Глава 1. Сонатная форма и “мозговой центр”

Предисловие

Существует Культура массовая и элитарная. В этом уже нет никаких сомнений.

Книги, издающиеся миллионными тиражами, и книги, выпустить которые достаточно тиражом в несколько сот экземпляров. Гигантские стадионы, вмещающие десятки тысяч поп-слушателей, и небольшие концертные залы для камерной музыки. Миллионные тиражи комиксов и прекрасные альбомы по изобразительному искусству, цены на которые во всем мире столь высоки, что необходимо очень хорошо понимать их ценность, чтобы позволить себе их купить.

 Но в книге, которая перед вами, я посмею отказаться от этих двух терминов и заменить их другими. Ибо разговоры о массовой культуре, во-первых, надоели, а во-вторых, оскорбительны для “массовых ушей”. А в-третьих, все не так просто.

Существует Культура земная и космическая. Ведь человек – это космический Дух, помещенный в земное тело. Поэтому цели у земной и космической культуры разные. Цель земной культуры – ублажить земные тела, приковать биологическое тело к земле, до предела насытить потребности этого биологического тела, создав усредненный образ человекоособи и определить круг ее (особи) основных потребностей. Особь должна мыслить стереотипно и действовать с пользой для всех остальных среднеразумно существующих особей. Культура для них так откровенно и называется: “массовая культура”. А источники информации, которую они должны получать, так и называются: “средства массовой информации”.

Представители же космической культуры – Гении – создают величайшие творения, но они не имеют дело с массами. Они догадываются об основном постулате космического Духа. О том, что Человек – уникален, единичен, неповторим. Поэтому космическая культура всегда обращается к ОДНОМУ человеку, к неповторимой и уникальной личности. И здесь возникает парадокс. Космическая культура - это связь макро- и микрокосма, то есть Космоса и порожденного им человека.

Но тогда это значит, что для восприятия великой культуры мы должны быть тоже гениями. Ведь, само собой разумеется, что посредственность не в состоянии понять гения. Можно читать сколько угодно книг, слушать красивые мелодии, смотреть на картины величайших художников, но все безрезультатно. Ибо у космической культуры есть система знаков, без постижения которых нет подлинного понимания искусства. Земная культура не заинтересована в человеке космическом, ибо ее интересует не индивидуальность, а всеобщность огромной человеческой биомассы. Вот и остается человек в рамках конвейерной культуры, попадая в регистр тех, кто постоянно пополняет карманы владельцев бесконечных фабрик звезд. А ведь человек рождается гениальным. Он – сгусток космической энергии, оказавшийся в земном болоте. И в этом болоте его уже поджидают местные властители. Отныне Человек станет рабом земных конвейеров. Его поставят в ряд, кастрируют, объяснят, как он должен себя вести. Ему расскажут о том, что значит “быть современным”. Его научат покупать то, что необходимо продать для обогащения продавцов.

Космический дух подчинится земному телу и начнет стареть вместе с ним.

Смерть тела повлечет за собой смерть неразвившегося духа...

Для того чтобы этого не произошло, существует космическая культура. Культура, полная тайных знаков, поддерживающих связь Человека Земли с его колыбелью – Космосом. Гениальные творения искусства всегда актуальны, ибо для них не существует понятия времени. Но человека, дух которого попал в земную ловушку, не интересует столь абстрактная категория, как категория Вечности. Та небольшая группа людей на нашей Планете, которым дано создавать и воспринимать явления подлинной культуры, прекрасно знают, о чем идет речь.

Но, увы, невероятно сложно достучаться до громады обманутых, чтобы помочь им не потерять связь с космической колыбелью.

Как раскрыть им, что они теряют? Как помочь им пройти через систему тайных знаков? Как преодолеть коды?

Что должны они узнать, что – почувствовать, чтобы понять, что эта жизнь, с ее “сегодня, завтра и через неделю” лишь ограниченное земное явление?

На Земле нам всем дан шанс. Это – Духовное излучение Вечности. Той Вечности, от которой мы ежеминутно и ежесекундно отворачиваемся.

Державин: “Я царь – я раб – я червь – я бог!”

Здесь – одна из глубоких догадок в истории искусства. Японские искусствоведы считают это стихотворение Гавриила Державина величайшим творением мировой поэзии. Ведь все это от червя до Бога, от раба до царя – о Человеке, о безграничности Его возможностей.

Итак, главная тайна и эксперимент Бытия заключается в том, чтобы поместить Дух в тело и дать ему испытательный срок. Именно это имел в виду философ Иммануил Кант, когда сказал, что существуют только две истины:

звездное небо НАД нами и нравственный закон ВНУТРИ нас.

