Пусть приходят играют Пусть ноги мне моют и кутают в мадеполам

Обнимаю целую жду искренне ваша

                                                        (Девушка-С-Веслом).

Девственная Офелия ложится всей тяжестью на лезвие весла, и… живёт, накрывшись одеялом, Девушка-С-Веслом. Эти зачёркивания, тоже, конечно постмодернистское: я подмечаю постоянно, потому что всё же эссе для цикла о постмодерн-поэтах… Ну да, где ещё Микки Рурк заменяется запросто хирургом, безо всяких неприятных последствий – только здесь – в постмодернистском хаотичном калейдоскопе… Индивидуальное – только интонация, интонация… Впрочем, я ведь, кажется, говорил об её интонации… романсо-печаль…

 

Мы столько раз входили в этот век

нарушив чистоту эксперимента

сгорая от любви

юродствуя для понта

и грудью защищая свой

совок                                                                                                                            

………

Так и хожу с просветлённым лицом невостребованного охотника за чертополохом

………

Пьяные женщины (нимфы гортензии кариатиды столешницы астры)

ловятзатылкомспасательныйкруг ежедневныхпривычек

белых мышей выпуская из тяжёлых свинцовых кавычек

………

Глобус в искусственно-синих просторах

рыба в коричневом соусе ночи

ноги ушедшие в землю по самые плечи

голос булькающий чисто рефлекторно

                                                   в котелке напяленном

                                                                   кое-как

Какое скажи тебе дело до моего

                                             сахарного тростника

Побрейся наголо и жди звонка

…………

Кто там? Ко мне? Нет только не сейчас

Я занята Простите Я зеваю

 

----------------------------------------------------------------

Почитать Стихи Н. Искренко можно: Альманах «Поэзия-1985», изд. «Молодая Гвардия». 1985 Хрестоматия «Поэзия ХХ века» изд. «Олма-Пресс».- 1999.

Книги: «Или», «Несколько слов», «Право на ошибку».

Ж-л Юность. № 4/1987. Ж-л Юность. № 11/1991.

----------------------------------------------------------------------

P.S. – Приложение

                             Иксерство в русской поэзии

Термин «поколение Х» возник и распространился после выхода в свет одноименного романа Корпленда. До «иксеров» – в Америке – господствовала идеология Бумеров. Люди – «беби-бума»… «Беби-бум» – время с 1949-по 1960-е – демографический взрыв в США, резкий рост благосостояния среднего класса. Философия «бумеров» – человека и человеческое общество можно переделать к лучшему, начиная с Америки. Иксеры – разрушители бумеровской веры в человечество.             

   Философия «иксерства», корни, основные критерии.

1. Рост благосостояния => безграничное удовлетворение спроса. Корпленд: «мы, как будто бродим в огромном сумермаркете между полками, набитыми всякой всячиной. Благодаря богатству выбора – сам выбор – обесценивается, его нет! Нет альтернативы… Человек перестаёт чего-то хотеть. Главная работа – «парт-тайм-джёб», типа Макдоналдсовской, все хотят теперь мало работать, но много зарабатывать.
2. Семья – заменяется серийной моногамией, на некоторое время – у тебя жена, ты – как бы муж, соблюдаешь верность, представляешь родителям и всё такое, потом – тебе и ей всё это надоедает, и вы расходитесь, находишь себе новую жену и всё повторяется… непрерывный процесс, размытое понятие своего! Интертекст…
3. Отсутствие внешнего врага, на котором можно сосредоточиться. Игги Поп: «Верните мне берлинскую стену! Без неё в мире чего-то не хватает!» И враги, и друзья и просто люди – вплывают в заветный океан сознания…
4. Трансгрессивная литература – рассматривает пограничные эффекты сознания (после приёма наркотиков, сумасшествия и др.).
5. Артефактов – больше чем природных… и др.
6. Русская специфика «иксерства»: у нас – «Х. – буква вербального выражения фаллической агрессии».
7. Корпленд: сейчас уже «поколение икс» - не имеет смысла, его время вышло, нет смысла писать в литературе о поколении икс, сама жизнь уже приняла эти формы. Её уже нет необходимости отрицать, разрушать и т-д., сама жизнь сейчас «икс». Гипертекстовый, виртуальный роман без границ. Жизнь = Интернет!

