Ж. Б. Мольер – Мещанин во дворянстве

 

Казалось бы, чего ещё нужно почтенному буржуа г-ну Журдену? Деньги, семья, здоровье – все, что только можно пожелать, у него есть. Так ведь нет, вздумалось Журдену стать аристократом, уподобиться знатным господам. Мания его причиняла массу неудобств и волнений домочадцам, зато была на руку сонме портных, парикмахеров и учителей, суливших посредством своего искусства сделать из Журдена блестящего знатного кавалера. Вот и теперь двое учителей – танцев и музыки – вместе со своими учениками дожидались появления хозяина дома. Журден пригласил их с тем, чтобы они весёлым и изысканным представлением украсили обед, который он устраивал в честь одной титулованной особы.

Представ перед музыкантом и танцором, Журден первым делом предложил им оценить свой экзотический халат – такой, по словам его портного, по утрам носит вся знать – и новые ливреи своих лакеев. От оценки вкуса Журдена, по всей очевидности, непосредственно зависел размер будущего гонорара знатоков, посему отзывы были восторженными.

Халат, впрочем, стал причиной некоторой заминки, поскольку Журден долго не мог решить, как ему сподручнее слушать музыку – в нем или без него. Выслушав же серенаду, он счёл её пресноватой и в свою очередь исполнил бойкую уличную песенку, за которую снова удостоился похвал и приглашения помимо прочих наук заняться также музыкой с танцами. Принять это приглашение Журдена убедили заверения учителей в том, что каждый знатный господин непременно обучается и музыке, и танцам.

К грядущему приёму учителем музыки был подготовлен пасторальный диалог. Журдену он, в общем-то, понравился: раз уж нельзя обойтись без этих вечных пастушков и пастушек – ладно, пусть себе поют. Представленный учителем танцев и его учениками балет пришёлся Журдену совсем по душе.

Окрылённые успехом у нанимателя, учителя решили ковать железо, пока горячо: музыкант посоветовал Журдену обязательно устраивать еженедельные домашние концерты, как это делается, по его словам, во всех аристократических домах; учитель танцев тут же принялся обучать его изысканнейшему из танцев – менуэту.

Упражнения в изящных телодвижениях прервал учитель фехтования, преподаватель науки наук – умения наносить удары, а самому таковых не получать. Учитель танцев и его коллега-музыкант дружно не согласились с заявлением фехтовальщика о безусловном приоритете умения драться над их освящёнными веками искусствами. Народ подобрался увлекающийся, слово за слово – и пару минут спустя между тремя педагогами завязалась потасовка.

Когда пришёл учитель философии, Журден обрадовался – кому как не философу вразумлять дерущихся. Тот охотно взялся за дело примирения: помянул Сенеку, предостерёг противников от гнева, унижающего человеческое достоинство, посоветовал заняться философией, этой первейшей из наук... Тут он переборщил. Его стали бить наравне с прочими.

Потрёпанный, но все же избежавший увечий учитель философии, в конце концов, смог приступить к уроку. Поскольку Журден отказался заниматься как логикой – слова там уж больно заковыристые, – так и этикой – к чему ему наука умерять страсти, если все равно, коль уж разойдётся, ничто его не остановит, – учёный муж стал посвящать его в тайны правописания.

Практикуясь в произношении гласных звуков, Журден радовался, как ребёнок, но когда первые восторги миновали, он раскрыл учителю философии большой секрет: он, Журден, влюблён в некую великосветскую даму, и ему требуется написать этой даме записочку. Философу это было пара пустяков – в прозе, в стихах ли. Однако Журден попросил его обойтись без этих самых прозы и стихов. Знал ли почтенный буржуа, что тут его ожидало одно из самых ошеломительных в жизни открытий – оказывается, когда он кричал служанке: «Николь, подай туфли и ночной колпак», из уст его, подумать только, исходила чистейшая проза!

Впрочем, и в области словесности Журден был все ж таки не лыком шит – как ни старался учитель философии, ему не удалось улучшить сочинённый Журденом текст: «Прекрасная маркиза! Ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви».

