Влияние искусства на человека

ВЛИЯНИЕ ИСКУССТВА НА ЧЕЛОВЕКА

I. Утверждающие тезисы

Подлинное искусство облагораживает человека.

Искусство учит человека любить жизнь.

 Нести людям свет высоких истин, «чистые ученья добра и правды» - в этом заключается смысл подлинного искусства.

. Художник должен вложить в произведение всю душу, чтобы заразить своими чувствами и мыслями другого человека.

II. Цитаты

1. Без Чехова мы были бы во много раз беднее духом и сердцем (К Паустовский. русский писатель).

2. Вся жизнь человечества последовательно оседала в книгах (А. Герцен, русский писатель).

3. Совестливость - вот чувство, которое обязана будоражить литература (Н. Евдокимова, русская писательница).

4. Искусство призвано сохранять человеческое в человеке (Ю.Бондарев, русский писатель).

5. Искусство создает хороших людей, формирует человеческую душу (П. Чайковский, русский композитор).

9. Искусство - это тень божественного совершенства (Микеланджело, итальянский скульптор и художник).

10. Суть литературы не в вымысле, а в потребности сказать сердце (В. Розанов, русский философ).

ТЕКСТЫ: «Последний лист» О.Генри

«Моцарт и Сальери»Пушкина

«Слепой музыкант» Короленко

Астафьев «Далекая и близкая сказка»

Гоголь «Портрет»

«Ионыч» Чехов(игра Катерины Ивановны на пианино)

Грин «Алые паруса»(картины, которые любил Грэй

«Обломов» Гончаров(«Casta Diva» («Чистая богиня», или «Целомудренная дева»(поэтический перевод) из оперы Беллини «Норма» поет Ольга Ильинская)

В. П. Астафьев. Постскриптум

Среди многих постыдных поступков, которые я совершил в жизни, более всех памятен мне один. В детдоме в коридоре висел репродуктор, и однажды в нем раздался голос, ни на чей не похожий, чем-то меня — скорее всего как раз непохожестью — раздражавший.

«Ха! Орет как жеребец!» — сказал я и выдернул вилку репродуктора из розетки. Голос певицы оборвался. Ребятня сочувственно отнеслась к моему поступку, поскольку был я в детдоме самым певучим и читающим человеком.

...Много лет спустя в Ессентуках, в просторном летнем зале, слушал я симфонический концерт. Все повидавшие и пережившие на своем веку музыканты крымского оркестра со славной, на муравьишку похожей, молоденькой дирижершей Зинаидой Тыкач терпеливо растолковывали публике, что и почему они будут играть, когда, кем и по какому случаю то или иное музыкальное произведение было написано. Делали они это вроде как бы с извинениями за свое вторжение в такую перенасыщенную духовными ценностями жизнь граждан, лечащихся и просто жирующих на курорте, и концерт начали с лихой увертюры Штрауса, чтоб подготовить переутомленных культурой слушателей ко второму, более серьезному отделению.

Но и сказочный Штраус, и огневой Брамс, и кокетливый Оффенбах не помогли — уже с середины первого отделения концерта слушатели, набившиеся в зал на музыкальное мероприятие только потому, что оно бесплатное, начали покидать зал. Да кабы просто так они его покидали, молча, осторожно — нет, с возмущениями, выкриками, бранью покидали, будто обманули их в лучших вожделениях и мечтах.

Стулья в концертном зале старые, венские, с круглыми деревянными сиденьями, сколоченные порядно, и каждый гражданин, поднявшись с места, считал своим долгом возмущенно хлопнуть сиденьем.

Я сидел, ужавшись в себя, слушал, как надрываются музыканты, чтоб заглушить шум и ругань в зале, и мне хотелось за всех за нас попросить прощения у милой дирижерши в черненьком фраке, у оркестрантов, так трудно и упорно зарабатывающих свой честный, бедный хлеб, извиниться за всех нас и рассказать, как я в детстве...

