечего делать справится любой жиганок из уличных… Даже фраер, если того хорошенько прижучить, справится. Ни мозгов, ни умения особого для ищейки не нужно — только бабки на подкуп и ствол для острастки. С этой туфтой — и к Генри Баркеру? Да Печатка или идиот, не соображающий, к кому сунулся, или фараон. Вот тогда это подстава, за которую Шмуцу придется рассчитаться по полной.

— Возможно, придется отозвать вас раньше, чем вы сумеете найти все нужные изделия. Возможно, что по иным причинам вы не выполните полностью наш заказ… Возможно… Поэтому мы решили установить минимальную премию… Ну, если вдруг вы вернетесь всего лишь с одним трофеем. Или, наоборот, привезете больше. За каждое следующее найденное и доставленное нам изделие вознаграждение увеличивается в полтора раза. И чтобы у вас имелось представление — размер минимальной премии… — Печатка озвучил сумму, и Генри впервые в жизни понял буквальный смысл фразы про вылезшие на лоб от удивления глаза. А ведь сперва хотел напомнить старикашке, что не случалось еще такого, чтобы Генри Баркер сорвал дело. Сказано десять — будет десять. Сказано сто — будет сто. Точка.

Но от изумления Баркер забыл напрочь все, что собирался сказать. О да! Предложенная плата выглядела впечатляюще. Генри быстро пришел в себя и не без веселой иронии подумал, что вот — жизнь, похоже, удалась. Грустишь себе в борделе, обложенный с двух сторон сговорчивыми девочками. Ты молод, здоров, силен. Немного на мели, приятно навеселе… И тут раз — очень своевременно небольшое состояние врывается без стука в комнату и шепчет сладенько: «Бери меня, Красавчик». Любой другой парень в Чикаго и его окрестностях вцепился бы в такой шанс, не раздумывая. Но не он!

Генри Баркеру недавно стукнуло три десятка лет, пятнадцать из которых он занимался тем, что нарушал закон. Нюх на тухлый сыр в мышеловке был у него преотменный. Он чуял подставу, как матерый койот чует падаль, и даже при малейшем сомнении предпочитал отказываться от выгодного на первый взгляд заказа. В противном случае разве дожил бы Красавчик до этого томного вечера? До вечера, когда, абсолютно голый, слегка нетрезвый, почти разорившийся и от этого немного печальный, он лениво разглядывал странного незнакомца, ласкал указательным пальцем спусковой крючок и намеревался тотчас же оформить «щедрому» гостю билет в один конец.

Но тут Печатка озвучил вторую часть предложения, и Генри опешил снова. Он вытер ладонью пот со лба, осторожно положил «кольт» на тумбу, нагнулся, поднял с пола полотенце и снова обмотался им, став похожим на римлянина. Несмотря на то что пулевые шрамы на груди и мешали абсолютному сходству, любой модный скульптор, очутись он сейчас в заведении Бет, вполне мог бы на скорую руку сваять с Баркера статую удивленного легионера. Безупречно сложенного, очень мускулистого, очень загорелого, очень светловолосого, ослепительно синеглазого и чертовски привлекательного легионера, получившего прозвище Красавчик от самой Толстухи Бет, которая в чем, в чем, а в мужчинах знала толк.

— Не шутка? — спросил Красавчик, чтобы хоть что-нибудь спросить, потому что Печатка точно не шутил. — Каким это образом, интересно? А?

— Предположим, у нас имеются возможности влияния… Весьма серьезные возможности. — Голос у Печатки из механического вдруг стал вкрадчивым и тихим, как у девушки. Людей с такими голосами следует сторониться и ни в коем случае не вступать с ними в серьезные сделки. Но именно это Красавчик и собирался сейчас предпринять.

Нет. Дело было не в деньгах — хотя в них Красавчик, привыкший жить на широкую ногу, именно сейчас здорово нуждался. Дело было в Малыше Стиви. В маленьком глупом братишке Стиви. В мистере Стивене Джи Баркере, которому уже через три недели грозил электрический стул.

