Ой Отдельной Русской Бригады Добровольцев.

Апреля 1918 года. — г. Новочеркасск.

 

25-го апреля части вверенного мне отряда вступили в г. Новочеркасск, вступили в город, который с первых дней возникновения отряда был нашей заветной целью, — целью всех наших надежд и стремлений, — обетованной землей.

Больше тысячи верст пройдено вами походом, доблестные добровольцы; не мало лишений и невзгод перенесено, не мало опасностей встретили вы лицом к лицу, но верные своему слову и долгу, верные дисциплине безропотно, без празднословия, шли вы упорно вперед по намеченному пути, и полный успех увенчал ваши труды и вашу волю; и теперь я призываю вас всех обернуться назад, вспомнить все, что творилось в Яссах и в Кишиневе, вспомнить все колебания и сомнения первых дней пути, предсказания различных несчастий, все нашептывания и запугивания окружавших нас малодушных.

Пусть же послужит это нам примером, что только смелость и твердая воля творят большие дела, и что только непреклонное решение дает успех и победу. Будем же и впредь в грядущей борьбе ставить себе смело высокие цели, стремиться к достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы. Другую же дорогу предоставим всем малодушным и берегущим свою шкуру.

Еще много и много испытаний, лишений и борьбы предстоит нам впереди, но в сознании уже исполненного большого дела с великой радостью в сердце, приветствую я вас, доблестные добровольцы, с окончанием вашего исторического похода.

 

Полковник Дроздовский.»

 

Получив подтверждение о смерти ген. Корнилова и о передаче командования Добровольческой Армией генералу Деникину, Дроздовский послал последнему телеграмму о своем прибытии, перечисляя подробно состав и имущество отряда, кончая словами: «в Ваше полное подчинение».

Дроздовский поехал в Мечетинскую, где находился тогда ген. Деникин со своим Штабом; на совещании было решено дать необходимый отдых войскам, отряду Дроздовского оставаться в Новочеркасске, а Добровольческой армии в районе Мечетинской, это время употребить на пополнение и обучение войск. О времени соединения и начале совместного наступления должен был решить ген. Деникин.

Радостный и бодрый ехал в Мечетинскую Михаил Гордеевич, а вернулся оттуда в подавленном настроении, узнав, что Начальником Штаба Деникина состоит ген. Романовский. На вопросы, окружающих, Дроздовский отвечал: «Там Романовский, — не будет счастья».

Пребывание Дроздовского в Новочеркасске менее всего походило на отдых. Бесконечные переговоры о достаче денег, заботы о привлечении наибольшего количества добровольцев, их обмундирование, обучение, посылка надежных людей в разные города Юга России для организации записи добровольцев, все это не давало ни минуты покоя и отдыха. Он основал первые склады добровольческой армии, в Ростове вместе с А. основал первую газету: «Вестник Добровольческой армии», читал лекции о целях Добровольческой Армии, о её национальных идеях, писал многочисленные воззвания. В Новочеркасске отряд стал быстро пополняться и уже насчитывал в своих рядах более 2500 человек. Благодаря прекрасному отношению казачества, отряд получал широкой рукой обмундирование.

Донской атаман ген. Краснов и близкие к нему тщетно уговаривали Дроздовского не входить в состав Добровольческой Армии, обособиться от ген. Деникина и, соединясь с казаками, составить самостоятельную армию, так как считали дело Добровольческой Армии проигранным.

Но, получив телеграмму Деникина с приказанием присоединиться к Добровольческой Армии, 26-го мая отряд Дроздовского двинулся в Мечетинскую. Не доходя версты до станицы, отряд спешился и под командой полк. Жебрака с музыкой вступил в Мечетинскую. Встречали три генерала: Алексеев, Деникин и Романовский. 1200 верстный поход был совершен отрядом для соединения с генералами Корниловым и Алексеевым. Корнилов был убит, а Алексеев был тут, но он стоял, отступя впереди его стоящих Деникина и Романовского, показывая этим, что вся полнота власти в Добровольческой Армии перешла в их руки. На прибывший отряд это произвело тягостное впечатление, точно пустота образовалась в сердцах, точно кто-то любимый и родной покидал их.

