Так что же на самом деле означает энергетическое изобилие?

В этой главе мы сосредоточились в основном на солнечной и атомной энергии, а также на биотопливе, но есть еще много энергетических технологий, которые стоит иметь в виду. Я ничего не сказал о природном газе, который, учитывая его большие запасы в США, в настоящее время крайне популярен. Не рассматривал я и геотермальную энергию, относительно надежную и экологически чистую, но не везде доступную.

Однако же есть причины, по которым акцент в этой главе делается на солнечной энергии. Ее производство не загрязняет окружающую среду, не выделяет углерод, и у общества нет предубеждений против нее. Если мы решим инфраструктурные проблемы хранения солнечной энергии, то сможем использовать солнечный свет в качестве повсеместного и демократичного источника. В солнечном свете, который падает на поверхность планеты в течение часа, больше энергии, чем во всем ископаемом топливе, потребляемом за год. И, что более важно, если хотим достичь энергетического изобилия, мы должны выбирать технологии, которые можно масштабировать – и желательно, чтобы они масштабировались по экспоненте. Солнечная энергия отвечает всем этим критериям. По словам Трэвиса Брэдфорда, исполнительного директора Carbon War Room и президента Прометеевского института (The Prometheus Institute)^[574] – двух некоммерческих организаций, занимающихся в том числе вопросами глобального потепления, – стоимость солнечной энергии падает на 5–6 % ежегодно, а производство растет на 30 % в год. Поэтому, когда критики говорят, что солнечная энергия в данный момент составляет едва 1 % в нашем общем энергетическом потреблении, это типичный пример линейного мышления в экспоненциальном мире. Посмотрите на сегодняшний 1 % в перспективе 30-процентного ежегодного роста – и вы увидите, что через 18 лет Солнце покроет 100 % всех наших энергетических потребностей.

И рост не заканчивается на этом месте – дальше начинается самое интересное. Спустя еще десять лет – то есть через 28 лет с сегодняшнего момента – при этих же темпах мы будем покрывать с помощью солнечной энергии 1500 % сегодняшних глобальных энергетических потребностей. И, что еще важнее, параллельно росту производства технологии заставят каждый электрон работать всё более эффективно. Будут ли это умные электросети, в два-три раза более эффективные, чем сегодня, или инновации вроде светодиодных ламп, снижающих количество энергии, необходимой для освещения комнаты, со ста до пяти ватт, – в любом случае впереди нас ждут серьезные изменения. Комбинация эффективности, снижающей наше потребление, и инноваций, увеличивающих наше производство, в конце концов действительно может дать неисчерпаемое изобилие энергии.

Но что же мы будем делать с этим неисчерпаемым изобилием? Конечно, Меткаф уже какое-то время об этом думает. «Во-первых, – предлагает он, – почему бы не снизить во много раз цены на энергию – и таким образом значительно способствовать экономическому росту на планете? Во-вторых, мы можем по-настоящему раздвинуть космические границы – использовать эту энергию, чтобы доставлять миллионы людей на Луну и Марс. В-третьих, с таким количеством энергии мы можем обеспечить для каждого человека на Земле американские стандарты свежей, чистой воды. И в-четвертых, как насчет использования этой энергии, чтобы удалить CO₂ из атмосферы Земли? Я знаю профессора Университета Калгари, доктора Дэвида Кита, который разработал такое устройство. Если объединить его с дешевой энергией, мы сможем даже решить проблему глобального потепления! Уверен, что список впечатляющих примеров этим не исчерпывается».

Чтобы посмотреть, какой длины мог бы быть этот список, я запостил в «Твиттере» вопрос, который задал Меткафу. Мой фаворит – ответ пользователя BckRogers, который написал: «Вся сегодняшние конфликты – из-за энергетического потенциала или ресурсов. Так что конец войнам». Я не уверен, что всё настолько просто, но, если мы как следует обдумаем то, что обсуждалось в этой главе, одно покажется нам бесспорным: скоро мы сами всё узнаем.

Глава 14
Образование

Дырка в стене

В 1999 году индийский физик Сугата Митра заинтересовался проблемами образования.^[575] Он знал, что в мире есть места, где нет школ, и есть места, где хорошие учителя не хотят преподавать. Что можно сделать для детей, живущих в таких местах? Одним из решений было бы самообразование, но способны ли ребята из трущоб на подобную самодисциплину?

