Генерал-полковник вермахта Гейнц Гудериан (воспитуемый)

 

Вот уже почти две недели Гейнц Гудериан находился на положении, как это называлось на «Полярном Лисе», воспитуемого. Уже не враг, но еще не гражданин. Так уж получилось, что ему еще ни разу не довелось испытать на себе действие ошейника принуждения. Ординарец Ватилы Бе Алис была хорошей наставницей и сумела доходчиво объяснить своему подопечному, что здесь делать можно, а что нельзя. Как и все имперцы, в общении с германоязычными пленниками она использовала какой-то архаичный нижнегерманский диалект, на котором в Германии XX века уже не говорят даже в самой глухой деревне.

Заинтересовавшись этим вопросом, Гудериан расспросил Алис и узнал о планете Франкония, заселенной исключительно европейскими поселенцами: немцами, французами и англичанами, – точнее, их предками, какими они были пять сотен лет назад. Понять чистокровного франконца ему было так же трудно, как нам с вами какого-нибудь серба или болгарина. Поэтому общаться с окружающими он предпочитал на русском языке, который выучил во время визита в кабинет техника-гипнопедиста Таи Лим. Во-первых – знание языка требовалось ему для общения, а во-вторых – для понимания того, что говорится на политинформациях, которые он как воспитуемый должен был посещать в обязательном порядке. Что касается впечатлений от самой процедуры и личности техника-гипнопедиста, то после знакомства с Ватилой Бе и штурмпехотинками серая эйджел была воспринята Гудерианом как должное. В отличие от Альфонса Кляйна, он был осведомлен о том, с какой целью его привели в это место, и что эта процедура не принесет ему никакого вреда. Гудериану даже понравилось, что все манипуляции над ним проводились быстро и четко, а в кабинете царил идеальный, истинно арийский порядок. Кроме прочего, его впечатлила возможность получения знаний прямо в мозг, даже несмотря на то, что без непосредственного использования они забывались значительно быстрее, чем после обычного заучивания.

К удивлению Гудериана, политинформации вел не крючконосый комиссар в шлеме-буденовке, а герр Ипатий, искусственный интеллект имперского крейсера. Впрочем, для общения с этой выдающейся личностью, аккумулирующей всю сумму знаний, которая имелась у пришельцев, Гудериану совсем не требовался русский язык, ибо Ипатий в силу своей конструкции и программного обеспечения мог общаться на любом языке, носителя которого он мог заполучить для общения. Ипатий знал все, в том числе и по части социоинженерии, и сам проводил первичную обработку данных, добываемых глобально сканирующей сетью, обсуждал эти результаты с Малинче Евксиной, каперангом Малининым и товарищем Сталиным, и результатом этих обсуждений, в числе прочего, становились проводимые им политинформации.

Пообщался Ипатий с Гудерианом, естественно, в пределах того допуска, который имелся у воспитуемого, но и это весьма ограниченное общение впечатлило германского танкового гения до самых печенок. Будучи по натуре суровым прагматиком и к тому же немного авантюристом, Быстроходный Гейнц был ошарашен не только масштабами Империи, представлявшимися ему невообразимо огромными, но и ее устройством, по сложности не уступающим хорошо настроенному швейцарскому хронометру. От такой империи было не стыдно потерпеть поражение, и такой Империи было бы почетно служить. По крайней мере, никто из его соплеменников-франконцев не выказывал неудовольствия своим положением. До тех пор пока назначения и награждения производятся строго в соответствии с заслугами, а наказания – с преступлениями и проступками, некоторое преимущественное положение новороссов даже являлось для истинных служак стимулирующим фактором, вызывающим повешенное усердие по службе. Обойти новоросса, сделать быстрее, лучше, эффективнее, чем он, и честно получить вполне заслуженную награду и повышение по службе становится для таких людей и смыслом жизни, и залогом успеха. Бессмысленно соревноваться с эйджел в интеллекте тактика или способностях пилота истребителя, с горхами и их гибридами – в силе в терпении и усидчивости – с сибхами; но с новороссами соревнование не только возможно, но и необходимо.