«Мещанин во дворянстве» (1977). Режиссёр: Владимир Шлезингер. Источник: Одноклассники.

Философу пришлось удалиться, когда Журдену доложили о портном. Тот принёс новый костюм, сшитый, естественно, по последней придворной моде. Подмастерья портного, танцуя, внесли обнову и, не прерывая танца, облачили в неё Журдена. При этом весьма пострадал его кошелёк: подмастерья не скупились на лестные «ваша милость», «ваше сиятельство» и даже «светлость», а чрезвычайно тронутый Журден – на чаевые.

В новом костюме Журден вознамерился прогуляться по улицам Парижа, но супруга решительно воспротивилась этому его намерению – и без того над Журденом смеётся полгорода. Вообще, по её мнению, ему пора уже было одуматься и оставить свои придурковатые причуды: к чему, спрашивается, Журдену фехтование, если он не намерен никого убивать? зачем учиться танцам, когда ноги и без того вот-вот откажут?

Возражая бессмысленным доводам женщины, Журден попытался впечатлить её со служанкой плодами своей учёности, но без особого успеха: Николь преспокойно произносила звук «у», даже не подозревая, что при этом она вытягивает губы и сближает верхнюю челюсть с нижней, а рапирой она запросто нанесла Журдену несколько уколов, которые он не отразил, поскольку непросвещённая служанка колола не по правилам.

Во всех глупостях, которым предавался её муж, г-жа Журден винила знатных господ, с недавних пор начавших водить с ним дружбу. Для придворных франтов Журден был обычной дойной коровой, он же, в свою очередь, пребывал в уверенности, что дружба с ними даёт ему значительные – как их там – прерогативы.

Одним из таких великосветских друзей Журдена был граф Дорант. Едва войдя в гостиную, этот аристократ уделил несколько изысканных комплиментов новому костюму, а затем бегло упомянул о том, что нынче утром он говорил о Журдене в королевской опочивальне. Подготовив таким манером почву, граф напомнил, что он должен своему другу пятнадцать тысяч восемьсот ливров, так что тому прямой резон одолжить ему ещё две тысячи двести – для ровного счета. В благодарность за этот и последующие займы Дорант взял на себя роль посредника в сердечных делах между Журденом и предметом его поклонения – маркизой Дорименой, ради которой и затевался обед с представлением.

Г-жа Журден, чтобы не мешалась, в этот день была отправлена на обед к своей сестре. О замысле супруга она ничего не знала, сама же была озабочена устройством судьбы своей дочери: Люсиль вроде бы отвечала взаимностью на нежные чувства юноши по имени Клеонт, который в качестве зятя весьма подходил г-же Журден. По её просьбе Николь, заинтересованная в женитьбе молодой госпожи, так как сама она собиралась замуж за слугу Клеонта, Ковьеля, привела юношу. Г-жа Журден тут же отправила его к мужу просить руки дочери.

Однако первому и, по сути, единственному требованию Журдена к соискателю руки Люсиль Клеонт не отвечал – он не был дворянином, тогда как отец желал сделать дочь в худшем случае маркизой, а то и герцогиней. Получив решительный отказ, Клеонт приуныл, но Ковьель полагал, что ещё не все потеряно. Верный слуга задумал сыграть с Журденом одну шутку, благо у него имелись друзья-актёры, и соответствующие костюмы были под рукой.

Тем временем доложили о прибытии графа Доранта и маркизы Доримены. Граф привёл даму на обед отнюдь не из желания сделать приятное хозяину дома: он сам давно ухаживал за вдовой маркизой, но не имел возможности видеться с нею ни у неё, ни у себя – это могло бы скомпрометировать Доримену. К тому же все безумные траты Журдена на подарки и разнообразные развлечения для неё он ловко приписывал себе, чем в конце концов покорил-таки женское сердце.

Изрядно позабавив благородных гостей вычурным неуклюжим поклоном и такой же приветственной речью, Журден пригласил их за роскошный стол.