В то время Митра возглавлял отдел исследований и развития NIIT Technologies – крупного производителя программного обеспечения, базирующегося в индийской столице Нью-Дели. Толстая кирпичная стена отделяла фешенебельный офис XXI века от окружающих его городских трущоб. И Митра придумал простой эксперимент: он проделал в стене дыру и вставил в нее компьютер с сенсорным планшетом, причем экраном наружу, в трущобы. Он закрепил планшет так, чтобы его невозможно было украсть, подключил компьютер к интернету, добавил веб-браузер и ушел.

Дети, которые жили в трущобах, не говорили по-английски, не знали, как пользоваться компьютером, не имели никакого представления об интернете, но они были достаточно любознательными. В течение нескольких минут они выяснили, как управляться с сенсорным экраном и кликать по нему, а к концу первого дня уже искали информацию в интернете – и, что еще важнее, учили друг друга, как это делать. Эти результаты подняли еще больше новых вопросов. Достаточно ли чисто проведен эксперимент? Дети действительно научились пользоваться компьютером самостоятельно, или кто-то за пределами видимости скрытой видеокамеры, установленной Митрой, объяснил им, как это делается?

Митра перенес эксперимент в трущобы города Шивпури, где, как он говорит, «тщательно убедился в том, что никто из взрослых детей не учил». Результаты были схожими. Тогда Митра повторил эксперимент в отдаленной деревне – и обнаружил там то же самое. С тех пор этот эксперимент повторялся и по всей Индии, и по всему миру с одним и тем же результатом: дети, работая в маленьких группах без присмотра взрослых и безо всяких инструкций, очень быстро и очень ловко учатся пользоваться компьютером.^[576]

Со временем Митра начал усложнять и постоянно расширять серию экспериментов, посвященных выяснению того, чему дети могут научиться самостоятельно. Один из наиболее амбициозных проектов был реализован в маленькой деревушке Каликкуппам в южной Индии. В этот раз Митра решил проверить, сможет ли горстка бедных двенадцатилетних деревенских ребятишек, говорящих только по-тамильски, научиться пользоваться интернетом, которого они никогда раньше не видели, и разобраться в биотехнологии, о которой они никогда раньше не слышали, причем на английском языке, которым никто из них не владел:

Все, что я сделал, – это сказал им, что в этом компьютере есть очень сложные вещи, которые они, возможно, не поймут, но что я приеду проверить их знания через несколько месяцев.

Через два месяца он вернулся и спросил у учеников, разобрались ли они в материале. Одна девочка подняла руку. «Мы ничего не поняли, – сказала она, – кроме того, что неверная дупликация молекулы ДНК вызывает генетические заболевания». На самом деле все было не совсем так. Когда Митра протестировал всех детей, они в среднем набрали около 30 баллов из От нулевого уровня до 30 баллов за два месяца без каких бы то ни было формальных инструкций – это впечатляющий результат, но недостаточно хороший, чтобы сдать стандартный школьный экзамен. И Митра решил привлечь помощь. Он пригласил девочку чуть постарше из той же деревни, чтобы она выступила в роли наставника. Она совсем не разбиралась в биотехнологиях, но ее попросили применять «бабушкин метод» – стоять за спиной у ученика и поощрять его: «Ух ты, вот здорово, потрясающе, покажи мне еще что-нибудь». Через два месяца Митра снова проверил знания детей. На этот раз тесты показали средний результат 50 баллов из 100 – тот же результат, что у детей старших классов, которые изучали биотехнологию в лучших школах Нью-Дели.

Митра начал совершенствовать свой метод. Он принялся устанавливать в школах компьютерные терминалы. Вместо того чтобы давать ученикам на изучение обширные темы – например, биотехнологии, – он начал давать конкретные темы для обсуждения, например: «Вторая мировая война: хорошо или плохо?». Студенты могли пользоваться любыми источниками информации, но экспериментаторы попросили администрацию школ, чтобы те ограничили количество точек входа в интернет одной на каждых четырех студентов, потому что, как писал Мэтт Ридли в The Wall Street Journal,^[577] «один ребенок перед компьютером мало что узнает, зато четверо, в обсуждениях и спорах, узнают многое». Когда школьников впоследствии тестировали на знание предмета (во время проверки пользоваться компьютером было нельзя), средний результат составил 76 баллов из ста. Это было весьма впечатляюще само по себе – но оставался вопрос по поводу глубины усвоения информации. Поэтому Митра вернулся через два месяца, заново проверил учеников – и получил те же самые результаты. Это доказывало, что знания не только усвоены, но еще и беспрецедентно надежно сохранены в памяти.

