Нарушив высочайшее повеление

Люди, которые в критический момент решающего для России боя спускали на "Цесаревиче" флаг адмирала и поднимали сигнал о передаче командования, действовали, надо думать, из лучших побуждений. Но движимые минутой смятения и замешательства, они нисколько не просчитали последствия своего поступка. Он был неправилен даже строго формально. На корабле оставался живой (хотя и тяжело раненый) начальник штаба. Сохранялся частью уцелевший штаб.
Спуск флага на "Цесаревиче" не способствовал подъему духа на эскадре, а противнику, наоборот, давал повод для воодушевления своей удачей. Было бы, безусловно, лучше, если бы на "Цесаревиче" не давали знать о том, что у него случилось. Флаг адмирала мог бы оставаться на корабле по праву его принадлежности оставшемуся в живых начальнику штаба. И факт перехода корабля в хвост колонны флота (если бы удалось справиться с управлением) не был бы столь дезорганизующим, как это в действительности произошло.
Разумнее было бы повторить курс на прорыв. Ведь адмирал, как это делали японцы, вовсе не должен быть на головном корабле. Не мог составлять неожиданности и переход "Цесаревича" в хвост колонны. Ведь перед выходом было установлено: отставших кораблей не ждать. Они сами должны были справляться с повреждениями и следовать за эскадрой по мере своих сил.
Но что сделано, то сделано. Роковой сигнал увидел флот и, как говорилось в работе следственной комиссии по разбору обстоятельств боя, произвел на нем "полное замешательство". Сигнал этот, как говорилось далее, "был сделан по сигнальной книжке, так как условного сигнала на эскадре не было установлено". "Упорный" В.К. Витгефт продолжал тянуть флот за собой в могилу, и следующий флагман — начальник отряда броненосцев князь П.П. Ухтомский не захотел ни в чем ему помешать. Как-то даже неудобно читать все те нелепые отговорки, которыми он оправдывал свое безучастное поведение. Неисследованной загадкой остаются причины, которые помешали адмиралу зримо для всей эскадры объявить о своем вступлении в командование.
Снесенные стеньги, из-за чего будто бы нельзя было поднять видимый флоту сигнал, не составляло труда (послав марсовых подняться по ней снаружи), как делали еще во времена парусного флота, заменить временными хотя бы из шлюпочного рангоута. Можно было все же попытаться применить радио. Ничто не мешало подозвать к борту ближайший крейсер или миноносец или перенести сигнал на ту же "Победу", которая вообще пострадала меньше других и сохранила свои стеньги в целости. Ничего похожего сделано не было.
Эта удручающая пассивность неизбежно приводит к мысли, что адмирал не рвался возглавить флот в столь тяжелый для него момент. Ему было выгоднее сделать вид, что он лишен возможности вступить в командование. Он предпочел остаться "в массе" и ничего не делать. И тем он, как это ни горько признать, почти умышленно допустил на эскадре безвластие. Будь командиры одухотворены непреклонной и единой волей к победе, передача командования перешла бы сама собой или просто в тот момент могла бы не потребоваться. Эскадра вела бой и могла, хотя это и не было лучшим решением, продолжать идти прежним курсом. Судорожная, почти паническая стрельба японцев по мере сближения кораблей все более утрачивала свою меткость. Огонь же наших кораблей, хотя и уступавший в скорости, продолжал оставаться стабильным и методичным — большинство орудий не утратили возможности стрелять. Панический дух адмирала Витгефта, сумевшего погубить свой штаб и дезорганизовать управление, оставался не властен над экипажами кораблей. Они исполняли свой долг со спокойной уверенностью и верой в свои силы и вели огонь так, как их учили адмиралы Скрыдлов, Старк и Макаров.
Этот неторопливый, ничуть не ослабевавший огонь все более страшил и нервировал японцев. Их боеприпасы из-за неумеренной скорости стрельбы были на исходе, и тогда последнее слово в бою оставалось за русскими, успевшими израсходовать едва ли треть своих снарядов. Говорили, что Того за несколько минут до катастрофы "Цесаревича" уже готовился отдать приказ об отходе. К этому принуждали и значительные повреждения его кораблей. По наблюдениям командира "Севастополя", "сойдясь на близкое расстояние, можно было видеть, что на "Микасе" почти все орудия молчали, кормовые части у "Асахи" и "Шикишимы" были разворочены, у "Микасы" — "сквозная пробоина посредине и около боевой рубки все разворочено, мостик снесен, а над передней частью стоял дым". Таким же действенным, несмотря на подавляющий зрительный эффект, который производили окрашенные густым черным дымом японские попадания, представлялся огонь наших кораблей и для державшихся в стороне русских миноносцев.