В Мечетинской, в собрании, в честь пришедшего Дроздовского был устроен обед, много говорилось речей, иногда слышалось в них искренняя радость, но лучшее слово принадлежало генералу Алексееву; его речь заканчивалась словами: «Мы были одни, но далеко в Румынии, в Яссах, билось русское сердце полковника Дроздовского, бились сердца пришедших с ним к нам на помощь. Вы влили в нас новые силы».

Соединившись с Добровольческой Армией, отряд стал в станице Егорлыцкой и получил название 3-ей дивизии, под командованием полковника Дроздовского.

Тут необходимо заметить, что нездоровая атмосфера интриг и сплетен возглавляемого ген. Романовским Штаба Добровольческой Армии, не могла равнодушно отнестись к появлению полк. Дроздовского, молодого, энергичного, умного, окруженного его отрядом, людьми, совершившими с ним поход, обожавшими своего командира. Завистливое недоброжелательство, страх конкурента, а помимо того и личная антипатия ген. Романовского дали себя вскоре знать чуждому интриг, честному и прямому Дроздовскому. Каждый шаг, каждая даже маленькая ошибка критиковались, ставились в вину, и вскоре вооружили против него ген. Деникина.

Новая эра боевых действий Добровольческой Армии; — 2-ой кубанский поход начался 10-го июня 1918 года. В центре наступающих войск находилась 3-я дивизия, с левого фланга шла конница Эрдели, с правого — ген. Боровского.

После непродолжительного боя под Лежанкой Добр. Армия двинулась на Белую Глину. Здесь, в бою был убит полк. Жебрак, смерть которая была большим лишением для Дроздовского. Лучшие бойцы уходили; редели ряды. Далее была взята Тихорецкая и, наконец, Екатеринодар.

После отдыха в Екатеринодаре Добровольческая Армия была разделена на группы. 3-й дивизии было дано задание взять Армавир: но, ведя бои с 16-го августа, дивизия была крайне утомлена, отсутствие своевременного подкрепления принудили Дроздовского оставить уже занятый им Армавир. Эта неудачная операция вызвала крайнее недовольство ген. Деникина, выразившееся публичным выговором за медлительность действий и отмену его приказаний.

На этот выговор Дроздовский ответил следующим пространным рапортом:

 

«Начальника 3-й Дивизии Добровольческой Армии

Сентября 1918 г.

№ 027

С-ция Кубанская.

 

КОМАНДУЮЩЕМУ АРМИЕЙ

Рапорт

 

С самого начала Армавирской операции, с того дня, когда началось продвижение южнее Отрада-Кубанская, я высказывал Вам опасения за свой правый фланг, являющийся все время больным местом, так как 1-ая конная дивизия не в силах была продвигаться наравне со мною, я же сам не имел сил и возможности одновременно вести операцию по овладению Армавиром и обеспечивать дивизию от глубокого обхода со стороны группы Матвеева. До тех пор при ведении боевых действий я не считал нужным ссылаться ни разу на многочисленность врага и эта сдержанность донесений об успехах, быть может, и создала неверное представление об их легкости.

Но уже с 1-го сентября я счел необходимым доносить, что против меня очень большие силы, дерутся очень упорно; доносить также, что большие потери и сильная усталость, тогда еще некоторых только частей, вызывают необходимость подкрепления, в чем однако мне было отказано, несмотря на наличие резервов.

Угрожаемый с обоих флангов охватами многочисленного противника, я боями 2-го и 3-го сентября эту непосредственную угрозу ликвидировал и, пользуясь результатами Невинномысской операции ген. Боровского, продолжал наступление к Армавиру. По занятии Отрада-Кубанская я получил телеграмму начальника штаба от Вашего имени о медлительности действий (Телеграмма № 01270), являвшейся первым совершенно незаслуженным упреком — за эти дни было сделано все, что было в силах дивизии, но работу её можно было верно оценить только на месте.