Впоследствии Митра занял пост профессора образовательных технологий в английском Университете Ньюкасла, где разрабатывает новую модель образования начальной школы, которую он называет «образование с минимальным вмешательством».^[578] Для поддержки этой модели он создал «самоорганизующиеся учебные пространства» (self-organized learning environments, SOLES). По сути дела, это всего лишь компьютерные рабочие станции, перед которыми стоят скамейки, рассчитанные на четырех человек. Из-за того, что SOLES устанавливаются в том числе и в местностях, где невозможно найти хороших учителей, эти машины подключены к «бабушкиному облаку», как называет его Митра: самым настоящим бабушкам, набранным по всему Соединенному Королевству и согласившимся посвятить один час в неделю помощи этим детям через Skype. В среднем, как обнаружил Митра, «бабушкино облако» помогает повысить результат на предстоящем экзамене на 25 %.

В общем и целом можно сказать, что этот проект переворачивает с ног на голову целый набор образовательных традиций. Вместо инструкций «сверху вниз» SOLES работают по принципу «снизу вверх». Вместо индивидуального обучения школьники учатся, сотрудничая друг с другом. Вместо формальной школьной атмосферы метод «Дыры в стене» создает игровую. А самое главное: обучение с минимальным вмешательством не требует учителей. Согласно сегодняшним прогнозам, в течение следующего десятилетия в мире будет не хватать 18 миллионов учителей. В Индии недостает 1,3 миллиона, в Америке – 2,3 миллиона, а в Африке к югу от Сахары для восполнения дефицита нужно настоящее чудо. По словам Питера Смита, заместителя генерального директора ЮНЕСКО по вопросам образования,

это настоящий Дарфур для будущего этих детей. Они рискуют остаться неграмотными. Мы должны придумать какие-то новые решения – иначе придется просто списать это поколение со счетов.

Но Митра показал, что решения уже существуют. Если все, что требуется для процесса образования, – это ученики без особой подготовки, бабушки без особой подготовки и один компьютер, подключенный к интернету, на каждых четырех учеников, – значит, мы можем не бояться «Дарфура грамотности». Очевидно, что как дети, так и бабушки имеются в изобилии. Беспроводная связь уже покрывает более 50 % мира и быстро проникает на остальную территорию. А как насчет доступных компьютеров? Именно здесь в игру вступает Николас Негропонте.

Каждому ребенку по планшету

Одним из первых людей, разглядевших образовательный потенциал компьютеров, был Сеймур Пейперт. Математик по образованию, Пейперт провел много лет, работая со знаменитым детским психологом Жаном Пиаже, после чего перебрался в Массачусетский технологический институт, где вместе с Мартином Мински основал Лабораторию искусственного интеллекта. На должности ее руководителя Пейперт в 1970 году и написал ставшую позже знаменитой статью «Обучение детей мышлению» (Teaching Children Thinking)^[579], в которой он оспаривал утверждение, что дети лучше всего учатся, когда им дают инструкции, и предлагал вместо этого «конструирование», то есть обучение через действие, особенно когда действие включает в себя компьютер.

Так как это было за пять лет до первой встречи Клуба домашних компьютеров, многие подняли идеи Пейперта на смех. Компьютеры были гигантскими и дорогими устройствами. Как, интересно, можно дать их в руки детям? Но архитектор по имени Николас Негропонте^[580] отнесся к Пейперту серьезно. Негропонте, сейчас известный как основатель группы Architecture Machine Group и один из основателей Медиалаборатории МТИ, тоже считал, что компьютеры помогут получить качественное образование 23 % детей в мире,^[581] которые в настоящее время не посещают школу.

