Глава девятая. Корова в комнате

Учитель физкультуры сообщил, появившись в зале школы:

— Все во двор! На линейку!

Школьники выстроились по классам.

Директор — седой, высокий мужчина — Дзамбег Дзамбегович начал решительным голосом:

— Вы распускаетесь для помощи колхозу! Ежедневно все, как один — на поле, — прохаживаясь, говорил директор. — Я верю, что вы не ударите лицом в грязь, как всегда.

Дальше он говорил: их школа на весенних работах, потом на прополке, на уборке пшеницы, фруктов... опередила все школы района. Не забыл он сказать и про то, что про них написали в районной газете.

— Этой чести наша школа удостоена благодаря вам, — показал он на учащихся.

Слова директора воодушевили детей так, что они готовы были перевернуть все колхозные поля.

Седьмой, восьмой, девятый и десятые классы пойдут копать карточку. А младшие — на уборку подсолнечника. Чем усерднее мы поработаем, тем раньше управимся и тогда? — он наклонил красивую голову — Куда мы тогда пойдем?

— На Султаник! — хором ответило несколько сот ребят. «Тани-и-и-к!» — отозвались открытые школьные окна. Директор и учителя улыбнулись.

— В этом году постараемся до снега убрать кукурузу на Султанике, — сказал директор.

Ивета возвращалась из школы с тяжелыми мыслями: если она каждый день будет в поле, когда они уберут в своем огороде? Она представила худое, бледное лицо матери, словно говорившее: «Я не смогу тебе помочь». Дня два она не выйдет, а что? Не пропадать же домашнему урожаю. Но перед глазами вырос Дзамбег и покраснела. Слова и один вид учителей воспитывал детей. Нет, она будет на поле каждый день. Не пропустит ни одного часа. Только теперь, кровь отхлынула от лица. Она по утрам, до того, как пойти на поле, копала свою картошку, а младшие собирали ее. Залихан немного им поможет, потом опустится на телогрейку у изгороди. Вечером, по возвращении с поля, опять в огород. Ольга все ломала голову, чем бы помочь семье деверя. Решила дать ей одну из коров. Вторая корова была ее надеждой. Хотела ее продать и залатать некоторые из многочисленных прорех в хозяйстве. Как-то вечером она привела свою серую корову в дом сирот. Но... Фаризат не пускает во двор огромный этот подарок.

— В моем дворе нет места этой корове, посмотрите на нее, — повернулась она к Ольге, — согнулась от нищеты, а сама такие подарки дарит.

— Ты сама нуждаешься, забери ее назад, — говорила Залихан.

— Со мной ничего не случится. Может, ты как-то окрепнешь, — сказала Ольга.

— Видишь, — показывает Залихан на закрытую калитку, — где я ее держать буду? К тому же я не могу за ней ухаживать, кормить...

— Дети будут смотреть за ней, — Ольга привязала корову к изгороди соседей.

— Как тебя отблагодарить, — покачала головой Залихан. Живи долго, без болезней, пусть дети вырастут на радость тебе.

Женщины прослезились, одна из них пошла по улице, другая смотрела ей вслед. Залихан с трудом убирала огород, целый день она с детьми ломает кукурузу. Допоздна мать и дети сидели вокруг кучи кукурузы. Бросят несколько початков — полна корзина, относила ее Ивета, пока она шла, они ждали. Тень Иветы шла слева от нее наискосок. «На этот раз скажу», — твердо решила она. Когда сняла с плеча корзину, то вместе с ней упала на кучу кукурузы в коридоре. Г олова закружилась, из глаз посыпались искры. Она полежала немного, потом заметила сверкающее на лунный свет оцинкованное ведро. Подскочила, взяла оба ведра и корзину. Как только она дошла до огорода, дети уже были готовы, кто хотел помочь поднять корзину, кто наполнять.

— Мама, если бы носили еще Аслан и Надя, — показала на ведра Ивета.

— Иди, ради бога! — сурово сказала мать. — Они разве могут?

— Быстрее бы было, — с видом провинившейся говорит девочка. — Если бы они и днем носили ведрами... Или ломайте понемногу, чтобы на ночь она не оставалась.

— Будешь много говорить, конечно, останется опять, — съязвила мать.

— Мама!..

