Собор восточных патриархов 1666-1667 гг.

    Лигарид перед судом направляет вопросы Константинопольскому, Иерусалимскому, Антиохийскому и Александрийскому Патриархам с предложением дать оценку поступкам Патриарха Никона.

    Двое из Патриархов (Дионисий Константинопольский и Нектарий Иерусалимский) не были согласны с предстоящим судом над Патриархом Никоном, тем более, что они знали о роли Лигарида в подготовке этого дела. Нектарий даже посоветовал в письме царю вернуть законного Патриарха на его престол. Царь, вероятно под влиянием письма, предпринимает попытку через посредников помириться с Никоном, но затем отказывается от своих слов, посредника (Зюзина) судит и ссылает.

Вот что писал 20 января 1664 г. Патриарх Нектарий Царю Алексею Михайловичу по поводу присланной грамоты: «В сей грамоте мы не нашли ни причины удаления Святейшего Патриарха вашего Кир Никона, сослужителя и брата нашего о Христе нашего смирения, ни другой какой вины против него, кроме пятилетнего его отсутствия... он Кир Никон, как мы сказали, отрекался от непокорного народа, а не от престола»[17].

    Таким образом, Патриарх Нектарий обращает внимание Царя Алексея Михайловича на то, что в Русской Церкви раздирается риза Христова, совершается ужасная церковная смута, которая страшнее всякой войны, а ее виновником является сам Царь, так как он слушает людей завистливых, любящих мятежи и возмущения.

    Патриарх Нектарий умоляет Царя с особенной заботливостью и почтительностью возвратить на престол Святителя Никона и предупреждает его, чтобы Патриарх Никон не был смещен с Патриаршей кафедры, что будет поводом для Русских царей так поступать в Русской Церкви и впредь, что является величайшим злом, от которого страдала и страдает Константинопольская Церковь.

Уход Патриарха, по мнению профессора Зызыкина – это «крайняя мера пастырского воздействия. И в этом акте, как в фокусе, выражается все мировоззрение Никона. Оставаясь, Никон встал бы в противоречие с собственным понятием о самостоятельности церковной власти и дал бы санкции к ее захвату»[18].

Опасность движения за самостоятельность церкви относительно светской власти, на взгляд царя, еще не была вполне преодолена. Это должен был сделать тщательно подготавливавшийся большой церковный собор с участием восточных иерархов, открывшийся в Москве 29 ноября 1666 года.

    Из Москвы к Дионисию был послан грек Стефан с просьбой назначить своим представителем на соборе Паисия Лигарида. Стефан вернулся с грамотой, в которой выражалось согласие Дионисия. В подлинности грамоты выразили сомнение влиятельные иностранцы. Для выяснения вопроса царь послал к Дионисию монаха Савву, который по возвращении подтвердил подложность грамоты и передал слова Дионисия о Лигариде «Я его православным не нарицаю, потому что он папежник (католик) и лукав»[19]. Казалось бы, неправедное дело Лигарида и царя было проиграно.

«Действительно, Иларион, Павел, Иоаким - эти обманутые государем в их надеждах слуги государя, Паисий, Макарий, Лигарид - иностранные наемники, мало отличавшиеся от авантюристов, стремившихся попасть в русскую армию, большинство церковного собора, молча устрашающееся царского гнева и готовое послушно голосовать за что угодно, - все они вместе составляли малопривлекательную компанию, которую не могли скрасить все драгоценности церковной и государственной казны» (Богданов).

Однако, отказываясь подписывать обвинение Патриарху Никону, русские иерархи показали, что не были холопами самодержавной власти.

