Японская империя, Курильские острова

Остров Итуруп, ВМБ в заливе Хитокаппу (ныне залив Касатки)

 

Серое облачное небо, серое море с белыми шапками пены на волнах, разбивающихся об скалы; такой же серый берег и окружающие залив морщинистые горы, присыпанные белым снегом. Ветер с океана гонит серые валы и несет белую снежную крупу вперемешку с брызгами морской пены. Серые, на сером фоне, на якорях стоят корабли «Кидо Бутай», ударного соединения Японского Императорского Флота. Над мачтой флагманского авианосца «Акаги» реет вымпел, говорящий о том, что на его борту находится командующий всем соединением вице-адмирал Тюити Нагумо.

Адмирал сидел за столом в своей адмиральской каюте, а перед ним на столе лежала записка, переданная из радиорубки, о том, что все токийские радиостанции после прогноза погоды передали кодовую фразу «ХИГАСИ-НО КАДЗЕ АМЕ» (восточный ветер, дождь), предупреждающую, что в самое ближайшее время возможно наступление состояния войны с Соединенными Штатами Америки. Этот сигнал является предупреждением для всех остальных, вроде дипломатов, моряков торгового и рыболовецкого флота. А для него, вице-адмирала Тюити Нагумо, это прямой приказ главнокомандующего флотом Исороку Ямамото и самого императора, получив который его соединение «Кидо Бутай» должно в полном составе сняться с якорей, направиться в сторону Гавайского архипелага и нанести поражение американскому Тихоокеанскому флоту. В случае если бы целью первого удара стали британские владения на Тихом океане, сообщение радиостанций звучало бы «НИСИ-НО КАДЗЕ ХАРЕ» (западный ветер, ясная погода), а в случае гипотетической войны с Советским Союзом – «КИТА-НО КАДЗЕ КУМОРИ» (северный ветер, облачно).

В уточняющем приказе главнокомандующего, переданном через курьера, говорилось, что если при первом налете 6-го декабря получится достичь эффекта внезапности, [183] а передовому экспедиционному соединению удастся разделаться с американскими авианосцами, то совершать удары по американской базе (а особенно по ее береговой инфраструктуре) следует вплоть до полного исчерпания авиационного боекомплекта. И только в случае, если американцы сразу встретят атакующие самолеты огнем, разрешается уходить от Гавайев немедленно после возвращения последних самолетов второй ударной волны.

Что же, вне зависимости от всего прочего, он, вице-адмирал Тюити Нагумо, в точности выполнит имеющиеся у него инструкции, тем более что соединение «Кидо Бутай» находится в готовности номер один к бою и к походу. Достаточно отдать приказ, сказать одно, самое важное слово – и все завертится подобно набирающей обороты паровой турбине. Тем более так уж получилось, что молодые офицеры ударного авианосного соединения, и пилоты и моряки видят в нем, Тюити Нагумо, второго отца, который пошлет их в бой и позаботится о том, чтобы в этом сражении с сильнейшим врагом они покрыли себя неувядаемой славой. И это притом, что его собственные сыновья отказались идти по стопам отца, доставив тому множество неприятных моментов в жизни.

 

* * *

 

Час спустя, там же

 

Соединение «Кидо Бутай» шло на войну. К выходу в открытый океан двигались похожие на присыпанные снежком плавучие острова боевые корабли – линкоры «Хией» и «Кирисима», тяжелые крейсера «Тоне» и «Тикума», флагман 1-й эскадры эсминцев легкий крейсер «Абукума»; и, самое главное, в окружении своры эсминцев – краса и гордость императорского флота, шесть ударных авианосцев – «Акаги», «Кага», «Секаку», «Дзуйкаку», «Сорю» и «Хирю». Подводные лодки вышли в поход еще два дня назад. Рассекая форштевнями боевых кораблей бесконечные океанские валы, японский флот шел на войну за бесславной гибелью в пучине отчаяния в случае неудачи или, в случае успеха, за бессмертной славой первого в мире флота, сумевшего нанести заносчивым американцам полное поражение.