Как можно было видеть с "Выносливого" (из записки, составленной в 1909 г. капитаном 2 ранга Елисеевым), "на "Микасе" к концу боя видны были огоньки выстрелов только немногих пушек, по-видимому, 6-дюймовых". Последней выходившая из боя "Полтава" (дневник старшего офицера капитана 2 ранга С.И. Лу-тонина) свидетельствовала о том же: "У "Микасы" оставались недобитыми лишь две 6-дюймовые пушки с левого борта. Обе 12-дюймовые, башни бездействовали и пушки повернуты от нас". На "Пересвете", видя, что головной японской колонны был уже не способен вести бой (на нем полыхало несколько пожаров, обе башни прекратили огонь и не поворачивались, а из всех бортовых 6-дюймовых стреляла только одна), уже в 17 часам перевели огонь на шедший вторым "Асахи" (или, как в этом были убеждены некоторые офицеры, "Микасу").
Что "Микасе" крепко досталось, было заметно еще в конце января 1905 г. Офицеры, шедшие в плен после сдачи Порт-Артура, видели его на ремонте в Куре. Он стоял без кормовой башни. Казалось, что оставалось сделать последний дружный натиск — и враг будет сломлен. Выход из строя "Цесаревича" прямо подталкивал к решительной атаке, чтобы не дать врагу возможности переломить ход боя в свою пользу.
Ясен был и секрет победы (так по крайней мере думали и многие командиры после боя): решительное сближение для реализации уже явственно обнаружившегося превосходства наших кораблей в меткости на ближних дистанциях. И меткости, гарантированной не малонадежными тогда приборами, а выверенным глазомером комендоров. Ведь оптических прицелов наши корабли не имели. И дело было не в том, как это постоянно повторяется в истории, сумел или нет второй флагман эскадры поднять видимый всеми сигнал о принятии командования, и не в том, все ли корабли смогли этот сигнал увидеть. Дело в незамедлительном общем порыве, который, не теряя времени, должен был совершить корабль, оказавшийся во главе эскадры после выхода из строя "Цесаревича". И командир "Ретвизана" без колебаний принял это требовавшее молниеносной реакции решение.

Последовав вначале за "Цесаревичем", но быстро оценив, что его маневр — аварийный, Э.Н. Щенснович приводит корабль на прежний курс и, не вдумываясь в причины странной медлительности "Пересвета", полным ходом поворачивает на японцев. И словно поняв его маневр, также вправо, образуя неровный строй фронта или пеленга, поворачивают из своего нарушенного строя следовавшие за ним "Победа", "Севастополь" и "Полтава". Курсом на врага пытается повернуть и "Цесаревич". Странным образом продолжает медлить (или не может развить полного хода — у него сильно "раскрыты" взрывами две дымовые трубы) и ничем не проявляет себя лишь "Пересвет".
По ближе всех вырвавшемуся и грозящему таранной атакой "Ретвизану" противник сосредотачивает весь огонь. И становится особенно ясно, что японцы, на быстро меняющемся расстоянии действительно, как замечали участники боя, "горячатся" — попадания в корабль ничтожны. "Ретвизан" практически без повреждений проходит сквозь завесу огня. Расстояние до японцев стремительно уменьшается и составляет, по оценке Э.Н. Щенсновича, уже 17 каб. И здесь проклятие русского флота — бездарная конструкция боевой рубки — вдруг снова дает себя знать. Осколок, проникший в просвет боевой рубки, наносит рану командиру, кровь заливает ему глаза, и не позволяет завершить задуманный маневр.
Видя, что никто из кораблей его примеру не последовал, командир приказал повернуть на обратный курс. Отставшая от него на две мили, эскадра уже поворачивала за "Пересветом" к Порт-Артуру. Как объяснял впоследствии Э.Н. Щенснович, и его атака, и ускоренное возвращение в Порт-Артур, были вызваны опасением за безопасность корабля, часть носовых отсеков которого (кроме уже ранее затопленных) начала заполняться водой из-за полученной в бою пробоины. Труднее объяснить причины, которые не позволили кораблям поддержать атаку "Ретвизана". Говорили, что командиры не поняли его скоротечный маневр, хотя некоторые участники боя подтверждали, что "Победа" будто бы действительно за ним поворачивала.