Маркиза не без удовольствия поглощала изысканные яства под аккомпанемент экзотических комплиментов чудаковатого буржуа, когда все благолепие неожиданно было нарушено появлением разгневанной г-жи Журден. Теперь она поняла, зачем её хотели спровадить на обед к сестре – чтобы муженёк мог спокойно спускать денежки с посторонними женщинами. Журден с Дорантом принялись заверять её, – что обед в честь маркизы даёт граф, и он же за все платит, но заверения их ни в коей мере не умерили пыл оскорблённой супруги. После мужа г-жа Журден взялась за гостью, которой должно было бы быть стыдно вносить разлад в честное семейство. Смущённая и обиженная маркиза встала из-за стола и покинула хозяев; следом за ней удалился Дорант.

Только знатные господа ушли, как было доложено о новом посетителе. Им оказался переодетый Ковьель, представившийся другом отца г-на Журдена. Покойный батюшка хозяина дома был, по его словам, не купцом, как все кругом твердили, а самым что ни на есть настоящим дворянином. Расчёт Ковьеля оправдался: после такого заявления он мог рассказывать все что угодно, не опасаясь, что Журден усомнится в правдивости его речей.

Ковьель поведал Журдену, что в Париж прибыл его хороший приятель, сын турецкого султана, без ума влюблённый в его, Журдена, дочь. Сын султана хочет просить руки Люсиль, а чтобы тесть был достоин новой родни, он решил посвятить его в мамамуши, по-нашему – паладины. Журден был в восторге.

Сына турецкого султана представлял переодетый Клеонт. Он изъяснялся на жуткой тарабарщине, которую Ковьель якобы переводил на французский. С главным турком прибыли положенные муфтии и дервиши, от души повеселившиеся во время церемонии посвящения: она вышла очень колоритной, с турецкими музыкой, песнями и плясками, а также с ритуальным избиением посвящаемого палками.

Доранту, посвящённому в замысел Ковьеля, удалось наконец уговорить Доримену вернуться, соблазнив возможностью насладиться забавным зрелищем, а потом ещё и отменным балетом. Граф и маркиза с самым серьёзным видом поздравили Журдена с присвоением ему высокого титула, тому же не терпелось поскорее вручить свою дочь сыну турецкого султана. Люсиль сначала ни в какую не желала идти за шута-турка, но, как только признала в нем переодетого Клеонта, сразу согласилась, делая вид, что покорно исполняет дочерний долг. Г-жа Журден, в свою очередь, сурово заявила, что турецкому пугалу не видать её дочери, как собственных ушей. Но стоило Ковьелю шепнуть ей на ухо пару слов, и мамаша сменила гнев на милость.

Журден торжественно соединил руки юноши и девушки, давая родительское благословение на их брак, а затем послали за нотариусом. Услугами этого же нотариуса решила воспользоваться и другая пара – Дорант с Дорименой. В ожидании представителя закона все присутствующие славно провели время, наслаждаясь балетом, поставленным учителем танцев.

 

 

Ж. Б. Мольер – Тартюф

 

В доме почтенного Оргона по приглашению хозяина обосновался некий г-н Тартюф. Оргон души в нем не чаял, почитая несравненным образцом праведности и мудрости: речи Тартюфа были исключительно возвышенны, поучения – благодаря которым Оргон усвоил, что мир являет собой большую помойную яму, и теперь и глазом не моргнул бы, схоронив жену, детей и прочих близких – в высшей мере полезны, набожность вызывала восхищение; а как самозабвенно Тартюф блюл нравственность семейства Оргона...

Из всех домочадцев восхищение Оргона новоявленным праведником разделяла, впрочем, лишь его матушка г-жа Пернель. Эльмира, жена Оргона, её брат Клеант, дети Оргона Дамис и Мариана и даже слуги видели в Тартюфе того, кем он и был на самом деле – лицемерного святошу, ловко пользующегося заблуждением Оргона в своих немудрёных земных интересах: вкусно есть и мягко спать, иметь надёжную крышу над головой и ещё кой-какие блага.