Но жизнь — не письмо, в ней постскриптума не бывает. Что из того, что певица, которую я оскорбил когда-то словом, имя ей — Великая Надежда Обухова, — стала моей самой любимой певицей, что я «исправился» и не раз плакал, слушая ее.

Она-то, певица, уж никогда не услышит моего раскаяния, не сможет простить меня. Зато, уже пожилой и седой, я содрогаюсь от каждого хлопка и бряка стула в концертном зале.

Мать

Из записной книжки

Сегодня утром я шел по улицам Старого Дрездена. На душе было неприятно и неловко: шел я смотреть ее, прославленную Сикстинскую мадонну. Ею все восхищаются, ею стыдно не восхищаться. Между тем бесчисленные снимки с картины, которые мне приходилось видеть, оставляли меня в совершенном недоумении, чем тут можно восхищаться. Мне нравились только два ангелочка внизу. И вот, - я знал, - я буду почтительно стоять перед картиною, и всматриваться без конца, и стараться натащить на себя соответственное настроение. А задорный бесенок будет подсмеиваться в душе и говорить: "Ничего я не стыжусь, - не нравится, да и баста!.."

Я вошел в Цвингер. Большие залы, сверху донизу увешанные картинами. Глаза разбегаются, не знаешь, на что смотреть, и ищешь в путеводителе спасительных звездочек, отмечающих "достойное". Вот небольшая дверь в угловую северную комнату. Перед глазами мелькнули знакомые контуры, яркие краски одежд... Она! С неприятным, почти враждебным чувством я вошел в комнату.

Одиноко в большой, идущей от пола золотой раме, похожей на иконостас, высилась у стены картина. Слева, из окна, полузанавешанного малинового портьерою, падал свет. На диванчике и у стены сидели и стояли люди, тупо-почтительно глазея на картину. "Товарищи по несчастью!" - подумал я, смеясь в душе. Но сейчас же поспешил задушить в себе смех и с серьезным, созерцающим видом остановился у стены.

И вдруг - незаметно, нечувствительно - все вокруг как будто стало исчезать. Исчезли люди и стены. Исчез вычурный иконостас. Все больше затуманивались, словно стыдясь себя и чувствуя свою ненужность на картине, старик Сикст и кокетливая Варвара. И среди этого тумана резко выделялись два лица - Младенца и Матери. И перед их жизнью все окружающее было бледным и мертвым... Он, поджав губы, большими, страшно большими и страшно черными глазами пристально смотрел поверх голов вдаль. Эти глаза видели вдали все: видели вставших на защиту порядка фарисеев, и предателя-друга, и умывающего руки чиновника-судью, и народ, кричащий: "Распни его!" Да, он видел этим проникающим взглядом, как будет стоять под терновым венцом, исполосованный плетьми, с лицом, исковерканным обидою, животною мукою, как там, через несколько зал, на маленькой картине Гвидо Рени...

И рядом с ним - она, серьезная и задумчивая, с круглым девическим лицом, со лбом, отуманенным дымкою предчувствия. Я смотрел, смотрел, и мне казалось: она живая, и дымка то надвигается, то сходит с ее молодого, милого лица... А в уме бессмысленно повторялось начало прочитанной внизу подписи...

"Fece Rafaello a'monaci neri..."[*]

 

[*] - "Сделано Рафаэлем для черных монахов" (итал.).

 

Из мертвого тумана женский голос спрашивал по-немецки:

- Что это там внизу, яйцо?

Мужской голос отвечал:

- Это папская тиара.