Такое же намерение, как и у командира "Ретвизана", имел и командир "Севастополя", но повреждение в кочегарке помешало его осуществлению. "Полтава" только еще подтягивалась к своему месту в строю, "Цесаревич", видимо, еще не успел восстановить управление. В этот последний краткий миг равновесия, когда эскадра еще сохраняла свою целостность, а корабли словно выжидали, кто же возьмет на себя инициативу командования и управления, контр-адмирал князь Ухтомский, находясь на "Пересвете", не сумел проявить себя. Не найдя путей вступить в командование (а, может быть, и не желая брать на себя эту ответственность), он предпочел повернуть вместе со всеми в Порт-Артур и тем покрыл свой княжеских род несмываемым позором.
В пути от возвращавшихся кораблей отделился "Цесаревич" — его офицеры решили выполнить повеление императора и повернули во Владивосток. О действиях же остальных кораблей в заключении следственной комиссии по делу о бое 28 июля говорится с подобающим обстоятельствам жесткостью. "Плохо организованная эскадра распалась и не могла уже больше собраться".
К моменту, когда "Цесаревич" как-то справился с управлением, эскадра уже почти распалась и отступала к Порт-Артуру. "Цесаревичу", с трудом державшемуся в строю, оставили место в хвосте колонны. Удалось это (свидетельство лейтенанта Ненюкова) уже только тогда, когда "Пересвет", отказавшись от прорыва, повел последовавшие за ним корабли (без ушедшего вперед в одиночку "Ретвизана") в Порт-Артур. С темнотой "Цесаревич" из-за не прекращавшейся рыскливости и падения тяги в котлах, начал отставать. Кормовая труба была основательно "раскрыта" взрывом снаряда, но это повреждение было значительно меньше, чем на "Пересвете". Он почти что потерял две из трех труб, и все-таки оставил "Цесаревич" далеко позади. Это явление в комиссии адмирала И.М. Дикова осталось неисследованным.

Циндао вместо Владивостока

Отстав от эскадры, "Цесаревич" уже совсем сбился с курса на Порт-Артур. Атаки миноносцев отбивали, поворачиваясь к ним кормой. Почти постоянно меняя курс на все румбы, ориентировку и вовсе потеряли. Повреждения корабля внешне были впечатляющие, но на боеспособность существенно не повлияли. Ночь позволила с некоторыми из них справиться, и потому после совета с офицерами оставшийся за командира старший офицер Д.П. Шумов решил прорываться во Владивосток. У Порт-Артура отставший и не знавший пути корабль могли перехватить японцы. Уходя же на юг, можно было рассчитывать затеряться в море и проскользнуть ночью через Цусимский пролив.
Расход угля из-за пробоины в. трубе, был, конечно, выше нормы, но при экономической скорости, как подтверждал старший механик, до Владивостока его должно было хватить. Возвращение в Порт-Артур признавали бесперспективным. Там корабль могла ожидать лишь бесславная гибель под огнем японских осадных батарей. Курсом на юг правили по Полярной звезде, держа ее за кормой. Уже в наступившей темноте близко прошел "Аскольд", чуть позднее — "Диана". Но крейсера, считая себя действующими самостоятельно, присоединяться к своему флагманскому кораблю не пожелали, а с "Цесаревича" дать им сигнал не успели, возможно, что их в темноте приняли за противника или просто не заметили.
В. Семенов в своей "Расплате" о встрече с "Цесаревичем" не упоминает. Шанс собрать во главе с собой целый отряд (с "Дианой" шел "Грозовой") был упущен. В пути прожекторами, как было установлено на эскадре, себя не выдавали, а по шнырявшим вокруг миноносцам стреляли лишь тогда, когда кто-то из них явно выходил в атаку. Ночь окончательно развеяла страхи. Даже одиночному кораблю при соблюдении надежной светомаскировки, внимательном управлении и дисциплинированных комендорах (они стреляли только по команде офицера) миноносцы оказались не опасны. Полезен оказался и набежавший утренний туман. Все пять замеченных атак были успешно отражены.
Один из миноносцев, словно почуяв корабль в темноте (может быть даже по запаху дыма из труб), сблизился и успел сделать минный выстрел. Огнем правой носовой башни его немедленно' уничтожили, но выпущенная им торпеда оставляя хорошо видимый фосфоресцирующий след, неотвратимо приближалась к правому, борту. Возможности уклониться уже не было, взрыв казался неминуем. Но не дойдя до борта 6–7 м, торпеда круто изменила путь и скрылась за кормой. С полуночи атаки прекратилась, но перед рассветом был обнаружен отряд кораблей, шедший неподалеку тем же курсом. От нежелательной встречи уклонились поворотом и скрылись в полосе набежавшего тумана.