 

* * *

 

Малыша Стиви с полгода назад повязали на ограблении захолустного почтового отделения в Миссури, за что судья прописал Малышу посиделки на «креслице господина Вестингауза». Судья был не прав: Малыш спалился впервые, и ему только-только исполнилось шестнадцать, поэтому по закону штата ему полагалось отмотать не больше пятерки, а при хорошем раскладе и вовсе выйти на поруки. И если бы Малыш не оказался таким безнадежным дурнем и не выдал бы себя, гордо заявив маршалам, кто он такой есть, — хлебал бы сейчас жиденькую баланду и поджидал, пока братишки сообразят, как его посноровистее вытащить. Но Стиви раскрыл свой глупый рот и нарвался.

Попади на стул или виселицу любой другой из братьев: Дуглас, или Майк, или Ллойд, или Арни — или даже сама мама Баркер, Красавчик не шевельнул бы пальцем. Малыша же он по-настоящему любил, как и все в семье. Рассеянный, дурной… с самого детства близорукий, словно крот, и уморительно неуклюжий Стиви совсем не был приспособлен к гангстерской заковыристой карьере. Даже мамаша (уж на что она презирала любое другое занятие, кроме грабежа и убийств) соглашалась, что малышу лучше бы заняться фермерством, как его болвану-деду, или — чем черт не шутит — сунуться в юриспруденцию, благо сбережений у семьи хватало и на Гарвард, и даже на Сорбонну, о существовании которой ма, пожалуй, даже не догадывалась.

Но мальчишка уперся и на все уговоры талдычил одно: «Хочу стать настоящим Баркером, и точка». Ма не спорила, но с собой на дело малыша ни разу так и не взяла, отбалтываясь всякой чепухой. Мальчишка дурил. И чтобы доказать, что он не прыщавый сопляк, но уже давно умеет управляться с пушкой, Стиви ни до чего лучше не дотумкал, как втайне от ма выйти на заведомый тухляк с шайкой латиносов. И тут же спалился. Даже не успел свалить из штата. До границы оставалось меньше полумили, когда Стиви и его амигос крепко повязали. А уж только фараоны прочухали, что арестованный самый что ни на есть младший Баркер, так и взвыли от счастья. Быкам выпал шанс наконец-то прижучить семейку Баркеров и оторваться за годы безуспешных поисков и погонь, за пять висящих на ма трупов (и это медноголовые еще не все раскопали), за дюжину раскрытых и столько же нераскрытых налетов, за бойню в Филадельфии, где ма срезала из пулемета целую роту копов, и еще за многие крупные грехи и мелкие грешки, коих за мамой Баркер и ее сыночками числилось изрядно.

Красавчик злился на ма, что она таки прозевала Малыша… Он даже сгонял на пару дней к ней в ее арканзасскую дыру. Впервые за десять лет встретился со старухой с глазу на глаз, чтобы высказать все-все, включая детскую обиду на раздолбанный о его голову самодельный мольберт, после чего (так он теперь думал) он и перестал толком запоминать имена. Старуха кряхтела, морщилась, но помалкивала. Соображала, что без Генри ей младшенького из-за решетки не сдернуть — слишком крепкой оказалась тюремная охрана. Генри Джи Баркер великодушно принял предложение ма объединить усилия и арсеналы, благо его ребятки околачивались рядом и наготове. Но совместная попытка оформить Стиви побег закончились полным фиаско, Генри потерял пару дружков, а ма словила пулю в лодыжку и едва успела свинтить. Малыша же перевели в карцер до исполнения приговора и усилили охрану вдвое. Это означало одно — малыш Стиви обречен.