 

Схема: родившиеся до 1946(9) – «отцы»,

«беби-бумеры» - 1949-64,

«иксеры» - начало 60-ых-70-е.

После 1976-го – «Дети 60-ков»,

После 1985- совр. М.б. игреки?    

                               А что было у нас?

Началось формирование поколения «Х» в СССР в так называемые застойные (брежневские времена)…

«Старая элита не уничтожалась, новую – не пускали. Годы застоя образовали некую плотину нереализованных возможностей и несколько почти «потерянных поколений». В 70-е года мирно сосуществовали субгенерации «дворников и сторожей», «инженеров» и комсомольцев». Застой создавал парадоксальный комфорт: движения вперёд не могло быть по определению, а топтание на месте позволяло ощущать себя богатым внутри раз и навсегда заданной субкультуры». – Одна из статеек, посвящённых иксерству, журнал «Новое время», 1997 год…

Наши «иксеры» - сдвинуты чуть назад: 50-е – 60-е годы. В поэзии – это то самое «задержанное поколение», впервые активно вышедшее на большую сцену в № 4 журнала «Юность» за 1987 – Арабов, Искренко, Парщиков, Гандлевский, Жданов, Бунимович и другие, многие из которых входили в группу «Поэзия», основанную в 1986-м - девиз: «антисовок». Хотя там разные личности. Как свидетельствует Арабов по настоящему существовали всего месяц, потом концептуалисты – Пригов, Рубинштейн создали другое, вышли. На ту публикацию центральная пресса реагировала ругательствами: Горелов в «Комсомольской правде» - № 07. 06. 87. обозвал «очередной глупостью». «Юность» ответила второй подборкой - № 1, 1988: Пригов, Иртеньев, Бершин.   

                                  То есть, попробуем сравнить:

Запад: Философия «бумеров» - человека и человеческое общество можно переделать к лучшему, начиная с Америки. Иксеры – разрушители бумеровской веры в человечество.

СССР: «Отцы» - советское общество – самое лучшее, самое человечное. Иксеры – ненависть к Совку.

Запад: Рост благосостояния => безграничное удовлетворение спроса. Корпленд: «мы, как будто бродим в огромном сумермаркете между полками, набитыми всякой всячиной. Благодаря богатству выбора – сам выбор – обесценивается, его нет! Нет альтернативы… Человек перестаёт чего-то хотеть. Главная работа – «парт-тайм-джёб», типа Макдоналдсовской, все хотят теперь мало работать, но много зарабатывать. «Пониженцы» - уйти от бурж. образа жизни.

СССР:  движения вперёд не могло быть по определению. Соответственно – всякая альтернатива исключена сверху. Человеку бессмысленно что-то хотеть. Образовываются «потерянные поколения». Желание зарабатывать, перейти от совка, к буржуазному образу жизни.

И там, и там – постмодернистская форма литературы, культуры. Но там – от усталости, у нас по определению Искренко от «трагической неразберихи».       

… Сейчас «Generation Х», кажется, исчерпало себя… на смену пришло другое поколение, обозванное одним из её представителей словом «Generation Р»…

Эссе № 5.

ПЕЛЕВИН КАК ПИСАТЕЛЬ ВОПЛОЩЁННОГО КОМУНИЗМА

(Характеристика «слова» у В. Пелевина на примере романа «Чапаев и пустота»)

 

«Слово» не даром взято мною в кавычки, ибо я имею в виду, именно слово, как сущее, слово в значении «единица языка, служащая для наименования понятий, предметов, лиц, действий, состояний, признаков, связей, отношений, оценок», как обозначено в толковом словаре С. Ожегова. Я хочу выяснить, что же думает писатель Пелевин о, собственно, слове, как единице языка. А как ещё можно понять писателя, если не через его отношение к слову, главному материалу, с которым он работает? Ну, даже если и можно – то мы этого делать не будем, не всё же нам!