Домашним Оргона донельзя опостылели нравоучения Тартюфа, своими заботами о благопристойности он отвадил от дома почти всех друзей. Но стоило только кому-нибудь плохо отозваться об этом ревнителе благочестия, г-жа Пернель устраивала бурные сцены, а Оргон, тот просто оставался глух к любым речам, не проникнутым восхищением перед Тартюфом. Когда Оргон возвратился из недолгой отлучки и потребовал от служанки Дорины отчёта о домашних новостях, весть о недомогании супруги оставила его совершенно равнодушным, тогда как рассказ о том, как Тартюфу случилось объесться за ужином, после чего продрыхнуть до полудня, а за завтраком перебрать вина, преисполнила Оргона состраданием к бедняге.

Дочь Оргона, Мариана, была влюблена в благородного юношу по имени Валер, а её брат Дамис – в сестру Валера. На брак Марианы и Валера Оргон вроде бы уже дал согласие, но почему-то все откладывал свадьбу. Дамис, обеспокоенный собственной судьбой, – его женитьба на сестре Валера должна была последовать за свадьбой Марианы – попросил Клеанта разузнать у Оргона, в чем причина промедления. На расспросы Оргон отвечал так уклончиво и невразумительно, что Клеант заподозрил, не решил ли тот как-то иначе распорядиться будущим дочери.

Каким именно видит Оргон будущее Марианы, стало ясно, когда он сообщил дочери, что совершенства Тартюфа нуждаются в вознаграждении, и таким вознаграждением станет его брак с ней, Марианой. Девушка была ошеломлена, но не смела перечить отцу. За неё пришлось вступиться Дорине: служанка пыталась втолковать Оргону, что выдать Мариану за Тартюфа – нищего, низкого душой урода – значило бы стать предметом насмешек всего города, а кроме того – толкнуть дочь на путь греха, ибо сколь бы добродетельна ни была девушка, не наставлять рога такому муженьку, как Тартюф, просто невозможно. Дорина говорила очень горячо и убедительно, но, несмотря на это, Оргон остался непреклонен в решимости породниться с Тартюфом.

Мариана была готова покориться воле отца – так ей велел дочерний долг. Покорность, диктуемую природной робостью и почтением к отцу, пыталась преобороть в ней Дорина, и ей почти удалось это сделать, развернув перед Марианой яркие картины уготованного им с Тартюфом супружеского счастья.

Но когда Валер спросил Мариану, собирается ли она подчиниться воле Оргона, девушка ответила, что не знает. В порыве отчаяния Валер посоветовал ей поступать так, как велит отец, тогда как сам он найдёт себе невесту, которая не станет изменять данному слову; Мариана отвечала, что будет этому только рада, и в результате влюблённые чуть было не расстались навеки, но тут вовремя подоспела Дорина. Она убедила молодых людей в необходимости бороться за своё счастье. Но только действовать им надо не напрямик, а окольными путями, тянуть время, а там уж что-нибудь непременно устроится, ведь все – и Эльмира, и Клеант, и Дамис – против абсурдного замысла Оргона,

Дамис, настроенный даже чересчур решительно, собирался как следует приструнить Тартюфа, чтобы тот и думать забыл о женитьбе на Мариане. Дорина пыталась остудить его пыл, внушить, что хитростью можно добиться большего, нежели угрозами, но до конца убедить его в этом ей не удалось.

Подозревая, что Тартюф неравнодушен к жене Оргона, Дорина попросила Эльмиру поговорить с ним и узнать, что он сам думает о браке с Марианой. Когда Дорина сказала Тартюфу, что госпожа хочет побеседовать с ним с глазу на глаз, святоша оживился. Поначалу, рассыпаясь перед Эльмирой в тяжеловесных комплиментах, он не давал ей и рта раскрыть, когда же та наконец задала вопрос о Мариане, Тартюф стал заверять её, что сердце его пленено другою. На недоумение Эльмиры – как же так, человек святой жизни и вдруг охвачен плотской страстью? – её обожатель с горячностью отвечал, что да, он набожен, но в то же время ведь и мужчина, что мол сердце – не кремень... Тут же без обиняков Тартюф предложил Эльмире предаться восторгам любви. В ответ Эльмира поинтересовалась, как, по мнению Тартюфа, поведёт себя её муж, когда услышит о его гнусных домогательствах. Перепуганный кавалер умолял Эльмиру не губить его, и тогда она предложила сделку: Оргон ничего не узнает, Тартюф же, со своей стороны, постарается, чтобы Мариана как можно скорее пошла под венец с Валером.