Утро 29 июля обнадеживало. Погода стояла ясная, туман исчез, горизонт был чист. Можно было мобилизовать все силы и приступить к устранению наиболее существенных повреждений. Но единодушно принятое офицерами решение прорываться во Владивосток встретило возражение пришедшего в себя командира. Переживший шок и серьезную контузию, раненый в голову и руку командир поздно вечером (около 23 час.), несмотря на протесты врачей, потребовал отнести его в боевую рубку. Здесь он провел время отражения минных атак, а наутро, оценив, как ему казалось, картину серьезных повреждений корабля, признал ее, как выразился перед следственной комиссией "ужасной".
К тому времени пришел в себя и контр-адмирал Матусевич. Оба они и порешили, что прежде чем прорываться во Владивосток, необходимо для ремонта и пополнения запасов угля зайти в германский порт Киао-Чао (Циндао). Пользуясь поддержкой начальника штаба, командир не счел нужным снова собирать военный совет, и офицеры, застигнутые врасплох начальственной "инициативой", не нашли возможным дружно и решительно протестовать. Снова и снова переживая в душе те знаковые для судьбы обстоятельства, став уже капитаном 2 ранга, В.К. Пилкин в 1911 г. Писал П.А. Федорову: "… В душе своей я не могу забыть сделанные мной важные ошибки: согласие на предложение Шумова идти во Владивосток и недостаток настойчивости, когда командир не послушался Ненюкова, меня и Сполатбога и повернул в Циндао".

“Цесаревич” в Циндао

Всю ночь управляющий кораблем Д.П. Шумов (командир только присутствовал в рубке) пришедшего в себя командира убедить не смог. В ответ на его доклад и доводы о намерении офицеров повернуть на юг для прорыва во Владивосток командир заявил о другом своем решении: "он во Владивосток не пойдет, так как броненосец имеет сильные повреждения, а пойдет в Тзингтау". Не возымели на него действия и доводы лейтенантов Ненюкова, Пилкина и мичмана Сполатбога о том, что если уж он не хочет идти во Владивосток то надо идти дальше на юг, но никак не в Циндао". Так ценз, дав негодного командира болеющим за честь своего корабля офицерам, еще раз вредоносно проявил себя. Жизненной энергии и начальственной распорядительности командиру Иванову хватило как раз до прихода в Циндао. Здесь он 30 июля, совершенно, по его словам, "обессиленный от потери крови и от страшной головной боли с головокружением", благополучно съехал с корабля в береговой госпиталь, а корабль снова сдал на попечение старшего офицера. В госпитале он пробыл до 22 сентября и таким образом, загнав корабль в ловушку, сам избежал последствий им же принятого решения и с удобствами вернулся в Россию.
Нельзя было не понимать, что делая огромный крюк на юг к Циндао, корабль терял шанс на внезапность прорыва и, обнаруживая себя, позволил японцам приготовить силы для перехвата. Проблематична была и возможность ремонта, на которую почему-то рассчитывал командир Иванов. Этот ремонт немцы, изображая нейтралитет, могли и не разрешить. Реальнее было рассчитывать на собственные силы, которыми можно было справиться и с раскреплением пробитой мачты и с заделкой разорванной дымовой трубы. На корабле хватало для этого и средств, и материалов. В дело могли пойти легкие конструкции боевого марса, фальшбортов башен и коечных сеток. Накопленный в русском флоте обширный опыт был обобщен в изданном в 1898 г. и наверняка присутствовавшим в корабельной библиотеке сборнике ВКАМ "Повреждения на судах и их исправление судовыми средствами". Но и этот вопрос в Следственной комиссии не поднимали.
Не составляло непреодолимых трудов и приведение корабля во всеоружии. Ведь на корабле не было подбито ни одного орудия. В действии оставались все башни и вся батарейная 75-мм артиллерия. Наладили к утру и управление из боевой рубки, и связь с машинными отделениями. В зюйд-остовой четверти сумели определить и девиацию компаса. н Но по приходе вечером 29 июля в Циндао, командир не спешил с распоряжениями о пополнении запасов угля и о заказе необходимых для ремонта материалов. Не вдохновил его И пример пришедших ранее и уже готовившихся к уходу для прорыва "Новика" и "Бесшумного". Хуже того, капитан 1 ранга Иванов счел удобным уклониться от рекомендаций, за которыми обратился к нему командир "Бесстрашного" лейтенант П.Л. Трухачев (1867–1916).

