Из очерка Михаила Задорнова «Мамы и войны». 2000

Когда я приезжаю в Ригу, мы с мамой часто смотрим вместе телевизор. Маме уже за девяносто. Она никогда не была ни в одной партии, не состояла в профсоюзе, комсомоле, не пела хором патриотических песен. Ни с кем не шагала в ногу, не меняла взглядов в зависимости от смены портретов на стенах, не сжигала партбилетов и наглядно не раскаивалась в преданности предыдущим портретам. Поэтому, несмотря на возраст, до сих пор рассуждает трезвее многих наших политиков. Посмотрев однажды репортаж из Севастополя, она сказала: «Теперь турки могут потребовать у Украины Крым. Ведь по договору с Россией они не имели на него права, пока он был российским». Но больше всего из новостей ее волнует Чечня. Мой дедушка, ее отец, царский офицер, служил в начале века на Кавказе. Мама родилась в Майкопе, потом жила в Краснодаре.

— Не будет в Чечне ничего хорошего, — настойчиво повторяет она, слушая даже самые оптимистические прогнозы и заверения доверенных правительству лиц. — Они не знают кавказцев, не знают истории.

Мама наивно полагает, что политики и генералы, так же как она, беспокоятся о Родине, но все время ошибаются, потому что получили неаристократическое образование.

Иногда, очень мягко, я пытаюсь доказать маме, в чем ее главная ошибка. Она оценивает наших руководителей, помещая их в свою систему координат. Они же существуют в совершенно другом измерении.

Как это ни глупо, я начинаю рассказывать ей об олигархах, о ценах на нефть, о войне как сверхприбыльном бизнесе. Что еще глупее, от таких разговоров я часто завожусь, забывая о своей маске циника, и фантазирую пылко на разные исторические темы.

Как правило, от моих фантазий мама, сидя в кресле, начинает дремать, при этом продолжает кивать головой, словно в знак согласия со мной. На самом деле это ее неиспорченный излишней политизированностью мозг находчиво отгораживается дремой от того мусора, которым переполнены сегодня головы среднестатистических россиян. И моя в том числе.

 

 

Елена, дочь Мельхиора

 

Интервью с Еленой Мельхиоровной Задорновой, взятое журналисткой рижской газеты «Суббота» Ритой Трошкиной

СТРАНИЦЫ УШЕДШЕГО ВЕКА ГЛАЗАМИ СТОЛБОВОЙ ДВОРЯНКИ. ДОЧЕРИ ЦАРСКОГО ОФИЦЕРА. ЖЕНЫ ИЗВЕСТНОГО РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ И МАТЕРИ ПОПУЛЯРНОГО САТИРИКА ЕЛЕНЫ МЕЛЬХИОРОВНЫ ЗАДОРНОВОЙ

Такие встречи случаются не часто, их принято называть подарком судьбы, а значит — повезло. Не в романах и не в кино — в обычной рижской квартире меня с головой окунули в события революции 17-го и Первой мировой, сталинских пятилеток и Великой Отечественной. Их свидетельница и непосредственная участница, в свои без малого 90 лет помнила мельчайшие детали минувшего века. Она хранила дома фамильный герб «Белый лебедь» и целый портфель документов древнего рода, корнями уходящего в эпоху польского короля Стефана Батория. И это было самым ценным достоянием Елены Мельхиоровны, урожденной дворянки старинной семьи Покорно-Матусевичей, в замужестве — Задорновой.

 

…В девять лет ее вели на расстрел. Вместе с мамой и отцом. Стоял шальной 18 год. Август. Жара. Шли по высохшей траве. Она думала: «Вот трава вырастет, а меня не будет…» Вся вина девочки состояла в том, что родиться ей довелось в семье царского офицера Мельхиора Иустиновича Покорно-Матусевича… И до, и после этого дня судьба подкидывала много бурных событий. Впрочем, обо всем по порядку…

 

 

Й Детство

 

Маленькую Лилю воспитывали, как было принято в дворянских семьях: наряжали, баловали; до трех лет с ней занимались няньки, с шести лет девочку начали учить музыке. Способности к фортепиано и вокалу у нее были замечательные. Сложись жизнь иначе, она могла бы стать певицей… Но когда ей исполнилось пять лет, началась Первая мировая война.

— День был жаркий, — вспоминала Елена Мельхиоровна. — Мороженщики, как всегда, возили по улицам свои тележки и громко кричали: «Мороженое! Мороженое!» Мама обычно давала мне деньги, я подбегала и покупала эти «лизунчики», как мы тогда их называли…

В этот день ее маме прислали посылку с особо модным легким пальто — одежду она выписывала из Варшавы. Там же было и красивое пальто для маленькой Лили. В пять вечера, как обычно, пошли на прогулку, а поскольку стало прохладнее, надели новые пальто. Но особенно ей запомнился день потому, что вскоре мороженщики исчезли с улиц. Таким было начало Первой мировой войны — глазами пятилетней девочки.