«Что касается восточных архиереев, настораживает поведение самого царя Алексея Михайловича, явно неуверенного в их полном подчинении его воле. Были приняты экстраординарные меры, чтобы восточные патриархи до личных переговоров с царем не имели контактов в России ни с кем, кроме доверенных людей самодержца. Они даже не должны были знать, зачем приглашены в Россию и ради чего, собственно, на них израсходованы средства. Архиепископу Иосифу астраханскому - видному участнику собора 1660 года против Никона - царь послал инструкцию насчет общения с патриархами. «И будет они, патриархи, учнут тебя спрашивать, для каких дел к Москве им быть велено? - гласил наказ,- И ты б им говорил, что Астрахань от Москвы удалена и для каких дел указано им быть, про то ты не ведаешь. А чаешь-де ты того, что велено им быть для того: как бывший патриарх Никон с патриаршества сошел и для иных великих церковных дел. А будет что и иное небольшое доведется с ними поговорить, и ты б говорил, будто от кого что слышал, а не собою». Вообще, указывает царь, Иосифу при приеме патриархов следует «во всем быти опасну и бережну» (как будто он принимает опасных врагов!).

Архиепископ должен был проследить, чтобы сопровождающие патриархов мирские и духовные лица с патриархами, и их свитой ни о чем не говорили «и были во всем опасны»! Однако и этого царю было мало: приставам из стрелецких командиров и подьячему, посланным, по обычаю, для сопровождения гостей в Москву, был дан такой наказ, как будто они везут бомбу. Они должны были «держать о патриархах всякое бережение и учтивость» и в то же время «смотреть и беречь накрепко, чтоб к патриархам ни от кого ни с какими письмами никто не подъезжал, также бы и от них, патриархов., ни к. кому никаких писем в посылке не было». Дьякон Мелетий должен был с помощью агентуры, завербованной в свите патриархов, шпионить за Паисием и Макарием. Царская инструкция рекомендовала Мелетию попытаться подкупить племянника патриарха Макария, архидьякона Павла, чтобы он следил за перепиской дяди. Жалованье главным шпионам полагалось большее, чем лучшим военным разведчикам, - до 30 золотых! К тому времени, когда патриархи доехали почти до Владимира, царь Алексей Михайлович еще более обеспокоился. Видимо, агентура, приставленная к Никону, известила его о сомнениях русского патриарха относительно полномочий его предполагаемых судей. К Паисию и Макарию был послан стрелецкий полковник А. С. Матвеев (доверенное лицо царя, будущий глава правительства). Он должен был расследовать, являются ли патриархи патриархами и имеют ли они грамоты от патриархов константинопольского и иерусалимского: «А проведывать про то в разговорах неявным обычаем». Матвеев также должен был негласно перетрясти свиту патриархов с целью выявления людей, подосланных от Никона и некоторых других лиц, перечисленных в царской инструкции. Следовало «остерегать накрепко с большим опасением», исключить любые контакты Паисия и Макария с внешним миром. Даже при патриаршей службе в попутных соборах Матвееву полагалось допускать к благословению воевод, приказных и иных чинов знатных людей только в своем присутствии.

Обо всем замеченном и вызнанном следовало немедленно сообщать лично государю.

Наблюдение за патриархами оказалось нелишним, хотя и не в том аспекте, который предполагал царь Алексей Михайлович. Паисий и Макарий с самого начала повели себя вольно, настолько вольно, что приняли в свою свиту ссыльных. «Нам, великому государю, - писал по этому поводу Алексей Михайлович, - ведомо учинилось, что вселенские патриархи везут с собою из Астрахани к Москве Печатного двора наборщика Ивана Лаврентьева, которого по нашему... указу велено сослать из Астрахани на Терек за воровство, что он... на Печатном дворе завел латинское воровское согласие и римские многие соблазны.

Да они ж, - продолжал рассерженный государь, -везут с собою к Москве гостя Васильева человека Шорина Ивашку Туркина, который писал к воровским казакам воровские грамотки, — и по тем его воровским Ивашковым грамоткам те казаки наш, великого государя, насад (большое грузовое судно) и торговых многих людей суды пограбили и многих людей побили до смерти, И тебе б, Мелентию им, вселенским патриархам, говорить о том, чтоб они с нами, великим государем, не ссорились, тех воров, Ивашку Лаврентьева и Ивашку Туркина, с собою к Москве не возили».

