Марта 1904 года 17:15 по местному времени

Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Доктор технических наук Лисовая Алла Викторовна, 42 года

 

Новость, которую сообщил мне Павел Павлович Одинцов, меня просто ошарашила – я отправляюсь в Санкт-Петербург! Ну, не я одна, конечно. Наш вождь и учитель составил список, в который вошли почти все гражданские научные специалисты, которым тут нечего делать, а в Петербурге великий князь Александр Михайлович обещал обеспечить им все необходимые условия для работы по специальности. В первую очередь это профессор Шкловский со своими помощниками, потом доктор Тимохин с техниками и я с девочками. Да, Катя и Лейла тоже едут с нами. Перед нашей совместной научной командой Павел Павлович поставил цель – изучив конъюнктуру и интеллектуальный уровень Санкт-Петербургских профессоров и студенчества, продвинуть научно-технический прогресс в России настолько далеко, насколько это возможно. У меня и моих помощников несколько иная задача. Мы должны приступить к патентованию и подготовке выпуска нескольких не особо сложных изделий, которые тут еще не производят, а могли бы. В основном это как раз те «изобретения», список которых мы составляли вдвоем с Виктором Никоновичем. Он, кстати с нами не едет, потому до сих пор ходит под приговором трибунала, снимать который Павел Павлович пока не собирается. Он говорит, что Виктор Никонович еще не дозрел.

Кстати, сама по себе новость о поездке привела меня в невероятное возбуждение. Я смогу увидеть Санкт-Петербург начала XX века! Окунуться в атмосферу того дореволюционного благолепия, называемого Серебряным Веком, с которым я была знакома из фильмов и книг… Познакомиться с великими людьми того времени, цветом русской интеллигенции и аристократии… Блок, Ахматова, Гумилев, а также Гиипиус и Мережковский. Правда, последнюю парочку Павел Павлович совсем не уважает, называет эсеровскими крысками и грозится прибить вместе с их любимчиком Савинковым так, чтобы и мокрого места не осталось.

Особенно сильно меня взбудоражила мысль о том, что мне наверняка придется общаться с довольно высокопоставленными людьми, и я от этого даже вовсе потеряла сон. Я все пыталась вообразить, как это будет происходить, и ужасно нервничала уже заранее. Санкт-Петербург – это не острова Эллиота, там надо, как говорится, «держать марку». Справлюсь ли я? Не ударю ли в грязь лицом? О Боже, я ведь просто научный работник с задатками организатора и толкача, но выше замгубернатора я никогда не поднималась! По верхним этажам ходил сам Павел Павлович, вот перед ним чинуши уж точно ходили строевым шагом. У меня же совершенно нет опыта в разных кулуарных делах, и всю свою жизнь я была очень далека от всего этого!

Однако товарищ Одинцов считает, что предстоящая миссия мне по силам. Хоть он и дипломатично не произносит этого вслух, но в его глазах, когда он смотрит на меня, робеющую, читается: «Не стоит мандражировать, уважаемая Алла Викторовна. Взялся за гуж – не говори, что не дюж». Что ж, это правильно. Мне следует быть смелее и решительнее. Ну, то есть, я такой, может быть, и кажусь со стороны, а сама-то трусиха и паникерша… Но я никому, никому не скажу о своих терзаниях, только буду почаще повторять себе в качестве установки: «Хочешь быть настоящим директором – будь им!»

Хоть мыслями я уже там, в Российской столице, все же признаюсь, что мне жаль будет покидать наш уже довольно обжитый дом – острова Эллиота. Кстати, я все время забываю выяснить, кто такой этот Эллиот. Наверное, какой-нибудь англичанин, пират, который разбойничал в этих краях, а потом зарыл тут свои сокровища. Звучит, как сюжет авантюрного романа…

Я привыкла к нему, нашему первому пристанищу, мне стала нравиться дальневосточная природа; я полюбила этих милых девушек-кореянок и их пикантные салаты… Полюбила нашу уютную каюту, беседы за вечерним чаем с местными учительницами, свою English practice с Джеком Лондоном… Наши задушевные беседы о сути национальных характеров русских и американцев. Да, я всегда буду с сердечным волнением и трепетом вспоминать наше здешнее житье-бытье, но, к сожалению, оно для меня остается в прошлом.