Все испортил Дамис. Он подслушал разговор и, возмущённый, бросился к отцу. Но, как и следовало ожидать, Оргон поверил не сыну, а Тартюфу, на сей раз превзошедшему самого себя в лицемерном самоуничижении. В гневе он велел Дамису убираться с глаз долой и объявил, что сегодня же Тартюф возьмёт в жены Мариану. В приданое Оргон отдавал будущему зятю все своё состояние.

Клеант в последний раз попытался по-человечески поговорить с Тартюфом и убедить его примириться с Дамисом, отказаться от неправедно приобретённого имущества и от Марианы – ведь не подобает христианину для собственного обогащения использовать ссору отца с сыном, а тем паче обрекать девушку на пожизненное мучение. Но у Тартюфа, знатного ритора, на все имелось оправдание.

Мариана умоляла отца не отдавать её Тартюфу – пусть он забирает приданое, а она уж лучше пойдёт в монастырь. Но Оргон, кое-чему научившийся у своего любимца, глазом не моргнув, убеждал бедняжку в душеспасительности жизни с мужем, который вызывает лишь омерзение – как-никак, умерщвление плоти только полезно. Наконец не стерпела Эльмира – коль скоро её муж не верит словам близких, ему стоит воочию удостовериться в низости Тартюфа. Убеждённый, что удостовериться ему предстоит как раз в противном – в высоконравственности праведника, – Оргон согласился залезть под стол и оттуда подслушать беседу, которую будут наедине вести Эльмира и Тартюф.

Тартюф сразу клюнул на притворные речи Эльмиры о том, что она якобы испытывает к нему сильное чувство, но при этом проявил и известную расчётливость: прежде чем отказаться от женитьбы на Мариане, он хотел получить от её мачехи, так сказать, осязаемый залог нежных чувств. Что до нарушения заповеди, с которым будет сопряжено вручение этого залога, то, как заверял Эльмиру Тартюф, у него имеются свои способы столковаться с небесами.

Услышанного Оргоном из-под стола было достаточно, чтобы наконец-то рухнула его слепая вера в святость Тартюфа. Он велел подлецу немедленно убираться прочь, тот пытался было оправдываться, но теперь это было бесполезно. Тогда Тартюф переменил тон и, перед тем как гордо удалиться, пообещал жестоко поквитаться с Оргоном.

Угроза Тартюфа была небезосновательной: во-первых, Оргон уже успел выправить дарственную на свой дом, который с сегодняшнего дня принадлежал Тартюфу; во-вторых, он доверил подлому злодею ларец с бумагами, изобличавшими его родного брата, по политическим причинам вынужденного покинуть страну.

Надо было срочно искать какой-то выход. Дамис вызвался поколотить Тартюфа и отбить у него желание вредить, но Клеант остановил юношу – умом, утверждал он, можно добиться большего, чем кулаками. Домашние Оргона так ещё ничего не придумали, когда на пороге дома объявился судебный пристав г-н Лояль. Он принёс предписание к завтрашнему утру освободить дом г-на Тартюфа. Тут руки зачесались уже не только у Дамиса, но и у Дорины и даже самого Оргона.

Как выяснилось, Тартюф не преминул использовать и вторую имевшуюся у него возможность испортить жизнь своему недавнему благодетелю: Валер принёс известие о том, что негодяй передал королю ларец с бумагами, и теперь Оргону грозит арест за пособничество мятежнику-брату. Оргон решил бежать пока не поздно, но стражники опередили его: вошедший офицер объявил, что он арестован.

Вместе с королевским офицером в дом Оргона пришёл и Тартюф. Домашние, в том числе и наконец прозревшая г-жа Пернель, принялись дружно стыдить лицемерного злодея, перечисляя все его грехи. Тому это скоро надоело, и он обратился к офицеру с просьбой оградить его персону от гнусных нападок, но в ответ, к великому своему – и всеобщему – изумлению, услышал, что арестован.