Именно, не желая отдавать врагу раз уже захваченное, да еще важный пункт, я считал овладение Армавиром делом преждевременным и рискованным до тех пор, пока продвижение 1-ой конной дивизии не распутало бы Михайловский узел. События показали, что последняя задача была непосильна для конной дивизии; в то же время, при активности врага (а с ней армия уже знакомилась) обезвреженье Михайловской группы было условием обязательным для прочного удержания Армавира, или же необходимо было увеличить мои силы.

Свои соображения я дважды Вам доносил 5-го сентября (телеграммы №№ 69/Б и Д/322). Не получая ответа, видя, что моим донесениям не придается никакого значения, я был поставлен перед Армавиром в тяжелое положение: сознавая ясно рискованность операции по овладению этим городом, трудность его потом удержать, я вынужден был атаковать, так как противник, после неудачного для него ночного дела 5–6 начал вновь подготовляться к переходу в наступление. Армавир был взят штурмом, опять с довольно значительными потерями, а по взятии его я вновь донес свои опасения за тыл — эти донесения также были оставлены без внимания (телегр. № № 329, 74/Б и 78/Б).

Сильно выдвинутая клином дивизия, занимавшая Армавир, была подвержена ударам глубоко в тыл, но с 6-го по 11-е сентября я не, получил ни помощи, ни обеспечения с этой стороны. Если-бы отряд полк. Тимановского дан был мне 6-го или 7-го и тогда-же даны были те пополнения, которые я получил лишь 12 и 14-го — судьба Армавира несомненно была-бы иная: подкрепление в момент успеха — громадная сила!

Уже 10-го и 11-го определилось намерение противника совершить глубокий обход совместно с ударом вдоль жел. — дор. линии Курганная-Армавир, а в это время я получил директиву продолжать наступление между Урупом и Кубанью…

11-го сентября я получил телеграмму, что в Кубанскую высылается батальон(?) 1-го офиц. полка; но в каком составе и к какому времени сосредоточится на ст. Кубанская, что прежде всего обязан был сообщить мне штаб — не было сказано ни слова.

Еще утром рано я послал телеграмму Командиру батальона по прибытии в Кубанскую вести наступление вдоль Владикавказской жел. — дор., чтобы совместно с конным полком и моим правым флангом разбить обходящую с севера колонну противника; получил от него в 12 ч. 30 м. донесение, что он прошел через Гулькевичи и что у него 2 ¼ роты — 370 штыков!

12 сентября, весь день противник ведет упорные атаки с юго-запада, запада и севера, и очень скоро перерезает жел. дорогу; контр-атаками резервов на правом фланге нам удалось было отбросить противника и очистить полотно ж. д. севернее Армавира, но под давлением новых значительных сил пришлось отойти. К темноте новая большая колонна неприятеля обложила город уже и с юга, от берега Урупа, построив таким образом сплошной фронт до Кубани, и начала сближение для атаки на следующий день. Учитывая настроение войск, наличие всего трех рот резерва, не видя весь день и не считая уже возможным помощь с севера от упомянутых выше слабых сил 1-го полка, я не счел возможным продолжать 13-го оборонительный бой на столь растянутом фронте (более 12 верст), так как прорыв противника в город или к мосту повлек бы гибельные последствия и панический отход; решив удержать в своих руках часть города, я остальные силы увел в Прочноокопскую. Ваше Превосходительство, не имея возможности оценить обстановку на месте, признали отвод части сил преждевременным, я же, наблюдая вплотную все элементы, предпочел сделать это вынужденное сокращение фронта спокойно и в полном порядке без потерь, нежели ждать следующего утра, чтобы очистить Армавир при таких же обстоятельствах, при каких он был очищен в первый раз.