Залихан посмотрела на слабых Аслана и Надю. Сердце заныло, представив, что они будут нести тяжелые ведра. Посмотрела на Ивету. Она ждала. Мать выхватила один из стеблей кукурузы и прошлась по голым коленям дочери. Дочь застонала, села прикрыв колени.

— Этого ты ждала! Бери корзину.

Обливаясь слезами, шла до дому. Тень тяжелой ее ноши бежала, покачиваясь по изгороди Маши.

— Иве, — услышала она мягкий голос Розы, — Иве, подожди!

Старшая сестра прислонила корзину к изгороди, обернулась. На плече у Розы было полное кукурузы ведро.

— Сестренка моя маленькая, — сквозь слезы сказала она.

С этого дня Ивета и Роза носили вместе и кукурузу, и стебли. Залихан стало плохо с сердцем, когда она ударила дочь. Она каждый раз говорит себе, что не будет больше поднимать на неё руку, но не сдерживается. Она понимает, что вся тяжесть дома лежит на ней, но она слишком требует от младших. А они пока не могут. Ходят еле-еле, как индюшата. Некуда было сложить стебли кукурузы.

На чердаке было опасно. Сложили половину в коридоре, остальное — у Дуни.

— Безбожная Фаризат, — сказала Нену, — почему ты не даешь сложить стебли Залихан в своем же огороде. Стебли могут и загореться, за дом не боишься? В огороде есть законный участок 25 соток Тамби, и 25 соток Адама.

— Под стебли снег не попадает, земля сухая останется, — разозлилась Фаризат и наговорила Нену. — Тот, кто не имеет права дома сказать «Аминь», начинает учить меня уму-разуму!

— Что ты сказала? Это я не имею права! — Нену хотела еще что-то сказать, но внучки взяли ее под руки и потащили домой.

Дети Дуни только недавно узнали, что Нену была мачехой их отцу. И то случайно. Их позвали на свадьбу родные настоящей бабушки. Старший сын Камбол удивляясь сказал:

— Не знаю! Мы родственниками считаем родных Нену.

В огороде Залихан закончились осенние работы. У Иветы уже не было времени ходить в лес. Запасы дров у них скудны. Одноклассники ее хохочут на весь стан, а она — в тревогах о приближающейся зиме. Когда она срезает огромный, как сито, подсолнух, то с сожалением смотрит на его толстый ствол. Эта мысль все вертится в голове. Она бы каждый вечер носила из них, как уже бывало, по вязанке, но начала стесняться одноклассников. Часто некоторые над ней, даже смеются, когда она выходит к ним из огорода:

— Ты нам кажешься вдовой, возвратившейся с детьми в отцовский дом, — сказала однажды Зита, которая ей была ближе других.

Она пожаловалась на это Ире. А она ей объяснила:

— Эта хорошая женщина. Но девочка, сказавшая тебе так, нехорошая, — сказала Ира подумав. — И мать ее тоже.

— А мать причем?

— Она сказала то, что слышала от матери.

Ивета любит подружку Зиту. И она ее любит. Но почему тогда Ира так говорит? Если Зита назвала ее хорошей женщиной.

С этими мыслями она срезала подсолнух, как машина, и бросала его в корзину...

Поле подсолнуха тоже недалеко от села, но еще ближе находится конопля. Она темнеет, как густой лес. Подсолнух будет убран уже на этой неделе. А на следующей — школьники пойдут срезать коноплю. Дети знают, как это трудно. Залихан опять слегла. Габе и Ольга отвезли ее в больницу в Христиановское. С каждым днем становится все холоднее. Одно утро она хотела выйти за дровами, но выглянув в окно с ужасом заметила — белым-бело. Выбежала проведать корову. Корова прижалась к соседскому плетню, дрожала всем телом. Не помогало и накинутое на нее одеяло.

— Чем тебя еще согреть? — разговаривая с коровой, плакала девочка.

Никто не слышал плача девочки и безмолвного животного. Каждое утро, до школы, Ивета приносит с поля большую охапку стволов подсолнуха. Когда она опаздывает или боится пройти через темную коноплю, то берет и длинный сноп конопли вместо подсолнуха, хотя понимает, что конопля — драгоценность. Три снопы принесла конопли и спрятала в подвале: тайком будет топить ею. Но вечером она боялась туда спускаться, а днем — боялась, что кто-нибудь увидит коноплю. И она все лежала.

