О выборе. И о той самой минуте, которая, как это ни банально, определяет всю твою жизнь

 

Константинополь, сентябрь 1908 года, четверть часа спустя

 

Закончился полуденный азан. Константинопольское эхо выбрало самого сладкоголосого муэдзина и целую минуту трудилось, неспешно раскатывая по гулким кривым улочкам пять, четыре, три, две… и наконец, самую последнюю ноту. Потревоженные эхом горлицы кружили над крышами домов и куполами мечетей, переругивались с чайками, которые возомнили о себе невесть что и в поисках вкусненького забрались на территории, им не принадлежащие.

Кыш! Кыш, чайки… Прочь летите, к своей синей воде, к своим усатым рыбакам, к своим челнокам и лодчонкам, к своей хамсе и мидиям. Прочь! Здесь не ваше место! Здесь вы чужие! А чужих у нас в Константинополе не жалуют…

 

* * *

 

Юноша лет шестнадцати-семнадцати, очень высокий, немного чопорный, по виду и повадке англичанин хорошего воспитания и происхождения, вышел из Голубой Мечети и зажмурился от непривычно яркого солнца. В руках у юноши была карта, под мышкой — сложенный зонтик-трость. В сваленной на ступенях небольшой кучке обуви юноша отыскал модные остроносые штиблеты, наклонился и принялся их надевать. Несмотря на то что штиблеты натягивались с трудом, а зонт то и дело норовил выскользнуть, держался юноша высокомерно и с достоинством. Но все же выглядел как обычный праздношатающийся европеец, коих в Константинополе всегда предостаточно и чей интерес к экзотическим путешествиям настолько силен, что их не страшат ни холера, ни жара, ни уличные беспорядки.

— Лимонад! Вода! Шербет! — встрепенулись водоноши, до этого лениво прохлаждающиеся в тени густых высоких вязов. Заголосили вразнобой: — Холодная вода! Ледяной шербет!

— Тянучки, карамель, пахлава! Финик, фындык, фыстык! Что желает господин-бей — все найдется любой штучка! — подоспели за водоношами расторопные лоточники.

— Гадать! Глядеть судьба! Хороши судьба, господин-бей-мсье-сэр! — тут же невесть откуда взялись и окружили юношу цыганки, зазвенели монистами, залопотали, замельтешили пестрыми юбками, похожие на стаю встревоженных индюшек.

Молодой человек вежливо, но настойчиво протиснулся сквозь толпу и поспешил к фаэтону, поджидающему клиентов возле полуразрушенной стены. Ленивая тощая кобыла печально разглядывала каменную кладку в поисках хоть какой-нибудь травки или кустика, а фаэтонщик — древний, но крепкий турок — сладко дремал на облучке. Феска то и дело съезжала ему на лоб, он вздрагивал, возвращал головной убор на место, зыркал по сторонам страшными черными глазами, высматривая пассажиров, но тут же принимался зевать и уже через секунду снова проваливался в полуденную липкую дрему.

— Гранд Базаар! — скомандовал юноша, запрыгивая в экипаж со сноровкой и изяществом спортсмена. — Побыстрее.

Возница поежился, отгоняя сон. Занес было над тощим пегим крупом хлыстик… Потом помедлил с полсекунды и, не оглядываясь, прошамкал на корявом французском:

— Ногой топ-топ ходить можно, господин-бей. Близко тут рядом пазар. Лошадка не надо совсем, господин-бей, — и ткнул плетеной кожаной рукоятью куда-то влево. — Прямо ходить топ-топ можно. Ясно? Тамам мы?

— Тамам! — кивнул юноша. И зарделся вдруг. Не то от того, что сказал вслух слово, которое до этого заучивал по словарям, не подозревая, что, произнесенное, оно будет таким нелепым и смешным. Не то от того, что вышла неловкость, которой можно было избежать, если бы кто-то не поленился повнимательнее взглянуть на карту.

— Артур! Артур Уинсли! Неужели это вы? Вот так встреча!

Через площадь, распугивая назойливых цыганок тростью, шагал известный на весь Лондон бездельник и повеса Сидней Райли. Райли был не один, но в сопровождении странного типа неопределенного возраста, похожего не то на безумца, не то на вольного художника — различить их бывает непросто. Одет «художник» был в мятый льняной пиджачок поверх вышитой по вороту белой блузы, в широкие турецкие шальвары, в сандалеты на босу ногу. На вытянутой дынькой голове красовалась засаленная тюбетейка. Его безбровое монголоидное лицо, все испещренное мелкими оспинами, украшала или, скорее, уродовала жиденькая ржавая бородка, а вот глаза были хороши. Пронзительные, янтарного цвета, как у кошки, — ведьминские глаза. Когда Райли спешно бросился навстречу знакомому, «художник» вежливо отстал, сделав вид, что заинтересовался каким-то пустяшным товаром у одного из лоточников.