Генри утешил ма, собственноручно сменив ей повязку, выпив с ней на пару пинту десятилетнего виски и подарив коллекционный «смит и вессон», после чего вернулся в Чикаго, чтобы там стоически ждать известия о торжестве закона над бедным Стиви. Но когда до заранее обведенной черным кружочком даты оставалось меньше трех недель, когда лучший портной города уже пошил для Генри отменный траурный костюм, а красные кожаные сиденья его нового доджа-туринга временно перетянули крепом, к Красавчику явился джентльмен с повадками раненого гризли и печаткой на среднем пальце.

 

* * *

 

— Ждем вас завтра в десять, мистер Баркер. Это угол Стейт-стрит. Сразу направо, если идти от бульвара Джейсона. Ровно в десять. Там и обсудим детали.

Мистер Печатка протянул Баркеру визитную карточку. Мистер Печатка приподнял над головой котелок. Мистер Печатка ухмыльнулся краешком тонких обветренных губ. Мистер Печатка был полностью уверен в том, что Баркер согласен. Баркер же беззвучно бесился от того, что теперь и в самом деле не мог… не имел права соскочить. Мелькнула на доли секунды позорная мыслишка взять да и позабыть об этой беседе, не лезть с головой в кучу дерьма ради простофили, с которым Красавчик, если подумать, и знаком-то толком не был. Сам Красавчик убрался из Арканзаса, где тогда заправляла мамаша, едва ему стукнуло двадцать… а Стиви, выходит, пешком под стол ходил. Но тут отчего-то Красавчик вспомнил, как отлеживался после ранения в тесном, но уютном домишке, как целыми днями, пока ма с ребятами обстряпывали в соседнем штате кое-какие дела, качался в гамаке на некрашеной деревянной веранде, и как от тоски и безделья принялся обучать братишку рисованию. Как старательно, хоть и бестолково, тот возил угольком по отодранной от крыльца серой доске, пытаясь подражать старшему. «Смотри мне. Про это — молчок! А то влетит и мне, и тебе», — с притворной суровостью предупреждал старший младшего. Малыш часто-часто кивал, с обожанием наблюдая за тем, как Генри тремя ловкими штрихами превращает неумелые закорючки то в улыбающегося котенка, то в идущий на всех парах к пристани пароход, то в лошадиную физиономию продавщицы бакалейной лавки — мисс Лизы Холидэй. «Еще! Еще!» — шептал Стиви, смешно прижимая ладошки к груди…

— Да. Я это… я, конечно, приду, сэр. Приду… раз такой вышел расклад. С утра… — Голос у Баркера осип. Вдруг пересохло и запершило в горле. Нет. Это не от сентиментальных глупостей. Просто Красавчику смертельно захотелось холодного пива. Баркер сморгнул, сглотнул и повторил уже громко и отчетливо: — Завтра в десять ждите.

 

* * *

 

В десять утра следующего дня (кажется, это была среда) Печатка проводил Красавчика до двери в небольшой кабинет, расположенный на верхнем этаже неприметного двухэтажного здания. Перед входом обыскал Баркера, отобрал у того кольт и нож, затем пропустил вперед себя, сам же прислонился спиной к косяку, словно закрывая собой все возможные отходы, и замер, пристально наблюдая за происходящим. Баркер шагнул в центр комнаты.

Десять пожилых респектабельных джентльменов, сидящих за круглым дубовым столом, одеждой и повадкой походили на банкиров или даже на судейских, что Баркера слегка встревожило — слишком часто именно такие господа становились причинами его неприятностей. Но куда больше Баркера встревожил тот факт, что лица этих господ целиком скрывались под масками. Под черными шелковыми масками, совсем не похожими на высокие белые колпаки с крестами. Однако Баркеру от этого не стало спокойнее. Он многое видел, неплохо знал страну и слишком долго крутился среди цветного сброда и всяких непростых людей, чтоб без труда сообразить, кто его нынешний заказчик. Чистильщики! И никто иной.