Для анализа мы взяли один роман Виктора Олеговича – именно – самый знаменитый его роман «Чапаев и Пустота». Все цитаты привожу по первому изданию в журнале «Знамя» №№ 4-5 за 1996. Первое число в скобках – номер журнала, второе – страница. Итак, поехали…

Начнём с того, что, как определяет автор, «целью написания этого текста было не создание литературного произведения, а фиксация механических циклов сознания, с целью окончательного излечения от так называемой внутренней жизни» (4,27), то есть это предполагает некоторую иную роль слов в таком тексте. Ибо для создания произведения – как раз и нужно – «понятие, предмет, лицо, действие…». А «сознание» – по тому же Ожегову, это - «психическая деятельность как отражение действительности», способность человека воспроизводить эту действительность в своём мышлении. То есть, действительность даётся не в непосредственном (конкретном объектном) виде, а пропущенная через сознание человека. Здесь уже не возможно зафиксировать какие-то конкретные объекты, общепринятые смыслы, те или иные понятия, у каждого они свои, возможно только зафиксировать «циклы».

                                             * * *

Итак, первый тезис – слово перестаёт нести конкретный смысл!

Это подтверждается рядом цитат, приведу некоторые из них – по мере их появления в тексте:

1. «Я почти ничего не разбирал, но смысл был ясен по интонации и пулемётному «р-р» в словах «пролетариат» и «террор» (4,28)

2. «Обмениваясь бессмысленными словами, мы шли вниз по бульвару» (4, 29).

3. «Я побежал… не столько от них, сколько от этого понимания» (4,32).

4. «Последние слова я понял только тогда, когда увидел на скатерти дуло маузера» (4, 32).

5. «Набранный на бумаге текст вытесняется зрительным рядом, или… хмм…, или, я бы даже сказал зрительным залом» (4, 39)

6. «Чем дальше я вслушиваюсь в долетающие до меня слова, тем тяжелее доходит до меня их смысл. Было такое ощущение, что этот смысл привязан к ним на верёвках, и эти верёвки становятся всё длиннее и длиннее. Я не успевал за разговором, но это было неважно, потому что одновременно я стал видеть некоторое подобие зыбкой картинки» (4, 51)

7. «Не поняла почти ничего, из того вихря понятий, что ей открылся» (4, 52)

8. «Улов, оставшийся в розовой пустоте её души, состоял из не до конца ясных слов» (4, 52)

9. «Все мы всего лишь звуки, летящие из-под пальцев невидимого пианиста» (4, 62).

Может, меня пожурят, что я вбухал все эти цитаты сразу, а не давал их поодиночке, попридерживая самое смачное напоследок, как это принято, но мне хотелось, чтобы вы прочитали их всех вместе, как единый текст. 

В цитате 1. – нам дают понять, что смысл передаётся не словом, но звуками – «р-р»… и т.д. То есть – Пелевин даёт обоснование слову с точки зрения фоносемантики («звукосмысл»). Традиция идущая от Артюра Рембо с его «“А” – чёрный, белый – “Е”, “И” – красный, “У” – зелёный». Подхваченная в России наиболее успешно Хлебниковым, создававшим свою звукопись. Кстати, в русском языке наберётся порядочно слов, передающих звуки, т.е. таких, смысл которых собственно в звуках и заключается:

А укать, Б ормотать, В изжать, Г икать, Д олдонить, Ё кать, Ж ужжать, З удеть, И кать, К лацать, О хать, П ищать, Р ычать, С вистеть, Т опать, У хать, Ф ырчать, Х мыкать, Ц окать, Ч ирикать, Ш уршать и др., это – не считая звукоподражательных для животных.