Как объяснил офицер, на самом деле он явился не за Оргоном, а для того, чтобы увидеть, как Тартюф доходит до конца в своём бесстыдстве. Мудрый король, враг лжи и оплот справедливости, с самого начала возымел подозрения относительно личности доносчика и оказался как всегда прав – под именем Тартюфа скрывался негодяй и мошенник, на чьём счету великое множество тёмных дел. Своею властью государь расторг дарственную на дом и простил Оргона за косвенное пособничество мятежному брату.

Тартюф был с позором препровождён в тюрьму, Оргону же ничего не оставалось, кроме как вознести хвалу мудрости и великодушию монарха, а затем благословить союз Валера и Марианы.

 

 

К.Гольдони – Трактирщица

 

Граф Альбафьорита и маркиз Форлипополи прожили в одной флорентийской гостинице без малого три месяца и все это время выясняли отношения, споря, что важнее, громкое имя или полный кошелёк: маркиз попрекал графа тем, что графство его купленное, граф же парировал нападки маркиза, напоминая, что графство он купил приблизительно тогда же, когда маркиз вынужден был продать свой маркизат. Скорее всего, столь недостойные аристократов споры и не велись бы, когда бы не хозяйка той гостиницы, обворожительная Мирандолина, в которую оба они были влюблены. Граф пытался завоевать сердце Мирандодины богатыми подарками, маркиз же все козырял покровительством, коего она якобы могла от него ожидать. Мирандолина не отдавала предпочтения ни тому, ни другому, демонстрируя глубокое равнодушие к обоим, гостиничная же прислуга явно больше ценила графа, проживавшего по цехину в день, нежели маркиза, тратившего от силы по три паоло.

Как-то раз снова затеяв спор о сравнительных достоинствах знатности и богатства, граф с маркизом призвали в судьи третьего постояльца – кавалера Рипафратта. Кавалер признал, что, как бы славно ни было имя, всегда хорошо иметь деньги на удовлетворение всяческих прихотей, но повод, из-за которого разгорелся спор, вызвал у него приступ презрительного смеха: тоже, придумали, из-за чего повздорить – из-за бабы! Сам кавалер Рипафратта никогда этих самых баб не любил и ровно ни во что не ставил. Поражённые столь необычным отношением к прекрасному полу, граф с маркизом принялись расписывать кавалеру прелести хозяйки, но тот упрямо утверждал, что и Мирандолина – баба как баба, и ничего в ней нет такого, что отличало бы её от прочих.

За такими разговорами застала постояльцев хозяйка, которой граф тут же преподнёс очередной дар любви – бриллиантовые серьги; Мирандолина для приличия поотнекивалась, но затем приняла подарок для того только, по её словам, чтобы не обижать синьора графа.

Мирандолине, после смерти отца вынужденной самостоятельно содержать гостиницу, в общем-то надоело постоянное волокитство постояльцев, но речи кавалера все же не на шутку задели её самолюбие – подумать только, так пренебрежительно отзываться о её прелестях! Про себя Мирандолина решила употребить все своё искусство и победить глупую и противоестественную неприязнь кавалера Рипафратта к женщинам.

Когда кавалер потребовал заменить ему постельное белье, она" вместо того чтобы послать к нему в комнату слугу, пошла туда сама, Этим она в который раз вызвала недовольство слуги, Фабрицио, которого отец, умирая, прочил ей в мужья. На робкие упрёки влюблённого Фабрицио Мирандолина отвечала, что о завете отца подумает тогда, когда соберётся замуж, а пока её флирт с постояльцами очень на руку заведению. Вот и придя к кавалеру, она была нарочито смиренна и услужлива, сумела завязать с ним разговор и в конце концов, прибегнув к тонким уловкам вперемежку с грубой лестью, даже расположила его к себе.