 

* * *

 

Ноября 1941 года, 01:55

Москва, Кремль

Кабинет Верховного Главнокомандующего

 

Вызвав к себе начальника ГлавПУРа армейского комиссара Льва Мехлиса, Сталин отложил нелегкий разговор с этим тяжелым человеком на конец рабочего дня, который у него обычно затягивался за полночь. И вот наконец в кабинете остался только последний из военных – начальник оперативного отдела генерального штаба генерал-лейтенант Василевский, который делал Вождю свой ежедневный доклад по текущему положению на фронтах, информацию для которого на местах собирали спецпредставители Ставки; около полуночи они рапортовали по ВЧ в Москву, а уже час спустя эта информация становилась доступна Сталину.

Попытка взять Борисов войсками 16-й армии генерала Рокоссовского вылилась в кровавую рубку между подошедшей вслед за кавалеристами советскими стрелковыми дивизиями и подтянутой из резервов немецкой пехотой. При этом в разгар сражения за Борисов новоиспеченный генерал-майор Катуков, пополнивший припасы и личный своей бригады, воспользовавшись тем, что немцы о нем забыли, прорвал довольно хилое окружение из пехотных частей, и гремя огнем, сверкая блеском стали сорвался из Марьиной Горки в еще один рейд по немецким тылам. В Минск бригада Катукова, правда, не полезла, обойдя его по большому кругу, по дороге через Червень вышла к Смолевичам, разом перерезав железнодорожные и шоссейные магистрали, снабжавшие сражавшуюся за Борисов кампфгруппу генерал-лейтенанта Эрнста Хаммера, которая в результате оказалась между молотом и наковальней.

Если учесть, что катуковцы начали свою операцию вечером, а к утру, пройдя за ночь восемьдесят километров, оказались уже в Смолевичах, появление на немецких коммуникациях большой группы советских танков и мотопехоты для генерала-фельдмаршала Листа оказалось подобным внезапному удару палкой по затылку. Кстати, именно в Смолевичах на шестой день войны 7-я танковая дивизия гитлеровцев из состава 3-й танковой группы генерала Гота перерезала шоссейные и железнодорожные магистрали Минск–Москва, чем и побудили генерала Павлова и его подельников позорно бросить свой пост и, оставив войска в Минске без управления, удрать на восток. А вслед за ним потянулись и остальные – командование 13-й армии и двух ее корпусов (и это несмотря на имевшийся на тот момент приказ наркома Тимошенко и начальника генштаба Шапошникова Минск не сдавать ни в коем случае, даже несмотря на полное окружение).

Впрочем, немцы оказались не такими слабонервными, как Павлов. Со стороны Минска к Смолевичам выдвинулась сводная кампфгруппа, состоящая из самых боеспособных соединений и такая же кампфруппа формировалась под Борисовым из частей, дерущихся за город 71-й и 75-й пехотных дивизий. Но Катуков оказался быстрее немцев, которым надо было еще сформировать свои кампфгруппы – смяв расположенный на станции Жодино запасной батальон, он всей массой своих танков и мотопехоты с разбегу врезался в район поселка Печи, расположенного на западной окраине Борисова, ударив по тыловым, штабным и резервным подразделениям группировки генерала Хаммера.

Немцы привычно попытались прикрыться противотанковым заслоном, сконцентрировав на ключевом направлении всю наличную противотанковую артиллерию; и тут вновь свою роль сыграли развернувшиеся клином в первых рядах атакующих танки «Т-55М». Напрасно наводчики германских «колотушек» дрожащими руками ловили в прицел их изляпанные белыми пятнами приземистые округлые контуры. Выстрел следовал за выстрелом, но массивные «суперпризраки» [184] продолжали как ни в чем не бывало стремительно надвигаться на позиции германской противотанковой артиллерии. А вот ответные выстрелы «Т-55» были вполне смертоносны. Дело в том, что, в отличие от бронебойных, осколочные снаряды калибра в 100-мм дефицитом в СССР не были, а лазерный дальномер, баллистический вычислитель и стабилизированная пушка делали орудие этого танка убийственно точным.