— Сегодня я не оставлю тебя так, — ласково сказала она корове. Принесла ей теплого пойла, сноп кукурузных стеблей и побежала в школу.

Когда, во время уроков, она вспомнила про корову, она перестала слушать урок: «Куда я ее дену в эти холода?»

— У Иветы тело здесь, а сама, бог знает, где, — сделала ей замечание учительница Нина Николаевна.

Она заведет корову в комнату. Приняв такое решение, на лице ее появилось выражение покоя. А учительнице показалось, что она улыбнулась. Но в тот же миг на улыбающееся лицо накинула тень печаль.

— Ивета! — девочка вздрогнула. — Нина окликнула ее, облокотившись о парту.

— Ивета, где тебя носит?

Ивета подняла глаза на учительницу. Поняла, что она в классе.

— Выйди сейчас же! — крикнула учительница. — Я для стен рассказываю?!

Она хотела взять сумку, но она не разрешила. Девочка вышла в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы не хлопнула. Навстречу ей шел директор. Он ласково положил руку на её плечо.

— Почему ты не на уроке? — удивленно спросил он.

Ивета подняла глаза на него, чистые голубые глаза говорили о многих бедах. Они наполнились слезами, когда она сморгнула, слезы сбежали по щекам. Как сказать ему, что она думает о своей корове. Много всего в ее маленьком сердце, чем надо бы поделиться.

— Не плачь, пошли в класс. Он открыл дверь класса, пропустил вперед Ивету. Девочка еще не вошла, как учительница хотела уже крикнуть. Но увидев директора, не решилась.

— Извините, — рукой он показал детям, — сидите. — Он провел Ивету на место. — Садись. Повернувшись к учительнице сказал: «после урока зайдешь ко мне».

Когда он выходил, дети опять бесшумно встали. Он кивком головы поблагодарил их и вышел.

Ивета загнала корову до порога. Скотина не могла понять, что с ней хотят делать. По двору она прошла, но у входа в коридор — ни в какую. Дети думали, что она с радостью побежит в теплое место. Они вспотели, погоняя ее. Не двигается корова. Уперлась, как осел на льду.

— Аслан, ты тяни ее за рога, Роза, а ты держи кукурузу у нее перед мордой. Надя, а ты ее погоняй палкой. А я буду ее подталкивать сзади.

— Хе! — крикнула Ивета, сама уперлась руками в нее.

Корова тянется за початком, но вперед не двигается. После долгих усилий, она шагнула, будто чего — то испугалась, потом забежала в комнату, низко опустила голову. Большими глазами обвела комнату. Дети очень радовались. Ивета привязала корову к кровати, ближе к двери. Из — за коровы у них всю ночь горит керосиновая лампа. Девочка нырнула в постель. Сон не идет. Корова все жует и жует. В сложенных в коридоре стеблях завелись мыши. Как же заснуть под их возню. Только у нее закрылись глаза, как из коровы брызнуло, как из фонтана. Она бросилась к ведру и поднесла ее к хвосту коровы. Ведро наполнилось.

— Как не стыдно, — упрекает она корову, — сколько ты разлила в комнате? Посмотри лужи под кроватью, в углу... Видишь, как она замерзла.

Корова, хлопая большими глазами, смотрела на девочку, будто хотела сказать: «Конечно, нехорошо, но не моя вина, в том, что у вас нет условий». Корова глубоко вздохнула и стала опять жевать.

На фырканье коровы проснулась и Надя.

— Иве, встала?

— Я еще и не спала.

Закукарекал петух Фаризат. Девочка еще раз провела рукой по развешанным над печкой вещам и подошла к кровати. Сон сразу окутал ее и понес в лес.

На этот раз Ивета задержалась в школе. Класс их выпускал газету к Новому году. Очень красивой она получилась. Аркадий нарисовал к ней зимние пейзажи. Довольные возвращались они домой, когда прозвенел звонок для тех, кто учится во вторую смену. Был холодный зимний вечер. Было так холодно, что из-за тумана не было видно берегов Урсдона. Ноздри слипались, снег под ногами скрипел. Она шла по улице и видела, как из труб домов поднимается дым. Она завидовала тем, у кого в доме огонь. Огонь! Из дров, а не из стеблей кукурузы. «В воскресенье надо будет сходить в лес», — с этими мыслями она вошла в коридор. В это время из подвала поднялся участковый милиционер Володя.

