Почему России можно меньше других

 

Американская разведка объявила, что среди прочего пользовалась данными соцсетей, и у нас все смеялись: что за разведка такая, изучает статусы из контакта. Правильно смеялись, если под данными соцсетей подразумевать невыносимый гвалт: «Это укры тупые сбили, они вечно самолеты сбивают», «Это сбили рашисты, твари, убийцы». Тут и правда разведке анализировать нечего, есть что – другим специалистам. Другое дело – личные признания участников событий: любой самый беспристрастный, самый британский суд изучит странички и статусы подозреваемых и предложит, основанные на них выводы присяжным.

Завороженные с детства рассказами о том, что из космоса видно марку твоих сигарет и прочий пепел империй, мы требуем непременно космических доказательств: чтоб был снимок со спутника, а на нем ракета, а на ней надпись – vox rei: «Я ракета русских фашистов, лечу убивать невинных людей», или: «Я ракета неблагодарных хохлов, лечу по указке из Вашингтона совершать грязную провокацию». Но таких снимков нет и не предвидится. Миф о том, что какие‑то спутники или хоть все спутники мира в совокупности видят всю Землю в каждый момент времени с каждой сигаретой в зубах и звездным небом над головой, как раз развеян первым малазийским «Боингом»: исчез незнамо где, как не бывало. А даже когда какие‑то снимки появляются, как то и дело появлялись с обстрелом украинского приграничья с российской территории, мы разочарованы: какие‑то серые крапины, ничего не разобрать.

В уравнении о том, кто сбил «Боинг», остается довольно много неизвестных. В уравнении всегда есть иксы и известные числа. Наверное, даже есть шанс, что это все‑таки, ну мало ли, ну все ведь в жизни бывает, украинская ракета. Но среди известных в этом уравнении есть часть, которая указывает на нас, вернее на наших протеже, воюющих на востоке Украины. Иксы – общие, а известные – наши, переменные – общие, а постоянные – на нас. Но проблема вины тут в принципе решается иначе.

Нам кажется, что этой ничтожной неизвестности достаточно, чтобы снять с себя груз, а то и вовсе его переложить на других. Мы цепляемся за это: ну смотрите, ну нет же последнего, самого ясного доказательства. И выдаем свое непонимание того, как устроен мир. Неясность в этом случае не освобождает нас от ответственности. Важно не то, что у кого‑то нет последнего аргумента, а то, на кого возложена вина. Мы в этих событиях в таком положении, что это нам нужно доказывать алиби и приносить последний и самый окончательный аргумент. То, что у них нет такого доказательства, означает, что имеются технические трудности. То, что у нас нет такого доказательства, означает, что виноваты мы, как все и думали.

Все разговоры о том, что всё как нельзя кстати и если бы не, то нужно было придумать, – от плохого понимания устройства времени. Любое событие, случившись, произойдя, попав в поток времени, немедленно обрастает связями с другими событиями, захватывает их валентности, схватывается с ними в единое целое, не разнять, так что кажется – ну не могло оно произойти вот так, случайно: так все ладно подходит. Однако без него ладно подходят другие события, которые тоже, сцепившись одно с другим, казались бы неслучайными.

 

Не очень хочется

 

Можно сколько угодно спрашивать: «Почему одним убивать можно, а другим нельзя?» Можно возражать так: «Почему вы против отделения чего‑то там от Украины? Где вы были, когда Украина отделялась от России?» Можно парировать: «Это Запад провоцирует гражданские войны, поддерживая революции там, где ничего не понимает». Можно ставить каверзные вопросы: «Почему пророссийский сепаратизм в Донбассе плохой, а, случись какой проевропейский сепаратизм в самой России, какая‑нибудь новгородская ганзейская республика против авторитарной Москвы за европейские ценности, он тут же станет очень симпатичным сепаратизмом?»

Даже чеченский, который был и не проевропейский вовсе, и тот был симпатичный. Зато сами чеченцы, как только стали воевать не против, а за Россию, из хорошего свободолюбивого народа сделались плохим. Нам кажется, что эти каверзные вопросы кого‑то там ставят в, прижимают к. Но из нашего положения не выйти при помощи диспута, даже если вы полемизируете безупречно.

Даже немцы собирали комиссии по военным, совершенным против них, преступлениям. В комиссиях были представители уважаемых нейтральных стран. И находили, и фиксировали доказательства, составляли протоколы, приходили к выводам. Но всемирная оптика не менялась: преступления против немцев были, а представить себя жертвой не удавалось.