Но сумеет ли земное тело за каких-нибудь 60-70 лет земной жизни уничтожить космический Дух?

Да или нет?

В большинстве случаев, как показывает опыт, сумеет.

К тому же ему, телу, помогут.

...И все-таки ужасно хочется отбить как можно большее количество людей у машины уничтожения Духа.

Два вступления к книге 

Вступление первое. О страшном гноме

Помню потрясение детства, когда услышал “КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ” М.П. Мусоргского. Главной картинкой был Гном. Но пришло и недоумение: почему музыка, которая должна изображать сказочного гнома, звучит таким жутким злом? Да, гномы могут быть разными, добрее и злее, но чтобы такое уж зло, великанское, исполински вселенское!!!

Столь же трагедийную музыку услыхал позднее у Шостаковича. Но это действительно не было о гноме – это было мировое зло, непоправимое, нечеловеческое. Но если мировое зло у Шостаковича можно легко объяснить, зная историю, зная характер страны, в которой он жил, то откуда такое зло в сказочной музыке Мусоргского, рассказывающей о гноме?

Озарение пришло позже: узнал о физиологической беде Мусоргского и понял: у него Гном – не сказочный персонаж, а несчастный карлик, проклинающий мир, который для него – обделенного, униженного, лишенного малейшей возможности что-либо изменить – мир зла. Это сам Мусоргский – гном, и никакие, в том числе медицинские, силы не в состоянии победить такое зло. Поэтому дальше СТАРЫЙ ЗАМОК – уход в другое время, в иной музыкальный пласт и долгое, особенно в сравнении с Гномом, пребывание в ином измерении. Это – подлинная медитация, отключение от зла, собирание сил, чтобы выжить, творчески и психически. И тогда понятно, почему КАРТИНКИ заканчиваются БОГАТЫРСКИМИ ВОРОТАМИ. От Гнома – к Богатырскому!!! Вот где великая энергия борьбы со злом!

Пройден сказочный путь с традиционной Бабой-Ягой, воскрешение из мертвых, многие царства-государства, совершена масса подвигов, выстрадано право на победу. От крохотных птенцов, не умеющих летать (“Балет не-вылупившихся птенцов”), до буквально предсказанной в музыке энергии авиалайнера (“Баба-Яга”).

От шумной городской площади (“Лимож”) до провала в катакомбы Рима (“Римская гробница”). От безлюдности и тихой печали ЗАМКА (“Старый замок”) до грандиозного благовеста и многолюдности ВОРОТ (“Богатырские ворота”).

От грубого примитива музыки “БЫДЛА” до импрессионистических созвучий “ТЮИЛЬРИ”. В “Картинках с выставки” Мусоргского перед нами раскрывается одна из грандиознейших картин мироздания, какие только существуют в мировом искусстве. А ведь многие из ближайших коллег композитора считали его музыку неграмотно написанной, непричесанной, клочковатой. Даже в “Картинках” они видели лишь хаотический набор разрозненных впечатлений и странных гармонических несуразностей.

О, если бы эти друзья-ценители музыки Мусоргского ожили сегодня и узнали бы о том, какое место занимает этот гений в мировой музыкальной культуре, сколько крупнейших композиторов в разных странах попали под воздействие его “неграмотной” музыки, определяют себя его последователями! Думаю, что потрясение, которое испытали бы критики Мусоргского, явно должно было бы превысить порог возможного уровня человеческих реакций.

Несчастный гномик из норы оказался Всемирным исполином истории музыкального искусства.

Интонации Гнома выросли до масштабов пятнадцати симфоний Д. Шостаковича.

Вступление второе. Предмет любви

Для исследования скрытых знаков музыки КАРТИНОК необходимо написать большую книгу, и я оставляю за собой возможность в дальнейшем сделать это. Но основная задача второго вступления – обратиться ко всем, кто хочет вернуть великому искусству аудиторию, привести к искусству новые поколения ценителей высокой музыки, поэзии, живописи или прийти к искусству самим. Хочу обратить всеобщее внимание на некоторые, на мой взгляд, чрезвычайно важные моменты восприятия подлинного искусства. Ибо вся система, методика, способы и принципы преподнесения искусства зашли в тупик. Система ошибочна уже в том, что многие связанные с преподаванием искусства люди считают, что при обучении пониманию искусства информация о том или ином явлении искусства первична.