Возможно, что именно с момента осознания этого факта началось истинное перевоспитание генерала Гудериана. И еще он понял, что все имперские знания, которыми владеет Ипатий, уже находятся в распоряжении большевистских ученых и технических специалистов, а это значит, что мир уже никогда не будет прежним. Русские большевики и присоединившиеся к ним имперцы рано или поздно непременно сломают англосаксонскую гегемонию Объединенных Наций и построят свой новый мир по периметру – как еж, ощетинившийся стальными штыками. И неважно, что вместо штыков у этой Империи будут космические крейсеры. И никто не в силах будет помешать этому союзу двуглавого орла и пятиконечной красной звезды: ни несчастный ефрейтор, запутавшийся в своей дурацкой расовой теории, ни проводники безудержной алчности – боров Черчилль и хитрюга Рузвельт.

Тогда, два месяца назад, попав в ловушку после чрезвычайно удачного начала войны, Гудериан начал действовать на одном лишь реактивном импульсе – точно так же, как хищный зверь пытается вырваться из уже защелкнувшегося капкана. Группировка противника, перехватившая коммуникации и лишившая его «ролики» снабжения, казалась ему мелкой досадной неприятностью, незначительной помехой, которую нетрудно преодолеть. И не его вина, что это оказалось совсем не так. Его реакции были просчитаны опытным тактиком, у которой за спиной почти две сотни лет боевого опыта – и в результате этого он попался в западню, как зеленый кадет. Остальное довершило упорство большевистских фанатиков и аккуратная точечная поддержка их имперскими силами. Впрочем, Гудериан понимал, что к тому моменту он был уже вне себя от ярости и стремился любой ценой стоптать противостоящие ему вражеские силы, численность которых казалась ему незначительной.

Осознание глупости содеянного в те дни пришло к нему уже позже, когда он подобно тигру в клетке мерил шагами свою крошечную камеру, предназначенную для важных пленников. И именно это осознание привело Гудериана к мысли, что самой большой глупостью было само решение ефрейтора вторгнуться на просторы России, в войнах с которой уже сломали свои шеи Наполеон, Фридрих Великий, Карл Двенадцатый, а также множество иных уважаемых и не очень европейских деятелей. Народ, который всю свою немалую историю постоянно отбивался от различных напастей, которые по очереди приходили то с Запада, то с Востока, должен был обрести воистину сокрушающую мощь и неколебимую устойчивость к испытаниям. Имперцы только подставили свое плечо и встали в общий боевой строй, а все остальное русский солдат проделал уже сам. А вот эта мысль была важной составной частью будущей инверсии бывшего танкового гения Третьего Рейха…

Кстати, как удалось выяснить Гудериану, комиссар на имперском крейсере все же имелся, но он не был крючконосым брюнетом, не носил буденовки и не вел политинформаций. Гудериан сначала вообще не понял, чем тут этот человек занимается, и только потом пришла догадка, что тот по поручению своего вождя изучает чрезвычайно сложно устроенное имперское общество. Впрочем, Гудериан не стремился встречаться с товарищем Щукиным, гораздо больше его интересовали непосредственные оппоненты, то есть командиры Красной Армии, которые, как он знал, проходили лечение на борту «Полярного Лиса». Впрочем, к огорчению Быстроходного Гейнца, к моменту, когда его перевели из военнопленных в воспитуемые, большинство красных командиров танкистов и пехотинцев, с которыми он хотел пообщаться, уже закончили лечение и разъехались по своим частям и соединениям, а летчики, заполнявшие сейчас лазарет крейсера, особого интереса не представляли.

Попутно он присматривался к своей инструкторше по поведению. Нет, не с целью завести постельную интрижку – для этого он был слишком взрослым, а она… она выглядела сущим ребенком (хотя почти выслужила положенный сибхам максимальный срок и после этого рейда должна была уйти в отставку, имея гражданство 2-го класса). Гудериан уже знал, что обычно сибхи, находившиеся в самом низу имперской иерархии, даже если и попадали в армию и на флот, то служили в качестве вспомогательного персонала по десять лет и получали гражданство 3-го класса, дающее минимум гражданских прав и почти не возлагавшее обязанностей. Но Алис отслужила двадцать лет, большую часть из которых провела с Ватилой Бе, и один раз даже подвергалась медицинской стабилизации, что для сибх совсем нехарактерно.

