Элегические строфы, внушенные картиной сэра Джорджа Бомонта, изображающей Пилский замок во время шторма

 

 

Громада грозная на гребне скал!

С тобою был когда-то я знаком

И летом целый месяц наблюдал,

Как ты дремала в зеркале морском.

 

Был воздух тих, и ясен небосвод,

И дней однообразна череда;

Ты, отражаясь в сонной глади вод,

Дрожала, но видна была всегда.

 

И не казался штиль подобьем сна,

Незыблемого в пору летних дней;

Подумать мог бы я, что Глубина

Всего на свете кротче и нежней.

 

И если бы художником я был,

Я б написать в то время был готов

Свет, что по суше и воде скользил,

Поэта грезу, таинство миров;

 

Тебя я написал бы не такой,

Какая ты сейчас на полотне,

Но у воды, чей нерушим покой,

Под небом в безмятежной тишине;

 

Ты б летописью райскою была,

Сокровищницей бестревожных лет,

Тебя б любовно ласка облекла

Лучей, нежней которых в небе нет,

 

Под кистью бы моей предстал тогда

Покоя элизейского чертог,

Где нет борьбы тяжелой и труда,

А лишь Природы жизнь да ветерок, —

 

Такую бы картину создал я,

Когда душа мечте попала в плен,

В нее вместил бы сущность бытия

И тишь, которой не узнать измен.

 

Так раньше было бы – но не теперь:

Ведь я во власти у иных начал,

Ничто не возместит моих потерь,

И я от горя человечней стал.

 

Улыбку моря увидав опять,

Былого не верну, не повторю:

Утрату мне из сердца не изгнать,

Но я о ней спокойно говорю.

 

О друг мой Бомонт! Другом стать ты мог

Тому, по ком не минет скорбь вовек!

Твой труд прекрасный пылок и глубок:

Во гневе море и в унынье брег.

 

Ему несу я похвалу мою,

Его и ум и мастерство живят:

Седая глыба с бурею в бою,

Небес печаль, смятения парад!

 

И мил мне замка сумрачный оплот:

В доспехи стариною облачен,

Бестрепетно сражение ведет

С грозой, со штормом и с волнами он.

 

Прощай, уединенная душа,

Что без людей, в мечтах проводит дни!

Твоя отрада вряд ли хороша —

Она, конечно, слепоте сродни.

 

Но слава, слава стойкости людской

И грозам, что присущи дням земным,

Как эта, на холсте передо мной…

Не без надежд мы страждем и скорбим.

 

 

Пролог к поэме «Питер Белл»

 

 

Кому большой воздушный шар,

Кому крылатого коня,

А я в челне лететь хочу,

Пока челна нет у меня,

Я в облака не полечу.

 

На полумесяц челн похож,

И я сижу в моем челне,

Я в нем сквозь тучи проплыву,

И если ты не веришь мне,

Увидишь ночью наяву.

 

Друзья! Вокруг шумят леса,

Волнуясь, как вода в морях,

И ветер носится, звеня,

И вас охватывает страх,

Вы все боитесь за меня.

 

И я любуюсь, невредим,

Двурогой лодочкой моей,

Мне вас совсем не жаль, друзья,

Чем вам страшней, тем мне смешней,

До слез могу смеяться я.

 

Так я плыву вперед, вперед.

Для хилых труден этот путь,

Сквозь ветры нужно мне пройти,

И в тучах нужно мне тонуть,

Я все перетерплю в пути.

 

Плыву вперед. Что мне теперь

Мятеж, предательство, война?

Я так величествен и тих,

Как восходящая луна

Средь звезд рассыпанных своих.

 

Мой челн всплывает выше звезд,

Залитый светом золотым.

Плывет среди воздушных волн,

Сто тысяч звезд плывут за ним,

Всплывает выше звезд мой челн.

 

Вот Рак. Вот Бык. Вот Скорпион,

Мы между ними проскользнем.

Над Марсом плыть нам суждено,

Он рыжий весь, рубцы на нем —

Он мне не нравится давно.