В моей странствующей жизни мне пришлось встретить большое количество музыкантов, которые получили всевозможные музыкальные дипломы, свидетельствующие о том, что их обладатели учились музыке не менее 15-20 лет. Совершенно ясно, что мои собеседники получили за эти годы невиданное количество информации. Но из дальнейших бесед выяснялось, что они очень часто не знают или плохо знают музыку. Но главное, многие из них не любят музыки, воспринимая музыку лишь как средство заработка, и не больше того.

В свое время мне довелось провести массу статистических исследований. Когда я сегодня, через много лет, просматриваю эту собранную мной информацию, то впервые понимаю, что, когда мы употребляем идиому “волосы встают дыбом”, то это – вполне конкретное, а вовсе не фигуральное выражение. Ибо процент профессиональных музыкантов, посещающих концерты других музыкантов, столь невелик, что невольно начинаешь задумываться о многом. И, что самое невероятное, количество музыкантов, продолжающих активно слушать и изучать музыку после завершения музыкального образования, и того меньше.

Если мы хотим воспитать Музыкантов с большой буквы, а еще шире, Людей Искусства, и (что еще важнее) огромную аудиторию людей, глубоко воспринимающих искусство, то мы должны ввести в учебный процесс любого творческого университета (а в идеале вообще гуманитарного учебного заведения) важнейший предмет, который смог бы в первую очередь быть не столько информативным, сколько поэтичным, психологическим, если хотите, музыкально-философским.

Он может называться ПСИХОЛОГИЯ ВОСПРИЯТИЯ ИСКУССТВА (музыки, поэзии, литературы, изобразительного искусства).

Проще говоря, это предмет, цель которого раскрыть в человеке его возможности в ЛЮБВИ.

Ибо именно искусство отличается от других сфер бытия тем, что любовь здесь – первична, любовь является первопричиной контакта с искусством и потребности в этом контакте. Ведь искусство по сути своей – это грандиозная энергия любви.

И эта энергия для того, кто способен постичь ее, становится важнейшим критерием ценности жизни, носителем самого сокровенного, способного проявиться и во всех остальных сферах жизни и деятельности. В этом случае, как, скажем, в случае подлинной любви к искусству, становится важным постижение неожиданных знаков, которые могут привести к овладению такими глубинами музыки, поэзии, изобразительного искусства, которые быстрее, чем наука, способны ответить на корневые вопросы бытия.

Эти знаки или признаки – главное, что отличает искусство от неискусства. Иначе как понять, как осознать, что маленькая хоральная прелюдия И. С. Баха – высшее откровение. Так, Иоганн Себастьян Бах спрессовывает в двухминутном звучании музыки такое количество духовной информации, энергии, мысли, что начинаешь задумываться о недавно открытых астрономами космических объектах с невероятной плотностью вещества – квазарах.

Только глубоко постигая искусство, начинаешь постигать:

какова ценность человека,

как велика значимость человеческой жизни,

какой судьбы достойно Человечество, породившее не только войны, тоталитаризм, нивелирование личности, разрушения, но и великое Творчество. Творчество, дающее Человеку право называть себя Человеком Разумным и путешествовать по Вселенной с гордо поднятой головой. Ибо подлинность творчества гениальных композиторов, поэтов, художников проявляется не в большей или меньшей красоте мелодий, аккордов, рисунка, красивых поэтических образов или колорита ТОЛЬКО, а в наличии невиданных глубин, открывающих иные измерения человеческого бытия и, более того, меняющих представления о жизни. Я пишу эту книгу с верой в то, что некоторые принципы, рассуждения, мысли помогут новому поколению войти в искусство.

И войти не по принуждению, и даже не потому, что это якобы необходимо с точки зрения общества, отдельных педагогов, родителей или кругов, в которых вращается тот или иной человек.

Моя цель – сделать все возможное, чтобы человек испытал огромную ВНУТРЕННЮЮ ПОТРЕБНОСТЬ, почувствовал невозможность полноценной жизни без глубокого и постоянного общения с искусством. Что называется – заболел искусством. Тот, кто преодолеет некоторые особенности моего эмоционального стиля, тот, кто не рассердится на меня за немалое количество категоричных суждений и превосходных степеней, может быть, пойдет по этому пути и даже, не переставая ругать меня за словесные излишества, найдет для себя что-то важное.

Выступая на сцене перед моими слушателями в самые страшные тоталитарные времена, я всегда говорил:

– Не соглашайтесь со мной, ругайте, спорьте, только не спите.

– Не проспите Вечность.

– Нет непогрешимых и абсолютных истин в пределах земного существования.

– Мы интеллектуально лишь дети, которые, возможно, никогда не вырастут.