— Артур Уинсли! По делам… или? Какая разница! Рад! — Райли протянул узкую и мягкую, словно у девушки, ладонь для рукопожатия, расплылся в липкой улыбке и, не дожидаясь встречного приветствия, обрушил на юношу поток светской пустой болтовни. — Боже, Артур! Ну и времечко вы выбрали! Тут, знаете, каждый день новости одна другой… Как вам местная кухня? Осторожнее с водой — холера. Не ленитесь кипятить. Когда прибыли? Морем? Сушей? Где остановились? Могу подсказать очаровательный апартамент с видом на Босфор… Заведение Кастанидис, весьма гигиенично. Увлекаетесь древностями? Не вздумайте ничего покупать в Гранд Базааре — жулье. Обмишурят. Подсунут подделку. Варвары! Турки! Вон, видите того чудака?

Молодой человек кивнул. Он давно уже краем глаза следил за человеком в тюбетейке и находил это куда более интересным, чем треп с Райли.

— Русский… Зовут, кажется, Бизонофф. Или Бисонофф. Гений! Самородок! Хоть выглядит совершеннейшим идиотом и по-английски не понимает даже «хаудуюду». Но реплику от древности отличает с закрытыми глазами! Не преувеличиваю! Мне его одолжили хорошие знакомые. Могу передать вам, если желаете. Нищий совершенно. За две лиры подыщет вам все что хотите. Любой настоящий antique. Говорят, он анархист и так копит на бомбу, чтобы взорвать русского царя. Ну, как вам?

— Не интересуюсь. Благодарю.

— Зря. Осколки Византии… Можно такие вещички найти. А турки! Варвары! Все разрушили и продолжают доламывать. Подумать только! Теперь они у нас — республиканцы! Нонсенс! Вы слыхали, Артур, их бедняжка султан признал конституцию! Что творится! Крушение Оттоманского колосса на наших глазах! Была империя — нет империи! Видали, что сегодня на Галате — Содом и Гоморра! Младотурки — республиканцы празднуют победу… А их Мустафа Кемаль — ох и хитрый жук! Далеко пойдет! Помяните мое слово — недолго осталось «республиканскому» султанату. Но варвары! Нельзя доверять ни слову! Какие, к чертям, они нам союзники? Пока мы строим им дредноуты и эсминцы, они за нашей спиной сговариваются с германцами и русскими. Уже обедали? Тут рядом чудесная котлетная — таких котлет вы в жизни не пробовали…

Молодой человек молчал, всем своим видом демонстрируя вежливую скуку: меньше всего его интересовали политика, котлеты, дредноуты и неведомый «хитрый жук» — Мустафа Кемаль, — но Райли, кажется, не замечал намеков и продолжать трещать:

— У атташе вечером покер. Непременно приезжайте, Артур. Он будет счастлив вас видеть. Ваш дед ведь с ним знаком по клубу? Если не любите покер — сестры из «Красного креста» устраивают благотворительный бал — м‑ м‑ м… попадаются такие пумпончики! Или в кафешантанчик… Или… О! Точно! Давайте-ка махнем с вами в Пера — сегодня танцует сама. Всего лишь один вечер! Это редкая удача, поверьте!

— Кто сама? — счел нужным спросить молодой человек и слишком тщательно, чтобы этого можно было не заметить, подавил скучающий зевок.

— Как? Вы не видали афиш? Хотя… тут теперь сам черт ногу сломит. Какие уж афиши! Сама Мата Хари! Вы же понимаете… она здесь не для того, чтобы танцевать: красотка вовсю шпионит и на лягушатников, и на бошей — это давно уже секрет Полишинеля. Но стоит воспользоваться шансом, пока она еще не того-с… — Райли многозначительно округлил блеклые глаза, сложил пальцы «пистолетиком», поднял их к голове и ткнул указательным пальцем в висок. — Бэнг-бэнг! Прощай, дива! Все же женщинам, особенно столь обворожительным, не место в разведке. Готов, кстати, вас ей представить.

— Благодарю. Я подумаю, но пока слишком спешу. Простите, Райли. Увидимся… — не выдержал юноша и довольно бесцеремонно прервал собеседника.

— О! Неужто какая-нибудь маленькая одалиска вскружила вам голову? Аккуратнее, за флирт с турчаночкой запросто можно стать евнухом. Все-все… Берегу ваше инкогнито и испаряюсь. До вечера, — сладко заулыбался Райли, отпихнул тростью неосторожно приблизившегося нищего и пошел прочь, насвистывая модную в этом сезоне песенку про влюбленного светлячка.

 

* * *

 

Мало кому было известно, что под маской светского бездельника Сиднея Райли скрывается амбициозный шпион Интеллиджент Сервис. Для Артура Уинсли (а именно так звали молодого человека) это не являлось тайной — список всех действующих в Константинополе британских агентов Артур вызубрил наизусть. И хотя интересы Райли и Уинсли вряд ли пересекались, встреча эта была весьма некстати.