Патриархи не только не выполнили пожелание государя, но кроме Лаврентьева и Туркина привезли с собой в Москву еще 20 человек, не числившихся в свите. Не считались Паисий к Макарий и с церковным правилом, запрещавшим епископу действовать архиерейски в чужой епархии без согласия и разрешения местного архиерея. По пути в столицу они творили суд и расправу над русским духовенством, экзаменовали священников, лишали их сана и даже сажали в тюрьму. Царю же в Москву они послали требование, чтобы к их прибытию были приготовлены «многие великие дела» по части исправления русской церкви, а также «изготовлена судебная палата».

Эти требования и вообще поведение патриархов крайне обеспокоили московское правительство. Экстраординарные меры ограждения Паисия и Макария от контактов, окружение их шпионами по дороге в Москву и особенно в столице, постоянное беспокойство даря относительно тех или иных шагов и заявлений гостей свидетельствуют, что царь Алексей Михайлович отнюдь не был уверен, что держит главных участников собора в своих руках»[20].

Не случайно царь Алексей Михайлович, подготовив заранее, обсудив с восточными патриархами и русскими архиереями комедию суда над Никоном, встал, когда низвергаемый патриарх вошел в зал соборных заседаний. Вопрос о том, следует ли вставать при появлении Никона, специально обсуждался собором, и все, во главе с царем, решили не вставать. Но самодержец не смог удержаться, и за ним встали все остальные! Далее, Никон отказался садиться, ибо, как он заявил, не увидел подобающего места. Тогда Алексей Михайлович, к ужасу устроителей церемонии, сошел с трона, спустился к Никону и встал у стола, над которым возвышались патриархи Паисий и Макарий. Царь сделал все, чтобы осудить Никона, но не почтить его не мог. Самодержец купил содействие восточных патриархов - стоял перед ними, как перед авторитетами, обязанными рассудить спор русского самодержца с русским патриархом»[21].

Собор для суда над Никоном был созван 1 декабря 1666 года. Патриарх Никон привез с собой рукопись «Возражения» (по принятой версии, довольно спорной).

С самого начала инициативу захватили восточные патриархи, «докладывая» (по-гречески) свои домыслы, сводящиеся к славословию в адрес царя.

Русские архиереи, возражая Паисию Лигариду, доказывающему, что царская власть выше духовной, приводили слова Иоанна Златоуста: «Священство, которое превосходнее всех других достоинств, сколько дух превосходнее тела».

Греки прерывали, переносили обсуждение, с трудом продержавшись два дня, пока не подоспела помощь царя.

В ночь после второго заседания страшно запуганные Павел и Илларион пали на колени, умоляя греков заступиться за них перед царем и спасти их от жестокой казни. При этом они продолжали цитировать Иоанна Златоуста, надеясь на поддержку греков.

Однако надеждам этим не суждено было сбыться. В своей ответной речи Лигарид патетически восклицал:

«Погибла ты, истина! Господствует ныне ложь! Не достойны русские такого царя! Да, да! Целую и лобызаю руку, обогащающую странных, пекущуюся о сиротах! Да, да! Лобызаю десницу, пишущую спасительные заповеди! Кто не любит царя, тот не любит Господа Иисуса Христа!»,- заявлял Паисий Лигарид. И далее безграничное восхваление царя…

Как это современно! Как мало изменилось в России почти за четыре столетия!

По соображениям Паисия Лигарида и восточных патриархов - «царь не подлежит закону».

«Что скажете на это?»,- вопрошал Паисий Лигарид.

«Предовольно и сказанного»,- уныло отвечали русские архиереи, прощаясь и с Патриархом Никоном, и с самостоятельностью церкви.

Но на этом царь не успокоился. На следующий день 24 января 1667 года из уст Паисия и Макария прозвучали зловещие вопросы: «Как наказать тех, кто бесчестил собор? Какому наказанию должен подвергаться тот, кто не слушается христианского царя?». Возражения Павла и Иллариона не были приняты во внимание. «Свят самодержавный наш!»,- патетически восклицал Лигарид. Обоим обвиняемым была запрещена церковная служба…

Вот так «тишайший»! Хотя это титул византийских императоров, но у нас в России он применялся как синоним кротости и смирения. Мы везде встречаем такие характеристики царя Алексея Михайловича, как «кроткий», «благочестивый», «смиренный».