Но ведь

именно детство – самый подлинный адепт Вечности, именно в начале пути наше знание о смерти настолько абстрактно, что оно не влияет на стиль и форму мышления, на образ и дух наших представлений о жизни.

Именно в начале пути незнание смерти помогает жить в ином ощущении – ощущении бессмертия.

Но, когда речь заходит о спорах и несогласиях, нужно неукоснительно соблюдать одно условие: не нравиться может не человек, излагающий идею, а сама идея. Этого понимания и сегодня так недостает жителям тоталитарных (или бывших тоталитарных) стран. Главная мысль звучит для меня так: “Я совершенно не согласен с вашим, дорогой мой, утверждением, но я сделаю все возможное, чтобы вы смогли Вашу идею высказать”.

И второе.

Я не могу уже посчитать, сколько раз использовал в своих выступлениях на сцене, да и в этой книге, слово и понятие “ВЕЧНОСТЬ”.

Я говорю об этом и сегодня, выступая в разных странах, от Швеции до Австралии, от Германии до России. Но я не хочу стилистически править книгу с тем, чтобы выкорчевать чрезмерное употребление этого понятия. Потому что верю в Вечность.

Я, как и все мы, пришел в этот мир на несправедливо короткий срок.

И поэтому произношу слово и ощущаю понятие Вечность как заклинание, как протест против смерти, как очень важное определение или понятие, приближающее нас к творениям гениев, к высшему уровню возможного восприятия нами этих творений.

...Итак, если мы договорились обо всех особенностях моего стиля, то можем начинать наше общение.

“Бессмертные на время”

В этой книге два главных героя - музыка и слово

Дело в том, что в своих многолетних поисках путей, которыми можно привести к Большой музыке как можно большее количество слушателей, я столкнулся с той же проблемой, с которой встречается большинство музыкантов, осмеливающихся вообще как-либо говорить о музыке.

Почему именно осмеливаются?

Да потому, что нет более неблагодарного дела, чем говорить о музыке.

И чем больше я люблю музыку, тем больше я ощущаю ненужность слов, более того, их удаленность от самой музыки, от ее сути.

И все же я выбрал себе этот ужасный путь - не только играть, но и говорить со сцены.

Нет ли в том, о чем я пишу, противоречия?

Конечно, есть.

Любить музыку - значит играть ее или наслаждаться ею, слушая.

Всякое слово убивает музыку как Космическую гостью.

Самое великое счастье я испытываю, когда в одиночестве часами играю на скрипке, рояле. Я чувствую такие контакты с Неизъяснимым.

Или когда я слушаю музыку.

Я ухожу так далеко от этого однообразного, примитивного мира, где нужно питаться четыре раза в день и желательно в одно и то же время.

Где нужно спать не менее семи часов. Где нужно регулярно обзванивать каких-то там не очень близких знакомых, чтобы не вызвать у них обиды.

Боже! Как хорошо в музыке, где – никаких обязанностей – одни права. Право на погружение, право на постоянное совершенствование, право на общение с высшими Космическими знаками.

Как хорошо я понимаю гениального Святослава Рихтера, который однажды сказал:

“Хорошая музыка в хорошем исполнении не требует никаких слов – она дойдет до любого человека”. А я все говорил и говорю на своих концертах.

И буду говорить до конца моих земных дней.

Почему?

Я очень хорошо понимаю Рихтера, но с его утверждением совершенно не согласен.

Однажды я решил провести в Москве один ужасный эксперимент.

За месяц до концерта Рихтера в Большом зале Московской консерватории я с огромным трудом, используя все мои связи, добыл пятнадцать билетов на этот концерт. Один билет взял себе, а остальные четырнадцать раздал учащимся одного из московских ПТУ.

Зачем я это сделал? Это ли не жестокость в условиях вечного дефицита билетов на рихтеровские концерты! Я сделал это, чтобы соблюсти условия рихтеровского утверждения о хорошей музыке в хорошем исполнении для любого человека. Я даже перевыполнил условия.

Ведь всем известно, что исполнение Рихтера не просто хорошее, но совершенно гениальное. И музыка была самого высокого уровня – поздние фортепианные сонаты Бетховена.

В том числе Двадцать Девятая соната “Hammarklavir” – музыканты и глубокие любители знают, что это за музыка.

В программе была и последняя Тридцать Вторая соната. (Я представляю себе, как загорелись глаза у всех подлинных любителей музыки!) Итак: великая музыка в великом исполнении.

Что касается третьего слагаемого - “любого человека” – то, полагаю, что это условие я тоже выполнил “на отлично”.