А дымка проносилась и снова надвигалась на чистый девический лоб. И такая вся она была полная жизни, полная любви к жизни и к земле... И все-таки она не прижимала сына к себе, не старалась защитить от будущего. Она, напротив, грудью поворачивала его навстречу будущему. И серьезное, сосредоточенное лицо ее говорило: "Настали тяжелые времена, и не видеть нам радости. Но нужно великое дело, и благо ему, что он это дело берет на себя!" И лицо ее светилось благоговением к его подвигу и величавою гордостью. А когда свершится подвиг... когда он свершится, ее сердце разорвется от материнской муки и изойдет кровью. И она знала: это...

 

Вечером я сидел на Брюлевской террасе. На душе было так, как будто в жизни случилось что-то очень важное и особенное. В воздухе веяло апрельскою прохладою, по ту сторону Эльбы береговой откос зеленел весеннею травкою. Запад был затянут оранжевою дымкою, город окутывался голубоватым туманом. По мосту через Эльбу, высоко, как будто по воздуху, пронесся поезд, выделяясь черным силуэтом на оранжевом фоне зари.

Я сидел, и вдруг светлая, поднимающая душу радость охватила меня - радость и гордость за человечество, которое сумело воплотить и вознести на высоту такое материнство. И пускай в мертвом тумане слышатся только робкие всхлипывания и слова упрека, - есть Она, есть там, в этом фантастическом четырехугольнике Цвингера. И пока она есть, жить на свете весело и почетно. И мне, неверующему, хотелось молиться ей.

Темнело. Я шел через площадь. На небе рисовались два черные, как будто закоптелые шпица церкви св. Софии. Вот он и молчаливый Цвингер. Окна темны, внутри тишина и безлюдье. И мне стало странно: неужели и в той комнате может быть темно, неужели ее лицо не светится?

 

В.Непомнящий(пушкинист) Статья «Зачем нужна литература в школе?»

   (1)Что такое культура, зачем она нужна? (2)Что такое культура как система ценностей? (3)Какова цель того широкого гуманитарного образования, которое всегда было у нас в традиции? (4)Ведь ни для кого не секрет, что наша система образования при всех пороках одна из лучших, если не лучшая в мире.

   (5)Я все время повторяю, что феномен «русских мозгов» не этнобиологический, что своим существованием он обязан еще и вот этой широкой гуманитарной основе нашего образования, повторяю знаменитые слова Эйнштейна о том, что Достоевский дает ему больше, чем математика. (6) Недавно кто-то — не помню кто — сказал: не будь у нас преподавания литературы, не было бы ни ракет, ни Королева, ни многого другого.

   (7)Я убежден, что русская литература, русская культура поддержали нас в войну: «Жди меня» Симонова, «В землянке» Суркова, тот же «Теркин»… (8)А Седьмая симфония Шостаковича — она же помогла выстоять Ленинграду!

   (9)Русская литература — это, помимо прочего, противоядие пошлости и нравственному уродству. (10)Нельзя, чтобы преподавание литературы превращалось в «информацию», чтобы «Евгений Онегин» рассматривался только как «энциклопедия русской жизни». (11)Ведь смысл преподавания не в том, чтобы научить так же гениально писать, как Пушкин, или в свободное от серьезных дел время получать удовольствие от стилистических красот. (12)Уроки литературы прежде всего должны приобщать к высокой культуре, к системе нравственных ценностей.

   (13)Полная жизнь русской классики в школе — это условие существования нашего народа, нашего государства; это, как принято сейчас говорить, вопрос национальной безопасности. (14)Не читая «Онегина», не зная «Преступления и наказания», «Обломова», «Тихого Дона», мы превращаемся в какой-то другой народ. (15)Да что там «народ»! (16)Нас и так уже иначе как «населением» не называют. (17)Так должны же мы как-то отстаивать себя…

Вопосы:1. В чем заключается роль культуры вообще и литературы в частности, с точки зрения В.Непомнящего? 2. Почему классику необходимо изучать в школе?