Мы – те, кто попали в список – не особо афишировали предстоящую поездку, хотя и тайны из нее не делали. Очень скоро все узнали об этом. И самое сильное впечатление это произвело на Виктора Никоновича.

– Вы и вправду уезжаете в Петербург, Алла Викторовна? – сказал он мне крайне взволнованным голосом, когда я зашла в его каюту забрать окончательную версию его отчета.

– Да, правда, – кивнула я, отвернувшись к иллюминатору и не глядя на Виктора Никоновича, мои глаза в это время следили за карандашом, который бежал по списку всего того, чем мы собрались осчастливить этот мир.

За моей спиной раздалось оглушительное молчание. Вот именно – оглушительное, в том смысле, что оно сразу привлекло мое внимание, ведь до этого шуршание переворачиваемых страниц блокнота, покашливание и прочие звуки деловой сосредоточенности создавали этакую привычную, «рабочую», довольно хрупкую тишину.

Оторвавшись от своих бумаг, я оглянулась на мужчину. Он был бледен и смотрел на меня таким трагическим взглядом, что мне сделалось не по себе. Как раз в этот момент мне стало абсолютно ясно то, о чем я догадывалась уже давно – Позников неравнодушен ко мне… Причем очень сильно неравнодушен – его круглые глаза как-то слишком ярко горели, губы дрожали, и все лицо походило на застывшую восковую маску. Я лихорадочно соображала, что же мне теперь делать. А ведь я самым бессовестным образом флиртовала с ним! И довольно откровенно. Вот дура-то, сама виновата… Дала повод надеяться… Да ведь, если честно, были у меня мысли замутить романчик с этим изгоем, вставшим на путь исправления… Но эти мысли еще не успели оформиться в решение, как у меня появился новый «фаворит» – Джек Лондон. Ну, тут у меня, правда, не столько мысли о «романчике» были (все-таки он в какой-то степени божество, куда уж мне, старой тетке, рыпаться), сколько просто общение с интересным человеком и очаровательным мужчиной. Ну а потом я получила приказ о командировке…

Виктор Никонович, с некоторых пор ставший таким выдержанным и благоразумным, сейчас походил на влюбленного безумца, которого тактично отвергли. Я смотрела в его потемневшие глаза и с ужасом думала: «Вот сейчас он просто накинется на меня и изнасилует…» В моем взгляде промелькнули растерянность и страх, и он, несомненно, без труда прочел эти эмоции. Он опустил глаза и как-то прерывисто вздохнул; вслед за тем, расслабившись, вздохнула и я. Опасный момент миновал – он взял себя в руки, так что опасность быть изнасилованной мне больше не угрожала.

– Что ж… – не глядя на меня, проговорил он неестественным голосом, – желаю вам успешно справиться со всеми поручениями руководства… Ну и личного счастья вам тоже желаю… Наверное, вы сможете найти в Петербурге хорошего жениха…

В нем шла борьба. Он старался быть великодушным и порядочным. Но другая, пока еще не до конца побежденная часть его личности подстрекала к противоположному. Я хорошо ощущала, как он пытается задавить свою вторую сущность. Наконец, кажется, ему это удалось. Он даже сумел улыбнуться – но улыбка вышла жалкая.

Теперь мне нужно было придать разговору немного легкости, чтобы развеять неприятное чувство.

– Ну что вы, Виктор Никонович… – со смущенной усмешкой сказала я, – я еду в Петербург, чтобы работать; вряд ли у меня будет время на личную жизнь…

– А я уверен, что многие мужчины будут от вас без ума, наперебой предлагая руку и сердце… – Он горько усмехнулся.

– Ну, это вряд ли… – Я потупилась.

– Почему же?

– Потому что в России домострой… Деловая женщина – не слишком желанная невеста для мужчин этой эпохи.