Это важно теперь сопоставить с цитатой № 9. Что получаем: 1.«Смысл – в звуках», 9. «Все мы – звуки, летящие…». То есть – звук – некая единица потока, бесспорно центральной категории пелевинской концепции, начиная с эпиграфа: «Я часто думаю, где я в этом потоке» (4, 27), и после: «поток времени, который размывает стену настоящего, и на ней появляются всё новые и новые узоры, часть которых мы называем прошлым» (4, 32) «На секунду представилось чужое детство, чей-то чистый взгляд на закатное небо, чей-то невыразимо трогательный мир, уносящийся в небытие» (4, 34). Итак – Смысл и «я» - растворяется в потоке, остаются только звуки, «сегменты окружающего мира, которые время от времени появлялись из окружавшей мир мглы» (4, 51). Звук – становится образом. «Текст – вытесняется зрительным рядом» (цитата № 5, если помните). В поддержку этому – цитата № 4. где у слов был смысл не ясен, но только его заменили зрительным рядом – «маузером» - всё стало понятно: сознание среагировало. Ещё – цитата № 6, напомню: «Я не успевал за разговором, но это было неважно, потому что одновременно я стал видеть некоторое подобие зыбкой картинки». Наконец, возглас: «А будущее – всё равно за кинематографом» (4, 31), то есть потоком самодвижущихся картинок. Наверно, даже имеется в виду вовсе немое кино… Мэри Пикфорд звезда немого кино выразила своё отношение к появлению звука в кинематографе «Если бы звуковое кино породило немое – в этом ещё была бы какая-то логика, но ведь на самом деле всё обстоит наоборот…». Действительно: «была бы логика», причём та же самая – звук – подменяется зрительным рядом. На деле же – есть «подобие зыбкой картинки» и звук («разговор») за которым не успеваешь. Юрий Лотман и Юрий Цивьян в статье «звук, как элемент киноязыка» (Родник, № 5, 1989) приводят другой пример этого парадоксального соития «Двое идут по берегу моря. Мы видим их на дальнем плане, но слышим разговор словно вблизи. Две точки зрения – зрительная и звуковая явно противоречат друг другу. Между тем, никому такой кадр не покажется странным» (стр. 49). Заметим, семантика (смысл) слова здесь не участвует вовсе, речь идёт о «воспроизведении действительности сознанием» либо через звуки, либо через картинки, которые иногда дополняют друг друга, но часто и противоречат. Большую часть информации (по расчётам психолингвистов – около 70 %) мы считываем невербально, визуальный канал – быстрее работает, слуховой – же - несколько запаздывает, оттого и складывается это ощущение, что разговор – куда-то убегает, мы за ним не успеваем. «Разговор» здесь уже не есть осмысленный диалог двух, но только лишь набор «летящих звуков», движущихся в потоке. Как подытоживают Юрии «звук дал возможность на несколько порядков усложнить художественную структуру текста».

                                * * *

Итак, второй тезис: «Слово – это нечто звучащее и имеющее картинку («зрительный ряд»). Только такое слово претендует на некоторое наличие смысла. Вернёмся к сюжету романа. Вспомним, на известном вечере в литературном кабаре «МУЗЫКАЛЬНАЯ ТАБАКЕРКА» герой пробует читать свой стишок «без выражения, никак не интонируя» (4, 42), то есть, выделяя только смысловой уровень, и этот опыт проходит «удачно», «смысловой стишок» становится абсолютно бессмысленным, когда из него выключаются интонирования. Теперь – посмотрим, зачем же необходимо такое слово…

Когда герой впервые оказывается в больнице – мы, наконец, получаем чёткий диагноз его болезни: «человек, выпавший из социально-психологической ниши» (4, 46), «запрограммирован жить в одной социальной парадигме, а оказался в другой» (4, 46), «когда в реальном мире рушатся какие-нибудь устоявшиеся связи, тоже происходит и в вашей психике» (4, 46).