Артур Уинсли — с недавнего времени послушник герметического ордена «Рубиновой розы» — находился в Константинополе не ради праздного любопытства. Он предпочел бы сейчас торчать в дождливом Оксфорде и готовиться с друзьями к декабрьской регате. Или — черт с ней, с регатой — чудесно было бы просто завалить с близнецами Эгертонами в паб, тот, что возле книжной лавки с желтой вывеской на Хай-стрит, и весело провести там время. Но несколько месяцев назад Артур, завершив долгий и утомительный этап ученичества, перешел в степень послушника, завел «магический дневник» и получил от магистра свое первое задание. Кому-то, например близнецам Эгертонам, оно могло показаться совсем несложным, но это оттого, что кто-то не знал, что это не просто обмен, а испытание…

Артуру требовалось отправиться в Константинополь и произвести обмен магическими предметами — процедуру, в общем-то, рутинную, но не для обычного послушника. Да что послушник! Не всякий старший адепт был допущен к знанию о существовании магических вещей, а тут мальчишка-профан. Впрочем, Артур не обольщался. Он прекрасно знал, чем обусловлен его «головокружительный успех». Обнаруженный еще в раннем детстве «слух» на магические предметы сразу и навсегда определил будущее маленького Артура. Дед его, один из магистров «Рубиновой розы», едва лишь понял, каким даром обладает внук, немедленно определил того к себе в ученичество, и уже годам к десяти мальчик знал о маленьких фигурках зверей, птиц и насекомых достаточно для того, чтобы считать себя будущим Хранителем. И более чем достаточно, чтобы понимать какой силой они обладают и какую опасность могут представлять для людей непосвященных. Получив допуск к архивам ордена, Артур много читал. И чем больше он узнавал про наследие Прозрачных, тем меньше ему хотелось связывать с ним свою судьбу.

«Из ордена можно выйти, но оставить его нельзя. — Сэр Артур Уинсли-старший (Артура назвали в честь деда) чувствовал настроения внука, но их не одобрял. — Ты можешь хотеть или не хотеть этого, но ты — избранный. Предопределенность твоей судьбы очевидна». Важность, с которой дед произносил слова «избранный» и «предопределенность», сперва волновала Артура (все же чертовски приятно быть особенным, не таким, как прочие), но вскоре начала раздражать и даже смешить. Артур Уинсли предпочел бы быть обычным подростком и проводить время, не чихая от пыли над манускриптами, но на корте, на конюшне, а еще лучше — боксируя с Хью Эгертоном, сильнее которого в ближнем бою Артур не встречал. Однако Артур так ни разу и не отступил от подробно составленного ежедневного расписания, где с полудня до самого файв‑ о‑ клок дедовым колючим почерком было выведено «Артур — архив». Порой мальчику казалось, что он покрывается коростой из книжной пыли и становится похожим на бледную библиотечную мышь. Но ослушаться деда не смел. Всегда предельно спокойный, властный и немногословный, сэр Артур Уинсли умел одним взглядом расставить точки над «i». Всякое сопротивление было лишено смысла. Ни разу маленькому Артуру не удалось попросить поддержки у отца с матерью. Слабовольный и тихий отец — плохой юрист и настолько бездарный писатель, что даже дворецкий Питер Хоуп, человек предусмотрительный и вежливый, отказывался читать его опусы. И вечно страдающая мигренями мать, хрупкой никчемностью напоминающая свои китайские безделушки. Артур всегда был с ними подчеркнуто холоден и корректен, как с незнакомцами или слугами. Они же отвечали ему кукольными улыбками и словами безвкусными и мятыми, как вынутый из супа лук. Им даже в голову не пришло взять сына с собой в Сиам, куда они направились за «впечатлениями» и где остались, напрочь позабыв про то, что в далеком Альбионе у них растет наследник.

Артур давно уже не вспоминал о родителях. А вот про деда помнил постоянно. Фотографию — ту, где старый Уинсли выпрямился в кресле точно под портретом своего прапрадеда, с незажженной сигарой в левой руке… пальцы сложены джеттатурой, но заметить это можно, лишь тщательно рассматривая фото, — Артур хранил в бумажнике. А еще Артур с удивлением для самого себя обнаружил, что всякий свой поступок рассматривает с точки зрения «а что бы сказал на это дед». Дед сказал бы: «Артур! Поторопись! Джентльмены не опаздывают».

Артур извлек из кармана серебряный брегет — подарок старикана на шестнадцатилетие. Прищурился, чтобы разглядеть стрелки, и ахнул. Через двадцать минут у него назначена была встреча со Стамбульским Менялой, а теперь, из-за впустую потраченного на болтовню с Райли времени, Артур безнадежно опаздывал.

— Гони! Гранд Базаар! Быстро! Никаких топ-топ ногами! — рявкнул Артур прямо в ухо дремлющему фаэтонщику. Тот вскинулся так, что феска слетела прямо на колени Артуру, плюхнувшемуся в пассажирское кресло. — Пулей! Тамам?