Характерно, что, добившись низложения Никона, царь до конца своих дней проявлял к нему почтение.

«Умирая, Алексей Михайлович продиктовал в духовном завещании слова, перечеркивавшие его победу над Никоном, Он просил «прощения и разрешения» «от отца моего духовного великого господина святейшего Никона иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть на престоле сем»! Сын его - царь Федор - не жалел средств, чтобы выполнить предсмертную просьбу отца и получить Никону у восточных патриархов разрешительные грамоты, то есть уничтожить приговор собора 1666-1667 годов. Благодаря искусству русского посла Прокофия Возницына Никону был официально возвращен патриарший сан сразу пятью восточными патриархами (антиохийских оказалось двое, и посол взял грамоты обоих).

        

Множество неудобств и унижений испытал Патриарх по дороге на собор. Перед ним закрывались двери, даже когда он хотел услышать церковную службу.

По дороге Патриарха на суд, стрельцы задержали его сопровождающих и съестные припасы.

Горестно было Никону видеть, что его лишают самых близких к нему людей, но его ожидали еще большие огорчения. Подворье, на котором поместили патриарха, находилось в Кремле, у Никольских ворот, на углу так называемого Лыкова двора. Как только вступил в него Патриарх Никон со своею свитой,  весь Лыков двор окружен был строгим караулом, так что нельзя было никому ни к ним войти, ни от них выйти. С наступлением же дня крепко заперли ворота Никольские, разломали мост перед этими воротами, так чтобы даже мимо нельзя было пройти.

Между тем патриарх, по принятому им обычаю велел петь в своей келье утреню, а потом, в свое время- часы. По окончании богослужения он велел своему эконому предложить трапезу себе и своим спутникам, но услышал от него, что все припасы отправлены на Воскресенское подворье, «а теперь стража не пускает никого, ни к нам, ни от нас». У меня есть, говорил эконом «только один укрух хлеба, который остался в моих санях». Была тогда суббота. «Раздроби его нам всем,  отвечал ему патриарх, «да не будем», говорил он далее «жидовствующе, вопреки церковным канонам, постящеся в субботу». Эконом разделил хлеб на 30 частей и этой пищей довольствовались они целый день[22]. Хватило у Патриарха сил и на иронию.

    Когда Патриарх Никон, по требованию самодержца, явился в Собор, но по чину патриаршему, т.е., с предшествующим крестом, сколько тому ни противились, то  Царь сидел на высоком ступенчатом престоле, восточные Патриархи на богато украшенных местах. Пред ними поставлены были стол, покрытый златотканым ковром, где лежали серебряный ковчежец и книги. При виде креста, преднесенного Никону, они привстали с мест своих. Проговорив входную молитву, он трижды поклонился царю, потом патриархам и освященному Собору; не видя же себе приготовленного места наравне с Восточными Патриархами, он не сел, но стоя слушал обвинения из уст самого государя, который жаловался на смуты, какие произвел Патриарх в Церкви, на самовольное оставление им паствы, на укорительное послание его к патриарху Константинопольскому, на проклятия московских бояр. Никон на такие обвинения государя отвечал, свидетельствуя, что он удалился в монастырь только от смут боярских для укрощения гнева царского, не выходя, однако, из своей епархии. Когда же митрополит Крутицкий Павел, архиепископ Рязанский Илларион стали говорить грубые слова, укоряя Никона в оставлении престола с клятвою и в самовольном низвержении Павла епископа Коломенского, а Мефодий епископ Мстиславский поднял даже руку на судимого Святителя, тогда потекли слезы из очей царя[23].

    Этот эпизод еще раз свидетельствует о непоследовательности и нерешительности «тишайшего».

    Стоя по 10 часов, Патриарх спокойно, с достоинством и иронией отвергал несправедливые обвинения, сфабрикованные Лигаридом с одобрения царя.