– Мужчины разные бывают… Даже в этой эпохе, – задумчиво изрек он мудрые слова.

– Ну, не знаю… – пожала я плечами, не желая углубляться в эту тему. – Ну а что же вы, Виктор Никонович? – это я, что называется, «перевела стрелки». – Никого еще себе пока не присмотрели? – Я знала, что, хоть тема и щекотливая, но мой шутливый тон настроит его на нужный лад.

Он ошарашено глянул на меня – словно я изрекла несусветную глупость. Открыл было рот – но тут же закрыл его, передумав, очевидно, произносить то, что вертелось у него на языке. А что там могло вертеться? «Я даже не обращал ни на кого внимания, потому что был увлечен конкретной персоной, которая крутила хвостом, бессовестно обольщая меня…»

Я решила продолжить свою мысль.

– Вы знаете, Виктор Никонович… Я бы вам посоветовала присмотреться к Марии Петровне – ну, это та местная директриса школы, что живет с нами в одной комнате. Кстати, она спрашивала о вас… – Ну конечно же, как я раньше не догадалась рассказать ему об этом! Вспомнила только сейчас…

Поздников заметно оживился. Он покашлял, поправил очки, облизнул губы и спросил:

– А… что спрашивала?

– Кто такой, мол, этот симпатичный молодой человек в очках, так похожий на Грибоедова…

– На… Грибоедова? – Губы Позникова расползались в изумленно-счастливой улыбке, похоже, комплимент ему понравился. – Что, в самом деле спрашивала? – с недоверчиво-глуповатым видом спросил он.

– Конечно, что я, врать буду? – ответила я.

Сучка я еще та, оказывается. Надо было давно свести этих двоих! А мне и в голову не приходило. Ну да, я же сама имела на него виды… Что же касается Марии Петровны, она была женщина весьма неординарная, большая оригиналка и человек щедрой души, скрытой за внешней суровостью. Что характерно – совершенно равнодушная к военным (в отличие от своих молодых коллег), она явно предпочитала людей образованных, интеллигентных. Правда, она старше Виктора Никоновича… Но не думаю, что это станет препятствием для романтических отношений, тем более что Мария Петровна как-то заметно помолодела с тех пор, как попала к нам.

Словом, судьбу Виктора Никоновича я, как могла, устроила. Тяжело было прощаться с Джеком Лондоном. Прям до слез! Говоря слова прощанья, я старалась прочувствовать этот момент, запомнить навсегда свои ощущения. За все время, пока мы общались, мы стали очень близкими друзьями. Я до последнего колебалась, рассказать ли ему о его последних днях и смерти, имевших место в нашей истории, и все же рассказала. Конечно же, я высказала все версии, известные мне. Он воспринял все это на удивление спокойно – лишь в глазах появился особенный свет и губы сжались плотнее. Минуты три он стоял задумчивый, а потом горячо поблагодарил меня и пообещал, что в этой истории постарается не допустить подобного.

– Я намерен прожить сто пятьдесят лет! – с лучезарной улыбкой сообщил он.

– Да, Джек, пожалуйста, постарайся… – ответила я, ощутив слезы на своих глазах. – Тогда ты сможешь написать в четыре раза больше!

Он сказал, что по окончанию этой войны он собирается вернуться домой, для того чтобы рассказать простым американцам о том, как это было. Но время от времени он будет приезжать в Россию. Он сказал, что те события, участником которых он стал, перевернули все его мировоззрение. Впрочем, мы не стали в это углубляться. Ведь обо всем этом я когда-нибудь смогу прочитать… Он пообещал, что напишет мне письмо.