— А-а-а! — крикнула Ивета и рухнула.

Володя поднял ее на руки и зашел в комнату.

— Где вы? — позвал он.

Он увидел, привязанную к кровати корову. Дети катаются в комнате, как на берегу реки. Увидев сестру на руках у милиционера, дети разом заплакали.

— Не плачьте, — сказал Володя, — сейчас! Сейчас она придет в себя. Положил девочку на кровать.

— Воды! — он дунул на нее, развел ей руки, брызнул на нее воды. Ивета открыла глаза.

— Конопля... больше никогда...

— Не бойся, не бойся, — Володя уже не знал, что делать.

— Ты не посадишь меня в тюрьму? — слабым голосом спросила она.

— Какая тюрьма? Здесь у вас хуже тюрьма, чем в тюрьме! — пытается успокоить ее молодой человек. Ком подступил к горлу. Он вышел во двор. На встречу выскочила Фаризат.

— Ну что? Видел, сколько конопли она наворовала? — сказала женщина, но парень даже не оглянулся. Он выбежал на улицу и закричал:

— Тревога! Люди добрые, тревога!.. Улица сразу наполнилась людьми.

— В чем дело?! Что случилось?!

— Зачем звал?!

Спрашивали милиционера. Он показал на комнату Залихан.

— Что-то у них случилось!

Люди хлынули в комнату, на полу которого замерзла коровья моча...

— О господи — стала бить себя по коленям Дуня.

— Да видано ли такое, чтобы дети и корова жили в одном помещении? — запричитала Люба.

— Об этом я хочу вас спросить, уважаемые сельчане! — разозлившись, сказал Володя.

— Быстро, корову — в нашу конюшню, — сказала Дуня сыну Гамболу — и затопи печку, слышишь?

— Слышу.

— Да я не знала ничего, — оправдывалась Маша. — Иначе бы ноги коровы здесь не было.

— Как это все терпит на том свете их отец прекрасный? — прослезилась Дуня. — Обернулась на Володю — ты прав. Мы не оправдываемся, но посмотри на нас. С утра до вечера в снегу — кукурузу ломаем. Хорошо, мы не заметили их, — виновны. А вы чем заняты, вы?! В этом доме немало трудов отца этих детей. Поделите двор. Сделайте отдельный вход! Выделите участок, законный огород, где бы они построили коровник. Мы всей улицей и ночь не ляжем, — за два дня коровник будет готов.

— Будет! — твердо сказал Володя.

— Сколько раз приходили из сельсовета и ничего не сделали, — сурово сказала Маша.

У Дуни к горлу подступил ком и не давал говорить. Когда зашел ее сын с охапкой дров, она проговорила:

— Еды...

Сын опять побежал.

Володя сел и написал в ежедневнике: «Двор. Завтра же — повозку дров. Какую-нибудь помощь...»

— Скажи пожалуйста, что за бог занес тебя сюда, в эту убогую комнату? — с удивлением спрашивают женщины.

Володя молчит. Пишет.

— Ивета, где он был? Зачем пришел? — тихо спрашивает девочку Люба.

— В подвале... конопля...

— Волчица! — скрипя зубами, сказала Маша. — Пожаловалась, да?!

— У, наглая, бессовестная! Пусть выйдет тебе боком то, что привозил в твой дом Тамби!

— Служи ему белоногой лошадью на том свете.

Дочери Дуни и Любы прибрали в доме. После того, как Гамбол затопил, лед и навоз в доме стали крошить ломом и тяпкой, и выносили во двор...

Володя выполнил то, что записал у себя, кроме двора... А за дрова он заплатил леснику своими деньгами. Лучший возчик колхоза привез им повозку дров.

В коровнике Нену кормят её... Соседские дети перенесли и стебли кукурузы из террасы к Нену. Вскоре вернулась из больницы Залихан и продала корову.

Ранняя весна. По колхозным полям, грохоча, ползли новые тракторы абрикосового цвета, волоча за собой по несколько плугов. Стало больше лошадей, быков... И ученики в эту весну бросали семена картофеля в борозды, сделанные культиватором.