Придя утром 30 июля вместе с "Беспощадным", он, видимо, считал, что прорвавшиеся корабли и во Владивосток должны идти вместе. Приняв на себя общее командование, ускорив с помощью своей команды пополнение на миноносцах запаса угля, "Цесаревич" мог бы вывести в море целый отряд. В зависимости от обстановки он мог совершить или прорыв во Владивосток или уйти на юг, чтобы в труднодоступных районах французских или даже чужих колоний дожидаться прихода 2-й Тихоокеанской эскадры. Не исключался и поход на соединение с владивостокским отрядом крейсеров.
Все это было вполне реально при наличии в составе русского флота специальных крейсеров Добровольного флота. Ведь их операции уже в начале войны вызвали большой переполох среди фирм, занимавшихся военной контрабандой. Планировалось широкое развитие крейсерских операций, которые было вполне реально связать с судьбой прорвавшихся кораблей. Вспомним, что С.О. Макаров считал вполне реальным прорыв в Порт-Артур (а, возможно, и во Владивосток) захваченного началом войны в Красном море броненосца "Ослябя".
Но командир вчерашнего флагманского корабля и его штаб не нашли в себе сил до конца исполнить свой долг и не допустить разоружения в нейтральном Циндао. Корабли были предоставлены сами себе и действовали совершенно разрозненно. "Новик", спеша уйти до наступления утра, и не получив с "Цесаревича" помощи, покинул порт с неполным запасом угля. Это обстоятельство сыграло, как вскоре выяснилось, роковую роль в его судьбе. "Бесшумный" прилагал все усилия, чтобы в кратчайший срок, пока не нагрянули к порту японцы, справиться с ремонтом и успеть уйти на прорыв."Бесстрашный", ожидая его готовности, спешил с приемкой угля. О помощи кораблям за все это время со стороны "Цесаревича" упоминаний в документах не встречается.
Уклонившись от всех инициатив и вполне довольный сложившимися обстоятельствами, командир Н.М. Иванов с чувством исполненного долга отошел от дел. Утром 30 июля он съехал на берег в немецкий госпиталь, оставив свой корабль собственными силами решать им, Ивановым, созданные проблемы. Там же оказался и адмирал Матусевич. Но корабль, несмотря на странное поведение двух его самых старших начальников, не сдавался. Надежду на возможность ремонта и последующего прорыва возбудила переданная на корабли 31 июля телеграмма императора Николая II, ободрявшая экипаж "в сознании свято и с честью исполненного долга перед престолом и родиной".
В ответной телеграмме адмирала Матусевича на имя управляющего морским министерством изъявлялись чувства благоговения, с которым все на броненосце и миноносцах восприняли "высокомилостливые слова" императора, и выражались пожелания о "ниспослании здравия и благоденствия возлюбленному государю императору и высоконоворожденному наследнику". Далее высказывались верноподданические чувства и единодушное желание экипажей кораблей "снова нести наши жизни во славу престола и отечества". Увы, действительность не подтвердила этих возвышенных чувств все-преданности престолу. Немцы, правда, чтобы не подвергнуть корабли японским атакам с моря, 31 июля перевели их во внутренний бассейн, а губернатор 1 августа объявил, что "Цесаревичу" разрешена 6-дневная стоянка. Она объяснялась необходимостью привести корабли в состояние, необходимое для выхода в море (но не для полной боеготовности). От "Беспощадного" в день прихода потребовали вначале покинуть порт в течение 24 часов (как и от "Новика" перед этим), а затем, ссылаясь на разрешение германского императора, срок стоянки продлили до полуночи с 3 на 4 августа.
Но 2 августа отношение обычно любезных немецких властей вдруг переменилось. В 10 утра командирам всех кораблей объявили повеление кайзера Вильгельма II немедленно к 11 часам спустить флаги и разоружиться. Все терялись в догадках о причине такого исключительного вероломства. Ведь русские корабли за все предшествовавшие войне годы привыкли к постоянно проявлявшимися немецкими властями (особенно в Киле) чувствам радушия, гостеприимства и даже дружбы. Германия в той войне явно сочувствовала России, и немецкие пароходы с грузом угля уже готовились (по заключенным с частными фирмами контрактам) сопровождать поход эскадры З.П. Рожественского.
Но Н.А. Матусевич в силу ли подавленности от пережитого ранения или чрезмерной деликатности не пытался даже объяснить немцам несуразность их требований: кораблям, начавшим ремонт, для выхода в море требовалось гораздо больше времени. Не счел он нужным воспользоваться и своим правом сильного, что позволило просто проигнорировать бесчестный немецкий ультиматум. Власти в Петербурге, как это нередко делается в России и как только что было с действовавшими в Индийском океане крейсерами "Петербург" и "Смоленск", предпочли просто откреститься от своих кораблей. Непрофессионализм верховных властей вновь являл себя во всей его неприглядности.