Опытный и даже в чем-то изощренный ум в теле непосредственного тринадцатилетнего ребенка по-своему впечатлял Быстроходного Гейнца, а усердие, с которым это маленькое создание исполняло свои обязанности, вызывало неподдельное уважение. Ведь усидчивость, аккуратность и умение безропотно делать мелкую кропотливую работу, не теряя внимания и не утомляясь, входили в число главных добродетелей, приписываемых германской нации. В жены Гудериан бы ее не взял, но считал, что в качестве управляющего имением Алис была бы идеальна. И плевать на маленький рост и тихий голос. Придать ей в качестве помощника отставного сержанта имперской штурмовой пехоты – и даже самые упрямые болваны из пеонов будут ходить по ниточке…

Гудериан уже примерял к себе роль высокопоставленного имперского генерала, надеясь поиметь с этой роли даже больше, чем ему обещал бесноватый ефрейтор. Пусть не здесь, на Земле, где устанавливаемые Империей порядки Метрополии не позволят ему ничего подобного «поместью с рабами». Пусть это случится там, на других планетах, через много-много лет (стабилизация позволяет жить долго); он намеревался построить свой замок, еще раз обзавестись женой и детьми и воспитать из них истинных германских воинов, достойных носить фамилию Гудерианов.

 

 

* * *

 

Сентября 1941 года, 11:15

США, Вашингтон, Белый дом

Овальный кабинет

Присутствуют:   президент Соединенных Штатов Америки – Франклин Делано Рузвельт; вице-президент – Генри Уоллес; госсекретарь – Корделл Халл; министр финансов – Генри Моргентау; министр внутренних дел – Гарольд Икес; министр труда – Фрэнсис Перкинс; генеральный прокурор – Фрэнсис Биддл; военный министр – Генри Стимсон; министр ВМС – Франклин Нокс.

 

Пожилой слуга-филиппинец подкатил кресло с восседающим в нем президентом к рабочему столу главы государства в Овальном кабинете, дождался удовлетворительного кивка хозяина и, бесшумно ступая, вышел вон, плотно прикрыв за собой двери.

– Итак, джентльмены, – мрачно произнес Рузвельт, начиная разговор со своими верными министрами, – вот уже два месяца как мы живем в другой реальности, где ничего уже не может остаться таким как прежде…

– Кхм, мистер Президент, – сказал министр финансов Генри Моргентау, – вы имеете в виду ту штуку, которая вертится сейчас в космосе над нашими головами?

– Это не просто штука, Генри, – вместо президента ответил министр ВМС Франклин Нокс, – это сила, которая уже сломала германский натиск на восток и теперь влияет на мировую политику одним только своим присутствием. Наша военно-морская разведка получила данные, что в самые ближайшие дни на просторах России разразится еще одно, решающее, наступление вермахта на Москву.

– И это наступление станет для гуннов последним! – буркнул военный министр Генри Стимсон. – Я не могу представить ситуацию, при которой русские большевики и их имперские союзники не сумеют отразить вражеский натиск и нанести полчищам Гитлера решающее поражение. Судите сами. Вермахт растерял все естественные преимущества, которые имел на день начала войны, и в то же время не сумел добиться решающего успеха. Русские армии на юге, избежав разгрома и окружений, сумели отойти к оборонительным сооружениям старой границы, в то время как в центре позиции вермахту было навязано неожиданно тяжелое ожесточенное маневренное сражение, которое сожрало все германские резервы. Тот, кто руководил этим сражением с русской стороны, в первую очередь был безжалостен к собственным войскам, и только потом – к германским солдатам группы армий «Центр». Его задачей было выиграть для русской армии время на мобилизацию и переброску резервов к линии фронта, и он сделал это с максимально возможной решимостью.

– Не его, Генри, а ее, – хмыкнул Франклин Нокс. – Моим людям удалось выяснить, чьи руки двигали большевистские дивизии будто пешки по шахматной доске. Эту особу зовут мисс Ватила Бе. В имперском флоте у нее было звание, аналогичное нашему коммандеру, но большевистский вождь был настолько восхищен ее работой, что сразу же произвел в генерал-лейтенанты и назначил главным консультантом генерального штаба…

– Гуннов разгромила баба?! – со смесью удивления и недоверия воскликнул военный министр Симсон, чем вызвал неприязненный взгляд со стороны единственной женщины в данном собрании – министра труда Фрэнсис Перкинс.