Тем временем в гостиницу прибыли две новые постоялицы, актрисы Деянира и Ортензия, которых Фабрицио, введённый в заблуждение их нарядами, принял за благородных дам и стал величать «сиятельствами». Девушек посмешила ошибка слуги, и они, решив позабавиться, представились одна корсиканской баронессой, другая – графиней из Рима. Мирандолина сразу же раскусила их невинную ложь, но из любви к весёлым розыгрышам обещала не разоблачать актрис.

В присутствии новоприбывших дам маркиз с превеликими церемониями как величайшую драгоценность преподнёс Мирандолине носовой платок редчайшей, по его словам, английской работы. Позарившись скорее не на богатство дарителя, а на его титул, Деянира с Ортензией тут же позвали маркиза отобедать с ними, но, когда появился граф и на их глазах подарил хозяйке бриллиантовое ожерелье, девушки, мигом трезво оценив ситуацию, решили обедать с графом как с мужчиной несомненно более достойным и перспективным.

Кавалеру Рипафратта в этот день обед был подан раньше, чем всем прочим. Мало того, к обычным блюдам Мирандолина присовокупила на сей раз собственноручно приготовленный соус, а потом ещё и сама принесла в комнату кавалера неземного вкуса рагу. К рагу подали вина. Заявив, что она без ума от бургундского, Мирандолина выпила бокальчик, затем, как бы между прочим, села к столу и стала кушать и выпивать вместе с кавалером – маркиз и граф лопнули бы от зависти при виде этой сцены, так как и тот и другой не раз умоляли её разделить трапезу, но всегда встречали решительный отказ. Скоро кавалер выставил из комнаты слугу, а с Мирандолиной заговорил с любезностью, которой сам от себя прежде никогда не ожидал.

Их уединение нарушил назойливый маркиз. Делать нечего, ему налили бургундского и положили рагу. Насытившись, маркиз достал из кармана миниатюрную бутылочку изысканнейшего, как он утверждал, кипрского вина, принесённого им с целью доставить наслаждение дорогой хозяйке. Налил он это вино в рюмки размером с напёрсток, а затем, расщедрившись, послал такие же рюмочки графу и его дамам. Остаток кипрского – гнусного пойла на вкус кавалера и Мирандолины – он тщательно закупорил и спрятал обратно в карман; туда же он перед уходом отправил и присланную в ответ графом полноценную бутылку канарского. Мирандолина покинула кавалера вскоре после маркиза, но к этому моменту он уже был совсем готов признаться ей в любви.

За весёлым обедом граф с актрисами вдоволь посмеялись над нищим и жадным маркизом. Актрисы обещали графу, когда приедет вся их труппа, уморительнейшим образом вывести этого типа на сцене, на что граф отвечал, что также очень забавно было бы представить в какой-нибудь пьесе и непреклонного женоненавистника кавалера. Не веря, что такие бывают, девушки ради потехи взялись прямо сейчас вскружить кавалеру голову, но у них это не больно-то вышло. Кавалер с большой неохотой согласился заговорить с ними и более или менее разговорился, только когда Деянира с Ортензией признались, что никакие они не знатные дамы, а простые актрисы. Впрочем, поболтав немного, он в конце концов все равно обругал актрис и прогнал вон.

Кавалеру было не до пустой болтовни, потому как он с недоуменным страхом сознавал, что попался в сети Мирандолины и что, если до вечера не уедет, эта прелестница сразит его окончательно. Собрав в кулак волю, он объявил о своём немедленном отъезде, и Мирандолина подала ему счёт. На лице её при этом была написана отчаянная грусть, потом она пустила слезу, а немного погодя и вовсе грохнулась в обморок. Когда кавалер подал девушке графин воды, он уже называл её не иначе, как дорогой и ненаглядной, а явившегося со шпагой и дорожной шляпой слугу послал к черту. Пришедшим на шум графу с маркизом он посоветовал убираться туда же и для убедительности запустил в них графином.

Мирандолина праздновала победу. Теперь ей требовалось лишь одно – чтобы все узнали о её торжестве, долженствующем послужить посрамлению мужнин и славе женского пола.