Итак, скоро я отправляюсь в неблизкий путь, и, наверное, мне уже не суждено вернуться на острова Эллиота. Что ж – теперь я не боюсь перемен. Перемены, как оказалось, действуют благотворно, когда их принимаешь с открытым сердцем. У меня захватывает дух, когда я думаю о том, что ждет меня впереди – там, в Санкт-Петербурге, где сломленный внезапной кончиной беременной супруги император готов уступить трон тому, кто лучше справится с обязанностями самодержца. Интересно, какой он в жизни, этот Николай Второй? Вот поеду и узнаю… Ну могла ли я когда-нибудь помыслить, что буду на короткой ноге с самим Императором Всероссийским?! Ну а, кроме того, мне предстоит много и тяжело работать, чтобы сделать былью для российского народа не одну и не две сказки.

Двенадцать дней в поезде – и то, если нашей команде выделят литерный. Скорый курьерский расстояние между Порт-Артуром и Петербургом преодолевает за шестнадцать дней, а обычный поезд, останавливающийся на каждой станции, полз бы, наверное, месяц. Одним словом – с ума сойти! Давно я не каталась в поездах – да, пожалуй, со времен моего детства, все больше предпочитая самолеты. Но тут самолеты – это только «этажерка» братьев Райт, а уэллсовскую «Войну в воздухе» невозможно читать без громкого жизнерадостного ржания. Теперь мне хотелось оживить в памяти те старые ощущения неспешного путешествия. Я воображала, как буду смотреть в окно на пробегающие пейзажи необъятной России, которую мне предстоит проехать всю по диагонали, мысленно готовя себя к предстоящим в Петербурге трудам и заботам. Я представляла, как буду выходить на станциях, вдыхая воздух с ароматами столетней давности и покупать у теток, торгующих на привокзальных базарчиках, разные деликатесы этого времени, и они будут обращаться ко мне «мадам», или, если захотят польстить, «барышня». Таким образом, нудное и тягостное путешествие «отсюда туда» должно превратиться в увлекательный железнодорожный туристический круиз, и в Петербург я приеду не уставшая, а бодрая и полная сил. Велика Россия, и в ней есть на что посмотреть…

 

* * *

 

Марта 1904 года, около 15:00

Царское Село, Александровский дворец, одна из гостинных

Капитан 1-го ранга Иванов Михаил Васильевич

 

Вот уже второй день император Николай Второй, как сомнамбула, бормоча молитвы, бесцельно бродит по Александровскому дворцу Царского села. И я вынужденно таскаюсь за ним подобно тени, потому что он никак не хочет меня отпускать. Говорит, что мое присутствие его успокаивает. Можно подумать, что царь помешался, но это у него просто шок от потери близкого человека. Сейчас ему тяжело вдвойне, потому что друг детства Великий Князь Александр Михайлович, младший брат Михаил и сестра Ольга (то есть те люди, у которых он мог найти простое человеческое участие) находятся от него очень далеко и не могут ему ничем помочь. И поэтому он ищет поддержки у меня, так как я так же вижу в нем не сакральную фигуру государя-императора, а обычного страдающего человека, готового с воем лезть на стену от боли утраты.

Ага, скажете вы, богатые тоже плачут. Знакомая кинокомедия про индейцев. Я бы тоже мог презрительно кривить губы по этому поводу, если бы не понимал, что он конкретных душевных движений этого человека сейчас могут зависеть судьбы России и мира. Так уж он, этот мир устроен, что зависит от настроения немногих. Правда, тот, кто думает, что миру будет лучше под коллективным управлением, тоже жестоко ошибается. Массовое помешательство всех сверху донизу, индуцированное специально ангажированной прессой – дело куда более тяжкое. Когда нет ни одного доказательства, но благодаря массированной пропаганде все знают, что «русские сбили боинг», «русские вмешались в американские выборы», «русские отравили…», ну скажем «Литвиненко». И так далее… Нет, с одной больной головой дело иметь все-таки проще, особенно если она не больная, а скажем так, временно приболевшая. Сам я ни разу не психиатр, а просто хороший психолог, каким должен быть любой дипломат, но мне кажется, что вместе с чувством утраты Николай чувствует даже какое-то облегчение в душе.