Следом за «Т-55» двигались модернизированные «Т-34», лобовая проекция которых тоже уверенно держала снаряды «колотушек» и уже за ними развернулись в цепь бронетранспортеры, метрах в пятистах от вражеских окопов выбросившие на снег десант мотострелков. И в довершения ко всему по позициям германского заслона ударила советская гаубичная артиллерия, причем совершенно безнаказанно. Их германские оппоненты в это время перемещались на конной тяге, чтобы занять новые позиции, не попадающие под прямой рассекающий удар советских танков. А когда они, наконец, открыли огонь, то легче немецким солдатам не стало, ибо комплексу «Пенициллин», который в составе артдивизиона бригады проходил испытания на применение в боевых условиях, было абсолютно эквипенисуально, огонь какого количества артиллерии корректировать – одного дивизиона или целой артиллерийской бригады. А дальше, как поется в песне: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Одним словом, заслон был прорван после первой же атаки, противотанковые орудия раздавлены гусеницами танков, станция Печи, вместе со складированными в вагонах немудреными запасами захвачена советской мотопехотой, штаб немецкой группировки вместе с генералом Хаммером сдристнул куда-то южнее Печей, чтобы не задело отдачей. После этого основные силы бригады, танковыми и мотострелковыми батальонами прорвались в Борисов и ударили в тыл германским подразделениям, бодавшимся в тот момент с бойцами 152-й и 38-й стрелковых дивизий, пытавшихся под огнем противника пересечь не до конца замерзшую Березину и завязать бои за город. Удар в спину танками и мотопехотой – это было последнее, что в этот момент могли ожидать немецкие солдаты. Те из них, которые смогли – разбежались, а те, которые не смогли – умерли. Образовался Борисовский плацдарм, включающий в себя почти весь город, на который командарм Рокоссовский тут же перебросил части своих стрелковых дивизий. Первичная задача была выполнена – непрерывный фронт по реке Березина от Борисова до ее слияния с Днепром установлен.

Правда, и бригада Катукова в ходе операции по освобождению Борисова тоже понесла серьезные потери, в основном среди мотострелков, которых остро не хватало в ходе уличных боев. Из этого был сделан вывод, что в составе танковой (механизированной) бригады особого назначения на три танковых батальона (один тяжелый и два средних), должно иметься минимум пять батальонов способных вести стрелковый бой и одна рота в каждом таком батальоне должна быть сформирована по штурмовому штату. Кроме того, каждая механизированная бригада должна быть укомплектована усиленной разведывательной ротой, ротой тылового обеспечения, медицинско-санитарной ротой, а также артиллерийским, зенитным и противотанковым дивизионами. Механизированный корпус при этом должен был состоять из управления, четырех-пяти механизированных бригад, разведывательного батальона, батальона тылового обеспечения, медсанбата, ИПТАПа или истребительно-противотанковой бригады и механизированного артполка или артбригады РГК…

Закончив доклад, генерал-лейтенант Василевский положил на стол Вождя таблицы с новыми штатами механизированных и артиллерийских бригад, а также самого корпуса. Тот их внимательно просмотрел и, поскольку это был уже не первый доклад на эту тему, размашисто расписался знаменитым красным карандашом в углу каждого листа: «Согласен. И-Ст.». Собрав бумаги в свою папку, уставший Василевский вышел, и Вождь остался с Мехлисом наедине.

Но Мехлис не был бы Мехлисом, если бы сразу, как только за Василевским закрылась дверь, не начал говорить о том, что он не понимает, почему Катуков после своей блестящей победы не пошел сразу на Минск, да и Рокоссовский, имея над противником почти двукратное численное преимущество в войсках (хорошо экипированных и обмундированных), почти неделю топтался под Борисовым, давая немцам подтянуть резервы и укрепить оборону… и нет ли в этом какой-нибудь измены.