Билеты я вручил современной молодежи из московского ПТУ. Не знаю почему, но был уверен, что ни один из них НИКОГДА не был на концерте Рихтера и НИКОГДА не слышал поздних бетховенских сонат (впрочем, так же, как и ранних).

Я оказался прав, ибо в предварительном разговоре с ними получил подтверждение своей уверенности.

При встрече перед концертом я рассказал им о невероятной престижности этого концерта, о том, с какими трудностями я столкнулся при добывании билетов.

О том, как нелегко нам будет пробираться через толпу из тысяч людей, которые надеются на чудо – лишний билетик.

Рассказал и о том, сколько смог бы заработать денег, если бы сейчас продал все пятнадцать билетов. В общем, подготовил, как мог.

Единственное, о чем я им не рассказал, ЧТО это будет за концерт.

Ни слова. Это – сюрприз.

И единственная просьба, которую я изложил моим пэтэушникам – написать на листе бумаги свои впечатления от концерта. Итак, эксперимент начался!

Мы продирались через тысячи людей, ищущие глаза которых напоминали глаза голодных волков, пытающихся в зимнем лесу рассмотреть хотя бы одного зайца, чтобы не умереть с голоду. Спасительными зайцами на этот раз были лишние билеты, которые удовлетворили бы духовный голод многих тысяч людей.

Мои спутники были потрясены. А они-то думали, что такие толпы народа встречаются только перед входом на концерты “Аббы” (Боже! Как давно это было!) Листы бумаги я храню все эти годы. Все четырнадцать листочков - впечатления, полученные “любыми” людьми на концерте, где самый великий музыкант играл самую великую музыку. Несколько фрагментов:

“Какой-то театр для глухонемых. Тоска! Бывают же ненормальные, которым это нравится”.

“Вышел какой-то дядька, стал играть на пианине (всюду орфография оригинала. – М.К.). Играл долго и скучно. Потом кончил играть. Публика кричала как ненормальная. Я смотрел на них как на дурачков. Думал, потом будет юмор. И вдрук выходит тот же дядька. Я посмотрел в бумагу (программа. - М.К.) там какие-то цифры и иностранными буквами слово – опус. И играл еще скушнее”.

“Сначала я измерял себе пульс. Потом надоело. Потом смотрел картинки на стене. На меня зашыпели (всюду орфография оригинала. – М.К.), что я ворочаюсь. Оказывается, нельзя ворочаться. А играли толька на фано. Весь вечер. Не мелодии, только удары”.

“Думаю, что все эти люди просто притворяются. Это не может нравится (орфография оригинала. – М.К.) никогда и никому”.

Грамматический уровень записок оставим на совести всех, начиная от Министерства образования и кончая школьными учителями русского языка. Главное же – в другом. Не было ни одного положительного отзыва. Ни одного!!! Переписывать все отзывы целиком мне не хочется. Слишком печально.

Но столь печально это не закончилось, ибо наш эксперимент продолжился.

Мы с ребятами договорились о встрече. В небольшом помещении с роялем и проигрывателем.

И там мы разговаривали. О жизни, о Бетховене, о смерти, о любви. Постепенно перешли на поэзию. Мы говорили о том, чем слово в стихе отличается от слова в жизни. Кое-что из того, о чем я говорил, есть в книге. Но главной задачей было привести моих собеседников к возможности услышать последнюю часть последней сонаты Бетховена, и попытаться вызвать у них настоящее потрясение.

И здесь у меня был величайший образец для подражания – фрагмент книги Томаса Манна “Доктор Фаустус”. Эпизод, где Кречмар беседует с двумя провинциальными немецкими мальчиками на тему о том, почему в Тридцать Второй сонате Бетховена только две части. Велико искушение дать весь гениальный фрагмент этой беседы.

Но я удерживаюсь.

Ибо тот, на кого я рассчитываю в моей книге, раньше или позже прочтет книгу Томаса Манна. Или в крайнем случае прочитает именно эпизод с сонатой. Этот эпизод, быть может, лучшее, что написано о музыке в европейской культуре.

Мы общались очень долго в этот вечер. Никто из них никуда не спешил.

И когда я понял, что никому из них не хочется уходить, то испытал невероятное ощущение радости.

А когда я начал играть вторую часть Тридцать Второй сонаты Бетховена, то мгновенно почувствовал, что музыку и слушателей объединяет ток высочайшего напряжения. Затем мы создали полумрак: погасили свет и зажгли свечи. А потом в записи великого Святослава Рихтера слушали эту длиннейшую часть – музыку бетховенского прощания с миром.