Двигаясь в этом направлении, в 1982 году Пейперт и Негропонте привезли компьютеры Apple II школьникам в столицу Сенегала Дакар – и убедились в том, в чем позже убедился и Митра: растущие в бедности неграмотные дети начинают разбираться в компьютерах так же быстро, как и остальные. Спустя несколько лет, уже в Медиалаборатории, Пейперт и Негропонте создали Школу будущего, которая первой поставила компьютеры в классных комнатах и послужила тестовой площадкой для отработки различных идей. В 1999 году Негропонте вывез эту идею за рубеж и начал организовывать школы в Камбодже. У каждого ученика были компьютер и подключение к интернету, и первым английским словом, которое они выучили, было Google.

Этот опыт имел большое значение. Негропонте уехал из Камбоджи с двумя твердыми убеждениями. Первое: дети по всему миру любят интернет. Второе: рынок не особенно заинтересован в том, чтобы выпускать недорогие компьютеры, а тем более совсем дешевые, доступные для школ в развивающихся странах, где образовательный бюджет в год на одного ребенка может составлять всего 20$. В 2005 году Негропонте начал работать над решением этой проблемы, учредив программу «По одному ноутбуку на ребенка» (One Laptop Per Child, OLPC)^[582]. Эта инициатива направлена на то, чтобы предоставить каждому ребенку на планете хотя бы подержанный, дешевый, маломощный, но подключенный к интернету портативный компьютер.

И хотя объявленная целевая стоимость 100 долларов за компьютер пока еще не достигнута (сейчас эти ноутбуки стоят примерно 180$)^[583], программа OLPC уже обеспечила компьютерами три миллиона детей по всему миру. Так как инициатива основана на образовательной модели обучения через действие, тесты, основанные на зубрежке, и другие традиционные системы оценки знаний здесь не подходят. Тут есть свои критерии успеха. По словам Негропонте,

самое надежное свидетельство того, что программа работает, – это то, что везде, где мы появляемся, уровень прогулов падает до нуля. А мы появляемся в местах, где прогуливают школу до 30 % детей – и вот внезапно эти 30 % прогулов превращаются в ноль.

Пропуски учебы – явление, характерное не только для стран третьего мира. В среднем лишь две трети учеников американских государственных школ оканчивают старшие классы.^[584] Это самый низкий процент в развитых странах. В некоторых регионах число учеников, не оканчивающих старшую школу, превышает 50 %; в сообществах коренных американцев он выше 80 %. Многие считают, что школьники бросают учебу, поскольку неспособны выполнять требуемые задания, но исследования, проведенные Фондом Гейтсов, выяснили, что причина в другом.

Тони Вагнер, один из директоров гарвардской Change Leadership Group, пишет в своей книге «Разрыв в глобальном масштабе: почему даже наши лучшие школы не учат детей полезным жизненным навыкам, в которых они нуждаются, и что мы можем по этому поводу сделать» (The Global Achievement Gap: Why Even Our Best Schools Don’t Teach the New Survival Skills Our Children Need – And What We Can Do About It):^[585]

Около половины участников общенационального исследования людей, бросивших школу (всего в этом исследовании приняли участие почти 500 человек в разных концах страны), сказали, что бросили школу из-за того, что уроки были скучными и не имели отношения к их жизни или карьерным планам. Большинство также сказало, что школа не мотивировала их на упорный труд. Более половины бросили учебу всего за два года или менее до получения диплома среднего образования, и 88 % бросивших имели вполне удовлетворительные оценки к моменту ухода из школы. Почти три четверти интервьюируемых заявили, что при желании могли бы окончить школу.

Будет ли программа OLPC эффективна и в Соединенных Штатах – открытый вопрос (североамериканская версия была запущена только в 2008 году),^[586] но влияние этого проекта во всем мире продолжает расти. Уругвай превратил OLPC в основу начального образования, и другие страны начинают следовать по этому же пути. В апреле 2010-го OLPC совместно с Восточноафриканским сообществом предоставила пятнадцать миллионов ноутбуков детям в Кении, Уганде, Танзании, Руанде и Бурунди.

Идеям OLPC оказали большую поддержку планшеты ценой 75 долларов и меньше, пришедшие на смену компьютерам, а затем и смартфоны, которые стоят меньше 50 долларов и быстро распространяются естественным образом, не требуя значительной государственной поддержки. Поэтому возникает вопрос: а зачем вообще что-то предпринимать? Но Негропонте считает, что смартфон не очень подходит в качестве устройства для образования. По его мнению, в отличие от смартфонов, планшеты предоставляют то, что он называет «книжным опытом» и полагает основой образования. Учитывая послужной список Медиалаборатории в области взаимоотношений человека и машины, с нашей стороны было бы глупо не принимать во внимание его точку зрения. И даже если смартфоны в самом деле окажутся любимым устройством завтрашнего дня – какая нам разница, если каждый ребенок все-таки получит доступ к образованию?