Итак, человек, как и предписывает ему автор Толкового словаря покойный уже Ожегов, осуществлял в своём сознании «психическую деятельность по отражению действительности», и никого не трогал. Вдруг – бац! Связи нарушены, соответственно и психика ломается. Казанский психолингвист Бастриков приводит в своих лекциях (цитирую по памяти, ибо они, кажется, не опубликованы) такой пример: В 60-е, 70-е годы многие советские граждане стали переселятся из общаг и коммуналок в отдельные квартиры. Но русский человек издревле жил идеей соборности, в результате – в материальном смысле он, конечно, приобрёл, но в нравственном – был дезориентирован. Как же выходить из такой ситуации? Создаются мифы. Мифы – психологически достойный ответ на любую социальную проблему, миф спасает, ограждает человека, он помогает ему не потерять веру в разумность человека. Такими вариантами мифа, например, для мужчин был просмотр футбольных матчей, для женщин в 90-ых годах эту роль взяли на себя сериалы, которые (а) дают готовые модели для поведения (б) объединяют людей в микроколлектив. То есть, важен здесь не только внимательный просмотр собственно сериала, но и последующее его обсуждение.  

  Именно такой способ лечения предлагается и герою романа, но только коллектив разделяет не проблемы воображаемых сериальных лиц, а собственно главного героя, то есть, ему предлагается растворить себя в коллективе. «Ваши проблемы становятся коллективными, т.е. каждый из участников сеанса на время разделяет ваше состояние» (4, 49). 

  Здесь – весьма явные параллели с русским духовным сектантством начала

ХХ века. Лидер хлыстов Легкобытов говорил: «В этом рабстве мы узнали друг друга до нитки, до чулков, до подштанников, и у нас всё общее, где мы варимся, чан, где варится человек» (см. Эткинд. А. Хлысты. Декаденты. Большевики. Начало века в архиве М. Пришвина. // Октябрь. № 11. 1996. С. 164.). Осиротевшая личность саморастворяется в коллективе, появляется один общий для всех отец, ибо «Ты больше чем я». Тот же Легкобытов признавался Пришвину: «Ты выше я – <это> коммунизм» (57; С. 162.) Мы ещё отметим характеристику, которую давал русскому сектантству (читай хлыстовству) Николай Бердяев: «У русских сектантов апокалипсис смешивается и переплетается с нигилизмом». То есть ожидание некоего конца света переплетается с резким отрицанием существующего мира и основ его. Тот же лозунг «ты более я» проникает в литературу, ср.: – «Легенда о Великом инквизиторе» Достоевского: (обращение Великого Инквизитора к христианству): «Ты гордишься твоими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех… У нас все будут счастливы... Мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от своей свободы». А теперь сравните с вышеприведённым хлыстовским высказыванием (а за одно и пелевинским) выкрики Шигалёва из «Бесов»: «Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны…». Всё тот же чан! ВСПОМНИТЕ! «Варится некое /…/ варево, неотвратимое, необходимое, и судить о нём по всей правде невозможно участникам, самим варящимся в этом чане. /…/ Всё крутится и орёт от злости и боли, жара и холода, вдруг на одну минуту отдышка. /…/ Сколько тут будет веселья, неожиданных мыслей, слов, тут же рождённых, веселья самого искреннего, задушевного, пока старший не крикнет «Ребята в чан!» И всё опять завертится». Круг замкнулся! С чего начинался тот «рубеж веков», к тому мы вернулись в нынешнем!

Хлысты говорили интеллектуалам: «Жизнь наша – чан кипящий, мы варимся в этом чану, у нас нет ничего отдельного. /…/ Бросьтесь к нам в чан, умрите с нами, и мы вас воскресим. Вы воскресните вождями народа» (36; С. 26.). (Чем вам не ницшеанский новый человек!). Пришвин так это комментировал: «поэт видит себя поющим на краю кипящего чана /…/ не до песни, нужно дело, он бросается в чан, в бессловесное./…/ Искушающий не сдерживает своего обещания, поэт воскресает не как поэт, а как сектант». 