 

Из воспоминаний Михаила Задорнова  

Я помню это серое бабушкино пальто, которое она очень любила. Бабушка часто в нем ходила, как бы вспоминая последние счастливые годы перед войной и революцией. Ее даже хоронили в этом пальто…

 

 

Батум.

 

Отца, который закончил военное училище в Динабурге и с 1903 года был царским офицером, мобилизовали и отправили в Батум, на турецкий фронт, комендантом одной из крепостей. Лиля с мамой поехали к нему.

— Окна комнаты, которую мы снимали в Вотуме, выходили на улицу, по которой проезжал с вокзала новый главнокомандующий русской армией — великий князь Николай Николаевич, дядя Николая II… Потом, сидя в фаэтоне, мы с мамой наблюдали парад, устроенный в его честь.

А после парада на бульваре был торжественный обед, и Лиле здорово досталось от мамы за то, что она макала хлеб в тарелку с борщом…

Первое, что приказал главнокомандующий, — за сто верст от города выселить семьи офицеров. В Батум понаехали более сотни знатных девиц — сестер милосердия, у офицеров кружились головы, возникали ссоры, дуэли… Отец снял под Батумом дачу Чайковского с большим красивым фонтаном. Однажды в фонтане утонул любимый Лилин котенок. Она горько плакала, пока отец не привез ей письмо от утонувшего котенка. В своем послании пушистый страдалец объяснил девочке причину своей гибели: он плохо себя вел, гонялся за птичками, за что и был наказан. Так ненавязчиво отец успокоил дочь, а заодно преподал урок: нельзя творить зло…

Зимой Лиля ходила в детский сад, которым руководили сестры-баронессы. Один день говорили по-французски, другой — по-немецки, много читали и рисовали.

 

 

«Вывести в расход!»

 

…На турецком фронте шли бои. Когда отец вместе с войсками отправился на взятие Трапезунда, мама с дочерью уехали обратно — в Майкоп… В 17-м Лиля пошла в первый класс гимназии. В день, когда царь отрекся от престола, девочка, воспитанная в строгих традициях дворянского этикета, наслушавшись старшеклассниц, вернулась домой со словами: «Все. Больше никаких мне замечаний: царя нет, что хочу, то и делаю».

Пришел 18-й. Фронты разваливались. Вскоре домой вернулся отец. Наступило страшное время. Майкоп переходил из рук в руки… Накануне в городе большевики разбросали листовки. Ожидали погромов. В 8 утра всех разбудили первые залпы. Мама Лили, выглянув в окно, увидела толпы бегущих людей. Схватив маленькую дочку и не набросив даже кофточки, кинулась на улицу. Отец помчался вслед, на ходу хватая шаль, — прикрыть ей плечи.

Кто на линейках и фаэтонах, кто пешком — люди бежали к мосту, по которому уже двигались отступавшие белогвардейцы. Гражданских не пропускали. Чтобы укрыться от свистевших вокруг пуль, спустились на самый берег. Но успели дойти лишь до мельницы — навстречу бежали офицеры с криками: «Дальше не ходите, там красные!» — и бросались вплавь.

Заночевали в сарае на сене. Рядом бегали большие крысы. Ночь была лунная. Утром красноармейцы пришли осматривать мельницу, кто-то из жителей стоящих по соседству домов указал им, где прячется семья офицера… В этот момент Покорно-Матусевичи стояли на аллее. Увидев их, красные с шашками наголо бросились на отца. Не раздумывая ни секунды, Лилина мать обняла его и закрыла собой. Это остановило солдат.

Затем всех троих повели в полк. На расстрел. Упоенные победой и алкоголем, красноармейцы кричали: «Вывести их в расход!» Но исполнять приговор никто не взялся: все были пьяны. Повели в другой полк. И тут вмешалась судьба. Командиром полка оказался человек, в свое время вместе с Мельхиором Иустиновичем воевавший на турецком фронте. Он уважал отца Лили за то, что тот, в отличие от других офицеров, никогда не бил солдат, считая это унижением своего достоинства. Считая Покорно-Матусевича человеком исключительно благородным, командир приказал отпустить семью… Толпы Елена Мельхи-оровна боялась до конца жизни.

В город возвращались по разграбленным улицам. Вокруг богатых особняков повсюду валялись карты: накануне погрома интеллигенция развлекалась преферансом и пасьянсами… В доме фабриканта Терзиева, где они снимали квартиру, шел обыск. Но никого не тронули, дочери хозяина успели переодеться в горничных и таким образом спаслись…

В одном доме с ними жила семья дворянина Саватеева, марксиста по убеждениям. При большевиках он занимал высокий пост — председателя горисполкома. При белых Саватеев сидел в тюрьме. Когда пришли красные, его освободили. Саватеев вернулся домой. На следующий день белогвардейцы снова отбили город. Уже в пять вечера Саватеева приехали арестовывать. В ту же ночь его повесили на площади.

 

 

«Помни свою фамилию!»