— Тамам, бей эфенди! Тамам… — залопотал фаэтонщик. И вдруг неожиданно громко и страшно завопил: — Оха-а! Хайди, хайди… Чабук!

Лошадка от удара хлыстом дернулась, обиженно фыркнула и неожиданно резво зацокала по брусчатке подковами.

В Константинополе Артур был впервые. Поэтому теперь, спрятавшись от всего мира под козырьком экипажа, он позволил подростковому живому любопытству взять верх над напускной серьезностью и с удовольствием глазел по сторонам.

Город оказался тихим и немноголюдным. Все его жители не то прятались по домам, спасаясь от жары и беспорядков, не то, наоборот, торопились нырнуть в самую гущу событий — на Галату. Туда, где сегодня праздновали свой триумф республиканцы, где чествовали мятежных пашей и где султан скрывал за мудрыми речами свой позор и свою печаль. Артура же политика интересовала куда меньше, чем происходящее вокруг. Вон, просеменила из дома в дом стайка укутанных в разноцветные чаршафы турчанок. Одна, будто споткнувшись, задержалась, приподняла шелковый подол, показала крошечную ножку в ажурном чулке, одарила хорошенького европейца из-под чадры жарким взглядом. Догнав остальных, оглянулась, засмеялась задиристо. Вон, судя по поставленным в тень кувшинам, водоноши — вот кому жара нипочем. Да и покупатели, похоже, ничуть не интересны. Сидят водоноши на корточках и в карты режутся под вопли какого-то вихрастого горлана. Вон чистильщики обуви — тоже не могут похвастать обилием клиентов. А вон дервиши. Настоящие дервиши! Застыли, будто сытые змеи, неподвижно возле фонтана в высоких своих войлочных шапках.

А вон и мороженщик… Артур даже привстал, чтобы получше его разглядеть. Похожий на факира нарядный турок развлекал небольшую толпу, жонглируя ванильными, лимонными, клубничными и карамельными шариками и широко улыбаясь покупателям, покупательницам… Возле мороженщика стояли две монахини, одна из которых — та, что постарше и погрузнее, вдруг обернулась, поправляя сбившийся апостольник. Артур, еще секунду назад намеревающийся взять порцию крем-брюле (спешка спешкой, а мороженое в знойный полдень — необходимая вещь), немедленно передумал. Одно дело — неожиданная, неприятная, но все же безопасная встреча с Райли. Другое дело — Хранительница высшего ранга. Хранительница принципиальная, известная тяжелым нравом, подозрительностью и непростыми отношениями с «Рубиновой розой». С матушкой Февронией сам Артур, разумеется, знаком не был (нос не дорос), но слышал немало. Да и портрет ее — точнее, карандашный набросок, аккуратно наклеенный на картон и подшитый архивариусом в досье с грифом «секретно, не копировать», — разглядывал неоднократно. Лоб с тяжелой поперечной складкой над переносицей, глубоко посаженные темные глаза, широкие скулы, рот тонкий, надменный. «Надо непременно сказать деду, что видел ее на выходе с Гранд Базаара. Наверняка здесь неспроста, наверняка старуха тоже меняет предметы… Уже поменяла. Выяснить бы — что». Артур через широкий порез в кожаном козырьке фаэтона еще довольно долго следил, как Хранительница по-мужски размахивает руками и что-то жарко выговаривает своей спутнице.

— Эй! Тамам, бей-эфенди! Приехали! Капалы Чарши… Гранд Базаар!

Юноша очнулся. Кинул в протянутую ладонь фаэтонщика монетку. Добавил еще столько же, когда ладонь так никуда и не исчезла. Выбрался на мощенную цветной брусчаткой площадь — и очутился прямо перед низкой аркой, ведущей внутрь крытого рынка, растянувшегося на целый квартал, а то и все три.

Внутри было прохладно, довольно людно — и волшебно. Волшебным был тусклый золотистый свет, сочащийся через узкие пыльные окна и путающийся в гранях драгоценных камней, выложенных в витринах многочисленных ювелирных лавок. Волшебным был многоголосный невнятный гул — чей-то вскрик, чей-то смех, чей-то шепот, — перекрываемый воплями неутомимых зазывал. Волшебным был запах. У Артура на мгновенье закружилась голова, когда он втянул в себя аромат мокко и специй. Так, только так и не иначе и должны пахнуть сказки. «Тысяча и одна ночь», — выдохнул Артур и зажмурился, чтобы как можно дольше удержать в себе ощущение чуда. Юноша не без сожаления догадывался, что уже через минуту, когда обвыкнутся глаза и уши, когда обоняние притупится и перестанет различать необыкновенные ароматы, весь его восторг и растерянность исчезнут без следа. И Гранд Базаар, или, как его зовут турки, Капалы Чарши, станет всего лишь еще одной экзотической достопримечательностью в копилке впечатлений. Но пока…