Пелевин предлагает совершенно аналогичный вариант. «Каждый из участников сеанса разделяет ваше состояние» (4, 49). «Все они сливаются как бы в один океан сознания» (4, 52). Отдельной личности не остаётся. «Ребята – в чан»! Человек погружается в океан. В интертекст. Внутрь телесериала – не даром первое погружение героя – в одну из героинь теленовелл «Просто Марию». Это – суть главный пелевинский рецепт выздоровления:

Человек – освобождается от своего «Я», погружаясь в коллективный океан сознания. Слово – освобождается от смысла, превращаясь в летящий поток звуков и неясную картинку…

Даже не только человек. Вот в том самом романе «Generation Р» он пишет: «СССР вышел в Нирвану, и это лучшее, что могло с ним произойти». Это тоже самое… Вот она – конечная коммунистическая цель, достигнута – государства не будет, как и говорил Маркс! Этот же вариант предлагается и для отдельной личности, погрузится и выйти в хаос. Пелевин – коммунист. Вывод, конечно, странный, но по-моему вполне логичный. Но Пелевин – писатель воплощённого коммунизма, сектантского коммунизма. Ибо, как сказала тётя Гиппиус о сектантах и коммунистах – «соединятся ученики их».   

Приложение:

             Проблема личности в современной поэзии

                                (полемизируя с Ст.Рассадиным)

 

Мне часто видится такое – наш мир превратился в полный-

полный хаос, и вот человек туда рвётся-рвётся, а какой-нибудь видоизменённый и деформированный Святой Пётр – не пускает, и говорит: «Нет, брат, ты, сначала, растворись, разложись на атомы, и тогда входи». А человек ему: «Это как же? Я ведь человек! Я личность, в конце концов», ПсевдоПётр же на это ему и выдаёт: «Личностям у нас ходу нет», так и не пустил человека в мир, нету сейчас в мире места для человека, который звучит…

Главным вопросом в современной литературе вообще и в поэзии в частности стал вопрос о личности… быть ли ей в литературе?.. Должна ли она там быть, или лучше – отказаться от неё вовсе, растворить…

Рассадин, включаясь в спор о лиричности и об «я» в поэзии. В рецензии на книжку Коржавина, опубликованной в «Новом мире», № 10, 1993 писал (привожу тут большую выдержку, поелику и меня касается):

«Юрий Тынянов определил феномен Блока (за которым доследуют феномены Есенина, Цветаевой, Маяков­ского и других, вплоть до феноменов Высоцкого и Евтушенко): «Блок — самая большая лирическая тема Блока... когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией подставляют человеческое лицо – и все полюбили лицо, а не искусство. Лицо, или имидж, как выражаемся нынче. Заметим притом, что покуда речь о явлении искусства, и великого; потом научимся обходиться одним «лицом». Я остро припомнил тыняновские сло­ва, прочитав в книге о. Александра Меня «На пороге Нового Завета» размышления о том, что в Иисусовых притчах можно углядеть намек на Его ремесло плотника или пастуха; на Его «лицо». Намек, не свыше того, большего и не требуется. И еще: «В Евангелии самое главное — не новый закон, доктрина или нравствен­ный кодекс, а именно Иисус, Человек, в Котором воплотилась «вся полнота Бо­жества». Тайна, пребывающая выше вся­кого имени, обретает в Нем человеческое имя, лик и человеческий голос...» По-моему, не сыскать лучшего определения, даром что совершенно невольного, что есть русская поэтическая, гармоническая традиция. И нет большего контраста, чем «Лицо, а не искусство», — и «Тайна, пре­бывающая выше всякого имени». В этом и состоял, думаю, крутой поворот на пути русской поэзии, свершенный на рубеже веков и полнее всего воплощенный Бло­ком.