Дело, наверное, в том, что всю их совместную жизнь, или даже чуть больше, Александра Федоровна или пыталась, или прямо управляла своим супругом; и он, человек и без того с не слишком развитой волей, совершенно разучился принимать самостоятельные решения и отстаивать выработанное мнение. Опять же я вижу, что Николаем манипулировали все, кому не лень, но первым и самым главным манипулятором была именно его супруга, кукующая ему в уши и днем и ночью. Даже умирая, она продолжала манипулировать супругом и сейчас, когда это давление на него вдруг исчезло, Николай испытывал ощущения, схожие c ломкой наркомана, отлученного от любимой дозы.

Кстати, в связи с безвременной кончиной нелюбимой невестки еще вчера вечером в Царское Село прискакала вдовствующая императрица Мария Федоровна. По всему ее виду было видно, что Ники, то есть Николай, есть самое большое материнское огорчение в ее жизни. Царем, как планировалось, он, конечно, стал, но совсем не таким, каким ей хотелось бы. Бросив взгляд на своего безвольного, как зомби, сына, Мария Федоровна только глубоко вздохнула. Не знаю, наверное, уже были прецеденты такого поведения ее старшего сына. История не донесла до нас таких подробностей.

– А с вами, господин Иванов, – сказала она, принимая у меня дежурство, – мы еще увидимся. Например, завтра. Я, конечно, благодарна вам за то, что вы делаете для России и для нашей семьи, но сейчас невместно вести серьезные разговоры. Сначала надо успокоить Ники.

И вот это «завтра» настало, и вдовствующая императрица пригласила меня на беседу. Пока на пять минут, а потом, мол, будет видно. И беседа началась с того, что Мария Федоровна сразу взяла быка за рога.

– А ну, господин Иванов, – резко произнесла она, – рассказывайте, что за книги вы привезли моему сыну, и почему, заглянув в них, моя невестка лишилась чувств, а потом и самой жизни?

Пришлось рассказывать всю историю нашего прошлого, причем все по порядку и очень обстоятельно. Мария Федоровна – женщина умная и дотошная, ее просто так на «ура» не взять. А история нашего мира от этих дней до июля восемнадцатого года длинная, а если со всеми подробностями, то и занудная. Слава Богу, на память я никогда не жаловался и к чему-то подобному готовился заранее. Иногда вдовствующая императрица останавливала мой рассказ и просила пояснить тот или иной момент. Одним словом, пять минут превратились в пять часов, за время которых нам два раза приносили чай с булочками и один раз настоящий обед из трех блюд. Хорошо, что нервы у мамаши Николая крепче стальной проволоки, не то что у ее покойной невестки; и весь мой рассказ, до самого Ипатьевского подвала, она выслушала спокойно, даже не меняясь в лице.

И только когда я уже закончил говорить, она глянула на меня каким-то особенным пронзительным взглядом и спросила:

– А сами-то вы, Михаил Васильевич, если откровенно, что по этому поводу думаете?

– Ваше императорское величество, – ответил я вдовствующей императрице, – допускать повторения того, что произошло в нашем прошлом, нельзя ни в коем случае. Консервировать ситуацию в том виде, как она есть сейчас, купировав симптомы деградации государственной машины военной победой над Японией тоже нельзя. Подмораживание, которое практиковал ваш покойный супруг, это путь в тупик. Рано или поздно все замороженное растает и твердая почва под ногами в одночасье превратится в жидкую грязь. Нужно искать другой путь, предусматривающий и сохранение в России твердой государственности, и решение обременяющих ее социальных проблем. Это неизбежно.

– О каких социальных проблемах вы говорите? – немного настороженно спросила меня Мария Федоровна. – Если вы имеете в виду разного рода бедных, сирых и убогих, то вы, наверное, не знаете, что для помощи им существуют различные благотворительные общества, и в первую очередь – учреждения Императрицы Марии, которыми заведует Наше величество…