И произошло чудо.

...После окончания музыки ребята стали единогласно и вполне серьезно утверждать, что “тот дядька” этой музыки не играл. Тот просто стучал по клавишам. И что то было громко и скучно. Иногда – тихо и скучно. А музыка, которую они услышали сегодня, просто прекрасна.

Что же случилось?

Почему не подтвердились слова великого музыканта о “хорошей музыке в хорошем исполнении?”

Попытка ответить на этот вопрос – книга, которую вы начали читать.

Так почему же книга, которую я замыслил написать как книгу о слушании музыки, так много внимания уделяет поэзии?

Единственное, о чем скажу (или напомню) уже сейчас, – это то, что наша речь вербальна.

То есть конкретные слова, объективно изображают конкретные предметы и конкретные понятия.

Поэтическая речь – значительный уход от вербальности, ибо часто в поэзии слова и понятия не соответствуют логике повседневной речи.

Мы как бы попадаем в такое измерение, где слова и понятия теряют свой обыденный смысл и становятся знаками, символами чего-то иного, не сиюминутного.

Б. Пастернак пишет:

“И вот, бессмертные на время,

Мы к лику сосен причтены

И от болезни, эпидемий

И смерти освобождены”.

В этих строках все – абсурд с точки зрения повседневной, вербальной, нормативной речи.

Ведь если какой-нибудь человек в обыденной жизни скажет, что он “бессмертный на время” или “причтен к лику сосен”, то мы будем вынуждены предложить ему обратиться к психиатру.

Ибо с вербальной точки зрения человек, говорящий подобные вещи, – некоммуникативен.

В поэтическом же варианте эти строчки обретают совсем иной смысл, приближающий их к музыке. Я склонен считать, что поэзия находится на полпути между вербальностью обыденной речи и полной невербальностью музыки. (Я имею в виду, конечно же, музыку без слов.) Поэтому для перехода в музыкальный Космос нам может очень помочь Космос поэтический. Вот причина, по которой в этой книге одинаково много поэзии и музыки.

...Вот причина, по которой в тот далекий вечер я читал ребятам из ПТУ стихи.

И не только читал, но шел с ними по пути “Бессмертных на время”.

ЧАСТЬ 1

Глава 8. Патриотическая

Живя на Западе и читая много западных книг о музыке, киплю благородным возмущением от вопиющей несправедливости.

Композиторов Могучей кучки, словно сговорившись, называют русскими националистами. Борюсь, как могу, но... один в поле не воин.

Все силы русского музыкознаник должны восстать против подобного определения. (Меняю стиль от возмущения.) Ибо определение сие ими, коварными западниками, дано не из музыки композиторов-кучкистов исходя, а сугубо из их, наших музыкальных гениев, порой слишком запальчивых высказываний.

Отрицали, видите ли, западное музыкальное образование в виде консерваторий, обзывали Рубинштейна то Тупинштейном, то Дубинштейном, а то и Нудинштейном. Было, не спорим.

Мусоргский Чайковского даже “попкой” и “квашней” обзывал.

Иногда помягче: “сахарином” или “патокой”. И все за музыку его прозападную.

Да чего там говорить: Мусоргский с Балакиревым порой такое в переписке загибали, что и не все сегодняшние красно-коричневые осмелились бы.

И немцы у них плохие, и французы (особливо их Дебюсси), да и братьям-славянам досталось (Сметана, скажем, по-ихнему толкованию “испростоквашил” музыку). А уж об евреях-то и говорить нечего – русскому человеку от евреев – прямые убытки.

Вот так почитаешь все это да и впрямь поверишь, что порченные они, композиторы, матерые. Дескать, национализмом дюже загноились.

Только ведь умные люди говорят, что артиста сугубо на сцене смотреть надо, по сцене и судить. А что артист этот делает опосля того, как Сто раз Гамлетом на сцене умер,

Сто раз мир с головы на ноги переворачивал, да не перевернул;

какой он, родименький, дома или там в гостинице, какой самогон хлещет, или кого в постель тащит,

то вроде не дурного и не постороннего ума дело судить.

Надоело ему, актеру, сто раз в год над Офелией плакать, вот и хочется ему в жизни и подругу повеселей, и друзей поприличней, чем Розенкранц с Гильденстерном. Чтоб не на смерть его в аглицкие земли возили, а на похмелку в соседний магазин.