 

Сатурн разрушенный, на нем

Печальных спектров бродит тень,

Я вижу в бездне двух Плеяд,

Целующихся ночь и день.

Над ними плыть я очень рад.

 

Меркурий весело звенит.

Юпитер светится вдали.

Планет Вселенная полна,

Что им за дело до Земли —

Едва заметного зерна?

 

Назад к Земле! К родной Земле!

И если б я сто лет летал,

Мир тем же был бы для меня,

Он лучше бы ничуть не стал.

Оставил дома сердце я.

 

Вот несравненная Земля!

Распластан Тихий океан,

Копьем вонзились в облака

Верхушки Альп и древних Анд —

Не сокрушают их века.

 

Вот красный Ливии песок,

Вот Днепр, серебряный шнурок.

А там сверкает изумруд,

То лучший в мире островок,

Его наяды стерегут.

 

 

Из поэмы «Прелюдия»

 

 

Книга первая

 

Детство и школьные годы

 

В то время восхищение и страх

Наставниками были мне. С пеленок

Я пестуем был красотой, и после,

Когда с иной долиной мне пришлось

Девятилетнему свести знакомство,

Я полюбил ее всем сердцем. Помню,

Когда ветров морозное дыханье

Последним крокусам на горных склонах

Сжигало венчики, я находил

Себе отраду в том, чтоб до утра

Бродить средь скал и тех лощин укромных,

Где всюду водятся вальдшнепы. Там,

С силком через плечо, охотник жадный,

Я обегал свои угодья, вечно

Не находя покоя, и один

Под звездами, казалось, был помехой

Покою, что царил средь них; порой,

Почти рассудок потеряв и жаждой

Добычи обуян, чужой улов

Себе присваивал и после слышал

Среди холмов безлюдных странный шорох,

Дыханье близкое, шаги, почти

Неуловимые средь сонных трав.

 

Когда апрельский своевольный луч

У первоцветов стрелки вынимал

Из новеньких колчанов, я опять

Вверх устремлялся, в горы, к одинокой

Вершине, где среди ветров и туч

Орел-разбойник кров нашел. Увы,

И тут достойной цель мою назвать

Я не могу. Но сколько дивных чувств

Я испытал, когда, почти достигнув

Гнезда, висел над пропастью – зацепкой

Мне были лишь пучки сухой травы

Да трещины в скале; я сам былинкой

Трепещущею был; с налету ветер,

Сухой и резкий, дерзостное что-то

Кричал мне в уши, и чужим, нездешним,

Каким-то неземным, казалось небо

И заговорщиками облака!

 

Как в музыке гармония и лад

Всем правят, так и человека ум

Устроен. Некоей незримой силой

Все элементы, чуждые друг другу,

В нем сведены в поток единый. Так

И страхи ранние мои, и беды,

Сомнения, метания, тревоги,

Неразбериха чувств моих и мыслей

Становятся покоем, равновесьем,

И я тогда достоин сам себя.

Что ж остается мне? Благодарить

За все, за все, до самого конца.

Однако же Природа, с юных лет

Своих питомцев закаляя, часто

Завесу облаков над ними рвет,

Как бы при вспышке молнии – так первым

Их удостаивая испытаньем,

Наимягчайшим, впрочем; но порой

Угодно ей, с той же благою целью,

Устраивать им встряску посильней.

 

Однажды вечером, ведомый ею,

Я лодку пастуха нашел, что к иве

Всегда привязана была у входа

В укромный грот. В долине Паттердейл

Я на каникулах гостил тогда,

И ялик тот едва лишь заприметив,

Находку счел неслыханной удачей,

Залез в него и, отвязав, отплыл.

Луна взошла, и озеро сияло

Средь древних гор. Под мерный весел плеск

Шла лодочка моя – вперед, вперед,

Как человек, что ускоряет шаг.