Мирандолина гладила, а Фабрицио послушно подносил ей разогретые утюги, хотя и пребывал в расстроенных чувствах – его приводила в отчаяние ветреность возлюбленной, её бесспорное пристрастие к знатным и богатым господам. Может, Мирандолина и хотела бы утешить несчастного юношу, но не делала этого, поскольку полагала, что ещё не время. Порадовать Фабрицио она смогла лишь тем, что отослала обратно кавалеру переданный тем драгоценный золотой флакончик с целебной мелиссовой водой.

Но от кавалера было не так легко отделаться – обиженный, он собственноручно преподнёс Мирандолине флакончик и принялся настойчиво навязывать его ей в подарок. Мирандолина наотрез отказывалась принять этот дар, и вообще её как подменили: держалась она теперь с кавалером холодно, отвечала ему чрезвычайно резко и нелюбезно, а обморок свой объясняла насильно якобы влитым ей в рот бургундским. При этом она подчёркнуто нежно обращалась к Фабрицио, а в довершение всего, приняв-таки от кавалера флакончик, небрежно бросила его в корзину с бельём. Тут доведённый до крайности кавалер разразился горячими любовными признаниями, но в ответ получил только злые насмешки – Мирандолина жестоко торжествовала над поверженным противником, которому невдомёк было, что в её глазах он всегда был лишь противником и более никем.

Предоставленный самому себе, кавалер долго не мог прийти в себя после неожиданного удара, пока его немного не отвлёк от печальных мыслей маркиз, явившийся требовать удовлетворения – но не за поруганную дворянскую честь, а материального, за забрызганный кафтан. Кавалер, как и следовало ожидать, снова послал его к черту, но тут на глаза маркизу попался брошенный Мирандолиной флакончик, и он попробовал вывести пятна его содержимым. Сам флакончик, сочтя его бронзовым, он под видом золотого презентовал Деянире. Каков же был его ужас, когда за тем же флакончиком пришёл слуга и засвидетельствовал, что он и вправду золотой и что плачено за него целых двенадцать цехинов: честь маркиза висела на волоске, ведь отобрать подарок у графини нельзя, то есть надо было заплатить за него Мирандолине, а денег ни гроша...

Мрачные размышления маркиза прервал граф. Злой как черт, он заявил, что, коль скоро кавалер удостоился бесспорной благосклонности Мирандолины, ему, графу Альбафьорита, здесь делать нечего, он уезжает. Желая наказать неблагодарную хозяйку, он подговорил съехать от неё также актрис и маркиза, соблазнив последнего обещанием бесплатно поселить у своего знакомого.

Напуганная неистовством кавалера и не зная, чего от него ещё можно ожидать, Мирандолина тем временем заперлась у себя и, сидя взаперти, укрепилась в мысли, что пора ей поскорее выходить за Фабрицио – брак с ним станет надёжной зашитой ей и её имени, свободе же, в сущности, не нанесёт никакого ущерба. Кавалер оправдал опасения Мирандолины – стал что есть силы ломиться к ней в дверь. Прибежавшие на шум граф и маркиз насилу оттащили кавалера от двери, после чего граф заявил ему, что своими поступками он со всею очевидностью доказал, что безумно влюблён в Мирандолину и, стало быть, не может более называться женоненавистником. Взбешённый кавалер в ответ обвинил графа в клевете, и быть бы тут кровавому поединку, но в последний момент оказалось, что одолженная кавалером у маркиза шпага представляет собой обломок железки с рукояткой.

Фабрицио с Мирандолиной растащили незадачливых дуэлянтов. Припёртый к стенке, кавалер наконец вынужден был во всеуслышание признать, что Мирандолина покорила его. Этого признания Мирандолина только и ждала – выслушав его, она объявила, что выходит замуж за того, кого прочил ей в мужья отец, – за Фабрицио.

Кавалера Рипафратта вся эта история убедила в том, что мало презирать женщин, надо ещё и бежать от них, дабы ненароком не подпасть под их непреодолимую власть. Когда он спешно покинул гостиницу, Мирандолина все же испытала угрызения совести. Графа с маркизом она вежливо, но настойчиво попросила последовать за кавалером – теперь, когда у неё появился жених, Мирандолине без надобности были их подарки и тем более покровительство.