С «чистильщиками», а именно так предпочитали величать себя члены Ку-Клукс-Клана, Баркер еще ни разу не связывался. Родившийся и выросший в Пенсильвании, а десять лет назад перебравшийся в Иллинойс, Баркер полагал себя настоящим янки, не любил и не понимал южан, считая их ленивыми снобами, способными разве что метко пулять из ружья по белкам и ловко управляться с лошадьми. А уж неприязнь южан ко всяким цветным и иммигрантам Баркер полагал диким абсурдом. Хотя если поразмыслить, то по Джимми-Гуталину, мотающему пожизненное где-то в Оклахоме, Баркер скучал куда меньше, чем по рыжему О’Харе, поймавшему пулю в глаз еще в двенадцатом году.

Существовала ничтожная вероятность того, что Баркер ошибался и господа за столом не имели никакого отношения ни к «Рыцарям золотого круга», ни к «Сынам Юга», но на всякий случай Баркер решил не задавать ненужных вопросов. С чистильщиками шутить он не намеревался.

Ему не предложили присесть, и он, как нашкодивший юнга перед офицерами, мялся с ноги на ногу под сверлящими взглядами «масок». Он то засовывал ладони в карманы пиджака, то вытягивал их наружу вместе с не очень свежим носовым платком, заталкивал платок обратно, неуютно кашлял и выглядел кем угодно, но только не одним из самых разыскиваемых преступников Нового Света. Игра в «безопасного увальня» обыкновенно срабатывала с толстосумами из сити. Однако здесь, с этими людьми она была отчетливо лишней и велась Баркером скорее по привычке. Красавчик шкурой ощущал исходящую от каждого из присутствующих здесь стариков угрозу и силу. Настоящую силу, а не ту, которая приходит вместе с папашиным наследством или судейским игрушечным молотком.

Мельком Баркер оглядел помещение. Контора, обустроенная на втором этаже мануфактурного магазина, была съемной. Пахла нежилым, совсем недавно и на скорую руку отмытым помещением. Слишком чистыми выглядели стекла за выцветшими портьерами. Слишком свеж был запах сигар и бренди — не застарело-конторский, густой, кислый, пропитавший насквозь шпалеры, но терпкий и какой-то нарочитый. На потускневших коврах отчетливо виднелись вмятины от ножек тяжелых кресел — видимо, ими не пользовались в течение многих лет. Желтела стопка старых газет за стеклом коренастого шкафа, корзина для бумаг была пуста, а на столе, кроме тощих картонных папок, лежащих перед каждой «маской», не было ничего больше. Ни чернильницы, ни графина, ни забытого гроссбуха. Ничего такого, чтобы могло хоть как-то указать на род занятий владельцев конторы.

Еще с полсекунды ушло у Баркера, чтобы раз и навсегда запомнить присутствующих. Для этого ему не требовалось никаких усилий. Отвратительная память на даты и имена с лихвой компенсировалась феноменальной способностью фиксировать лица, картинки и любые мельчайшие подробности, доступные человеческому глазу. Порой Баркеру казалось, что в его голове встроен новейший фотографический аппарат, благодаря которому ни одна мелочь не может от него ускользнуть. А его дар художника — тот самый, из-за которого он всегда цапался с ма, считающей всякую работу позорной и уж тем более не признающей за достойное мужчины дело малеванье краской по холсту, — давал возможность Баркеру при необходимости воспроизвести любую ранее увиденную картинку. Баркер предпочитал о своих умениях не распространяться, позволяя друзьям и врагам списывать кое-какие его сделки, а также непреходящее везение в карточных играх на улыбки мисс Фортуны. Баркер был профессиональным игроком и, как всякий игрок, предпочитал держать свой главный козырь втайне от всех.

Лица присутствующих скрывались под черным непрозрачным шелком, поэтому Баркер сфокусировался на руках. Мало кто обращает внимания на руки, полагая их безликими и не имеющими индивидуальных черт. А ведь руки — куда большие предатели, чем лицо. Форма запястий, пальцев, ногтей… родинки, спайки, мелкие шрамы и следы от сигарных ожогов, пигментация возрастная или по роду увлечений или занятий, а также неконтролируемые, но очень характерные жесты… Никто не следит за своими руками. Ох, зря.