Только 14-го около 11 часов я получил в Прочноокопской донесение полк. Тимановского, пересланное с офицером для связи, что он начал подход к станции Кубанской, имея два батальона, два орудия и три сотни (всего до 1400 бойцов), поступает в мое распоряжение и по окончании и сосредоточении предполагает атаку. До получения Ваших приказаний я рассчитывал 13-го и 14-го дать частям совершенно необходимый им отдых, влить пополнения, заменить убывший командный состав, то есть выполнить те мероприятия, что необходимы для подъема моральных и материальных сил части. Не эти, однако, соображения, как бы они важны ни были, но полная физическая невозможность произвести своевременную перегруппировку и сосредоточение для совместной атаки противника с батальонами полк. Тимановского, вынудили меня немедленно ответить ему, чтобы он 13-го в бой не ввязывался, дабы атаковать не раздельно, а совместно. Вы прислали мне резкую телеграмму, обвиняя меня в отмене Вашего приказания, но это не верно, ибо приказания Вашего я не мог отменить, так как о нем мне ровно ничего не было известно. Полк. Тимановский донес мне только, что он поступает в мое распоряжение, Ваша телеграмма 14-го была показана полк. Тимановскому, который ответил, что такого приказания атаковать во что бы то ни стало 13-го он не получал.

Последствия этой атаки доказали, что моя оценка обстановки была верной, так как по причине трудности связи мое приказание не ввязываться самостоятельно в бой запоздало и части полк. Тимановского, имев первоначально успех, были вскоре вынуждены к отходу, понеся чувствительные потери. Итак, приказания Вашего я не отменял, но отдал то распоряжение, не прошедшее случайно в жизнь, которое вызывалось обстановкой и необходимость которого теперь для всех стала очевидной.

Я считал необходимым дать частям хотя бы сутки полного отдыха, который имел в виду использовать на влитие до 700 человек пополнения. Однако, Вы приказали атаковать непременно 14-го. Я атаковал. Вел упорный бой, понес тяжелые потери и потерпел неудачу.

Не буду останавливаться на Михайловской операции, так как ответил достаточно подробно телеграммой, повторю только, что выговор был сделан безо всякой вины, ибо директивы (т. е. распоряжения, указывающего основную идею, но не способ выполнения) я не изменял, но, вынужденный обстоятельствами изменить путь следования и пункт сосредоточения, из этого последнего предпринял операцию, завершившуюся согласно Вашего желания глубоким обходом противника и атакою его со стороны Курганной.

С 16 августа дивизия вела целый месяц почти непрерывные бои, понесла около 1800 человек потерь (без 1-го офиц. полка), т. е. больше 75 % своего первоначального состава, одержала целый ряд успехов, но в последних неудачных кровопролитных боях при выполнении непосильных задач и свела на нет все предыдущие успехи и достигла в конечном результате только одного — подняла моральное состояние врага, увидевшего, что он может успешно сопротивляться, и понизила свой собственный дух, потеряв веру в несокрушимость своих атак. В Самурском полку на почве неудач и утомления появилось много перебежчиков, чего раньше совершенно не было, и сейчас этот полк уже не внушает мне доверия — над ним необходима большая работа.

Я не «жаловался», как в Вашей телеграмме были названы мои доклады о положении дел. Выражаясь словами Суворова «ближнему по его близости лучше видно», я оценивал правильно свои силы, переоцениваемые штабом армии, и силы противника, недооцениваемые им. В результате этих условий я ясно видел слишком большую вероятность неудачи и если сама по себе неудача, как таковая, везде тяжела, то для нашей армии последствия её много тяжелее: большевикам гораздо легче потерять тысячу человек, чем нам сто. Укомплектования поступают крайне туго, кроме того неудачный бой — это потеря оружия, пулеметов, пополнения которых из армии мы почти не видим (за два месяца дивизия получила 300 винтовок). Строевые начальники обязаны дрожать над каждым человеком, над каждой винтовкой, иначе они останутся без войск и если опасны слишком дорого стоящие победы, то неудачи могут стоить армии. Впереди же, кроме освобождения Кубани, армии предстоит много более широкая задача — с чем пойдет она ее решать.