Дмитрий ЛИХАЧЕВ

Письмо тридцать второе
ПОНИМАТЬ ИСКУССТВО

Итак, жизнь – самая большая ценность, какой обладает человек. Если сравните жизнь с дра­гоценным дворцом со многими залами, которые тянутся бесконечными анфиладами, которые все щедро разнообразны и все не похожи друг на друга, то самый большой зал в этом дворце, настоящий «тронный зал», – это зал, в котором царствует искусство. Это зал удивительных волшебств. И первое волшебство, которое он совершает, происходит не только с самим обладателем дворца, но и со всеми в него приглашенными на торжество. Это зал бесконечных празднеств, которые делают всю жизнь человека интереснее, торжественнее, веселее, значительнее... Я не знаю, какими эпитетами еще выразить свой восторг перед искусством, перед его произведениями, перед той ролью, которую оно играет в жизни человечества. И самая большая ценность, которой награждает человека искусство, – это ценность доброты. Награжденный даром понимать искусство, человек становится нравственно лучше, а следовательно, и счастливее. Да, счастливее! Ибо, награжденный через искусство даром доброго понимания мира, окружаю­щих его людей, прошлого и далекого, человек легче дружит с другими людьми, с другими культурами, с другими национальностями, ему легче жить.

Е. А. Маймин в своей книге для учащихся старших классов «Искусство мыслит образами» (1977) пи­шет: «Открытия, которые мы делаем с помощью искусства, не только живые и впечатляющие, но и добрые открытия. Знание действительности, приходящее через искусство, есть знание, согретое человеческим чувством, сочувствием. Это свойство искусства и делает его общественным явлением неизмеримого нравственного значения. Гоголь писал о театре: «Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра». Источником доброго является всякое подлинное искусство. Оно в самой осно­ве своей нравственно именно потому, что вызывает в читателе, в зрителе – во всяком, кто его воспринимает, – сопереживание и сочувствие к людям, ко всему человечеству. Лев Толстой говорил об «объединяющем начале» искусства и придавал этому его качеству первостепенное значение. Благодаря своей образной форме искусство наилучшим способом приобщает человека к человечеству: заставляет с большим вниманием и пониманием относиться к чужой боли, к чужой радости. Оно делает эту чужую боль и радость в значительной мере своими... Искусство в самом глубоком смысле этого слова человечно. Оно идет от человека и ведет к человеку – к самому живому, доброму, к самому лучшему в нем. Оно служит единению человеческих душ». Хорошо, очень хорошо сказано! И ряд мыслей здесь звучат как прекрасные афоризмы.

Богатства, которые дает человеку понимание про­изведений искусства, невозможно отнять у че­ловека, а они всюду, их надо только увидеть.

А зло в человеке всегда связано с непониманием другого человека, с мучительным чувством зависти, с еще более мучительным чувством недоброжелательности, с недовольством своим положением в обществе, с вечной, съедающей человека злобой, разочарованием в жизни. Злой человек казнит себя своею злобою. Он погружает в тьму прежде всего самого себя.

Искусство освещает и одновременно освящает жизнь человека. И снова повторяю: оно делает его добрее, а следовательно, счастливее.

Но понимать произведения искусства далеко не просто. Этому надо учиться — учиться долго, всю жизнь. Ибо остановки в расширении своего понимания искусства не может быть. Может быть только отступление назад – в тьму непонимания. Ведь искусство сталкивает нас все время с новыми и новыми явлениями, и в этом громадная щедрость искусства. Открылись нам во дворце одни двери, за ними черед открытия другим.

Как же научиться понимать искусство? Как совершенствовать в себе это понимание? Какими качествами нужно для этого обладать? Я не берусь давать рецепты. Я ничего не хочу утверждать категорически. Но то качество, которое мне все же представляется наиболее важным в настоящем понимании искусства, – это искренность, честность, открытость к восприятию искусства.

Пониманию искусства следует учиться прежде все­го у самого себя – у своей искренности.