– Я прекрасно знаю, ваше императорское величество, – ответил я, – что вы очень много делаете по части благотворительности, но все это капля в море. Накормить всех голодных пятью хлебами и двумя рыбами мог лишь Иисус Христос, а мы с вами обыкновенные люди и чудеса не по нашему профилю. Сейчас в России голодных становится все больше, а хлебов все меньше, но на государственном уровне надо сделать так, чтобы было наоборот. Экономическая ситуация, при которой две трети населения Империи живут натуральным хозяйством, то есть в нищете, в начале двадцатого века просто недопустима. Сорок лет выплаты выкупных платежей финансово обескровили российское крестьянство и привели его к порогу экономической катастрофы. Пока все держится на деревенской общине с ее круговой порукой. Стоит разрушить эту систему, как призывают либералы, и социальный взрыв неизбежен. Нищета выплеснется из деревень на фабричные окраины больших городов и там составит собой тот самый взрывчатый материал, который снесет империю и правящую в ней династию. Но вашим преемникам-большевикам все равно придется решать эту задачу, потому что потенциальные мятежники опасны для любой власти, даже для такой, как большевистская. Надо искать другой путь развития – такой, при котором богатые ставились бы богаче не за счет того, что бедные становятся еще беднее. Если этот путь не будет найден, то Россию ждут испытания – такие же, как в нашем прошлом, или даже хуже. Это не мое личное пожелание, а повеление самого Господа, ибо когда Христос страдал на кресте, он делал это для блага и во искупление грехов всего человечества, а не только избранных его групп.

– Ладно, ладно, Михаил Васильевич, полноте вам, – махнула рукой Мария Федоровна, – если вы считаете, что таким образом можно предотвратить самое худшее, то так тому и быть. Я тоже не против того, чтобы наши мужики были зажиточны и довольны. Но как этого добиться, если народ русский – пьющий, ленивый и глупый… Пропивают все, оттого и нищета.

– Неправда это, ваше императорское величество, – возразил я, – во-первых – алкоголизм русского народа сильно преувеличен, русские в среднем пьют не больше немцев и уж точно меньше ирландцев и американцев. Тех, кто не способен сопротивляться тяге к спиртному, не больше пяти процентов от общей массы. Эта история с алкоголем у нас в двадцатом веке как-то спадала до полной незаметности в эпохи великих свершений, когда было не до выпивки, потому что каждый мог стать кем угодно, были бы способности и усердие. А вот в эпохи всеобщей безысходности, когда водкой заливали тоску и безнадежность от того, что, сколько не бейся, все равно никуда не выбьешься, алкоголизм снова вырастал в национальную проблему. С точки зрения биохимии организма, этиловый спирт – один из самых сильных адаптогенов, позволяющих человеческому сознанию смириться с неблагоприятной ситуацией. Так что устранять надо проблему, а не следствие. Изменится обстановка в стране, уменьшится и количество пьющих. Во-вторых – сказки о врожденной лени русского народа также очень сильно преувеличены. Я на месте нашего мужика тоже не стал бы трудиться с полной отдачей, если бы экономические результаты моего труда были бы очень плохо связаны с затраченными усилиями. А о глупости русского мужика я вообще молчу. Либеральных пейсателей, разных властителей дум, меньше читать надо, ваше величество. По-человечески надо относиться к русскому мужику, и он вам вернет все сторицей. И страну после разрухи отстроит, и самого страшного в истории России врага победит, и снова отстроит страну из разрухи, скует на заводах самое страшное в истории оружие, запустит в космос на околоземную орбиту первый в мире спутник и первого в мире человека. Уж мы-то знаем, история двадцатого века показала, чего стоит русский народ и на что он способен, когда это жизненно необходимо. Особенно разительная разница с нынешней ситуацией, когда Россия себе даже биноклей и оптических дальномеров поделать не может, две трети флота заказываются за границей, а построенные отечественные корабли обладают таким количеством недостатков, что их строителей надо сразу брать за цугундер и тащить в Тайную Канцелярию – к дыбе, кнутам и батогам, а потом на каторгу, куда-нибудь на Сахалин, рыть туннель под Татарским проливом.