Не дождавшись из Петербурга ответа на свой срочный запрос, Матусевич отдал приказ кораблям подчиниться немецким требованиям. Корабли спустили флаги и в тот же день начали выгружать боеприпасы на берег. Сдали немцам замки от 75-мм орудий, части от замков больших орудий и две крышки золотниковых коробок цилиндров среднего давления. Свезли на берег и все ружья и револьверы, оставив только 50 для караульной службы.

Повреждение трубы на броненосце “Цесаревич” после боя 28 июля

В тот день, словно уже зная о случившемся, заявился в порт японский миноносец. Ссорится с Германией в планы японцев не входило и на захват броненосца они не покушались. Удовлетворенный сведениями о разоружении броненосца, миноносец тотчас же удалился. Начался отсчет заточения кораблей.
С легкостью, одним росчерком пера отказаться от великолепного боевого корабля, на одну только постройку которого ушло пять лет, иначе, как преступлением это решение назвать нельзя. Впрочем с "Дианой" в Сайгоне поступили еще волшебнее. Несмотря на то, что французские власти никаких требований о разоружении не предъявляли и гарантировали провести весь ремонт корабля, приказ о разоружении был отправлен и сюда. И произошло это 22 августа, когда корабль мог бы при желании выйти в море и уже наверняка присоединиться к эскадре З.П. Рожественского. Именем генерал-адмирала приказ отдал управляющий морским министерством вице-адмирал Авелан. И перед мудростью этого приказа остается лишь развести руками.
Так петербургские правители, непонятно о чем думая, с легкостью "сдали" все прорвавшиеся корабли. Их для войны почему-то сочли ненужными. Подчинившись воле генерал-адмирала, в новую, теперь ничем уже не подгоняемую, неторопливую — на всю войну — ремонтную страду погрузился и "Цесаревич". Не успев, как это удалось на "Диане", группой списаться с корабля до разоружения, офицеры броненосца вместе с рутиной ремонтно-береговой службы взялись за осмысление выпавшего на их долю бесценного боевого опыта. Ведь он мог пригодиться еще. Как, раз 1 августа 1904 г. в Кронштадте начала кампанию 2-я эскадра флота Тихого океана.
Судьба и здесь не оставила своими заботами оптимистический корабль — она устроила так, что одному из офицеров (флаг-офицеру штаба лейтенанту М.А. Кедрову) довелось, как и трем офицерам "Дианы", принять участие в походе и бое эскадры З.П. Рожественского. Неизвестно с каким вниманием (и вообще счел ли это нужным) отнесся к их опыту Зиновий Петрович, но обладавший наибольшей информацией (флаг-офицер штаба С.О. Макарова и В.К. Витгефта) лейтенант Кедров получил назначение, далекое от задач обобщения опыта — артиллерийским офицером на крейсер (вооруженный пассажирский пароход) "Урал". Система, словно бы задавшаяся целью погубить флот, оставалась верна себе.

17. Флот без “Цесаревича”

Возвращение эскадры в Порт-Артур и даже отделение "Цесаревича" еще не означали проигрыша войны. Положение можно было исправить, корабли — воссоединить, попытку прорыва возобновить. Но ни о чем подобном "пещерные адмиралы", вернувшись в вожделенный Артур, думать и не собирались. Полностью утративший моральное право 'на командование эскадрой, но тем не менее оставаясь ее полновластным начальником, князь Ухтомский продолжал свою предательскую "линию". Вместо экстренных ремонтных работ и восстановления артиллерии адмирал чуть ли не с первого дня по возвращении начал с готовностью отдавать на сухопутный фронт корабельные пушки.
Прозревший, наконец, наместник добился его незамедлительного смещения. По решению генерал-адмирала от 14 августа князя назначили "в распоряжение" наместника, а командовать эскадрой поручили капитану 1 ранга Р.Н. Вирену (1856–1917) с производством его в контр-адмиралы. Но и в этом назначении режим фантастически промахнулся. Недавний боевой командир "Баяна", создавший своему кораблю такую рекламу, что потерявший голову царизм поспешил по его образцу заказать еще три подобных, Р.Н. Вирен проявил себя (что он и ранее не скрывал) столь же "принципиальным" крепостным оборонцем, готовым продолжать дело бесталанного князя.