Улучшение жизни было видно и на одежде людей, далеко видны их разноцветные шерстяные платки, пестрые халаты, блестящие сатиновые ватники. У вдов подросли сироты, и стали заметной подмогой им. Но взгляд их так же печален. Так же, затаив дыхание, они ждут, что поезд, идущий со стороны Салугардана, замедлит ход...

Но безжалостный поезд проносится со свистом. Он оставляет за собой только грохот. «Железному леснику» не до них, он спешит в лесную чащу — Кора-Урсдонский лес.

Подросли дети. Подросли и дети Залихан. Но бедняк — во всем бедняк. Они видят мать очень редко. Вот уже пять лет Залихан скитается по больницам, и дети ее страдают и мучаются тоже, завидуя сверстникам проводят свое детство. И теперь Залихан снова в больнице.

Ивете — семнадцать лет. У нее никогда нет времени посмотреть на себя в зеркало, иначе бы она увидела себя. Высокая, стройная. Две косы, цвета темного меда, в такт шагам покачиваются на старом пальто. На ногах калоши с самосшитыми чувяками, немного вздернутый нос. Большие голубые глаза все время смотрят печально и понимающе. Разговаривает она не поднимая головы. Руки ее похожи на руки многодетной вдовы. От работы лопатой, вилами, топором руки становятся все грубее и грубее...

Между двух сел ее догнала машина, но девушка продолжает идти, будто ничего не слышала. Машина остановилась, и из нее вышел сын Каспола — Петр, студент мединститута.

— Ивета, иди садись, — сказал он.

— Сяду, — улыбнулась девушка.

— Как Залихан? — спросил Петр. — Сегодня мы были на практике в нашей больнице, появились новые лекарства от сердца. Я обязательно раздобуду их для её.

— Это было бы хорошо...

В сердце юноши с игольное ушко проник свет.

— Завтра я еду в город, если их не будет, то я поручу другу, он едет в Москву.

Машина остановилась у конторы. Петр открыл дверь. Ивета выскочила, за ней — он.

По дороге домой юноша как можно складнее пытался объяснить свои чувства, но мысли девушки были далеко.

— О чем ты? — наконец-то спросила она.

— Я так искренне распаляюсь... Идешь рядом, а сама где-то... — мягко улыбнулся он.

— Ты прав, — призналась девушка.

— Я знаю, теперь многие положили на тебя глаз, но я тебя... Мы тебя никуда не отпустим...

Девушка была далека в мыслях, но последние слова она все-таки услышала.

— О чем ты говоришь? Куда это вы меня не отпустите?

Парень вздохнул. В каких муках она губит себя. Наверное и не понимает, что девушке очень опасно ходить в лес...

— Ивета, — посмотрел он на нее, покраснев до ушей, — побереги себя.

— То есть? Как поберечь?

— Пусть брат работает, — он уже взрослый.

Сердце ее смягчилось.

— Знаешь, он не может, он очень слаб.

— Видим, как ты уходишь в лес, и возвращаешься с тяжелой вязанкой дров... У меня сердце рвется на части — он положил руку на грудь. — У тебя в голове только работа.

Дошли до перекрестка. Здесь парню надо повернуть в сторону поля. Она удивилась его словам. Никто еще не говорил ей «побереги себя». Нет, Петя, надо Аслана беречь. Сердце наполнилось тревогой, вдруг в самом деле, с братом что-нибудь случится. На лужайке за домом играли Надя и Роза с соседскими девочками. А с мальчиками играл Аслан в копья. Увидев сестру, они подбежали к ней, спросили о матери, — ничего утешительного. Стоят в ожидании, — куда им прикажет идти суровая сестра? Она им разрешила играть. Сама зашла в дом. Скинула пальто. На дне чугунка плавали два кусочка капусты. Она макнула чуреком. Жуя, остановилась в середине комнаты. С чего начать? Сначала принесла из подвала глины, приготовленной на зиму, с мочалкой мазать земляной пол комнаты. Налила в глину воды. Взяла начищенные песком до блеска два ведра и коромысло. Оно тоже начищенное до бархатного отсвета. Когда она в четвертый раз возвращалась с водой, ее окликнул Камбол с огорода:

— Скажи на милость, что, ты будешь пироги с водой делать?