Короткопалый хмырь. Живчик. Скелет. Лохмач-бородавка. Грузный. Боксер. Заусенец. Дядюшка Тик. Чечеточник… Баркер не сомневался, что, встреть он любую «маску» завтра где-нибудь в закрытом клубе за бокалом бренди, немедленно узнает ее по линиям ладоней и пальцев и по манере жестикулировать. Короткопалый хмырь, Живчик, Скелет… Доброе утро, уважаемые гости из южных штатов! Велкам ту Чикаго! Позвольте, да мы с вами где-то встречались? Уж не вы ли вчера, нацепив на рожу черную тряпку, обломали об меня все зенки? Что? Ба! Неужели! Какая встреча… Грузный, Боксер, Заусенец, Дядюшка Тик…

Застопорился Баркер лишь на одном из чертовых масонов. Лежащая поверх стопки бумаг кисть мало того что была в замшевой серой перчатке, но к тому же выглядела совершенно неживой. Как будто восковой слепок. Или протез. Баркер даже специально закашлялся — неожиданно и очень громко. Но ни один палец на «протезе» не шелохнулся. Игрок… Пусть будет Игроком — определился Баркер с кличкой.

— Вы принимаете наши условия, мистер Баркер? — произнес кто-то из сидящих за столом приглушенным шершавым голосом.

Красавчик оторвал взгляд от восковой руки и перевел его на лица… точнее, маски. Говорил Скелет. Голос у Скелета шелестел, как пачка мятых стодолларовых купюр. Акцент был непривычным и наверняка поддельным. Шелк маски трепетал от дыхания, влажнел, лип к губам говорящего, и создавалось впечатление, что с Баркером беседует гигантская медуза.

— Готовы ли вы направиться туда, куда мы вам скажем, отыскать и привезти сюда нужные нам вещи? Понимаете ли вы, что могут возникнуть нестыковки и вам, возможно, понадобится долго выслеживать нужную вещь и ее владельца? Осознаете ли вы, что мы хотели бы обойтись без… ненужного насилия, но если это необходимо, то насилие придется применить? Вплоть до… устранения владельца.

— Так… да… это… Понимаю и принимаю… Чего ж не принять? Надо устранить — устраним. Не впервой. Но хотелось бы, раз уж мы тут с вами так тесно подружились, разузнать побольше и о деле… и о цацках.

— Не спешите, мистер Баркер. Мы хотим убедиться в том, что вы осознаете важность доверяемой вам информации. Вы первый и единственный, кто получит доступ ко всем имеющимся у нас на руках сведениям целиком. Раскрывать эти сведения вы не должны никому! Никому… Это в ваших же интересах, поверьте. Если вам все понятно и вы согласны, то сейчас каждый из нас передаст вам иллюстрацию и описание одного ювелирного изделия, — продолжал шуршать словами Скелет. — Отдать оригиналы, по понятным причинам, мы не можем. Копий не существует. Однако вам позволено делать необходимые шифрованные пометки… Сколько потребуется времени, чтобы запомнить все необходимые детали?

— По полчаса на каждую штуковину, а то и подольше, если фитюлька с выдумкой… — Баркер сознательно врал. Ему хватило бы и минуты.

Он все продолжал изображать «увальня», но внутри весь давно уже был как натянутая струна. Красавчик Баркер, Проныра Баркер, Неуловимый Генри Джи Баркер, о «подвигах» которого не умолкала криминальная пресса и имя которого давно уже не сходило с плакатов «WANTED», старший и блудный сын великой Ма Баркер по прозвищу Мамаша-пулемет, единственный сумевший выбраться из-под ее душной опеки и организовать собственную банду, Генри впервые за многие годы чувствовал себя в по-настоящему крутом переплете. Это его одновременно его и пугало, и бесило… и будоражило.