«Ого!..» — Артур Уинсли не удержался от восхищенного возгласа. Капалы Чарши щедро открыл юноше свои тайны, стоило лишь зажмуриться и сделать несколько глубоких вдохов. Способность «слышать» предметы не доставляла Артуру особенного удовольствия. Больше раздражала. Как чересчур хорошее зрение, которое мешает его обладателю читать газеты или рассматривать картины: ведь видит он лишь волокна бумаги и мазки масла по холсту. К тому же след от сильных вещей вызывал у Артура головокружение и тошноту. Чтобы «услышать» магическое прошлое того или иного места, Артуру требовалось закрыть глаза и поменять ритм дыхания на более медленный… И тогда мир, обычный еще несколько секунд назад, мир, наполненный красками, звуками и запахами, — превращался в плоское полотно, заштрихованное следами от использованных здесь предметов. Неаккуратные и жирные выцветшие кляксы от давней и недолгой активации. Длинные тусклые полосы… кто-то несколько лет назад довольно часто использовал здесь мощную вещь. Тонкие, словно сделанные остро отточенным карандашом черточки — или сама вещь никчемна, или владелец не знает, чем обладает, или же вещь не желает подчиниться владельцу… Если же след сияет и переливается, как будто изнутри его подсвечивают электрической лампочкой, — вещь находится рядом и именно сейчас работает вовсю.

Воздух Капалы Чарши был весь истерзан магией — вдоль, поперек, вниз, вверх, по диагонали, сплошными, пунктирными мазками и пятнами. И кое-какие из следов сверкали изо всех силенок. Артур открыл глаза, огляделся. При желании он мог бы узнать обладателей. Вон тот крючконосый старик, возле лавки которого толпятся шумные арабы, не просто так перебирает янтарные четки. Кто знает, что у него там вместо одной из бусин. Вот промелькнул вдали цыган — наверняка именно за ним тянется тонкая сияющая нить. А в тесном проходе, где Артур заметил небольшие серебристые вспышки, спешил смешной человечек, придерживая тюбетейку. Артур с изумлением узнал того русского… Бизонова? Или Бессонова? Надо же, опередил.

Русский нырнул в приоткрытую дверцу, едва не задев головой притолоку. «Юзеир Шмуц. Антиквар» — прочитал Артур вычурную русскую надпись над входом. И тут же наткнулся взглядом на нацарапанную от руки еле заметную приписку «Ocman меняла». Размышления, тот ли это меняла, с которым назначена встреча, стоит ли заглянуть внутрь и спросить или лучше подождать, пока русский уберется прочь, заняли с полминуты. А когда Артур почти принял решение все же войти, дверь распахнулась и из антикварного магазинчика вылетели дети: мальчик и девочка лет девяти.

— Остап! Остап! Оста-а‑ ап! По-русски — Остап! Русча — Остап! — хохотала девочка, подпрыгивала, чтобы ткнуть пальцем в вывеску, и что-то бойко кричала на турецком.

Артур невольно заулыбался. Некрасивая, чуть полная, конопатая, рыжая, с не прибранными в косу кудрями, девчонка была настолько звонкой, непоседливой и яркой, что не улыбнуться при ее виде было невозможно.

— Осман! — Мальчик топнул ногой и сильно, но не обидно стукнул девчушку по спине кулаком.

— Остап! — задразнилась еще пуще рыжая, заскакала на одной ноге, как огненный мячик. Потом поднырнула под занесенную для очередного тычка руку мальчика и метнулась в сторону, взмахнув рыжей гривой, помчалась вприпрыжку прочь, выкрикивая во весь голос: Остап! Остап!

— Оха-а! Кош, Алев! Кош! — заулюлюкал пацан ей вслед. Потом спокойно развернулся и направился прямо к нише, в которой прятался Артур.

 

* * *

 

— Эй, англичанин! Эй! Чего зеваешь по сторонам? Я Осман, сын Ибрахима. Меняла. Вывеску видел? Вот. Это про меня. Я тебя давно поджидаю. Ну? Будешь менять — меняй.

По-английски мальчишка говорил блестяще, и не знай Артур, что Попугай сейчас у полковника Диксона в Афганистане, решил бы, что маленький меняла нарушил правила и вовсю пользуется вещью. На всякий случай Артур присмотрелся. Нет. Глаза у мальчишки были обычными — веселые такие, хитрющие угольки.

— Так Осман или Остап? — не удержался от подтрунивания Артур.

— А! Это она писала. Алев. Бестолковая. Все путает. Буквы путает. Слова путает. Имена путает. Женщина потому что, а им нельзя ни в чем доверять. Сама же ошиблась, а теперь сама же дразнится, — махнул рукой мальчишка, поморщился, и сразу стало понятно, что речь идет о рыжей девочке. — А я Осман — сын Ибрагима, стамбульский меняла. Ладно. Чего попусту болтать? Ну? Что меняем?

— Да… Конечно… — опомнился Артур и извлек из внутреннего кармана шелковый футляр.