— Хоть воды будет вдоволь, — сказала девушка и перевела коромысло на другое плечо. Парень перескочил через плетень и оказался на ее пути у калитки. Много чего хотел он сказать, но смог только одно слово:

— Ивета...

Хотя она вонзила в парня холодный взгляд, но в мыслях не расставалась с ним. Она переоделась в старое рабочее платье. Размешала глину рукой. Отодвинула от стены шкаф и стол. Почистила печку, помыла плиту. Макнула мочалку в ведро разведенной глиной... Отодвинула кровать... В это время зашла Любина дочь Рая.

— Уфф, — опять запах керосина от тебя до неба. Не зря тебя сравнивают с отцом твоим, моторной плотности работы.

— Здравствуй, — вытирая со лба пот, поздоровалась Ивета.

— Какая уборка?! Только что еще воду носила?

— Да ладно... — сказала Ивета, — помоги задвинуть кровать. Рая оглядела комнату.

— Бог свидетель, я тоже убираю, но у меня получается не так, как у тебя. Может, потому что ты отодвигаешь с места вещи. Скажи, как ты одна задвинула другую кровать, — нигде ни царапины от нее.

— Очень хочешь узнать? — Ивета, стоя на четвереньках, спиной подняла кровать. — Вот так.

— Бедная твоя спина! Но почему ты не позвала кого-нибудь из сестер?

— Ничего, пусть поиграют. И так я слишком требовательна к ним, не по силам их... — Вылезла из-под кровати. Помыла руки и застелила кровать.

— У вас нет клопов потому, что ты протираешь кровати керосином?

— Не знаю, у нас никогда их не было.

— И ужин кипит, — Рая подошла к печке. Когда она помешивала деревянной мешалкой в чугунке, то позавидовала: она тоже уберет дома как она, и так же почистит песком деревянную посуду. Она разозлилась на себя, но все же сказала, — это каша или похлебка? Одним словом, ужин твой заблудился между кашей и похлебкой, как собака между двумя дверьми. Опять Рая ругала себя, пожалела о последних словах. Ну к чему тут собака?

— Загустеет, — аккуратно застилая кровать, сказала Ивета, — отодвинь ее на край.

— Как весело горит огонь в свежесмазанной печке! — заметила Рая шагнув к ней. К обуви прилипла глина, и встревожилась, — слишком близко подошла к печке.

— Ничего страшного.

— Помажь пол и дай мне то, что останется, — стала упрашивать соседка, — я тоже приберу в доме.

— Помазала бы, но мне надо еще детей искупать, постирать... До пола я доберусь с третьими петухами, не раньше.

Рая увлеклась уборкой с ней и забыла, зачем пришла. Услышав голос Камбола, она вздрогнула.

— Ивета, брось свои дела, и пойдем в кино. Чудесный фильм идет. С нашей улицы все идем, — вымолвила Рая.

— Куда ты пропала, приклеили тебя что ли? — через порог упрекнул Камбол Раю.

— Заходи, — сказала Ивета.

— Клей бы меня не задержал, а вот глина — да.

Камбол тоже обвел взглядом комнату.

— Ей богу, как Секинаевым помогал черт, так и у Иветы есть помощник.

— Есть, — смело сказала Рая, — ее сноровка, мама про нее так говорила. А папа ее называет огнем, как ее отца.

Оба стали уговаривать ее пойти в кино, но она не согласилась. Ну что вы, завтра в лес надо, а если в лесу с нами что-нибудь случится?

— Пусть я умру, если ты в жизни увидишь что-нибудь хорошее, кроме работы, — выскочил, разозлившись, парень.

— Вот, я так не могу работать, как ты, Ивета.

Она улыбнулась. В народе говорится, нельзя оскорблять даже врага в своем доме.

Когда вышли на улицу, Ивета прошлась вниз, чтобы дети увидели ее. Она кивнула им. Сестры безропотно пошли за ней. За ними — Аслан, запыхавшись.

Раю задела ее улыбка.

— Почему ты все же улыбнулась, когда я сказала, что не могу работать, как ты?