Еще один кирпичик в стене

Существующая сейчас образовательная система была создана в разгар промышленной революции – и этот факт повлиял не только на выбор предметов для преподавания, но и на то, как именно их преподавать. Правилом стала стандартизация,^[587] а желательным результатом – единообразие. Студентам или ученикам одного и того же возраста предлагался один и тот же материал, а их достижения мерили на одних и тех же весах. Школы были организованы как фабрики: день делился на одинаковые периоды, начало и конец которых возвещал звонок. Даже образование, как выразился сэр Кен Робинсон в прекрасной книге «За пределами разума: как научиться творчески мыслить» (Out of Our Minds: Learning to be Creative),^[588]

было предметом разделения труда. Ученики, словно на конвейере, перемещались из комнаты в комнату, чтобы ими последовательно занимались учителя, специализирующиеся в разных дисциплинах.

В защиту этой системы надо сказать, что переход от образования как редкостной привилегии аристократии и духовенства к бесплатному образованию для всех и каждого был невероятно радикальным. Но это случилось уже 150 лет назад – и с тех пор наша образовательная система отстала от жизни. Робинсон – один из самых громких сторонников реформ; он утверждает, что сегодняшние школы, с их упором на полное однообразие, убивают креативность и затаптывают таланты:^[589]

Мы, люди, все имеем невероятный потенциал, но большинство проживает жизнь, никак его не используя. Человеческая культура (а школа – фундаментальный компонент того, как мы передаем эту культуру от поколения к поколению) – это, по сути, набор разрешений. Разрешение отличаться от других, разрешение творить. Наша система образования редко дает людям разрешение быть самими собой. Но если вы не можете быть собой, вам сложно познать себя; а если вы себя не знаете, как вы можете использовать свой потенциал?

Но если наша нынешняя система не справляется с задачами, для решения которых она предназначена, то что же именно она делает? На этот вопрос непросто ответить по целому ряду причин, и не последняя из них заключается в том, что мы больше не можем прийти к согласию по поводу того, что же такое успех. В Америке, например, после принятия в 2001 году закона «Ни одного отстающего ребенка» (No Child Left Behind Act) у нас есть установленная цель: 100 % младших школьников должны к 2014 году уметь на продвинутом уровне (B+) читать и решать математические задачи. Большинство критиков считают эту цель слишком завышенной, но, даже если мы ее достигнем, действительно она приведет нас туда, куда мы хотим попасть? Тони Вагнер из Гарварда в этом не уверен:^[590]

Так называемая продвинутая математика – это, возможно, чистейший пример несоответствия того, чему учат и что проверяют в старшей школе, и того, что требуется для колледжа и для реальной жизни. Для того чтобы сдать государственные экзамены, требуются познания в алгебре – потому что это практически универсальное требование при поступлении в колледж. Но почему? Если вы не специализируетесь на математике, вы обычно не занимаетесь ею в колледже – а для других дисциплин вам, как правило, нужно знание статистики, законов вероятности и обладание базовыми вычислительными навыками. После колледжа это становится еще более очевидным. Выпускников Массачусетского технологического института недавно опросили относительно того, какие математические навыки эта очень хорошо обученная в техническом плане группа использует в своей работе. Изначальное предположение заключалось в том, что если кто-то и будет использовать познания в высшей математике, так это выпускники МТИ. Однако, хотя некоторые студенты действительно пользовались высшей математикой, абсолютное большинство сообщило, что использует для работы арифметику, статистику и законы вероятности.

Как Вагнер, так и Робинсон указывают, что мы учим не тому, что надо, но есть и еще один не менее тревожный факт: даже то, чему мы учим, не задерживается в сознании учеников. Две трети выпускников старшей школы нуждаются в корректирующих занятиях сразу после поступления в колледж. В одном только штате Мичиган, согласно расчетам Центра публичной политики Маккинака,^[591] эта коррекция обходится колледжам и предприятиям примерно в 600 миллионов долларов в год. В исследовании, проведенном в 2006 году аналитическим центром Heritage Foundation, говорится:^[592]

Если остальные 49 штатов и округ Колумбия похожи на Мичиган, это означает, что страна тратит десятки миллиардов долларов каждый год, доделывая то, что не смогли сделать общественные школы.