И тем не менее, как тяжело ни складывалась обстановка в дивизии, я похоронил бы в себе всю тяжесть опасений за исход операции и её последствия, если бы не видел иного, находившегося всецело в Ваших руках выхода из положения. Например, в бою под Белой Глиной я скрыл от Вас то крайне тяжелое положение, в котором оказалась дивизия, так как знал, что Вы уже ничем помочь мне не могли, под Усть-Лабой, когда положение одно время было очень серьезно, я также не доносил Вам всего — тогда я считал вредным для дела беспокоить Вас, ибо резерв, бывший в Вашем распоряжении, нужно было хранить для более опасного направления.

Но в Армавирской операции дело обстояло совершенно иначе. Задача, возложенная на дивизию, не соответствовала её силам, неудача была весьма вероятна. Между тем я знал, что в то время, когда утомленная дивизия истекала кровью в непрерывных тяжелых боях, два сильных и свежих полка оставались в резерве, свободные от прямой задачи — борьбы с большевиками. В то же время я видел возможность достигнуть несомненных успехов, собрав кулак из главной массы армии путем подтягивания всех наличных резервов и усиления ударной группы за счет временного ослабления других фронтов, чтобы рядом последовательных, действительно сокрушительных ударов уничтожить раздельные группы врага. И как ни дорого нам время, но всегда считал, что лучше на два дня позже победить, нежели дать бой на два дня раньше и потерпеть неудачу.

Вот почему, находясь все время среди войск, видя большую вероятность неуспеха в предписанной мне операции и сознавая в то же время возможность полной удачи при иной группировке сил, я считал своим долгом настойчиво и выпукло, в то же время совершенно точно, без преувеличений очерчивать в своих донесениях действительную обстановку в дивизии. К сожалению, моим докладам не было оказано того доверия, которое я заслужил своей безукоризненной репутацией на войне и своим историческим походом.

Жаловаться же я не привык и никогда не жаловался ни на какие опасности и лишения более, чем за пять лет, проведенных мною на двух последних войнах. А если иные начальники иначе доносили, то это их дело и их ответственность (хотя донесения одного из начальников дивизии были аналогичны моим), но захлебнувшееся наше наступление на всех главных фронтах армии и последние неудачи во всех дивизиях доказывают, на мой взгляд, правильность моих действий.

Перейдя к вопросу собственно о выговоре, я позволю себе напомнить следующее:

Ко времени присоединения моего отряда к Добровольческой армии состояние её было бесконечно тяжело — это хорошо известно всем. Я привел с собою около 2 ½ тысяч человек, прекрасно вооруженных и снаряженных с большой артиллерией, броневиками, аэропланами (один готовый), автомобилями, радиотелеграфом, дал армии более 8 тыс. снарядов, 200 тыс. патронов, более 1000 винтовок (перечисляю главнейшее). Учитывая не только численность, но и техническое оборудование и снабжение отряда, можно смело сказать, что он равнялся силою армии, при чем дух его был очень высок и жила вера в успех.

В истощенный организм была влита новая свежая кровь.

Я не являлся подчиненным исполнителем чужой воли, только мне одному обязана Добровольческая армия таким крупным усилением. Все, стоявшие в Яссах у дела формирования добровольческих частей, отреклись от них, настаивали на роспуске и разоружении, называли мой поход безумием и авантюрой, подстрекали моих подчиненных к оставлению рядов. Я один имел смелость поставить себе целью этот поход, силу воли — довести дело до успешного конца и умение выполнить его среди многих опасностей и политических осложнений.