Он вздрогнул непроизвольно, когда мальчишка начал один за другим тащить за обмотанные вокруг цыплячьей шеи цветные шнурки. Артур приучил себя обращаться с вещами бережно, без необходимости не трогать и не носить на себе, тем более несколько штук одновременно. Предметы, оказавшись рядом, могли повести себя непредсказуемо, и тогда их владельцу пришлось бы туго. Но этот чумазый меняла словно не подозревал об опасности. Чего, конечно, быть не могло.

Мальчишка перехватил встревоженный взгляд Артура, хмыкнул и убрал ладошку в сторону. Артур облегченно вздохнул. Каждая вещь была тщательно завернута в кусочек замши, перетянутый шелковой ниткой. Приглядевшись пристальнее, Артур заметил на ворсистой поверхности импровизированных мешочков арабские буквы.

— Прапрадед мой писал, — пояснил зачем-то меняла.

Место стамбульского менялы наследовалось сыном от отца вот уже на протяжении многих веков, и Артур не сомневался, что переминающийся с ноги на ногу и лениво ковыряющий в носу малыш знает о предметах не меньше, а то и больше его самого. Про менял в архивах Артур нашел немного, хотя выискивал тщательно. Но и это немногое звучало как-то сухо, даже брезгливо. Словно авторы древних манускриптов и современных исследований гнушались описывать такой малозначимый феномен.

— Лавочники… Профаны, — отмахнулся дед, когда Артур попытался выяснить хоть что-то кроме того, что ему уже было известно. — Берут у одних Хранителей, отдают другим. Много не болтают. Поэтому, когда необходимо получить или избавиться от вещи так, чтобы никто или почти никто об этом не узнал, проще обратиться к меняле. Тот получает свой процент. Сами менялы вещами не пользуется. По крайней мере, заявляют, что не пользуются. Не отдают. Не продают. Только меняют. За деньги.

Слово «деньги» лорд Уинсли выплюнул с отвращением. Артур понял, что разговор завершен. Но на все свои вопросы ответа он не получил. Профаны ли? Как могут те, кто много веков связан с «дарами» Прозрачных, оставаться наивными глупцами? Неужели дело лишь в прибыли? Артуру нестерпимо хотелось расспросить этого кучерявого и наглого на вид мальчишку. Тот насмешливо снизу вверх глядел на Артура. Совершенно обычный ребенок. Нос картошкой, в болячках. На лбу длинная подсохшая царапина. Одна бровь выше другой. Один в один удивленный щен спаниеля — такой был у Артура лет десять назад. Как его звали? Пенни? Гульден? Соверен… Точно — Соверен. Только на шее вместо ошейника с бляхой — амулеты Прозрачных.

— Вот что у меня есть. Выбирай.

Крупная, тошнотворно похожая на оригинал, металлическая Сколопендра болталась туда-сюда перед самым подбородком Артура. Вслед за Сколопендрой на свет появилась Стрекоза. Затем Шмель. За Шмелем Паук, за Пауком Бабочка с ажурными крыльями. Мальчишка сунул ладошку за ворот, пошарил там, словно ощупывая что-то (Артур заметил еще один кожаный шнур, потертый сильнее прочих), но, так ничего больше ничего и не вытащив, пожал плечами.

— Давай твою!

Пацаненок цапнул грязной рукой футляр. Щелкнул замочком.

— Вах! — причмокнул, удивленно приподнял бровь. — Морж? Британия скидывает Моржа? Что? Закончился? Наигрались? Или больше не морозит?

— Я всего лишь курьер. — Артур действительно не знал, чем было продиктовано решение ордена избавиться от Моржа — вещи сильной и опасной, но это и не входило в его полномочия. «Джентльмен не должен пытаться узнать больше того, чем ему знать полагается», — голос деда зазвучал в ушах так, словно тот находился рядом. Стоял за Артуровой спиной и дымил сладкой сигарой. — Меняю Моржа. Проверишь?

Турчонок двумя пальцами подцепил фигурку за ласту и, подкинув амулет высоко к потолку, так чтобы на него попал прямой луч света, удовлетворенно кивнул. Незаметным ловким движением схватил Моржа, как будто выдернул из воздуха, и выжидающе уставился на Артура.

— Мы рассчитывали на Гусеницу, — признался Артур. — Прошлый курьер доложил, что она здесь.

— Была, да только что сплыла, — хмыкнул турчонок. — Вы тут не одни ходите. Все ходят. Немцы ходят. Французы ходят. Американцы… Даже японцы ходят. Русские вон. Твои старшие будто не знают — у менялы ничего не задерживается.

— А куда сплыла?

— Ха, ха, ха. — Он не рассмеялся. Просто противно протянул «ха, ха, ха». — Англичане всегда думают, что если кто-то не англичанин, да еще и маленького роста, то он набитый дурак.

— Я должен был попробовать, — признался Артур. Впрочем, он, кажется, догадывался, куда сплыла Гусеница.

— Ну. На что меняешь? Или до вечернего намаза тут проторчишь?