То, что единого списка не существовало, то, что перечень был раздроблен на десять частей, каждая из которых хранилась отдельно от другой, отсутствие копий и, похоже, прямой запрет на них… И куда в большей степени тщательно скрываемое вожделение, с которым следили за бумагами старческие глаза сквозь узкие прорези «вуалей», поведали Баркеру много интересного. Вовсе не следовало быть мистером Семь-Пядей-Во‑ Лбу, чтобы сообразить — за цацками гоняются не только «рыцари юга». Теперь Баркеру стало предельно понятно, зачем масонам профессионал со стороны… Нет. Оно ясно, что масонам нужен был ухватистый человечек, умеющий не только выйти на след трофея, но и выбраться из потасовки с «подарком». А еще яснее ясного, что никто тут друг другу до конца не доверяет, что наверняка кое-кто, а то и каждый из десяти жаждет заполучить все — и бумаги, и сами цацки. Вот! Вот оно! За этим и выбрали чужого! Пусть бандюк, пусть тугодум-янки, который читает по слогам, да и то только бутылочные этикетки, — Баркер для них в своем роде страховка. С Баркером они все рискуют одинаково и все одинаково имеют шанс на получение трофея. Красавчик взмок.

Простой вывод, что за ним, едва он выйдет из этой конторы, начнется погоня, маячил перед ним, как кусок лимонного пирога на фарфоровом блюдце с синей каймой. «Молчать в ваших же интересах», — хохотнул про себя Баркер, вспомнив предупреждение. Спасибо, господа конфедераты! Но он парнишка тертый, сам с усам, и не впервой ему вляпываться в гнилье.

— Хорошо… Джентльмены! Пожалуй, приступим, — скомандовал Скелет. На секунду застыл, словно еще раздумывая. И резким жестом отодвинул от себя папку к самой середине стола.

Живчик — крошечные жирные ладошки; слишком длинный правый мизинец; ноготь на мизинце смещен; привычка неожиданно потирать большими пальцами о средний; указательный характерно натерт — часто стреляет из охотничьего «ремингтона» — подтолкнул вперед лежащую перед ним стопку. Сразу же за ним расстался со своей драгоценной тетрадью Дядюшка Тик — крупчатая стариковская кожа; суставы огромные, словно грецкие орехи; лучистый шрам от сигарного ожога на тыльной стороне ладони ближе к запястью… и едва заметный тик. Затем выступил Чечетка — швырнул подшивку из нескольких альбомных страниц на середину, машинально выбив по столу указательным и средним пальцами левой руки «тра-та-тата». Заядлый курильщик и охотник тоже заядлый — с потрохами выдали Чечетку пальцы, рябые от пороха и табака.

Баркер поджидал Игрока — последнего из десяти. Вдруг тот изобразит хоть что-нибудь неповторимое, свое… Сойдет любая мелочь. Дождался. Полная рука в перчатке плавно пододвинула свернутый в трубочку холст и несколько листов мелованной бумаги к уже довольно приличной горке документов. Баркер замер. Напрягся. И в эту секунду его пробило невозможной догадкой — Игрок двигался как женщина. Маска скрывала широкое мужское лицо, грузное плечистое тело Игрока однозначно принадлежало немолодому господину, скорее всего бывшему военному, и Игрок, пока не шевелился, выглядел сосредоточенным, но довольно обыкновенным. За покерным столом Красавчик встречал и не таких. Но то, как сейчас двигались кисти Игрока, как сжались и разжались его пальцы и как он потом откинулся в кресле, непроизвольно поведя плечами… Баба! Точно баба! Что за черт! Баркер несколько раз сморгнул, чтобы отделаться от наваждения. Вот ведь. Стоило лишь связаться с масонами, и уже всякое мерещится. Тьфу-тьфу-тьфу.