Его назначение со всех точек зрения было столь же нелепо, как и происходящее на наших глазах до недавнего времени назначение невесть откуда взявшихся чиновников на руководящие посты в правительстве России. В догадках о произошедшем с Р.Н. Виреном "затмении" терялся единственный сторонник выхода эскадры в море Н.О. Эссен. Высказавшись категорически против каких-либо попыток прорыва на совещании, которое 6 августа успел провести князь Ухтомский, новый командующий уже через неделю после вступления в должность (князь ему свои полномочия уступил 24 августа) высказал свою концепцию ведения войны. Коротко говоря, это была декларация о полной несостоятельности нового командующего как флотоводца. Словно и не было заветов великих флотоводцев прошлого и блестящей, так быстро начавшей давать весомые результаты школы С.О. Макарова. Р.Н. Вирен обстоятельнейшим образом доказывал, что ни прорваться, ни победить японцев он не может.
Уверяя в донесении наместнику (он же был и главнокомандующий) от 2 сентября, что все его "мысли и стремления" направлены к выполнению данных предначертаний и "высочайшей воли" (с повторением директивы о прорыве), новый начальник в самых мрачных тонах рисовал сценарий заведомо и со всех сторон безнадежного исхода боя с превосходящим в силах и скорости противником. Никаких путей и вариантов тактики, которые позволяли бы компенсировать японское превосходство, даже не упоминалось. Новоиспеченный адмирал, который не участвовал в бою 28 июля, ни в чем не пытался опереться на богатейший боевой опыт, который вынесли из боя командиры и офицеры теперь уже обстрелянных кораблей.
Невнятной остается в истории и роль почему-то упорно остававшегося в стороне командующего флотом в Тихом океане вице-адмирала Н.И. Скрыдлова (1844–1918). Командуя эскадрой до войны, он почему-то ни сам (после назначения командующим флотом 1/14 апреля 1904 г.) не спешил пробраться в Порт-Артур, ни считал нужным поручить это назначенному командующим 1-й эскадрой флота Тихого океана вице-адмиралу П.А. Безобразову (1845–1905). Он, видите ли, не считал возможным подвергать такой рискованной операции имевшего слишком уже будто бы почтенный возраст (59 лет) адмирала.

Опыт австрийского фельдмаршала Радецкого (1766–1860), который свою самую блестящую победу одержал в возрасте 82 лет, русскому адмиралу известен, видимо не был. Дело, как говорят некоторые сведения, объяснялось проще: давними неладами в отношениях с наместником. И не потому ли в ответ на директиву наместника от 14 октября о необходимости прорыва командующий флотом 29 октября высказал полное согласие с позицией Р.Н. Вирена.
К их позиции, что уже и вовсе непостижимо, вдруг присоединился и сам наместник. Произошло это 5 ноября 1904 г., когда он, смещенный с должности главнокомандующего, отбыл из Мукдена в Петербург. Сдав дела по командованию, он счел себя вправе сдать и принципиальную позицию о необходимости прорыва кораблей из гибельной, как уже было совершенно очевидно, ловушки Порт-Артура. Так избранные императором "флотоводцы" наперебой "сдавали" флот, который для них был не делом чести и совести, а всего лишь разменной картой в мелкой игре интриг и амбиций.
После таких индульгенций триумвират "пещерных адмиралов" (Лощинский, Вирен, Григорович) уже без оглядки начал разбазаривать флот. На берег отдавали новые и новые орудия и боеприпасы для крепостных орудий, свозились на позиции новые и новые десантные отряды. Моряки сражались так же доблестно и героически, как и их предки на бастионах Севастополя, но никакой героизм на суше не мог заменить действий флота в открытом море. Никто почему-то не хотел задуматься над тем, что все собранные на позициях и батареях фронта машинисты и кочегары, комендоры и сигнальщики, минеры и гальванеры, вернись они к своим постам на кораблях, могли бы оказать крепости пользу во сто крат большую. Ту самую, которую тщетно ожидали от них оказавшиеся более военно-образованными генералы крепости.
Самоотверженной работой под огнем японцев рабочие порта уже спустя неделю после возвращения эскадры сумели устранить главнейшие повреждения кораблей (наружной обшивки, мачт, дымовых труб и т. д.). Тем самым опровергались уверения Р.Н. Вирена о будто бы катастрофическом состоянии кораблей по их приходе в Порт-Артур. Очевидно несостоятельным становилось и мнение командира "Цесаревича" о показавшихся ему "ужасными" повреждениях его корабля. Их на корабле, как говорят документы, было не больше, чем на "Пересвете". Успевали исправить и повреждения 2-й очереди, и те, которые пока случайно вызывались обстрелом японской осадной артиллерии.