Сие в психологии называется компенсацией. Компенсация нужна актеру нашему, Гамлету разнесчастному. Вот так и композиторов-кучкистов русских определять надобно – не по тому, что они, сердешные, в письмах друг другу изливали

(а не читай чужих писем, Запад, сами же рассуждаете о тайне переписки!),

а по тому, что они в музыке насочиняли.

А в музыке своей они даже на понюшку табаку не националисты.

Как называется лучшее произведение “националиста” Балакирева?

Да “Исламей”.

Тьфу ты! И название какое-то нерусское, а музыка – даже

страшно подумать – фантазия на восточные темы. Вот те

и националист!!!

А националист Кюи, вообще понаписал столько всего, а ничегошеньки в веках не осталось. Нет, вру, осталось – скрипачи очень любят играть его (чур, антисемиты, в обморок не падать!!!) “Еврейскую мелодию”. Вот, значит, и еще одного националиста нашли.

А уж музыкантам, да и простым музыкальным любителям Запада, про Римского-Корсакова как русского националиста и вообще стыдно заикаться, ибо грешок у них, западных, есть –

больно они его “Шахерезаду” любят.

Как увидят в афишах стокгольмских или амстердамских про сказки арабско-корсаковские, так и кресла уютные у телевизоров голливудских своих бросают.

Уж больно мелодии там, в этой коварной “Шахерезаде”, красивые да и гармонии не хуже: слушать – любота! И, вообще, ежели подумать, то получается: и наши композиторы, да и вроде как не наши вовсе. Какие-то и впрямь исламские или иудейские (прости, Господи!) музыкальные сочинители.

Хотя так говорить тоже грешно – у Римского-то-Корсакова “Испанское каприччио” ну здорово звучит – самое что ни на есть испанское.

А в его опере “Садко” (только, не ругайтесь: за правду-то грех ругать!) самые удачные и любимые широкими народными кругами три номера:

Песня Варяжского гостя, Песня Индийского гостя да Веденецкого (так на Руси называли когда-то итальянский город Венецию.)

И ежели бы только на Западе любимые, то еще ладно – можно им диверсию приписать: выбирают, мол, специально. Так ведь на самой Руси-матушке любимые. Да и слава Богу, на дворе – не 1937 год: за космополитизм не расстреляют и в Соловки не сошлют.

А когда народ просвещенный “Князя Игоря” Бородина слушает, то не только арией русского князя, но и чуждыми половецкими плясками заслушивается.

И отдельно в концертах играют, как великую симфоническую музыку.

А слушает народ-то как! Любо-дорого посмотреть! А балетмейстеры в театрах друг с другом сражаются – кто “восточнее” поставит!

А костюмы-то какие шьют словно не в степи восточный народ танцует, а в гареме у нефтяного магната!

Да ведь и Бородин-то наш до сих пор не своим именем зовется. Ему бы по отцу зваться (прошли те времена ненастные, когда боялись правду говорить), а не по крепостному Порфирию Бородину, к которому гений наш российский никакого отношения не имел, но на которого был записан при рождении.

Ну, тогда по отцу-то нельзя было, потому что незаконный сын.

Теперь можно!

Давайте и назовем:

Александр Лукич Гедиани – сын князя грузинского Луки Степановича Гедиани.

А глаза-то какие миндалевидные у сына! И смотреть долго не надо – прям грузинская царская кровь!

Так чего-же тогда, спрашивается, русские-то музыки сочинители-националисты так испаниями да италиями с индиями увлекались. А ежели оперы писали, то из давних времен. Или вообще сказки.

Да потому, что не националисты они русские, а русские же романтики.

А как ты есть романтик, то следуй всеобщему закону романтиков – беги от действительности, как Лист бежал, как Берлиоз, как Шуман, куда угодно беги: в прошлое, в сказку, в далекие экзотические страны.

Лишь бы не в гоголевско-салтыковско-щедринско-достоевской России оставаться.

И бежали, да еще как.

Я нарочно Мусоргского не трогаю: ему, гению нашему сердешному, компании подходящей и на Руси нет.

Потому он, как и Бах, – не барокко, а Космос; как и Шостакович – не неоклассик, а всемирный Борец со Злом.

Вот и Мусоргский – не русский националист, не романтик, а – вне всяких стилей. Он вообще, горемыка наш гениальный, в спиртном-то и завяз, и умер с перепоев.

(Но это цена, которую сверхгении платят за право не вписываться ни в какие рамки.)

Он, Мусоргский, вообще, может, и понял, кто он.

Но вот вслух признаться бы не смог; потому даже друзья его по “кучке” хоть талант “Мусорянина” и признавали, но чаще идиотом звали.