– Ну, – военный министр Франклин Нокс наслаждался своей осведомленностью, – обычной бабой эту особу не назовешь. Судя по описаниям, которые нам удалось раздобыть, это худая, как жердь, мулатка примерно двухметрового роста, с головой размером с баскетбольный мяч. Большой мозг и хищные инстинкты дикого зверя делают ее непревзойденным специалистом по планированию военных операций. Неудивительно, что дядя Джо, к тому моменту оказавшийся в откровенно паршивой ситуации, ухватился за эту особу как за благословение Господне. Немецких генералов, попавшихся ей по пути, она кушала на завтрак вместо поджаренного бекона.

– Ужас, – передернул плечами вице-президент Генри Уоллес, – как представлю, сразу мороз по коже…

– А вам-то чего пугаться? – с видимым безразличием произнес Франклин Нокс, – вы же давно ждали мудрых учителей из Шамбалы [175] – и вот дождались. К тому же сдается мне, эти имперцы, если уж они смогли подружиться с дядюшкой Джо, даже большие социалисты, чем вы сами.

– Быть социалистом не грех, – строго произнес Рузвельт, обращая на себя внимание присутствующих, – грех потерять при этом края реальности и начать наводить справедливость там, где ее не может быть по определению. Насколько нам известно, экипаж имперского крейсера тоже отнюдь не рвется восстанавливать справедливость в каждом конкретном случае. К сожалению, как оказалось, американская нация отнюдь не входит в число их любимых родственников, поэтому нам рассчитывать на снисхождение с их стороны было бы несколько легкомысленно. Если бы дело обстояло иначе, то командование этого крейсера давно бы вступило с нами в дипломатические переговоры.

– Скажите, мистер президент, – спросил генеральный прокурор Фрэнсис Биддл, – удалось ли выяснить, какого рожна вообще этому крейсеру понадобилось на нашей планете? А то версия о том, что они прибыли сюда только для того, чтобы поддержать дядюшку Джо, кажется мне, мягко выражаясь, неполной. Должны же быть у них, помимо родственных чувств, еще какие-нибудь меркантильные интересы. Ну там рабы, полезные ископаемые, сельскохозяйственная продукция или свободные места для поселения…

– Скорее всего, последнее, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – первое, что сделала команда этого крейсера, завязав контакты с дядюшкой Джо, так это попросила о вхождении в состав СССР на правах отдельной административно-территориальной единицы, полностью автономной в своем внутреннем распорядке. Из этого наши специалисты сделали вывод, что эти пришельцы отнюдь не собираются подчиняться большевистским порядкам, в итоге планируя полностью переделать под себя все большевистское государство. Так поступают глубоководные рыбы-удильщики, подманивающие к себе жертвы яркими огоньками, обещающими прогресс, а потом заглатывающие их целиком и переваривающие на благо своего организма. Только вот империи – это не рыбы. Им всегда мало одной добычи, не закончив переваривание которой голодная империя начинает новую охоту. Сейчас жертвой пришельцев стал Третий Рейх и отчасти русские. Когда все закончится, то выяснится, что русские полностью интегрированы в Империю пришельцев, а германцы с такой же тщательностью уничтожены – и в этом случае стоит ожидать победоносного марша имперской армии по Европе, после чего мы можем ожидать начало действий в нашем направлении…

– А может, и нет, – пожал плечами Франклин Нокс, – джапы вызывают у русских значительно большую ярость, чем мы, американцы. Насколько я знаю, в России, несмотря на то, что прошло уже почти сорок лет, никак не могут забыть нападения японского флота на свою базу Порт-Артур, да и позже, уже при большевиках, русские воевали с джапами, и неоднократно.

– Возможно, это и так, – покачал головой Кардел Халл, – но, как мы ни старались побудить узкоглазых дикарей напасть на русские владения на Дальнем Востоке, из этой затеи не получилось. По крайней мере, явного ответа мы не получили. Теперь у джапов есть две возможности. Или они нападают на русских и тем самым хоть немного оттягивают наш конец, или они нападают на нас – и тогда последствия могут быть самыми тяжелыми.

– Неужели, включив на полную мощность всю свою промышленность, – спросил Генри Уоллес, – мы не справимся с какими-то джапами?

– Если джапы решатся напасть на нас, – ответил вице-президенту госсекретарь Карделл Халл, – то это будет означать, что они уже договорились с пришельцами. А в таком случае нам не светит совсем ничего. – Он обвел собравшимся сумрачным взглядом. – Надеюсь, все здесь присутствующие осведомлены о том, что натворила всего одна эскадрилья имперских бомбардировщиков, нанесшая бомбовый удар по Берлину? Вы представляете реакцию нашего населения, если бомбы начнут рваться в американских городах?