    «Восточные патриархи», бывшие на суде, были задарены русским правительством и, кроме того, их совершенно изолировали от сторонников Святейшего, от которых они могли бы узнать все беззаконие, совершавшееся над последним. При всем том и сами патриархи колебались по поводу осуждения Никона[24].

    Наконец, не все русские епископы были согласны на строгое осуждение своего Первоиерарха, в особенности Черниговский архиепископ Лазарь Баранович, один из самых просвещенных иерархов того времени, уважаемый за свою благочестивую жизнь самим Государем. К нему примкнули на Соборе Симон, архиепископ Вологодский, и Мисаил, епископ Коломенский.

    Поэтому на втором заседании Собора вместо обвинения все безмолвствовали, несмотря на то, что Государь требовал улик против Патриарха Никона.

На последнем заседании Собора Святейшему был объявлен приговор – Патриарх был лишен сана, с сохранением только иночества, и присужден к заточению в Белозерский Ферапонтов монастырь. По прочтении приговора, тут же восточные Патриархи сняли с Патриарха. Никона святительские знаки и надели на него простой монашеский клобук. Святейший Никон спрашивал, зачем в отсутствие Царя и в малой церкви, а не в том же соборе Успения, где некогда умоляли его вступить на Патриарший престол, ныне неправедно и втайне его низлагают. Но ответа не получил.

Когда патриархи сняли с него патриарший клобук и панагию, он с горькой усмешкой заметил: «Возьмите это себе, разделите жемчуг между собой: достанется каждому золотников по пяти, по шести, сгодится вам на пропитание на некоторое время. Вы, бродяги, турецкие невольники, шатаетесь всюду за милостыней, чтобы было чем дань заплатить султану! Возьмите,- продолжал Патриарх Никон, - и мою мантию, если желаете!».[25]

Прямо с этого «суда Синедриона» Патриарха отправили в ссылку в Ферапонтов монастырь, затем перевели в Кирилло-Белозерский монастырь. В ссылке Патриарх терпел лишения и скорби 15 лет.

    Решающую роль в осуждении Патриарха Никона сыграл один из самых ничтожных угодников при царском дворе – Газский митрополит Паисий Лигарид, который распространял и устно, и печатно (в своей «Истории суда над Патриархом Никоном») лживые выдумки о якобы честолюбии и властолюбии, импульсивности Патриарха, в чем, как мы видим по современным умонастроениям и даже книжным штампам, преуспел. Чтобы оценить данное обвинение Патриарха Никона, надо знать, что представляет собою личность Паисия Лигарида.

    Последний был двуличен, совершенно аморальным человеком – послушным орудием бояр в их стремлении низложить Патриарха, был платным агентом Ватикана, готовым на все в угоду Царю.

    Его книга «История Иерусалимских Патриархов» была направлена против Православной Церкви в целях возвышения папской власти. Патриархи Мелетий Константинопольский и Нектарий Иерусалимский на основании этой книги предали Паисия Лигарида анафеме и отлучили от Церкви.

    После суда над Святейшим Патриархом Никоном его нравственные страдания не прекратились, но еще более увеличились: тотчас по снятии с него сана с ругательствами отвели на земской двор, вручили его приставам, которые осыпали его поношениями (к поносившим присоединился архимандрит Сергий, который страшно поносил и злословил Святейшего). Затем Патриарх Никон был отправлен в путь в жестокий мороз. Из любви к нему с ним отправились в заточение некоторые из его учеников.     Сопровождавший Святейшего от собора Ново-Спасский архимандрит Иосиф отдал ему в дороге свою шубу; прочие же в течение всего пути не только не сочувствовали, но даже не давали Архипастырю хлеба.

     В силу бедности Ферапонтова монастыря Патриарху Никону были отведены душные, тесные кельи, похожие на темницу; приставники жестоко обращались с ним, в том числе наглухо заколотили окна его кельи (в таком стеснении содержался Патриарх Никона до кончины Царя Алексея Михайловича).