Несколько лет назад Национальная ассоциация губернаторов опросила триста профессоров колледжей относительно их первокурсников.^[593] Результаты получились такими: 70 % преподавателей сказали, что студенты не могут воспринимать при чтении сложные материалы, 66 % – что студенты не умеют аналитически мыслить, 62 % – что студенты пишут с ошибками, 50 % – что студенты не знают, как проводить исследования, 55 % – что студенты не знают, как применять свои знания. Неудивительно в таком случае, что 50 % студентов, поступивших в колледж, его не оканчивают. И даже если говорить о тех, кто все-таки оканчивает колледж: если цель высшего образования – подготовка молодых людей к дальнейшей работе, то здесь мы тоже терпим неудачу. В 2006 году генеральным директорам четырехсот крупных корпораций задали простой вопрос: «Готовы ли выпускники колледжей к работе?» Ответ был: «Не вполне».^[594]

И это происходит прямо сейчас. Дети, которые в этом году пошли в подготовительный класс, выйдут на пенсию примерно в 2070 году (если мы не изменим пенсионный возраст). Как же будет выглядеть мир в 2070-м? Какие навыки пригодятся нашим детям? Никто не имеет об этом никакого понятия.

Что мы точно знаем – это то, что промышленная модель образования, с ее акцентом на зазубривание фактов, больше не нужна. Факты – это как раз то, что проще всего найти с помощью Google. Но креативность, способность сотрудничать, критическое мышление и умение решать проблемы – это совсем другое дело. Именно эти навыки, как не устают подчеркивать все специалисты – от руководителей предприятий до экспертов в области образования, – основа ведущих сегодняшних профессий. Они пришли на смену навыкам «трех R» – writing, reading, arithmetic (чтения, письма, арифметики) – и стали фундаментом того, что недавно было названо «обучением XXI века».^[595]

У этого нового подхода к образованию есть десятки компонентов, но в его сердцевине – весьма простая идея. «Снова и снова, – говорит Вагнер, – в сотнях интервью бизнес-руководители и профессоры колледжей подчеркивают важность умения задавать правильные вопросы». Как объясняет Эллен Кьюмата, старший партнер входящей в список Fortune 200 компании Cambria Consulting, ^[596]

когда я разговариваю с клиентами, вопрос всегда один и тот же: как нам сделать то, что никогда раньше не делалось, как нам придумать новое или заново переосмыслить старое, как нам принципиально поменять правила игры? Речь больше не идет о нарастающей модернизации. Рынки слишком быстро меняются, окружающая обстановка – тоже. Вам нужно потратить время на то, чтобы задать следующий вопрос. Важно понимать, какие вопросы правильные, и важно уметь задавать нелинейные, парадоксальные вопросы. Именно они выведут вас на следующий уровень.

Если наша цель – образовательное изобилие, то все это не может не тревожить. Какая же система образования научит детей задавать правильные вопросы? Эта система должна быть в состоянии обучить детей «трем R» (потому что даже в наш цифровой век чтение, письмо и счет всё еще необходимы), но и навыкам XXI века, нужным детям, чтобы достичь успеха. Количественная проблема столь же важна. Нам уже не хватает миллионов учителей. Забудьте об инфраструктуре. Школы в Америке разваливаются,^[597] школ в Африке вообще не существует. Так что, даже если мы выясним, как нам правильно учить наших детей, у нас останется серьезная проблема: как это сделать в масштабах всего мира.

Но есть и третья проблема, заслоняющая собой две предыдущие. XIX век – это эпоха СМИ и цифровых технологий. Бесполезно соревноваться за детское внимание с интернетом, видеоиграми и пятью сотнями кабельных каналов. Если скучные уроки – главная причина прогулов, то наша новая система образования должна быть эффективной, масштабной и в высшей степени увлекательной. На самом деле увлекательности может оказаться недостаточно: если мы действительно хотим подготовить детей к будущему, то процесс образования должен стать по-настоящему захватывающим!