– Одним словом, джентльмены, – проскрипел Рузвельт, не дождавшись от своих министров членораздельного ответа, – нам надо знать, что мы будем делать в случае войны с пришельцами. И этот вопрос сейчас главный. Поэтому вы, мистер Корделл Халл, и вы, мистер Уоллес, собирайтесь и отправляйтесь на самолете в Москву. От вашей настойчивости, Корделл, и удачи зависит будущее нашей любимой Америки. Постарайтесь не подвести ее и привезти нам мир, а не войну, если это вообще возможно. На этом все, джентльмены, до свидания.

 

* * *

 

Сентября 1941 года, 13:20

США, Вашингтон, Белый Дом,

Президентские апартаменты, Зал Договор а [176] (личный кабинет президента)

Присутствуют: президент Соединенных Штатов Америки – Франклин Делано Рузвельт; спецпредставитель и личный друг президента – Гарри Гопкинс

 

Как лицо неофициальное, Гарри Гопкинс не присутствовал на совещании с министрами, но слышал при этом все, от первого до последнего слова. Всего-то потребовался потайной микрофон, кнопка включения которого удобно располагалась у Рузвельта под рукой рядом с кнопкой вызова слуги. Уже неоднократно мистер президент обнаруживал, что ему нужно посоветоваться со своим другом без портфеля по тому или иному вопросу, а приводить его на совещание лично нежелательно. Тем более что квартировал Гопкинс на правах старого друга тут же, в Белом Доме, и переговорить с ним можно было в любой удобный момент, когда это угодно хозяину Овального кабинета…

– Ну что, старый пройдоха, – проворчал Рузвельт, которого слуга только что ввез через дверь из Овального кабинета, – как тебе нравится все происходящее?

– Никак не нравится, – хмыкнул тот. – С дамокловым мечом над головой я чувствую себя как-то неуютно. И принесло на нашу голову этих пришельцев, чего им только у себя дома спокойно не сиделось…

– По некоторым данным, – хмыкнул Рузвельт, – у них нет дома. Они пришли к нам из какого-то иного мира, в котором все не как у нас, и теперь не могут вернуться обратно. Они – это нечто вроде корабля, который выбросило штормом на берег, населенный первобытными дикарями. И для того чтобы выжить, им нужно было выбрать племя на которое они сделают ставку, потом поглотить его, переварить и затем использовать полученную энергию в своих интересах. К моему сожалению, этим племенем оказались не мы, а русские большевики…

– И что, Фрэнки, – желчно усмехнулся Гопкинс, – ты, подобно бедному мистеру Уоллесу, тоже веришь в такую лабуду, как иные миры? Не ожидал! Впрочем, это не имеет никакого значения. Эта штука есть, она крутится у нас над головами и представляет собой серьезную опасность, потому что от немцев, которых пришельцы назначили своими врагами, сейчас летят только пух и перья.

– И как ты думаешь, Гарри, – спросил Рузвельт, – сколько времени удастся продержаться плохому парню Гитлеру, прежде чем русские и пришельцы окончательно разломают его тысячелетний Рейх?

– Я далеко не Сивилла, – ответил Гопкинс, – поэтому не жди от меня судьбоносных пророчеств, но не думаю, что это продлится слишком долго. Рождество русские и их друзья будут встречать уже в Берлине или даже в Париже. После того, как падет вермахт, перед ними будет открыта вся Европа. Старик Уинни (Черчилль) не в силах будет воспрепятствовать им хозяйничать во Франции, Бельгии и Голландии, как он не в силах был хоть что-то возразить, когда эти места оккупировал германский Третий Рейх.

– Думаю, ты прав, – согласился Рузвельт, – и мы тоже не сможем им помешать. Ни у пришельцев, ни у русских просто нет ничего такого, на что мы могли бы надавить, вынуждая их вести себя поскромнее. Мы уже ввели против них свое моральное эмбарго, но его результат только самую малость отличался от никакого. Большевики все-таки разгромили финнов и заполучили свой плацдарм на Карельском перешейке. А в эту войну финны сидят тихо как мыши и боятся даже пошевелиться, чтобы о них ненароком не вспомнили и не привели к общему знаменателю.