Беспредельная, «бесстыдная» полнота самовыявления (бывает, что не нужны и кавычки), лицо, которое, как я сказал, часто важнее и уж во всяком случае при­тягательнее искусства, важнее Тайны, когда Блок, не стесняясь, рисует себя пригвожденным к трактирной стойке, Есенин — пьяницей и хулиганом, Мая­ковский предстает любовником не дамы «вообще», а паспортно поименованной Л. Ю. Брик, — это, конечно, «верность себе», понимаемая буквально, это свобо­да (или ее иллюзия)... От чего? От кого? От многого, что, естественно, прежде все­го проявляется эстетически —как свобо­да от читателя. И вот тот же Блок вызовет у критика Чуковского недоумение, что^/ означают строки: «Сижу за ширмой. У меня такие крохотные ножки» — и лишь сам поэт разъяснит ему, что тут подразу­мевается Кант со своей «Критикой чисто­го разума», «...но кто же из читателей,— спросит влюбленный в Блока и оттого благодушный Корней Иванович, — мог догадаться, что оно написано о Канте?» А кто из возмущавшихся или восхищав­шихся «авангардными» строчками Брюсова: «Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне» — знал, что у экстрава­гантности самое банальное происхожде­ние? Просто напротив брюсовской квартиры было здание бань, на фасаде которо­го и красовалась лазоревая луна… Так Тайна сменялась загадкой. Ребу­сом. Игрой в отгадайку. Уже до предала и без предела капризничающей субъектив­ностью, которая, дешевея, размениваясь, являлась теперь не на уровне гениального Блока или хотя бы «героя трупа» Брюсова, а на уровне Кирсанова, Вознесенского — под псевдонимами «сложность» и «совре­менность». И все это — в целом — конеч­но, не предопределило раз навсегда раз­витие русской поэзии XX века, но поставило поэтов, больших или малых, перед выбором, делать который приходилось единожды, а доказывать его правоту под­час всю жизнь»...

 

- Это – вполне профессиональное, но тенденциозное и лживое обвинение всякой лиричности. Смешивать в одно Маяковского, Высоцкого с Евтушенкой и Вознесенским! Это Высоцкий-то «свободен от читателя»? Да нет, братцы вы мои… не-то!

(Может быть, резковато я тут, но эта реакция взята из моего личного литературного дневника)

 

Есть, действительно, две тенденции в поэзии лирической. Первое – чувствование себя «на ярмарке литературного тщеславия», как сказал о Вознесенском Дедков, то же можно и об Евтушенко… И это, действительно, постепенное даже какое-то освобождения от читателя, вернее, даже не то… – читатель нужен для того, чтобы он меня «признавал», «восхвалял». Если бы вся лиричность сводилась только к этому «супер-яканию» я бы тоже, вероятно, стремился бы удалить себя из поэзии, как, к примеру, Бродский, растворяющий себя в узорной ткани стиха… Читатель в этом первом варианте – суть толпа, у неё свои «толповые интересы», на этом я могу играть, улавливая эти интересы, и тогда – толпа будет меня восхвалять (это конечно, абсолютизированное выражение тенденции, и, как говорил Блок, ко всякой сволочи надо как-то лучше, чище отнестись…).

Высоцкий же – лиричен по-другому! Поэт, возможно, в силу своего актёрства, в высшем понимании этого слова, то есть, суть того, что он (Высоцкий) готов был влезть в любую шкуру со всей полнотой, со страстью и остервенением, играть «в шаге от смерти»… Поэт в себе переживает то, чем живёт его герой, его зритель, его читатель, и переживает гораздо острее. Он – и сам живой человек, он – может стоять горой за любого из нас, за любого в подлинном смысле человека. Вообще – сущность истинного, искреннего лиричного поэта – это боль за каждого живого человека, сострадание к нему, и ощущения себя частью, ощущения и себя таким же живым. И предъявление себя читателям приобретает теперь другой смысл. Поэт как бы говорит читателям: «я с вами, я свой, я страдаю за вас, и я готов и дальше страдать во имя ВАС», это – не СУПЕР-Я, которому никто больше не нужен, это чувствующий острее других человек. Сейчас, мне кажется, одного намёка на присутствие «я» не достаточно, ибо самого человека всё чаще превращают в один «намёк»… Важно подчёркивать поэту: вот он я, я ещё жив, я готов жить ради вас, и вы не сдавайтесь, тащите свой камень на гору, это – не бесполезно!