 

В марте 20-го Деникин отступил, и в Майкоп снова пришли большевики. 20 мая бывших царских офицеров вызвали на регистрацию на станцию Кавказская (теперь город Кропоткин). Прощаясь, отец обнял дочь со словами: «Маленькая, помни свою настоящую фамилию — Покорно-Матусевич». Все уехавшие с ним офицеры были расстреляны. Отец спасся чудом. Дав денег охраннику, он попросил купить хлеба, а когда тот отошел, взял со стола свои документы и съел их вперемешку с черным хлебом. Вместо расстрела его отправили на три года в трудовые колонии типа ГУЛАГа.

— Мы жили у знакомых. Обносились страшно, мама ходила в папиных башмаках. Она хваталась за любую работу. Два года я не посещала гимназии, так как зимой не во что было обуться. Семейный сапожник Зюзюкин предложил маме подработать: из чайных полотенец грубого полотна она выкраивала заготовки для модных белых ботинок. Кое-как сводили концы с концами.

 

 

Вираж судьбы.

 

— В 23 году из лагерей вернулся совершенно больной отец. Каждый месяц он ходил отмечаться в ГПУ, а мама ждала его на углу. В 60 лет отец попал под чистку соваппарата, остался без работы и пошел учиться на курсы счетоводов.  

После школы в 28 году Елену приняли в Краснодарский музыкальный техникум — сразу на второй курс. Но возможностей учиться не было — за учебу нужно было платить. Так она не стала пианисткой. Через месяц она вышла замуж за давно влюбленного в нее молодого человека. В 30-м родился сын, назвали его Лоллий. Елена мечтала, чтобы он стал скрипачом или дипломатом…

Муж числился в Москве — в Минтяжпроме, а работал на разных стройках: под Каширой, в Сталинграде, Севастополе, Илсевске, Краснодаре, Уфе… Вместе с ним по стране колесила семья. В Ижевске и Краснодаре Елена работала корректором в издательствах. А когда переехали в Уфу, на строительство крупного завода, ее взяли в заводскую газету. И однажды…

…однажды в редакции появился журналист из городской газеты — Николай Задорнов. Его очерк Елена раскритиковала в пух и прах. С этого и началась любовь.

— Его отец был арестован, обвинен во вредительстве и умер в тюрьме. Это пятно всю жизнь оставалось на Николае Павловиче. Как на мне — дворянское происхождение. Общность судеб нас очень сроднила.  

Когда муж уехал на месяц в санаторий, Елена ушла из дому. Вскоре поднялся страшный скандал: как так — журналист у инженера увел жену! Муж прислал письмо с угрозами. С этим письмом она отправилась в загс, и там без всякого суда выписали развод. А секретарь обкома, башкир, встретив Задорнова, похлопал его по плечу: «Молодец!» Тем не менее решили уехать в Москву — подальше от неприятностей.

В Москве Николай Павлович, с юности увлекавшийся театром, на актерской бирже труда встретил знакомого режиссера Вознесенского, который в 30-е годы прошел сталинские лагеря. Тот уговорил его отправиться в Комсомольск-на-Амуре, где отбывавшие срок актеры своими руками построили театр. Так Елена попала на край света.

 

 

«Я подам тебе знак»

 

На Дальний Восток война пришла в понедельник — все-таки семь часов разницы с Москвой. Началась мобилизация. 9 июля они решили зарегистрировать брак. В очереди в загс простояли с утра до пяти вечера. Проводила мужа со слезами. А ночью стук в окно — вернулся. Комиссия завернула из-за сильной близорукости.

Всю войну Николай Павлович проработал на хабаровском радио, прошел спецкором и японский фронт. В августе 42-го родилась дочка Мила. А через месяц в оккупированном немцами Краснодаре умер отец Елены. Тогда она о смерти отца еще не знала: связи с Краснодаром не было никакой. Но маленькая дочка в этот день так сильно плакала, что она записала дату. Когда-то Мельхиор Иустинович, увлекавшийся астрологией и оккультными науками, говорил ей: «Если я умру без тебя, подам тебе знак». Так и получилось. Духовная связь отца и дочери была очень сильной.

 

Из воспоминаний Михаила Задорнова. 2005  

В последние годы жизни мама попросила меня найти могилу ее отца. И я специально поехал в Краснодар на гастроли. Но могилы не нашел, так как кладбище оказалось очень запущенным и никаких регистрационных записей не сохранилось. Примерно через год мама попросила заказать камень и написать на нем фамилию ее отца, чтобы у него был надгробный камень… Мы с сестрой сделали это, и мама осталась очень довольна. Сейчас этот камень с фамилией ее отца установлен на Лесном кладбище — там, где похоронены мои мама и бабушка. Так они снова собрались вместе…

 

По сей день неизвестно место, где похоронен отец: немцы не вели регистрации. Может быть, поэтому кажется, что он не уходил. А ведь и в самом деле рядом: в пожелтевших листах родословной, в письмах, на снимках — и в памяти…