Почему эта оптика так настроена в случае России? Почему Россия наперед виновата? Почему ситуация, когда Россия спорит с соседом, исправляет границу, поддерживает своих вооруженных друзей за рубежом, кажется такой неприемлемой в остальном мире?

Потому что подтвердились худшие опасения на наш счет, заложенные в западную картину мира, а вместе с ней – в коллективную мировую. Получила доказательства самая тревожная ее часть. Все, кто звал к бдительности, предупреждал, что вся эта новая некоммунистическая, буржуазная, невраждебная Россия, Россия – как мы, Россия – одна из нас, – это не всерьез, это временно, это не может быть так, а всерьез – это ГКЧП, коммунисты, КГБ, империализм под красным флагом, – оказались правы, а остальные напуганы их неожиданной правотой.

 

Ночные страхи

 

Кто жил в СССР, помнит что‑то похожее в советском взгляде на Западную Германию – ФРГ. Вот она сейчас миролюбивая, добрая, чистенькая, цветочки на окнах, а в душе у каждого СС и крематорий, а на самом деле – это страна спрятавшихся до времени фашистов, затаившихся реваншистов, неонаци. Этот взгляд на ФРГ дожил до очень поздних времен: он, например, в смысловом ядре прекрасного сериала про Штирлица.

В самые новейшие времена этот взгляд на ФРГ как страну затаившихся фашистов расширился, перенесся на другие части Европы. Фашисты, готовящиеся к реваншу, теперь и прибалты, и финны, и украинцы, и венгры с румынами, и чехи с австрийцами, и скандинавы, и вообще весь стоящий за ними Запад. Германия тут даже не на первых ролях. И вот у наших людей с тревожным послевоенным сознанием эта картина мира окрепла: смотрите, фашисты воспитали смену, вышли откуда прятались и захватили Украину.

Но точно то же произошло и на Западе. Там тоже был свой сходный тревожный образ мира. Он состоял в том, что Россия, которая была последние 25 лет, – ненастоящая, та Россия, которая свободно слушает, смотрит и читает, ест и пьет то же, что и мы, которая ничего нам не навязывает, не противостоит, не пытается расшириться, научить других верить в своего Ленина или в еще какое свое православие, забрать себе другие народы да с ними и отгородиться, признает карту мира, – всё это какая‑то пауза, неверный временный сбой. Что все это ненадежно, долго не протянется, всегда так быть не может, слишком хорошо, чтоб быть правдой, надо готовиться к худшему. Набухнет, прорвется и смоет настоящее, подлинное, которого мы боялись, о котором мы предупреждали. Сомнут и выкинут карту. Объявят, что не признают границ, что они понарошку, границы эти – не там проходят, и страны понарошку, ненастоящие, недогосударства, не пойми откуда взялись, из нашего ребра, из Зевсова бедра, из плевка древних гигантов.

Заведут моторы танков, закрутят пропеллеры бомбардировщиков, придумают какую‑то мысль, которую надо разрешить, идею, ради которой мир должен жить в казармах, получать паек по карточкам, а кто не хочет – того в GULAG. Возьмут портреты суровых старцев, нарисуют звезду и крестное знаменье, поднимут красный флаг, запоют хором свои протяжные грустные маршевые непонятные песни. И к нам.

У нас над этим смеялись, на самом Западе разумные современные люди тоже не верили, – и вдруг все оказалось правдой. Все так и случилось. Сделали то самое, чего боялись поколения западных людей. Выбросили карту, смяли границу, завели моторы, развернули флаги, придумали идею, как всем правильно жить, запели песни, сбили самолет. Поехали.

Объяснение, которое нам самим кажется убедительным: мы чувствуем несправедливость, в головах на нашей карте мира видим Крым или еще что‑то там русским, – только еще больше пугает. Душа – потемки. Все‑то остальные видят другую карту, к ней уже привыкли, мало ли что у кого еще в голове, страшно.

 

Двойные стандарты, с любовью

 

Если примерить нынешнее поведение России на историю последних лет, то, что она делает, не так уж неслыханно. Греки поддерживали на Кипре сепаратистов – сторонников поглощения Кипра Грецией, слали туда оружие и добровольцев, они даже свергли там законного президента и целую неделю правили страной. Турки поддерживали на Кипре своих сепаратистов и провернули свою аннексию, армяне слились с сепаратистами в Карабахе до полной неразличимости и тоже аннексировали, Индия поддержала сепаратистов в Восточном Пакистане, отделила его, помогла обустроить там Бангладеш, Марокко аннексировало большую часть Западной Сахары, а Алжир поддерживает в ней антимарокканских сепаратистов. Но на Западе никто не боится греческой, индийской, марокканской экспансии, турецкой последний раз боялись больше ста лет назад. Мало за кем тянется такой шлейф страха – темная сторона силы.