— Бабочка… — Артур сделал вдох поглубже и повторил еще раз: — Если не Гусеница… Тогда Бабочка.

Выполнение приказа не требует раздумий. Счастлив раб, вассал, солдат, ученик — им не полагается выбирать, решать, сомневаться и отвечать за ошибки. Сказали убить — убить! Сказали помиловать — помиловать. Сказали «Гусеница… или Бабочка». Значит, Гусеница или Бабочка. И только в такой последовательности, и ничего кроме. Хороший ученик послушен и не допускает интерпретаций. И поскольку Гусеницы у менялы не оказалось, Артур выбрал Бабочку — предмет вожделения героев, шпионов, убийц, актеров и параноиков… Артур на мгновенье дал волю мечтам и вообразил, что бы делал он, обладай он Бабочкой лично. Сперва фантазия Артура забросила его в тело владельца паба на Хай-стрит. «Вот этого студента и его спутников отныне и навсегда обслуживать бесплатно», — объявил Артур подавальщицам Мэри толстой и Мэри тощей, и те закивали так часто, что стали похожи на китайских болванчиков. Затем Артур в образе капитана кембриджской команды гребцов перевернул лодку у самого старта, позволив Оксфорду победить с огромным отрывом… но тут же решил, что это неспортивно, и немедленно во всем сознался судьям. Мысленно побыв немного деканом, затем близнецами Эгертон по очереди, затем, для разнообразия, своим дворецким Питером Хоупом, Артур робко примерил на себя тощую Мэри (кстати, примерить Мэри — неплохой каламбур, хоть и слегка скабрезный). И вот так, в теле тощей Мэри, он подошел к высокому зеркалу в гардеробной своей лондонской квартиры, дотронулся руками до тугих локонов, провел тыльной стороной ладони по лбу, потом ущипнул сам себя за нарумяненную щечку, потом погладил шею, потом коснулся груди… Артур сглотнул и покраснел, живо представив все открывающиеся владельцу Бабочки перспективы. Но вовремя вспомнил, где и зачем находится.

— Хорошая сделка, — похвалил выбор Артура Осман сын Ибрагима. — Хорошая вещь. Ты совсем чуть-чуть опоздал. Гусеница все же помощнее будет. Сейчас почти пустышка и вредная, но через десять лет за нее начнут убивать.

— Знаю. Но раз уж «сплыла»… Бабочка.

Турчонок развел руками. Протянул Артуру фигурку насекомого. Потом с плохо скрываемым равнодушием к уже бесполезному иностранцу зевнул и пришмыгнул носом.

— А что еще есть? Ведь есть же еще что-то… — Артур неожиданно для себя коснулся груди мальчишки. Но едва пальцы Артура дотронулись до выпуклого контура, как мальчишка резко отпрыгнул в сторону.

— Эй! Не тронь! Это не на обмен. Это мое.

— Что… Что там? — Артур с удивлением разглядывал свои пальцы. Какую-то долю мгновения чудилось ему, что он обжегся. Но ни следов, ни боли… Лишь острое ощущение пламени. — Что там?

Мальчишка не отвечал. Он пристально рассматривал Артура. Не мигая и не шевелясь. Так, впервые увидев матерого лисовина, застывают в восторженном удивлении маленькие спаниели. Артур не удивился бы, если бы он сейчас высунул язык и громко, по-щенячьи засопел. При этом Остап сын Ибрагима ничего не говорил. Так же молча он приблизился к Артуру, стянул с кудрявой головы тот самый потертый шнурок, деловито перехватил его поудобнее и…

— Что вы… что ты вытворяешь? — Артур подскочил на месте, когда турчонок прижал к его запястью тот самый неизвестный и довольно жгучий предмет.

Турчонок приподнялся на цыпочках, и прямо под носом у Артура оказалась его ладошка, на которой, уютно устроившись, поблескивала семью выпуклыми крапинами металлическая Божья Коровка.

«Предмет Божья Коровка предлагает семь нестандартных выходов из любой тупиковой ситуации. Выбор решения остается за владельцем. Стоит помнить — лишь один из предложенных предметом сценариев оптимален. Остальные шесть приведут к негативному результату или вернут владельца на исходную точку. Путем тщательного перебора предлагаемых вероятностей и ведения скрупулезных записей возможно вычислить оптиму, однако это процесс долгий и вынуждает владельца использовать вещь чаще, чем допустимо. Последний известный владелец Божьей Коровки — султан Абдул-Меджид, носивший прозвище Самый Робкий из Султанов. Абдул-Меджид получил предмет Божья Коровка по наследству от своего отца — реформатора Селима Третьего. В 1861 году со смертью султана Абдул-Меджида предмет утерян. Для британской ложи интереса не представляет». — Артур Уинсли помнил даже номер страницы в рукописной энциклопедии, над которой архивариус ордена трясся много больше, нежели над собственной молодой супругой. Сорок шестая… Страница номер сорок шесть.