Красавчик побаивался всего сверхъестественного и непонятного. Ничего удивительного — по роду своих занятий ему хочешь не хочешь, но приходилось быть суеверным. Немалое влияние возымела на него мамаша, у которой для всякой неудачи находилось толкование, мало относящееся к причинам материальным. Иногда ма в своих домыслах доходила до того, что могла запросто свернуть тщательно подготовленный и тысячу раз отрепетированный налет, если ей вдруг чудилось, что кто-то из соседей наслал на Баркеров сглаз. А уж если на пути к месту встречалась ей лестница или черная кошка — считай, все. Ма зажмуривалась, покрывалась гусиной кожей, верещала и требовала немедленно линять обратно в нору и не высовывать оттуда носа, пока она не почует — неудачи прошли стороной.

Баркер хоть и посмеивался вслух над ма, перед делом всегда гонял кое-куда к знакомому индейцу из делаваров. «Мы — ленни-ленапе. Истинные люди. Люди, что дали имена всем животным длинное время назад», — индеец стучал себя в грудь костистым кулаком, лез в грязный кисет за вонючей смесью, долго раскуривал трубку, пыхая в лицо Генри желтым мутным дымом… а потом начинал молоть чушь, вслушиваясь в которую Генри пытался выловить важный для него смысл. Иногда не получалось… Иногда старик не желал ни курить, ни говорить. Вот как в последний раз, когда индеец просто опустил перед носом Баркера полог своей конуры. Потоптавшись с полминуты возле хижины, Баркер развернулся и побрел прочь. Смысл ждать? Индеец — не белый. Если сказал «нет» — значит, «нет» и ничего кроме. Точка.

С этим ленапе Баркер знаком был уже много лет — он достался ему в наследство от покойного О’Хары, вместе с долгами на четыре с половиной сотни, которые Баркер, как напарник и приятель ирландца, вынужден был заплатить, и Кудряшкой (или Родинкой, Баркер такие мелочи обычно пропускал). До сих пор Баркер так и не удосужился спросить у индейца его имя. Вовсе не потому, что боялся не запомнить, а из невнятного опасения. Словно узнай Красавчик, как этого краснокожего зовут, что-то между ними особенное пропадет. Что-то порвется. Какая-то необъяснимая связь, которая позволяла Баркеру чувствовать себя под надежной, хоть и дырявой, крышей.

— Можете приступать… Эй! Мистер Баркер! Эй… Вы слышите? — Печатка дергал Баркера за рукав и указывал на небольшое бюро возле зашторенного окна.

Баркер очнулся, сгреб с сукна все бумаги и переместился к бюро, чтобы следующие несколько часов под алчными взглядами «масок» перебирать полученные документы и притворяться, будто он старается изо всех сил.

Баркер прикрывал глаза, шевелил тщательно губами, теребил усы и корчил уморительные рожи так, чтобы убедить слишком пристально следящих за ним заказчиков — в голове его сейчас происходит сложный и мучительный процесс. А на деле он уже через четверть часа запросто мог изобразить все увиденное, не упустив ни штришка, ни точечки. Небольшие трудности возникли у него с запоминанием описаний, имен и адресов, но он позволил себе не думать, а просто «сфотографировать» картинку, не раздумывая о подробностях. В самих рисунках никакой сложности не оказалось — обыкновенная, ничем не примечательная ювелирка. Так мастерят свои украшения крепкие ремесленники, тщательно соблюдая форму, линии и пропорции и страшась даже на сотую долю дюйма отойти от оригинала, не веря ни в свой талант, ни в чутье.