Да, в мире существуют двойные стандарты. Но это почти официальные двойные стандарты. Сильному и самостоятельному позволено меньше остальных. Тот, кого боятся, должен быть деликатен особо: за неосторожность он платит двойную цену. Нынешней миролюбивой Германии, давно расставшейся с колониями Франции, даже Америке позволено меньше, чем многим.

И главное, в мире действует вот какой закон сохранения энергии: хочешь иметь больше власти внутри своей страны, будь готов к тому, что ее станет меньше снаружи. Чем меньше контроля над собой правитель хочет внутри страны, тем больше его захотят контролировать снаружи.

 

Правила поведения диктатора

 

Однажды я сформулировал шесть правил поведения диктатора. В 2009 году Муаммар Каддафи возвращался в мировое сообщество, и я писал о том, как следует себя вести диктатору, чтобы, сохраняя власть внутри страны, остаться своим во внешнем мире. Правило номер один звучало так: диктатор не должен распространять свою власть и влияние за пределы своей страны. Никакого империализма и территориального расширения, никакой внешней экспансии. Особенно в страны, которые неофициально считаются сферой влияния одной из западных держав.

Правило номер два так: никакого экспорта революции или идеологии. Правило три: диктатор не должен поддерживать борющихся с Западом и его союзниками сепаратистов и террористов. Диктатору следует осуждать крупные теракты, выражать соболезнования их жертвам, выдать виновных и расплатиться за участие своих людей в терактах в прошлом. Ну и т. д. Первые 13 лет нового века российское политическое руководство в основном придерживалось этих правил, с весны 2014‑го, делает все ровно наоборот.

К этим правилам в случае стран вроде нашей нужно добавить еще одно: нельзя оправдывать худшие опасения на свой счет. Если именно от вас ждут, что вы перебьете всех оставшихся китов, нельзя взять и у всех на глазах развернуть китовый промысел. Вернее, можно, но шум и репутационные потери будут соответствующие. Если все думают, что у вас в стране отсталость и домострой, не стоит принимать закон о комендантском часе для женщин после шести вечера. Если в вас подозревают религиозного фанатика, не стоит публично налегать на религию. Если все никак не привыкнут, что вы не собираетесь в Европу с песней на танке, лучше без крайней необходимости не влезать на танк и не запевать. Если вы оправдываете худшие опасения, ни ваши страдания, ни ваши замечательные поступки будут не в счет. У страха глаза велики, большие уши, длинные руки и огромные зубы. Мы же говорили, что никакая это не бабушка.

 

Чеченцы в Бостоне

 

История с чеченскими подрывниками в США, взорвавшими бостонский марафон, – это история о вреде обобщений и упрощающих реальность схем. При помощи таких схем удобно управляться с чем угодно: с народом, общественным мнением, страной, мировой дипломатией. Но рано или поздно схемы мстят. Наблюдая за конфликтом со стороны, не стоит назначать одну сторону силами добра, а другую – силами зла. Такое в жизни бывает, но довольно редко. Чаще конфликт порождается злом, которое исходит от нескольких сторон сразу.

После распада СССР не было российско‑татарской или российско‑казахской войны, не было даже российско‑украинской, а грузинская и чеченская были. И ясно, что дело не в том, что в России как‑то особенно плохо, хуже, чем ко всем остальным, относятся к грузинам и чеченцам.

Для западного журналиста, зрителя, читателя произошедшее в Бостоне должно быть крайне неприятным сломом стереотипов. От него можно отговориться тем, что у террористов нет национальности. Эта правильная фраза означает только одно: не все лица той же национальности террористы. Даже не большинство. Даже не половина. А в остальном – национальность у террористов очень даже есть. И мало того что есть, она входит в прошивку их теракта. Большинство терактов так или иначе связано с национально‑религиозными переживанием и самочувствием. И то, что сделает католик‑ирландец, никогда не сделает исламист‑пакистанец, и наоборот.

Всю вторую чеченскую войну я провел на дипломатической службе в Афинах. И даже в православной Греции, которая своих собственных мусульман держит в черном теле (в Афинах нет ни одной официально действующей мечети), приходилось тяжело. Картина происходящего для греков была проста и понятна. В Чечне идет геноцид маленького свободолюбивого народа, который истребляют только за то, что он другой национальности и другой религии, чтобы захватить его нефть. Мы понимали, что при всех ужасах в поведении российской армии дела в Чечне обстоят несколько сложнее, – мы же видим сейчас, как этот геноцид по Москве раскатывает.