Поступок сей, конечно, воровство

Напоминал, и все же ликованья

Была полна душа. И горным эхом

Сопровождаем, ялик мой скользил

По водной глади, оставляя след

Из маленьких кругов, что расходились

От каждого весла и исчезали

В одном потоке света. Горный кряж,

Тянувшийся вдоль озера и бывший

Мне горизонтом, темный небосвод

И звезды яркие – я, глаз от них

Не в силах оторвать, все греб и греб,

Собою горд, и весла погрузил

В молчанье вод озерных. Мой челнок,

Как лебедь, приподнялся на волне,

И в тот же миг из-за прибрежных скал

Огромного утеса голова

Вдруг показалась, и росла, росла,

Пока, воздвигнувшись во весь свой рост,

Сей исполин меж небом и землей

Не встал – и семимильными шагами

Пошел ко мне. Дрожащею рукой

Я челн мой развернул и, поспешив

Назад, по тихим водам, словно тать,

Вернулся в грот Плакучей ивы. Там

На прежнем месте лодку привязав,

Через луга я шел домой и в мысли

Тяжелые был погружен. С тех пор

Прошло немало дней, а я никак

Забыть то зрелище не мог. Неясных

И смутных образов был полон ум.

Неведомые формы бытия

Из темноты вставали. Как назвать

Тот мрак, я сам не знал. Я был один,

Покинут всеми; даже то, что прежде

Мой составляло мир – деревья, небо,

Поля зеленые, морская ширь —

Все, все исчезло, кроме тех огромных

Существ, не походящих на людей,

Что среди дня мой посещали ум

И в снах ночных тревожили меня.

 

Премудрость, дух Вселенной! Ты, душа,

Бессмертье мысли, – ты даешь дыханье,

Движенье нескончаемое формам

И образам. И мню, что неслучайно

Ты с первого рассвета моего

При свете дня и ночью занимала

Мой ум не суетой, что человекам

Столь свойственна, но тем высоким, прочным,

Что недоступно ей – природой, жизнью

Непреходящей, и мечты, и мысли,

И чувства все преображала так,

Что освящались даже боль и страх.

Так нам порой случается расслышать

В биенье сердца мирозданья пульс.

 

Сей дар причастности, хоть не заслужен

Нисколько, но отпущен был сполна.

Когда в ноябрьские дни долины,

Волнистым, тонким выстланы туманом,

Казались бесприютными вдвойне,

И в ночи летние, когда по краю

Озерных вод, что стыли средь холмов

Печальных, возвращался я домой,

Их бесприютности и дрожи полн,

Та благодать сопутствовала мне.

 

Когда ж морозы ударяли, день

Сжимался и в окошках теплый свет

Горел зазывно в сумерках – на зов

Я не спешил. Восторг и упоенье

Владели мной. То был счастливый час

Для нас для всех. Как на свободе конь,

Счастливый, гордый, в новое железо

 

Обутый, и о доме позабыв,

По льду озерному под звон коньков

И ветра свист, носился я. Стремясь

Забаве взрослой подражать, в охоту

Играли мы тогда. Все как взаправду:

Рога трубят, веселых гончих стая

И заяц быстроногий впереди.

Холодный сумрак полон голосов

Звенящих был. Вокруг отлоги гор

Им вторили. И каждый голый куст,

И деревце безлистное, и льдистый

Утес в ответ звенели словно медь.

А отдаленные холмы в пространство

Унылый отзвук посылали. Звезды

Сияли на востоке, и полоской

Оранжевой на западе светился

И постепенно догорал закат.

 

Порой, когда от шума отдохнуть

Хотелось мне, в уединенной бухте

Узоры я выписывал, любуясь

Звездой какой-нибудь на льду. Когда же

Ватагой шумной, разогнавшись с ветром,

Неслись мы вдаль, и берега во тьме

Вытягивались в линию и тоже

Навстречу нам свой ускоряли бег,

Мне нравилось, отстав, на всем ходу

Остановиться – редкие утесы

Еще неслись навстречу, будто вместе

С землей, что свой заканчивала круг,

И застывали где-то позади,

И я стоял, застигнут тишиной

И скован ею, словно спал без снов.