От разных лиц, среди которых есть и теперь играющие крупную роль в общем ходе событий, я получал предложения не присоединяться к армии, которую считали умирающей, но заменить ее. Агентура моя на юге России была так хорошо поставлена, что если бы я остался самостоятельным начальником, то Добровольческая армия не получила бы и пятой части тех укомплектований, которые хлынули потом на Дон. Всем известная честность моих намерений и преданность делу России обеспечивали бы мне успех развертывания. Но, считая преступлением разъединять силы, направленные к одной цели, не преследуя никаких личных интересов и чуждый мелочного честолюбия, думая исключительно о пользе России и вполне доверяя Вам, как вождю, я категорически отказался войти в какую бы то ни было комбинацию, во главе которой не стояли бы Вы. Правда, я тогда был далек от мысли, чтобы штаб вверенной Вам армии мог позволить себе такое отношение ко мне, с коим пришлось познакомиться последние два месяца (не исключая инсинуаций и клеветы, чему имею факты и, если угодно, доложу). Присоединение моего отряда дало возможность начать наступление, открывшее для армии победную эру. И не взирая на эту исключительную роль, которую судьба дала мне сыграть в деле возрождения Добровольческой армии, а быть может и спасения её от умирания, не взирая на мои заслуги перед ней, пришедшему и к Вам не скромным просителем места или защиты, но приведшему с собой верную мне крупную боевую силу, Вы не остановились перед публичным выговором мне, даже не расследовав причин принятия мною решения, не задумались нанести оскорбление человеку, отдавшему все силы, всю энергию и знания на дело спасения родины, а в частности и вверенной Вам армии.

Мне не придется краснеть за этот выговор, ибо вся армия знает, что я сделал для её побед.

Для полковника Дроздовского найдется почетное место везде, где борются за благо России. Я давно бы оставил ряды Добровольческой армии, так хорошо отплатившей мне, если бы не боязнь передать в чужие руки созданное мной.

Не могу не коснуться еще одного вопроса, который не имеет прямого отношения к содержанию этого рапорта, но очень болезненно отражается на духе войск. За последнее время к частям предъявлялись крайне повышенные боевые требования, ставились тяжелые задачи: «во что бы то ни стало», «минуя все препятствия». И не имея достаточно средств, войска, ценою больших жертв, по мере возможности, выполняли свои задачи. Но если признано возможным предъявлять строевым частям такие требования, которые нередко превышают их силы, почему же к органам, обслуживающим и снабжающим армию, не предъявляют таких повышенных требований. Почему от них не требуется исключительной энергии, исключительных знаний, исключительной изобретательности и работоспособности. Мы по-прежнему испытываем крайнюю нужду в снарядах и патронах и за недостаток их платим кровью; не достает обмундирования и сапог. Состояние санитарной части ужасно — засыпан жалобами на отсутствие ухода, небрежность врачей, плохую пищу, грязь и беспорядок в госпиталях. Проверьте количество ампутаций после легких ранений — результаты заражения крови, что при современном состоянии хирургии является делом преступным; в моей дивизии за последнее время целый ряд офицеров с легкими ранами подверглись ампутации или умерли от заражения крови. Врачи остаются безнаказанными, мне известен случай занесения заразы при перевязке в госпитале; за это врач был только переведен на фронт. Я доносил Вам о смерти шт. — кап. Ляхницкого из-за небрежности врача; он остался безнаказанным. Стон идет от жалоб на санитарную часть, но никто за это не отвечает. Когда приходится знакомиться с жизнью и работой довольствующих органов армии — поражаешься этой рутиной, бумажностью, презрительным, индифферентным отношением к войскам. Если исключительное напряжение в работе требуется от войск, так пусть же такую же энергию проявят те органы, которые их обслуживают и сами дани крови не несут.

Великая русская армия погибла от того, что старшие начальники не хотели слушать неприятной правды, оказывая доверие только тем, в чьих устах было все благополучно, и удаляли и затирали тех, кто имел смелость открыто говорить.

Неужели и Добровольческая армия потерпит крушение по тем же причинам?

Полковник Дроздовский.»

 

Этот рапорт был возвращен Дроздовскому с надписью: «Главнокомандующий прочитать не пожелал» — подпись — «Генерал Романовский».

Такое возвращение рапорта было ярким показателем власти и влияния Романовского на Главнокомандующего.