Напрасно тогдашний глава ФСБ Патрушев приезжал к греческим коллегам и за осьминогом гриль просил обратить внимание на растущую на севере Греции чеченскую диаспору. Греческие коллеги поливали очередное щупальце свежим лимонным соком и согласно кивали, изображая заинтересованность, а сами думали: «Мы тут ни при чем, это не наша война». Точно так же мы киваем на предостережения израильских дипломатов про ХАМАС, английских про ИРА, кого‑то еще про что‑то другое.

Помню нашу посольскую разъяснительную работу – лингвистическую битву с местными журналистами и политиками за то, чтобы тех, кто захватил «Норд‑Ост», называли словом «террористы». В то время как в правилах хорошего тона местных изданий и телеканалов (не говоря о политиках) требовалось говорить о сепаратистах, партизанах и повстанцах. Из МИДа прислали кассету со съемкой казней в Чечне – показать при случае местным журналистам. Большинство отказались смотреть (это ж не Тарантино, а настоящая смерть), а одна смелая барышня, взглянув, написала, что это, конечно, инсценировка КГБ и хорошо, если они для этого никого действительно не убили.

 

Благодарность фанатика

 

Война была действительно не их, но стороны добра и зла были выбраны так, словно она своя, родная. Одним доставалось все сочувствие, другим – все осуждение. Гуманные скандинавские народы делали этот выбор из жалости к любым жертвам, о которых доходит слух. Не очень гуманные народы Восточной Европы – из неприязни к бывшему поработителю. Интеллигенция всего мира – из склонности защищать маленьких. Исламские страны – из религиозной солидарности. Западная Европа – потому что сама проходила все эти постколониальные войны, во всех проиграла и была признана неправой. Американская дипломатия – потому что кроме разумных людей там полно старых болванов, которые всю жизнь занимались сдерживанием России и ничего больше делать не умеют. Какая им польза еще от одного исламистского недогосударства, объяснить они не могли, но зарплату получать по‑прежнему хотели. Сложный конфликт как минимум с тремя сторонами (потому что кроме чеченцев‑сепаратистов были и есть чеченцы‑федералисты) оказался простым частным случаем битвы добра со злом.

Но оказалось, что кроме банальности про то, что у терроризма нет национальности, верно и другое общее место – что не бывает чужого террора. Тебе кажется, будто каких‑то негодяев можно использовать для решения правильных геополитических задач. Что если ваши флюгеры на время совпадут, то надо объединить усилия. Нет. Не надо объединять усилий с сомнительными личностями, куда бы ни смотрел их флюгер. Тебе кажется, что ты их используешь, а когда закончишь использовать – отбросишь, как ракета первую ступень. А первая ступень падает тебе на голову, предварительно обмотавшись поясом с поражающими элементами.

Другой важный урок: невозможно угодить радикалам. На то они и радикалы. Ну вот эти – да, у них дикие взгляды, но мы им не враги, мы же им – моджахедам, косовской Армии освобождения, ХАМАСу, Хизб ут‑Тахриру, маоистским партизанам, колумбийским повстанцам, – мы им даже временные союзники. И вот ты как американец помогаешь косовским албанцам, спасаешь их от этнических чисток, поддерживаешь на дипломатическом, информационном, гуманитарном, финансовом и военном уровне, помогаешь им одолеть силы зла. А потом 21‑летний косовский албанец (ровесник Царнаевых) в аэропорту Франкфурта расстреливает американских военных летчиков – тех самых, что помогали албанцам. Потому что они американцы и враги ислама.

Это не значит, что все албанцы тебе не благодарны или что все они начнут стрелять в американских солдат. Но это значит, что благодарность фанатика албанской национальности ты не купишь никакой помощью албанскому народу. Целого мира тут недостаточно. Буржуину не купить Мальчиша корзиной печенья. Мальчиш теперь практичный: он печенье съест, а потом пойдет буржуина свергать.

Вот ты ливийцам помог снести полковника Каддафи, который, видит Бог, заслужил ту революцию, которую получил. Но дальше можно убить американского посла, потому что он все равно враг. Неправда, что можно откупиться от фанатиков, сделав им что‑нибудь хорошее. Они не оценят.

В гражданской войне в Сирии на стороне повстанцев воевали и воюют западные граждане сирийского, арабского, тюркского, кавказского происхождения. Тысячи одних только европейцев – не из какой‑нибудь Боснии, а из самых благополучных стран: Великобритании, Голландии, Франции, Бельгии, Дании. Еще сотни из Австралии, Канады. И с точки зрения западного общественного мнения они воевали против диктатора. Пока не пришел ИГИЛ.