– Страшный вы человек, Михаил Васильевич, а ваш начальник Павел Павлович Одинцов, о котором я премного наслышана, наверное, еще страшнее… – покачала головой Мария Федоровна. – В то же время есть в вашей убежденности о всесилии русского мужика какая-то святая истинная правда. Мой Сашка, царствие ему небесное, был точно такой же. Вы бы с ним, наверное, сошлись бы…

В ответ я пожал плечами и произнес:

– Станешь тут страшным. Вы поймите, ваше императорское величество, нас бросили сюда, не спрашивая нашего согласия и даже не объясняя задачи. Хотя, если исходить из того, что большинство из нас люди военные и давали присягу России – ни спрашивать согласия, ни объяснять задачу не требуется. Любой военнослужащий должен служить Родине там, где прикажут, и во исполнение присяги делать все, что необходимо для ее защиты от внутренних и внешних угроз.

– И господин Одинцов тоже имеет офицерский чин? – быстро спросила вдовствующая императрица.

– Да, ваше императорское величество, – ответил я, – на ваши деньги его звание можно перевести как полковник ОКЖ. [95] Но не совсем, потому что наши армейские и флотские офицеры руку «гэбистам» все же пожимают, а ваши жандармам – нет. Кроме того, он являлся доверенным лицом главы государства и последние несколько лет курировал секретный и стратегически важный проект. Только сразу скажу, что мундиров в том ведомстве, в котором служил Павел Павлович, обычно не носят, и поэтому их еще иронически иногда называют «людьми в штатском».

– Это очень хорошо, – сказала Мария Федоровна, – что господин Одинцов имеет офицерский чин, для меня это говорит об очень многом. А теперь скажите-ка мне, господин капитан первого ранга, в чем все-таки вы видите свою, как вы выразились, задачу в отношении нашей России? А то вы так сочувственно говорили об узурпаторском якобинском режиме, возникшем на ее обломках, что мне даже стало страшно – не являетесь ли вы таким же якобинцем и разрушителем основ…

– В нашей истории, – ответил я, – Россия дважды переживала крах своей государственности и дважды возрождалась из пепла, как Феникс. В обоих случаях причиной катастрофического исхода была деградация правящих элит, не сумевших трансформировать государство в правильном направлении и ответить на вызовы времени. Для нас нет принципиальной разницы между вашей Российской Империей, возникшим на ее руинах, как вы выразились, якобинским Советским Союзом или нашей постсоветской буржуазной Россией. Россия – она всегда Россия, вне зависимости от своего государственного устройства. Сюда можно было бы добавить смутное время в начале семнадцатого века (случившееся из-за того, что пресеклась династия Рюриковичей, потомков Александра Невского) и смутные времена до и после царствования Петра Великого. Восемнадцатый век, в течение которого три императрицы всходили на престол либо в результате верхушечного заговора, либо откровенного дворцового переворота. Почему провалилось стояние на Сенатской площади? Да потому, что господа дворяне-диссиденты не позаботились обзавестись сколь-нибудь легитимным претендентом на русский престол. И во всех этих случаях, несмотря на все пертурбации, Россия все равно оставалась Россией. Запомните, государыня матушка-императрица – сколько бы раз змея ни сбрасывала свою кожу, она все равно остается змеей, а Россия, несмотря на все перемены режима, всегда остается Россией.

– Кажется, я поняла вашу позицию, – уголками губ улыбнулась вдовствующая императрица, – и могу сказать, что она мне нравится. Только можно ли узнать, каким образом вы собираетесь пытаться соединять несоединимое?