Деникин был плоть от плоти штабной генерал, рутинный, привыкший к тыловой спокойной работе. Он диктовал свои приказы Начальнику Штаба; тот их препровождал, и приказы кем-то исполнялись. Все проходило через руки Начальника Штаба, в данном случае ген. Романовского, — которому Деникин беспредельно верил, которого любил и на все смотрел его глазами, не проверяя и не критикуя: Романовский же докладывал то, что находил нужным. Докладывая, освещал вопрос, придавая ту или иную окраску, а часть прятал под сукно. Таким образом от Главнокомандующего ускользало очень многое, многого он совсем не знал, а многое доходило до него в искаженном виде. Характер же Романовского достаточно известен: злобный, завистливый, честолюбивый, не гнушавшийся средствами для поддержания своей власти и влияния — он «убирал» с пути своего опасных для него людей.

Возвратив рапорт Дроздовскому, вероятно не доложив даже о нем Деникину, Романовский громко заявлял о чрезмерной нервности Дроздовского и о необходимости отправить его в продолжительный отпуск. Так, однажды такой разговор зашел в присутствии генерала С., который возразил, что Дроздовского вряд ли можно будет уговорить взять отпуск в такое боевое время. Наступала пора боев за овладение очень важных пунктов для Добровольческой Армии. Тогда тот же генерал предложил довольно ехидную комбинацию: ежели Дроздовский как начальник дивизии плох, быть может ему предложить поменяться — генерал Романовский может занять его место, а Дроздовского назначить Начальником Штаба. Романовский немного смутился, но потом ответил, что он не отказывается; Деникин спас положение, заявив, что без Романовского он остаться не может.

После занятия Армавира 3-я дивизия была направлена на овладение Ставрополем; здесь, в бою 31-го октября, Дроздовский был ранен в ногу и эвакуирован в Екатеринодар. Это легкое пулевое ранение потребовало почему-то восьми операций… Невольно вспоминаются те строки рапорта Дроздовского, где говорится о небрежности врачей, их безнаказанности и грязи в госпиталях, дающих массовые заражения крови.

8-го ноября Дроздовский был произведен в генерал-майоры по Статуту (Георгиевский крест), — только такое производство он признал для себя приемлемым. К концу ноября безнадежное положение Михаила Гордеевича побудило принимавших участие в походе его из Ясс на Дон — увековечить память об этом, установлением особой медали. По этому поводу Деникин издал особый приказ от 25-го ноября (см. приложение IV) 1918 г.

В декабре Дроздовскому была ампутирована нога, но облегчения не наступало. Тогда 26-го декабря он был в полубессознательном состоянии перевезен в Ростов в клинику Напалкова. Еще в Екатеринодаре, когда ранение осложнилось, окружавшие Дроздовского уговаривали его переехать в Ростов в клинику проф. Напалкова, но эти уговоры были тщетны. Он говорил, что в такой клинике место тяжело раненым, и он, со своим пустяшным ранением, не желает отнимать место у других.

Однако, все старания профессоров Напалкова и Игнатовского, а также образцового медицинского персонала, были бессильны помочь страдальцу.

Вечером, 1-го января 1919 года Михаил Гордеевич Дроздовский скончался.

Два месяца тянулось заражение крови, поговаривали о тифе, о систематическом медленном отравлении, во всяком случае, почему произошло заражение крови — осталось загадкой, таинственной и необъяснимой.

Врач Плоткин, пользовавший в Екатеринодаре Дроздовского, остался безнаказанным, его даже не спросили историю болезни Дроздовского; никто не поинтересовался узнать первопричину заражения. Этот врач вскоре уехал заграницу с какой-то миссией.

Так друзьям Дроздовского не пришлось уговаривать его взять отпуск, он был «убран» с пути Романовского.

Деникиным по поводу смерти Дроздовского был издан приказ, перечислявшей все этапы его славной боевой деятельности, кончавшийся словами: «Мир праху твоему, рыцарь без страха и упрека». В память покойного Деникин приказал одному из созданных Дроздовским полков впредь именоваться «2-м Офицерским генерала Дроздовского полком», а впоследствии вся 3-я дивизия получила наименование «Дроздовской».

 

 

ПРИЛОЖЕНИЯ