Правда, после первых же пассажей Вождь посмотрел на Мехлиса внимательным тяжелым взглядом и прикрикнул:

– Цыц, Лев! Ничего ты не понимаешь, а берешься судить. Рокоссовский и Катуков проводят операцию «Бэрезина» так, как и было задумано. Кому-нибудь другому не сказал бы, а тебе скажу. Наступление якобы на Минск – это отвлекающая операция, и сам Минск задачей даже не ставился. Задачей ставилось сделать так, чтобы нэмец поверил, что мы наступаем на Минск, и нагнал туда побольше своих резервов. При этом участвующие в операции войска должны понести как можно меньше потерь и приобрести как можно больше боевого опыта. Пусть немцы думают, что мы из последних сил, бросая в бой самые лучшие резервы, пытаемся прорваться в Минск, а они нас героически не пускают. Настоящее наступление начнется немного позже и на другом участке фронта. Но где и когда – я не могу сказать даже тебе. Впрочем, ты сам скоро узнаешь все из сводок Совинформбюро. Понимаешь, почему?

При этом вид у Вождя был такой серьезный и внушительный, что Мехлис только заворожено кивнул.

– Ну вот и замечательно, – подвел Сталин итог воспитательной беседы, – я тебя для чего позвал. Есть лично для тебя работа – как говорят потомки, непыльная, и к тому же по специальности. Ты же знаешь, что у нас тут на днях освободилось место первого секретаря ЦК компартии Украины… покойник был неприятный человек, но покинул нас несколько преждевременно, не обозначив некоторых своих контактов. Ты понимаешь, Лев, я сейчас уже почти уверен, что он был связан и с делом Тухачевского, и с ежовщиной, и с заговором военных, который чуть было не уничтожил нашу страну в самом начале этой войны. Но подозрения, как говорится, на хлеб не намажешь и к делу не подошьешь. Понимаешь?

– Понимаю, Коба, – кивнул Мехлис, – да только очень многие говорят, что это именно ты его макнул и теперь делаешь вид, будто ты ни при чем.

– Знаешь, Лев, – ответил Сталин, – это даже не смешно. Я ведь тебе не волшебник, чтобы наворожить Никитке прямо в брюхо снаряд из германской ста пяти миллиметровой гаубицы. Ты же читал некролог. Шальным снарядом этого муфлона разнесло буквально вдребезги. Кстати, завтра, когда на Пленуме ЦК будет решаться, кто заменит на посту дорогого и ненаглядного Никитку Сергеевича, я буду предлагать твою кандидатуру и приложу все возможные усилия к тому, чтобы она прошла.

Увидев мелькнувшую на лице Мехлиса тень беспокойства, Сталин хмыкнул.

– Не волнуйся, Лев, – сказал он успокаивающим тоном, – все это сугубо временное явление, необходимое прежде чем я выдвину на эту должность того человека, который по настоящему возьмется за эту работу. Но еще до этого Украина должна быть тщательно зачищена до белых костей от возможных Никиткиных пособников. Особенно возьми на контроль разного рода замазанных в связях с троцкистами, а также буржуазными украинскими националистами. Но расстреливать кого-либо без суда или даже по приговору трибунала я запрещаю. Всех арестованных направлять на адрес Центрального аппарата НКВД. Только я сам буду решать, кого поставить к стенке, а кого отпустить с испытательным сроком. И помни, Лев – от той тщательности и аккуратности, с какой ты проведешь эту операцию, зависит будущее советской власти и Союза ССР. Если мы провалим это дело, то лет через двадцать [185] в Украине начнется такое, о чем мне страшно даже подумать. Понимаешь?

Мехлис кивнул – и Вождь, будто священнодействуя, принялся набивать табаком свою любимую трубку, всем видом показывая Мехлису, что аудиенция закончена и сейчас ему требуется остаться одному, чтобы еще раз все тщательно обдумать.

 

* * *

 

Ноября 1941 года, 14:05