Экипажи кораблей во все большем количестве сосредотачивались на береговых позициях, и когда 10 августа была предпринята последняя попытка поддержать оборону крепости корабельным огнем, на вышедшем на рейд "Севастополе" вместо 620 человек команды в наличии оказалось лишь 300. Ослабло и внимание к тралению, отчего броненосец, возвращаясь после стрельбы в гавань, подорвался на мине.
Все больше оседало на берегу и офицеров-специалистов. Они распределялись по секторам обороны, поручавшихся князем Ухтомским (приказ от 7 августа) под полную ответственность каждого из кораблей 1 ранга. Корабли уже окончательно переместились на бастионы. Так, на ставший флагманским "Ретвизан" приходилось до 13 отдельных батарей, включавших 56 пушек, 4 прожектора и до 180 человек прислуги. Команда каждого корабля в большей своей части употреблялась на формирование новых и новых сухопутных рот. Их бросали в самые отчаянные бои, когда требовалось спасти от захвата какую-либо высоту или выбить уже овладевших ею японцев. Только на защите горы Высокой, ставшей центром обороны, морские команды потеряли убитыми 371 и ранеными 1033 человек.
Особенно большие потери понесла прибывшая 15 ноября в числе последних резервов десантная рота "Победы" в числе 117 человек. Вместе со многими матросами погибли оба офицера: командир роты мичман А.С. Бершадский и мичман Б.А. Флейшер. 18 декабря при отражении штурма Митрофаньевской горы погиб командир десантной полуроты "Победы" мичман С.И. Воронцов-Вельяминов. Вместе с пропавшим без вести 13 мая командиром окруженной на Киньчжоуских позициях батареи мичманом Н.М. Шимановским "Победа", которая в боях на море не потеряла ни одного офицера, лишилась на суше четырех.
Не прекращалась и перекидная стрельба кораблей, все более обращавшихся в малоподвижные плавучие батареи. За август по береговым позициям японцев было выпущено 79 305-мм, 52 254-мм, 1128 152-мм и 44 120-мм снаряда. Критический срок ухода кораблей были близок. Уже 10 сентября Р.Н. Вирен доносил главнокомандующему: "Забрав все из порта, имеем снарядов немного менее половины боевого запаса" Но вывода о том, что это уже означало ту "крайность", которая, согласно директиве командующего флотом, обязывала флот уходить из обреченной крепости, адмирал почему-то не делал.
Новым знаком неотвратимой беды стал состоявшийся обстрел крепости и порта из установленных за склонами Сахарной головы осадных 280-мм мортир. Первые же попадания их снарядов, прошивая палубы кораблей, словно шило лист бумаги, должны были приносить кораблям непоправимые или гибельные повреждения. Но никаких сведений даже о попытке формирования отряда прорыва хотя бы из быстроходных броненосцев, отдав им все оставшиеся снаряды, в документах и мемуарах не встречается. В готовности к выходу держали лишь крейсер "Баян", успевший исправить свои повреждения, не позволившие ему выйти в бой вместе с флотом 28 июля. Но и он продолжал оставаться в гавани в качестве беззащитной цели для расстрела мортирами. Спасаясь от пока что веерной (по дуге, захватывавшей акваторию порта и гавани) стрельбы мортир, корабли прижимались к берегу под склон Перепелиной горы. Здесь, свезя на берег уже практически всю команду, каждый застыл в постыдной покорности и ожидал своей участи.

Порт-Артур под обстрелом

Но и эти еще уцелевшие корабли "флотоводцы" Григорович, Вирен и Лощинский "списали" своим протоколом от 31 октября. Подтвердив решимость помогать крепости "всеми средствами" и отстаивать ее "до последнего снаряда и человека", адмиралы признали обреченность всех кораблей, которые, даже уцелев от огня мортир, уже не смогут выйти в море из-за отсутствия на них команд. Лишь двое из командиров на совещании 5 ноября посмели поднять свой голос против такой уготованной кораблям позорной участи. Они — Н.О. Эссен ("Севастополь") и B.C. Сарнавский ("Паллада") настаивали на прорыве кораблей в море, для чего предлагали полностью прекратить передачу их снарядов на сухопутный фронт.
Н.О. Эссен напоминал, что Балтийская эскадра надеется на присоединение к ней кораблей из Порт-Артура, иначе ей не одолеть японцев. B.C. Сарнавский в своем отдельном мнении записал, что снаряды следует "приберечь на случай выхода для соединения с эскадрой, идущей из России". Продолжение же передачи снарядов на бе