— Она тебя выбрала! — Лицо мальчишки, его поза, его взгляд — все это кричало, вопило и жестикулировало: «Невозможно!» По крайней мере, именно так могли выглядеть титры к кадру из немого кино. Чумазый турчонок, обхватив лохматую голову руками, в ужасе полуприсев, таращится снизу вверх на юношу в европейском костюме из дорогой ткани. Юноша явно недоумевает, отчего немного нервно теребит рукоять зонта. И подпись готическим шрифтом: «Невозможно!»

Артур никак не мог понять, из-за чего так вдруг всполошился меняла. Ну, прижег его металлический жучок — что с того? Бывает. Предметы частенько сами выбирают владельца. Так бездомные собаки увязываются за случайным прохожим. Это не признак уникальности и не указание на избранность или великую миссию. Да ничего это не значит, всего лишь каприз предмета. Случайное совпадение. Единственное в таких случаях негласное правило — предложить вещь тому, кого она отметила вниманием. А там, дорогой избранник, хочешь — соглашайся, хочешь — нет. Понятно, если бы на месте Божьей Коровки оказались Морж, Гусеница или хотя бы та же Бабочка. Все же жаль безвозмездно расставаться с предметами, за которые всегда можно получить хорошую мзду. Но вещь, свойства которой имели весьма сомнительную ценность… Вещь бестолковая и в каком-то смысле вредная. В самом деле, ну кто захочет постоянно путаться в выборе? Кого привлекает бесконечное топтание на перепутье, даже если одна дорога из семи ведет прямиком в рай или в тот уютный паб, что возле книжного магазинчика под желтой вывеской… Ведь кроме дорожки в рай существует еще целых шесть. А удобных указателей вроде «Пойдешь налево — зонтик потеряешь. Направо пойдешь — встретишь Сесилию Эгертон. Прямо пойдешь — получишь булыжником по темени», увы, не существует.

Нет. Артур определенно не понимал, чего это меняла так взмок и покраснел. Тем более будущий Хранитель присвоить предмет все равно права не имел, да и прямой приказ магистра гласил: «Гусеница или Бабочка… И ничего кроме!» Ничего! Поэтому Артур намеревался просто и без лишних экивоков отказаться от «подарка судьбы». Однако стоило ему озвучить это свое намерение, как турчонок разозлился и заверещал громко, сглатывая от волнения окончания:

— Ты… ты… Ты не понима… Случайностей не быва! Слышишь, не быва! Вы, европейцы, счита, что все зна, что в ваших руках сила, а в ваших головах разум. Вы дума, что ваши правила — правильные. Вы уверены, что умнее всех… — Осман отвернулся в сторону и уставился куда-то в пустоту. Ладошки его то сжимались в кулачки, то разжимались. Точно он хотел, но никак не мог решиться и произнести что-то важное.

Артур ждал молча. Хотя мог бы сказать, что малыш ошибается. И что Артур знаком по крайней мере с одним европейцем, считающим так же, как он. «Случайностей не быва…»? Да-да! Как-то так, только чуть более витиевато и хладнокровно всегда повторял дед.

— Есть еще Жужелица… — наконец выпалил пацан и, худо-бедно взяв себя в руки, продолжил: — Жаль, что ты гяур. Очень. Мне даже хочется убить себя и сохранить секрет, и, будь я воином или монахом, я бы так и поступил, но я всего лишь меняла. Мой дед, мой отец, я… Мы так давно ждали. Мы надеялись — явится мужчина, правоверный, взрослый, сильный и мудрый. А пришел дерзкий англичанин, который еще и не бреется толком и наверняка еще не познал женщины. Но она тебя выбрала, поэтому я должен сказать. Слушай! Да не зевай же ты! Слушай! Есть еще Жужелица. И если она тебя тоже признает, ты сможешь пользоваться ими обеими. Одновременно, сколько хочешь и без последствий. Слушай же! Не зевай! — Меняла набрал в себя побольше воздуха, прокашлялся (наверное, какая-нибудь ловкая перчинка попала ему нос) и уже совсем спокойно, монотонно, словно диктовал под запись страницу скучного учебника, продолжил: — Про Жужелицу мало кто слыхал. Например, ты — нет. И твои старшие тоже. И не делай такое лицо, как будто я запихнул тебе в рот половинку лимона. Менялы — не Хранители. Врать нам, конечно, тоже не положено. Но утаить кое-что не возбраняется. В общем, лучше будет, если ты своим старшим про Жужелицу не разболтаешь, но тут я не советчик. Жужелица и Божья Коровка — султанская пара… Наша! Всегда принадлежала оттоманам. Всегда! И хранилась бы в Сарае Топкапы до сих пор, если бы не султан Абдул-Меджид. Глупый султан! Вот как будто ему не твердили с самого детства, что женщинам доверять нельзя. Женщины лживы. Они обольщают и лишают мужчин разума. Сначала Абдул-Меджид был умный султан, по<