Она не хотела отвечать, но она не отставала:

— Рая, слава богу, что у тебя вернулся с войны отец, и мать здорова. Пусть живут они, как ты им желаешь, — задумалась, — будь иначе, ты бы бежала впереди меня, и в лес, и на поле...

— Нет, почему? — покачала головой Рая, — не дай бог, но я пошла бы к кому-нибудь из родственников. Не многие могут, как ты, собрать своих сестер и братьев, как наседка — цыплят, и смотреть за ними. Как сказал Камбол, когда-нибудь пожалеешь.

Думаешь, не хочется мне в кино? Хочется, но еще больше я хочу спать. Знаешь, я каждый вечер устаю, как пахотный вол...

По мере приближения ночи, хлопоты Иветы шли на убыль. И пол она успела помазать жидким раствором глины и принялась за мытье ведра и мочалки... На старом венском стуле и на спине, и на сидении, и под ним, ждали ее рук порванные, изношенные вещи. Стул напоминал трехъярусную кибиточку. На его спине свисали женские чулки, на сидении — шерстяные вязаные носки с дырчатыми пятками, как открытые пасты плавающих рыб. Лежат и отрепья разных цветов и сортов для заплатки. Под стулом — три треснутые галоши по овалу и две пары ватных само-стеганных валенок по боковым швам распоротые. Рядом стоит табуретка. На ней — керосиновый фонарь, алюминиевая миска с нитками и другими принадлежностями шитья. В зеленой подушечке воткнуты иголки толстая и тонкая. Толстая с шерстяной ниткой для латания шерстяных вещей. Здесь еще величаво, как штык в землю, вонзила свой нос толстая трёхгранная иголка для шитья грубой обувки.

Как только помытую и сполоснутую мочалку стряхнула о край ведра, брызги ее угодили на лампочку фонаря и от него отлетел кусочек стекла, похожий на лепесток розы. С досадой пришлось применить технологию холодной и тепловой обработки стекла. Потушила фонарь. Тут же на темно — сыром глиняном полу заиграли лучи от горящей пламени в печи и придали великолепный уют влажной, полумрачной комнате. Она улыбнулась. Что стоят хлопоты за лампу перед прелестью этих лучей. Вынесла в мороз сухую литровую банку. Пока охлаждалась в фонаре поврежденная лампа, начала убирать ведра для глины, мочалку. На плите поставила воды закипеть, поковыряла кочергой в печке и положила в нее обрубок. И наконец — то побарабанила пальцами по лампочке. Нажала на рычажок фонаря и сетка-футляр откинулась с дырявой лампочкой. Сняла ее. Зажгла очень низко опущенный фитиль. Пламя было, как язычок между губ улыбающегося дитя, не более, и все же, от него лучи огня печки убежали и затрепетали на боку медного таза, напротив печи у стены. В ведро положила тряпку. Держит замерзшую банку над ведром, осторожно в нее налила кипяток с полстакана. В доли секунды с треском, как блюдце, отлетело дно банки, будто кинжалом отсекли и глухо шлепнулось о тряпку в ведре. Через несколько минут, оберегаясь прикосновения на лезвии стекла, вытерла «новопроизводимую лампу»... Откинула ламповую сетку фонаря, вложила в нее бездонную банку вниз головой. Гладкое ее горлышко с довольным «циком» удобно уселось в сетке. Будто на заводе «стеклотара» при внедрении банок было предусмотрено ее второе применение. Поршневая крыша фонаря тоже опустилась, и едва прикоснулась к лезвиям вырубленного стекла, почувствовала чужое, и все же крыша с тупым скрипом нежно прижала бездонную банку, вошедшую в его очаг, в роли родной лампы. Фитиль подняла на нужную уровень и, пламя, как лепесток цветка яблони, затрепетало за толстым стеклом.

Комната осветилась. На намазанном полу появились крупные пятна светло-соломенного цвета. «Высыхает», подумала она и улыбнулась.