– У каждой из трех государственных систем есть свои положительные и отрицательные стороны, – ответил я. – От нынешней Российской империи стоит взять абсолютную монархию и унитарное государственное устройство. Одна страна, один царь на земле и один Бог на небе. При этом надо учесть, что у христиан и магометан Бог на небе все же один, просто зовут они его по-другому. От Советского Союза времен его расцвета нужно брать высокий уровень личной ответственности руководящего состава, научную и промышленную политику, а также отношение к народу как к важному стратегическому ресурсу, а, следовательно, системы государственного здравоохранения и народного образования, включая высшее, которые сейчас в России отсутствуют. От России нашего времени стоит брать отсутствие идеологической зашоренности. Пусть цветут все цветы, а болтуны всех цветов радуги болтают свои речи. Пусть агитируют за все хорошее против всего плохого, пишут прожекты и составляют петиции на имя государя-императора. Караться в уголовном порядке должны быть лишь только призывы к террористическим актам и насильственному ниспровержению существующего государственного строя, а также прямые действия подобного характера. За призывы к терроризму и насилию – каторга от десяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества, а за участие в террористических организациях и вооруженных формированиях мятежников – высшая мера наказания, сиречь виселица. И вообще, по опыту последних двух-трех столетий можно сказать, что определенного успеха Россия может добиться только при сильной твердой власти, способной в случае необходимости могучей рукой вздернуть огромную страну на дыбы и силой своей воли направить ее куда надобно, а не туда куда, хочется.

– Звучит весьма привлекательно, – благосклонно кивнула вдовствующая императрица, – особенно первый пункт вашей программы, предусматривающий сохранение в России абсолютной монархии и династии Романовых. Но только должна сразу сказать, что Ники страну на дыбы, как вы хотите, вздернуть не сможет, слишком слабые у него для этого руки и нерешительный характер.

– А вот вы бы, ваше императорское величество, смогли вздернуть страну на дыбы, – сделал я комплимент вдовствующей императрице, – я это вижу. Впрочем, к настоящему моменту невооруженным глазом видно, что после смерти супруги ваш старший сын совершенно потерял всяческий интерес к должности императора. Теперь вам и нам надо искать не те слова, которыми можно было бы попросить его уйти, а наоборот – слова, которые вынудят его остаться на своем посту до тех пор, пока не будет окончательно побеждена Япония, а его преемник, которого еще надо определить, не будет полностью подготовлен для этой должности. По-иному никак. Если ваш старший сын оставит свою должность раньше времени, может возникнуть ненужное напряжение, которое побудит некоторых ваших родственников к насильственным действиям по захвату трона.

Вдовствующая императрица еще раз благосклонно кивнула и, поднявшись со стула, в знак особой милости на прощание протянула мне руку для поцелуя.

– Да, Михаил Васильевич, – произнесла она при этом, – я тоже так думаю. Впрочем, я сама поговорю с Ники, чтобы он не дурил и взял себя в руки. В конце концов, он мой сын и должен слушать свою дорогую Маман. Что же касается вопроса о преемнике, то им может быть только мой младший сын Михаил, который сейчас носит титул Наследника Престола, и двух мнений на эту тему быть не может.

– Ваше императорское величество, – ответил я, прикладываясь к ручке, – я с удовольствием приму вашего младшего сына в качестве императора, потому что он честен, храбр, добр, прямолинеен и при этом обладает определенной харизмой, позволяющей ему руководить даже самыми дикими людьми. Единственный его недостаток заключается в том, что он сам не хочет трона, и в этом деле будет противиться вашей воле изо всех своих сил. В нашем прошлом, чтобы от него отстали с будущим императорством, он взял и женился на разведенке, отбив ее у своего собственного подчиненного. Но на этот раз не обязательно все случится точно так же, ведь есть и другие способы сделать себя непригодным к трону. Я имею честь быть лично знакомым с вашим младшим сыном, так что мое предположение опирается отнюдь не на какие-то книжные знания, а на оценку его личности. Один раз, в нашем прошлом, когда Николай трон сдал, а Михаил его не принял, монархия в России уже сгинула. Так что, ваше императорское величество, потом не говорите, что я вас не предупреждал. Вместо того рекомендую обратить внимание на вашу младшую дочь Ольгу. Кто его знает – может, для России снова пришло время Великой императрицы, которую на этот раз будут звать Ольгой.

Моя собеседница не нашлась, что мне ответить, и на этой, можно сказать, оптимистической ноте и закончился наш разговор с вдовствующей императрицей Марией Федоровной Романовой – дочерью, супругой и матерью абсолютных монархов, в некоторых кругах имеющей прозвище «Гневная».

 

* * *