– А о них непременно вспомнят, – вздохнул Гопкинс, – не могут не вспомнить. Как и о прочей европейской мелочи, которая после краха Третьего Рейха останется совершенно беззащитной. И что хуже всего – со временем Альянс пришельцев с русскими обязательно вспомнит и о нашей Америке. И вот тогда нас не спасут ни два океана, ни могучий морской флот, ни вторая поправка [177] к Конституции. Нас попросту уничтожат, как мы когда-то уничтожили индейцев.

Рузвельт посмотрел на своего старого приятеля и вздохнул.

– Все не так плохо, Гарри, – сказал он, – хотя и приятного в сложившейся ситуации, конечно же, немного. Об этом мало кто знает, но нам удалось вступить в радиоконтакт с той штукой, которая крутится вокруг нас по орбите. Даже мои министры пока не в курсе. Как ты уже знаешь, Генри Уоллес и Корделл Халл полетят в Москву разговаривать с дядей Джо и добиваться контактов с пришельцами через него, а ты, не ставя никого в известность, полетишь прямо наверх, чтобы провести неофициальные переговоры от моего имени…

– Фрэнки, – Гопкинс покрутил пальцем в воздухе, – у тебя что, есть способ добраться до этой штуки? Насколько я понимаю, двести пятьдесят миль [178] – это чертовски высоко… наш лучший бомбардировщик способен подняться тысяч на тридцать футов или около того…

– Да, Гарри, – подтвердил Рузвельт, – лично у меня способа добраться до этой штуки нет, но ты все равно на нее отправишься. Я же сказал, что нам удалось вступить с пришельцами в радиоконтакт. Плохому парню Гитлеру, когда тому это удалось, они прислали ультиматум: «сдавайся или умри», а нам (точнее, лично тебе) – приглашение прибыть к ним на борт для проведения переговоров, что все же внушает некоторый оптимизм…

– Приглашение мне лично? – ошарашенно переспросил выведенный из равновесия Гопкинс. – Откуда они, черт возьми, Фрэнки, знают, кто я такой?!

– Мне это неизвестно, – пожал плечами Рузвельт. – Эти пришельцы вообще знают много всего такого, что не положено знать простым смертным. А вот откуда им все это известно, я, прости меня, просто не знаю. Но твое имя было упомянуто особо. В качестве основного переговорщика они хотят видеть только тебя, а основная делегация будет, как говорится, только для прикрытия. О чем с пришельцами можно договориться и о чем нельзя – все это предстоит выяснить именно тебе. Времени у тебя на это будет предостаточно. Пока, как ты правильно сказал, бедняга Уоллес и Кордел Халл добираются на бомбардировщике до Москвы через Исландию и Финляндию, [179] ты должен решить с пришельцами все вопросы и согласовать позиции, если, конечно, будет что согласовывать…

– А что, Фрэнки, – спросил Гопкинс, – есть какие-либо сомнения в том, что нам удастся договориться?

– Сомнения есть всегда, – ответил Рузвельт, – но пусть тебя это не заботит. У нас просто нет другого выхода. Или мы договариваемся, или с нами будет то же, что и с плохим парнем Гитлером. Ты же знаешь, что я без особого энтузиазма отнесся к идее в очередной раз натравить на Россию джапов. Да и те тоже не горят энтузиазмом ввязываться в эту авантюру. Есть у меня предчувствие, что в Токио уже сделали выбор совсем не в нашу пользу и теперь только ждут какого-то подтверждения. Но ты, Гарри, должен успеть раньше…

– Хорошо, Фрэнки, – кивнул Гопкинс, – я успею раньше, чего бы это ни значило. А теперь скажи, как я буду добираться до этой штуки? Ведь не заставишь же ты меня идти пешком?

– Нет, – сказал Рузвельт, – не заставлю. Сейчас ты спустишься вниз, сядешь в машину и отправишься в мою загородную резиденцию Шангри Ла. [180] Туда через три часа приземлится аппарат пришельцев, чтобы забрать тебя для проведения переговоров. Они передали, что могли бы сесть прямо на лужайку перед Белым Домом, но это, мол, вызвало бы слишком много шума. Так что давай поезжай, а мы тут все будем за тебя молиться. И да поможет тебе Всемогущий Бог.

– Хорошо, Фрэнки, – кивнул Гопкинс, вставая, – я сделаю то, что ты просишь, хотя и не уверен, что из этого хоть что-то получится.

 

* * *