И то: всю почти музыку будущего предвосхитил,

ни Шостакович без него,

ни Равель,

ни Прокофьев,

ни, опять же, Шниттке.

ни “пятерка” французская. У французов этих из XX века он, Мусорянин наш, главным образцом был.

А как не сказать о Равеле французском. Он так в Мусорянина влюбился, что музыкальный подвиг совершил –

для оркестра все “Картинки” его переложил.

А что он, Модест-горемыка, в своих письмах писал:

“Мели Емеля – твоя неделя”. Его дело. Он письма эти

не для печати иностранной писал, а для друга закадычного.

И давайте, господа, не будем вмешиваться в частную, можно сказать, переписку. Потому как грех это великий.

Глава 17. Пять собеседников

Это последняя глава первой части книги. Она как бы обобщение написанного выше. Она же – тест для читателя.

В диалоге принимают участие

А. Блок и Б. Пастернак – два выдающихся русских поэта XX века.

Их творчеству в книге уделено немало внимания. В поэзии обоих существует невероятно глубокая связь между чисто поэтическими категориями красоты и философскими категориями бытия. Оба они – мост между традициями русской поэзии XIX и XX веков. И одновременно – полновластные хозяева поэзии века XX.

Г. Гессе – грандиозный писатель этого же времени,

живший и творивший в Германии и Швейцарии. Он автор одной из величайших и глубочайших книг всех времен – “Игра в бисер”. Эту книгу я хотел бы порекомендовать прочесть всем, кого волнует судьба будущего человечества и человеческой духовной культуры. Кстати, идейным вдохновителем этой книги и ее героев, тех, кто открыл тайны “игры в бисер” является Николай Кузанский и его философия.

Именно сочетание математики и музыки стали основой единственного занятия жителей выдуманной Гессе страны Касталии – игры в бисер.

Цель касталийцев, убежавших от “эпохи фельетона” (так называет Гессе нашу нынешнюю цивилизацию), – сохранить высшие ценности духовной культуры человечества, играя в бисер в созданной ими стране. Каждая бисеринка игры – это математическая формула или тема баховской фуги, аккорд из прелюдии Рахманинова или строчка из средневекового трактата. Но с другой стороны, боюсь рекомендовать эту книгу всем. Вдруг ее чтение у некоторых сразу “не пойдет”, и вы перестанете доверять мне или себе.

Или подумаете о том, что вы “безнадежны” как духовный восприятель и мыслитель. Ведь, действительно, эта книга столь же глубоко духовна, сколь и по-особенному сложна для тех, у кого нет достаточного опыта погружения в духовную сферу жизни.

Таким людям могу дать совет:

Может быть, не стоит пытаться читать “Игру” сразу и целиком, а попробовать читать ее понемногу.

Для начала – вступление к ней под названием “Опыт общедоступного введения в игру в бисер”.

Если почувствуете, что вас захватило, читайте дальше, если нет, перечитайте “Опыт” еще несколько раз. Очень важно прочесть стихи из этой книги. Они называются “Стихи школяра и студента”.

С перерывами, с возращением к прочитанному.

И в одном я убежден до глубины души:

тот, кому удастся пройти через все сложности первого общения с этой, может быть, глубочайшей сокровищницей мысли последних столетий, возьмет эту книгу в спутники навсегда.

Возвратившись же к ней через пару лет, вы будете удивлены насколько естественно вы будете воспринимать эту, еще недавно сверхсложную, как вам казалось, книгу.

Томас Манн – немецкий писатель XX века –

автор равновеликой “Игре в бисер” книги “Доктор Фаустус”.

Этой книге, которая так же, как и книга Гессе, является кульминацией мышления интеллектуальной элиты XX века, я хочу посвятить отдельную главу во втором томе.

Итог же принадлежит средневековому японцу – одному из гениев поэзии хокку.

Почитайте побольше стихов хокку.

Познакомьтесь с величайшим поэтом хокку Мацуо Басе. Суметь выразить глубочайшие мысли всего в трех строчках – особое умение японской поэзии.

Я бы даже порекомендовал вам после углубления в хокку попробовать написать в подобном стиле и ограничении самим. Это прекрасная тренировка для постижения тайн поэзии и риторики.

Здесь я позволю себе процитировать хокку, написанное мной в те времена, когда я усиленно тренировался в их написании. Да еще в самые несвободные годы полной регламентации жизни.

Лист бумаги в тюрьме.

Значит, вовсе я не арестант –

Напишу о Вселенной стихи.

Если вы глубоко и несколько раз прочитаете подряд мысли этих пятерых собеседников, то почувствуете вневременность и безграничность, един