Десять небольших, размером с три четверти дюйма, может, чуть больше, цельнометаллических фигурок. Разобрать, что это за металл, Баркер не смог. Но пусть даже платина — все равно ценность кулонов явно не соответствовала даже сотой доле обещанной премии. Баркер запоминал фигурки точно в той последовательности, в которой они располагались в стопке, и подозревал, что последовательность эта образовалась неспроста. Первой в очереди лежало изображение бабочки — масло на холсте и несколько страниц мелкого текста. Баркер прекрасно помнил, что «бабочку» на стол выкинул Игрок… За бабочкой шел морж — картинка на древнем, но отлично сохранившемся пергаменте, полученном от Лохмача-бородавки, дальше дельфин, орел, лягушка, лев, верблюд, гусеница, стрекоза… и жужелица. Потертый и, очевидно, очень старый набросок, сделанный выцветшей рыжей краской (Баркер вполне допускал, что это кровь) на куске ветоши, аккуратно крепился к плотному картонному основанию и был покрыт прозрачным, странного состава лаком. «Жужелица» была в самом низу, и, значит, именно эти бумаги принадлежали Скелету. Это могло ничего не значить, но на всякий случай Генри сделал себе в голове важную пометку. Он все всегда держал в голове.

Зато на четвертинке выданной бумажки Красавчик Баркер малевал бессмысленные закорючки, то слюнявя грифель, то лихорадочно что-то набрасывая, то многозначительно замирая и уставившись в потолок, будто прикидывая очень важное. Всякий раз, когда Баркер хватался за карандаш, он буквально ощущал волнение стариков. Это его развлекало. К тому же Красавчику хотелось слегка помурыжить масонов. Потравить их неизвестностью и ожиданием. Крошечная месть за будущие опасности и передряги, единственная, которую Баркер мог себе позволить. Поэтому Баркер вместо пяти-шести часов проваландался аж целых восемь, всего лишь раз в сопровождении Печатки выбравшись на минуточку в клозет. В конце концов Красавчик решил, что уже достаточно намучил господ конфедератов, что пора бы уже перетереть об условиях, и поднялся из-за конторки, вкусно хрустнув позвоночником. В три шага освоив расстояние от конторки до круглого стола и швырнув на его середину кипу бумаг, Баркер избавился от образа «безопасного увальня» и превратился в «разъяренного уличного громилу».

— Какого хрена… Да там половина адресов пятидесятилетней давности! А вторая половина — столетней… И это еще ладно! Но какого хрена никто не предупредил, что это все заграница? — рявкнул он, довольно искусно делая вид, что вычитал про точку назначения три минуты назад и ни секундой раньше. — Какая, к чертям, Турция? Какая Россия? Кто там бывал? Что там вообще есть? Грязь, тошнотворная жратва, вода с холерной палочкой, кривоногие потные женщины и ни одной приличной гостиницы с мягкой койкой на всю округу?

Я, конечно же, еду! Я — человек слова. И даже не прошу аванса, но, раз такие дела, я настаиваю, чтобы Малыш Стиви поехал со мной.

— Прекрасно… Как раз собирался предложить. — Скелет кивнул. Маска взметнулась вверх так высоко, что Баркер успел заметить изрытый оспинами выбритый подбородок, бледный впалый рот и кончики седых усов. — Так у вас не останется сомнений в том, что мы всегда, — Скелет сделал многозначительную паузу, — всегда выполняем наши обязательства. Что касается аванса, думаю, десяти тысяч вам для начала должно хватить? Через год ждите курьера со второй частью. И столько же еще через год. А через три года, считая от этого момента… скажем, первого ноября 1921 года в десять часов утра давайте встретимся с вами здесь же для окончательного расчета. Мы, господин Баркер, даже не допускаем тени сомнения в том, что вы человек слова… Потому что мы всегда очень тщательно выбираем друзей и ни разу, ни разу не разочаровались в выборе. Не беспокойтесь за брата, с ним все уже в порядке — он прибудет в воскресенье, прямо к трапу.

Баркер напрягся. Он даже рассчитал, что Малыша масоны захотят придержать в Чикаго гарантом его, Баркера, возвращения и что придется долго торговаться, возможно, впустую… Дело становилось все боле