Часто говорят про кого-нибудь: у него врожденный вкус. Вовсе нет! Если вы приглядитесь к тем людям, о которых можно сказать, что они обладают вкусом, то заметите в них одну общую им всем черту: они честны и иск­ренни в своей восприимчивости. У нее-то они многому и научились.

Я никогда не замечал, чтобы вкус передавался по наследству.

Вкус, я думаю, не входит в число свойств, которые передаются генами. Хотя семья воспитывает вкус и от семьи, ее интеллигентности многое зависит.

Не следует подходить к произведению искусства предвзято, исходя из устоявшегося «мнения», из моды, из взглядов своих друзей или отталкиваясь от взглядов недругов. С произведением искусства надо уметь оставаться «один на один».

Если в своем понимании произведений искусства вы станете следовать моде, мнению других. стремлению казаться изысканным и «утонченным», вы заглушите в себе радость, которую дает жизнь искусству, а искусство — жизни.

Притворившись понимающим то, чего вы не понимаете. вы обманули не других, а самого себя. Вы пытаетесь убедить и самого себя, что что-то поняли, а радость, которую дает искусство, — непосредственна, как и всякая радость.

Нравится — так и говорите себе и другим, что нра­вится. Только не навязывайте своего понимания или, еще того хуже, непонимания другим. Не считайте, что вы обладаете абсолютным вкусом, как и абсолютным знанием. Первое невозможно в искусстве, второе невозможно в науке. Уважайте в себе и в других свое отношение к искусству и помните мудрое правило: о вкусах не спорят.

Значит ли это, что надо полностью замкнуться в себе и удовлетвориться собой, своим отношением к тем или иным произведениям искусства? «Мне это нравится, а это не нравится» — и на этом точка. Ни в коем случае! В своем отношении к произведениям искусства не следует быть успокоенным, следует стремиться к тому, чтобы понять то, чего не понимаешь, и углубить свое понимание того, что уже ча­стично понял. А понимание произведения ис­кусства всегда неполное. Ибо настоящее произ­ведение искусства «неистощимо» в своих богат­ствах.

Не следует, как я уже сказал, исходить из мнения других, но к мнению других надо прислу­шиваться, считаться с ним. Если это мнение других о произведении искусства отрицательное, оно по большей части не очень интересно. Интереснее другое: если многими высказывается положительный взгляд. Если какого-то художника, какую-то художественную школу понимают тысячи, то было бы самонадеянным утверждать, что все ошибаются, а правы только вы.

Конечно, о вкусах не спорят, но вкус развивают — в себе и в других. Можно стремиться понять то, что понимают другие, особенно если этих других много. Не могут же многие и многие быть просто обманщиками, если они утверждают, что что-то им нравится, если живописец или композитор, поэт или скульптор пользуются огромным и даже мировым признанием. Впрочем, бывают моды и бывают ничем не оправданные непризнания нового или чужого, зараженности даже ненавистью к «чужому», к слишком сложному и т. д.

Весь вопрос только в том, что нельзя понять сразу сложное, не поняв ранее более простое. Во вся­ком понимании — научном или художественном — нельзя перескакивать через ступени. К пониманию классической музыки надо быть подготовленным знанием основ музыкального искусства. То же в живописи или в поэзии. Нельзя овладеть высшей математикой, не зная элементарной.

Искренность в отношении к искусству — это пер­вое условие его понимания, но первое условие — еще не все. Для понимания искусства нужны еще знания. Фактические сведения по истории искусства, по истории памятника и биографические сведения о его создателе помогают эстетическому восприятию искусства, оставляя его свободным. Они не принуждают читателя, зрителя или слушателя к какой-то определенной оценке или определенному отношению к произведению искусства, но, как бы «комментируя» его, облегчают понимание.