 

О вы, явленья чудные на небе

И на земле, видения холмов

И духи мест пустынных! Не напрасна

Была забота ваша обо мне,

Когда, преследуя меня средь детских

Забав – в лесах, пещерах, средь холмов,

На всем вы оставляли отпечаток

Желания и страха, в океан

Земную твердь вседневно обращая,

Кипящий, где как волны набегают

Восторг и страх, надежда и тоска.

В любых занятьях наших, в круговерти

Чудесной зим и весен, я всегда

Следы волнений этих находил.

 

Мы жили, словно птицы. Солнце в небе

Не видело долин, подобных нашим,

И радости столь шумной и веселья —

Таких не знают, верно, небеса.

И ныне радуюсь, когда припомню

Леса осенние, молочно-белых

Орехов грозди; удочку и леску —

Сей символ упованья и тщеты, —

Что звали нас к источникам средь скал,

От звезд и солнца лето напролет

Укрытых, к водопадам на изломах

Речушек горных. Сладко вспоминать!

И сердцем прежним ощущаю снова

Тот дивный трепет, напряженье то,

Когда с холмов в июльский полдень ввысь

Взвивался змей воздушный, натянув

Свои поводья, словно резвый конь,

Или с лугов подхваченный внезапно

Ноябрьским ветром, застывал на миг

Средь облаков, чтобы потом рвануться

Куда-то и, отвергнутым, на землю

Вдруг рухнуть всею тяжестью своей.

 

Вы, домики смиренные, нам кров

Дарившие тогда, забуду ль ваши

Тепло и радость, святость и любовь.

Среди приветливых полей какими

Уютными казались ваши кровли!

Каких только не знали вы забот

И не чурались их! Однако ж были

У вас и праздники, и торжества,

И радости простые: вечерами,

Собравшись у каминного огня,

Как часто мы над грифельной доской

Склонялись низко друг напротив друга

И крестики чертили и нули

В баталиях упорных – впрочем, вряд ли

Их удостою описанья здесь.

А то еще вкруг белого, как снег,

Стола из ели, вишни или клена,

Сойдясь за вистом, посылали в бой

Войска бумажные – от настоящих

Их отличало то, что после всех

Побед и поражений не разбиты

И не забыты были, но в поход

В составе прежнем выступали вновь.

Компания престранная! Иные,

К сословью низкому принадлежа,

По прихоти судьбы вдруг возвышались

Едва ли не до трона, замещая

Правителей усопших. Как тогда

Гордыня распирала их – всех этих

Бубен и пик, треф и червей! А нам

Как сладко было всеми помыкать!

Издевкам, шуткам не было конца,

Когда потом, словно Гефест с Небес,

Ниц падали – великолепный туз,

Сей месяц на ущербе, короли

Опальные и дамы, коих роскошь

Сквозь тлен еще светилась. За окном

Меж тем шел дождь, или мороз жестокий

Все пробовал на зуб, и лед, ломаясь

На озере близ Истуэйта, порой,

К воде сползая, долы и холмы

Протяжным звуком оглашал, похожим

На вой изголодавшихся волков.

 

И тщательно припоминая здесь,

Как дивною наружностью Природа

Меня пленяла с детства, занимая

Мой ум величием и красотой

Своих созданий, и пристрастье к ним

Старалась пробудить, все ж не забуду

О радостях иных – происхожденье

Их мне неведомо: как временами

Средь шума и тревог я ощущал

Вдруг чувства новые – святой покой

И тишину – и словно сознавал

Свое родство со всем, что на земле

Живет и дышит, и внезапно вещи

По-новому мне открывались, будто

Спешили донести простую весть

О том, что жизнь и радость суть одно.

 

Да, отроком еще, когда земля

При мне раз десять свой свершила круг,

К чудесным сменам приучая ум,

Я Вечной красоты уж замечал

Присутствие и часто по утрам

Вдыхал ее, как вьющийся туман

Долины, и в недвижной глади вод,

Берущих цвет у тихих облаков,

Ее, казалось, созерцал лицо…