Треножную скамеечку подвинула к табуретке и надела на палец наперсток. Взяла трехгранную иголку с толстой скрученной ниткой из сырьевого шелка шелкопряда, два кусочка черной кожи для заплатки треснутой галоши. Галоши надо залатать двумя кусками кожи. Резина не выдерживает шов иначе... Руки ее искусно «лечили» сиротскую ветхую одежду, придавая ей вторую, третью, а порой и четвертую жизнь в пестром виде, как осенний лес. А в голове бушуют мысли, как шторм в океане. Твердо решила вернуть часть от своих 20 соток огорода у соседа, который обрабатывал её себе за долевую ограду. Может тогда хоть зимой будет в доме кукурузный чурек. Ограда его прохудилась, и как она слышала, сосед до весеннего посева будет ставить на сей раз штакетник. «Я дам тебе дошечный забор», — при себе она пригрозила ему. Надо опередить его и начать немедля в лес ходить. Предстоит колоссальный труд. Волевое усилие. В лесу ореховые кусты, деревья орошать, как росой, каплями пота. Оставлять на ветках, которые защищают от разорения своего дара прекрасной природы, свои непослушные волосы, выглядывающие из-под туго завязанной косынки, как осенние паутинки. На руках, ногах — черные ссадины и бугорки, будто под кожей снесли яйца все виды пернатых, от воробьев до гуся... Все это — дела лесные. А еще труднее — тащить из лесу вязанки колья и хвороста, надрываясь от вен висков, до мышц ног. Если кто даст ручную тележку или телегу с бычком — это большое счастье поможет с соседом-«захватчиком» справиться. И не будут более мозолить глаза неприятные фигуры его с женой, которая тоже ни одного раза в колхозном поле ни была.

Предстоит борьба и с соседом с правой стороны. На границе с ним она каждую весну сажает саженцы сливового дерева, но коварный сосед или выдергивает их, как крапиву, или пасть своего плуга направляет тараном на саженцы и бедные опрокидываются, сверкая своими нежными корнями на бархатном черноземе. На этот раз посадит и пусть попробует! Тополь посадит. И пусть только осмелится вонзить свой плуг на линии границы! Каждую весну забирает у них земли столько, сколько берет нос плуга — борозда. В темп мыслям ее руки двигались быстро и умело. Около нее в ряд стоят уже залатанные галоши, пошитые самодельные валенки, завернутые, как мячики, заштопанные чулки, а шерстяные носки с залатанными пятками, будто в рот рыбы угодила жаба, висели на перекладине табуретки. Вырастит тополь, и ее тополь, как и другие тополя, будет виден, как мачты кораблей в порту, далеко за селом, как тополя села Ход...

Сухие ее глаза, как поджаренные кукурузные зерна, мучили ее. Отяжелела, будто свинцом налито тело с ног до головы. «Вырастит тополь на границе»... — Уверенно подумала и потушила фонарь... Еле двигаясь, поплелась к кровати... В голове гудело, как в ранний весенний отлет пчел, около своих ульев. Перед закрытыми глазами — дрожащий кружок, похожий на копну сена, вокруг фонаря будто возле его огонька сгустились в хаотическом сплетении, ведро глины, мочалка, чулки, валенки, дрова, галоши, носки с смеющимися пятками и прочее тряпье. Все это трепетало и давило на ее усталый мозг...

Проснулись сироты. Радуясь заштопанной одежде, собрались в лес...

Лучи солнца коснулись серебристых вершин гор. Лес просыпался. Слышится стук топора. По его стуку можно определить, в чьих он руках. В руках мужчины — стук слышно далеко, у женщины — стук быстрый и легкий. Стук детей тоже отличается. Ивета уже по стуку определяет, где рубит мужчина, а где женщина. Птицы весело щебечут. Кукушка кукует то там, то здесь.

Вон любимая чинара.

— Доброе утро, наше дорогое дерево! — приветствует его Ивета. Чинара начинает шелестеть, ветки его низко опускаются, касаются гладкого лица ее, нежно проводит по ее щекам своими листьями. В дождливый день спасает он сирот от дождя. А в летний жаркий день они отдыхают в прохладной тени дерева. Она ухаживает за деревом, как может. Никто под ним не увидит ни бумажки, ни мусора, ни остатков еды. В отличие от других, здесь не найти ни прутика, ни прошлогодней травы.

— Доброе утро! — посмотрела наверх Ивета, потом обратилась к детям:

— Давайте вместе поздороваемся: «Доброе утро, Чинара!»

Дети хором поприветствовали.

Могучий платан зашевелился. Она прислушалась к шелесту листвы.