Рассадин, конечно, не уникален в своей позиции и не одинок (совсем недавно, в апреле 2001, в интервью писателя Мелехова были высказаны очень похожие мысли)… Просто нужен был повод порассуждать вслух об этих двух проявлениях лирического начала в современной поэзии…      

 

Эссе № 6

            Последняя поэма Вознесенского

 

Есть два типа поэтов... 

Одни - ведущие...

они пытаются говорить свою, правду, зная даже, что ее (правду эту) нынешние читатели могут и не воспринять, но в тайне они хотят быть пророками, вестниками... а некоторые - явно хотят.

Второй тип - ведомые   

они тоже вслушиваются в шумы, но не для того, чтобы угадывать крупицы истины, а для того, чтобы определить, о чём сейчас лучше писать, что сейчас будет больше всего востребовано...

Первые – интровертны, вторые – экстравертны… Вторые, конечно,

более улавливают настроения современности, по вторым легче проследить основные литературные тенденции. Но... вторые зачастую просто конъюнктурщики… а истины первых, часто остаются лишь "истинами для себя", так что же честнее? Говоря о тенденциях литературных, мы указали, что легче всего их проследить по экстравертным поэтам... Вознесенский один из наиболее талантливых современных поэтов этой группы, и если он конъюнктурщик (о чём говорили Бродский, к примеру, или тот же Дедков), то конъюнктурщик талантливый, и чувствует, куда дальше, в какое пространство ринется современная поэзия... Последняя поэма Вознесенского, написанная после гибели подводной лодки "КУРСК" называется      

 

                         "ЧАТ МОЛЧАНИЯ"

1.             

Чат молчанья твоих плеч – плачи, чаянья –

Упоительная речь – чат молчанья.

Ни английских, ни чукотских примечаний.

Чат Чайковского без Чайковского –

                                              чат молчанья.

Мочегонные наши функции –

                                          вряд ли главные.

Чтут Чигорины и Конфуции

                                               чат молчания.

 

Андрей Вознесенский в предисловии к поэме, опубликованном в «Комсомольской правде»: «Поэма, как и жизнь, подобна чату – многоголосье, где одновременно тасуется всё: и крик гибели, и хохма тусовок, грязь и грёзы, суть и сумасшествие».

Это, наверно, введение в новую литературу, новая парадигма поэзии. Очередная волна роланбартовщины, или… или…

 

2.

В нашем горе и злосчастье

происходит – не дыши! –

непорочное зачатье

всеобъемлющей души.

 

И в руках говоруна – не «мочалка»,

длит страдалица-страна крик молчанья

Что-то станет со страной, с новобранцами?

Рот забили мы водой моря Баренцева…

 

Нас Христос, распятый над мелочами,

Ввёл в великий страшный чат – чат молчания.

 

3.

/инкрустация чатов/

 

ALFA: оптическая прицелка

Arfa: а я ещё целка…

Zubilo: извините, но вы без очереди, кобыла!

Arfa: фи, быдло

                      нехай, файл все – «хай фай»

Serge: где-то я слышал этот хай 

Zubilo: а как всё это было?

Keks: труп расчленила, пуп начинила тротилом

Tortilla: а, может, выслушаем самого?

Serge: а что думает наш Б.Г.?

                                                  Вернее, B.G.

Bill Gates: блин, полтергейст

Zubilo: знание – сила

Serge: бей гейтсов с кейсами и без кейсов

Mag: мы за независимость адыгейцев…

 

4.

 

Ещё до всех чатов – записка Дмитрия Колесникова, одного из погибших матросов подводной лодки «КУРСК».

 

К нам прорвётся дух сметя, из-под прессингов:

«Олечка! Люблю тебя». Митя Колесников.

Здесь темно писать, но на ощупь пробую…

Записка запечатана под мокрой робою.

«Надеюсь, что хоть кто-нибудь прочитает…»

Молчание многотонное       не отвечает.

Пожелание (Олечке или России?)

«…не переживай сильно…»

«Шансов нет… Нет ни молитв, ни мата.