Фактические сведения нужны прежде всего для того, чтобы восприятие произведения искусства совершалось в исторической перспективе, было пронизано историзмом, ибо эстетическое отношение к памятнику всегда и историческое. Если перед нами памятник современный, то и современность есть определенный момент в истории, и мы должны знать, что памятник создан в наши дни. Если мы знаем, что памятник создан в Древнем Египте, это создает к нему историческое отношение, помогает его восприятию. А для более острого восприятия древнеегипетского искусства потребуется знание еще и того, в какую эпоху истории Древнего Египта создан тот или иной памятник.

Знания раскрывают нам двери, но войти в них мы должны сами. И особенно хочется подчеркнуть значение деталей. Иногда мелочь позволяет нам проникнуть в главное. Как важно знать, для чего писалась или рисовалась та или иная вещь!

Как-то в Эрмитаже была выставка работавшего в России в конце XVIII —начале XIX века декоратора и строителя садов Павловска Пьетро Гонзаго. Его рисунки — главным образом на архитектурные сюжеты — поразительны по красоте построения перспективы. Он даже щеголяет своим мастерством, подчеркивая все линии, горизонтальные в натуре, но в рисунках сходящиеся на горизонте — как это и полагается при построении перспективы. Сколько у него этих горизонтальных в натуре линий! Карнизы, крыши.

И всюду горизонтальные линии сделаны чуть жирнее, чем следует, а некоторые линии выходят за пределы «необходимости», за пределы тех, что в натуре.

Но вот еще одна удивительная вещь: точка зрения на все эти чудные перспективы у Гонзаго всегда выбрана как бы снизу. Почему? Ведь зритель-то держит рисунок прямо перед собой. Да потому, что это все эскизы театрального декоратора, рисунки декоратора, а в театре зрительный зал (во всяком случае, места для наиболее «важных» посетителей) внизу и Гонзаго рассчитывает свои композиции на зрите­ля, сидящего в партере. Это надо знать.

Всегда, чтобы понимать произведения искусства, надо знать условия творчества, цели творчества, личность художника и эпоху. Искусство нельзя поймать голыми руками. Зритель, слушатель, читатели должны быть «вооружены» — вооружены знаниями, сведениями. Вот почему такое большое значение имеют вступи­тельные статьи, комментарии и вообще работы по искусству, литературе, музыке. Вооружайтесь знаниями!

 

 

ВЛИЯНИЕ ИСКУССТВА НА ЧЕЛОВЕКА

I. Утверждающие тезисы

Подлинное искусство облагораживает человека.

Искусство учит человека любить жизнь.

 Нести людям свет высоких истин, «чистые ученья добра и правды» - в этом заключается смысл подлинного искусства.

. Художник должен вложить в произведение всю душу, чтобы заразить своими чувствами и мыслями другого человека.

II. Цитаты

1. Без Чехова мы были бы во много раз беднее духом и сердцем (К Паустовский. русский писатель).

2. Вся жизнь человечества последовательно оседала в книгах (А. Герцен, русский писатель).

3. Совестливость - вот чувство, которое обязана будоражить литература (Н. Евдокимова, русская писательница).

4. Искусство призвано сохранять человеческое в человеке (Ю.Бондарев, русский писатель).

5. Искусство создает хороших людей, формирует человеческую душу (П. Чайковский, русский композитор).

9. Искусство - это тень божественного совершенства (Микеланджело, итальянский скульптор и художник).

10. Суть литературы не в вымысле, а в потребности сказать сердце (В. Розанов, русский философ).

ТЕКСТЫ: «Последний лист» О.Генри

«Моцарт и Сальери»Пушкина

«Слепой музыкант» Короленко

Астафьев «Далекая и близкая сказка»

Гоголь «Портрет»

«Ионыч» Чехов(игра Катерины Ивановны на пианино)

Грин «Алые паруса»(картины, которые любил Грэй

«Обломов» Гончаров(«Casta Diva» («Чистая богиня», или «Целомудренная дева»(поэтический перевод) из оперы Беллини «Норма» поет Ольга Ильинская)