Что с ними будет, когда их правое дело победит или проиграет? Что будет, когда они вернутся в свою Канаду, Германию, Францию, Америку? Разойдутся по домам? Или, съев печенье, найдут себе новое правое дело – в Канаде, Германии, Франции, Америке? Ведь если власть Асада, который ходит в мечеть и соблюдает Рамадан, для них плоха, то власть Обамы или Меркель явно еще хуже. Да и дожидаться не надо. Правое дело еще далеко не победило, а граждане европейских стран уже участвуют в массовых казнях в Исламском государстве и режут головы западным заложникам.

Неправда, что радикалу можно уступить столько‑то, чтобы он оставил тебя в покое. Обычному человеку – можно, а фанатику нельзя. Вот говорят: отделим Кавказ – и это решит проблему терроризма, заживем спокойно. Не решит. Марокко уже полвека отделено от Испании, Пакистан – от Британии, а Саудовская Аравия вообще никогда не была под властью США. Кого там это останавливает? Всегда найдутся те, кто будет мстить за прошлое угнетение, как бы давно оно ни закончилось, или за экономическую эксплуатацию, или за то, что развращают наших девушек своим неправильным существованием.

 

Пожалели и бросили

 

А еще это история о том, как опасно бывает приютить ненужных тебе людей из жалости, вызванной просмотром новостей. Новости меняются, жалость проходит, а люди остаются. Никому особенно не нужные, на задворках золотого миллиарда.

Братья Царнаевы, которые жили в Штатах с 2001 года, по сути, там выросли, но интегрироваться у них не получилось. В тех немногих высказываниях, которые сохранились в интернете, они сами признаются, что друзей‑американцев у них нет. Да и вообще: если человек, живущий в США с семи лет, заводит себе профайл на русском языке в сети «ВКонтакте», то с интеграцией у него явно не все в порядке.

Что печально, потому что, судя по всему, младший брат, Джохар, вполне мог стать приличным человеком. Он учился в школе, которую окончили Бен Аффлек и Мэтт Дэймон, в 2011 году выиграл стипендию, поступил на медицинское отделение Университета Массачусетса – одного из лучших университетов в США, учился уже на втором курсе. Но ему не повезло со старшим братом, который был гораздо меньше склонен к учению. Тамерлан бросил учиться еще в конце 2008 года – решил сосредоточиться на боксе, хотел выступать за олимпийскую сборную Чечни, если она вдруг станет независимой, а если не станет, то за США. Потом ударился в религию, стал слушать проповеди радикальных шейхов, особенно любил Феиза Мохаммеда (тот, кстати, гражданин не чего‑нибудь, а Австралии). Младший, видимо, попал под влияние – да и как не попасть в 19 лет в чужой стране, когда из близких один только старший брат.

Точно так же и те, кто сейчас уезжает воевать в Сирию, делают это не оттого, что на новой родине у них все складывается замечательно. Скорее наоборот, ничего у них там не складывается, и, чтобы как‑то убежать от собственной неустроенности, они отправляются в Сирию повоевать за веру. Потом они вернутся обратно. И будут уже не просто маргиналами, как раньше, а маргиналами, которые научились прекрасно обращаться с оружием.

Можно порадоваться тому, что Запад наконец‑то признает существование чеченских террористов. Хотя консервативный Fox News и либеральный MSNBC немедленно разделились в интерпретации: для первых радикальный исламизм на Кавказе – причина чеченской войны, для вторых – следствие. «Если бы Москва не начала войну, там было бы мирное процветающее свободное государство», – предлагают новую схему случившегося американские либеральные журналисты. «Похоже, мы зря ругали русских за зачистки в их собственном Афганистане», – склоняются американские консерваторы к интерпретации Кремля. Скорее всего, до конца не правы ни те, ни другие. Стереотипы потому и стереотипы, что отражают только маленький кусочек реальности.

Лучше бы их поломать. Например, сценой, которую мне довелось увидеть в столовой МГУ в начале 90‑х. Студенты‑немцы, встретив там аспиранта‑чеченца, решили его порадовать и заговорили, ошибаясь в ударениях: «Вы чеченец? У вас такой мужественный народ, у вас старинные обычаи, вы так боретесь за свободу». – «Да, – ответил чеченец, – но мне не нравятся ни эти грубые обычаи, ни то, что мой народ такой мужественный. Я здесь пишу диссертацию по Александру Блоку и очень боюсь, что из‑за всего этого не смогу закончить». Вот интересно, закончил или нет?