Инструментарий 1: культура как мемы

Уравнения популяционной генетики – абстрактные инструменты, которые можно применять не только к генам, но и к любой другой области, где имеются: а) набор единиц; б) изменения, порождающие разные вариации этих единиц; и в) механизм передачи, выбирающий из нескольких вариаций. В культурном наследовании мы тоже имеем дело с определенным набором понятий и ценностей (это будет аналог генов). Они существуют в разных вариациях, которые транслируются людям, воспитывающимся в определенном сообществе (это аналог репродукции). У этих внутренних состояний имеется внешнее выражение, поскольку человек руководствуется этими понятиями и ценностями в своих поступках (точно так же гены проявляются в фенотипе). После ряда циклов передачи начинают вырабатываться определенные перекосы – из‑за накапливающихся искажений (информация передается не со стопроцентной точностью) и предвзятости передачи (какую‑то часть информации люди усваивают и хранят лучше).

Биолог Ричард Докинз суммировал этот принцип, описав культуру как популяцию мемов – самокопирующихся репликаторов, аналогичных генам. Гены выстраивают организмы, поведение которых позволяет им реплицироваться, – иначе означенные гены уже прекратили бы существование. Мемы – это единицы культурной информации: понятия, ценности, истории и т. п., подвигающие человека на то, чтобы говорить или действовать определенным образом, который, в свою очередь, побуждает других хранить в памяти «реплицированную» версию этих мысленных единиц. Анекдот или музыкальный хит – типичные примеры таких самокопирующихся программ. Достаточно один раз услышать их, чтобы они отложились в памяти, спровоцировали некое поведение (рассказать или напеть), в результате чего анекдот или мелодия отпечатываются в памяти других людей, и т. д. На самом деле попытка описать большинство культурных феноменов через мемы и передачу мемов вовсе не так прямолинейна и бесхитростна, как может показаться: она важна для нас, поскольку переворачивает некоторые глубоко укоренившиеся представления о культуре, на которых я сейчас остановлюсь подробнее.

Во‑первых, мем‑модели ставят под сомнение идею культуры как некой абстракции, не зависящей от индивидуальных концепций и норм, «общих» для разных людей. Параллель с генами наглядно показывает, почему это ошибочно. У меня, как и у многих других, голубые глаза. Но мои гены не находятся в организмах этих других, а их гены – в моем. Гены надежно упакованы в наших собственных, личных клетках. Называть их «общими» значило бы притягивать за уши ложную метафору. Мы можем утверждать лишь, что унаследованные мной гены схожи с генами других людей с точки зрения их воздействия на цвет глаз. Вот и культура означает лишь сходство. Называя что‑то элементом культуры, мы подразумеваем лишь, что оно примерно схоже с наблюдаемым у других участников определенной рассматриваемой группы и отлично от того, что мы наблюдаем у представителей антагонистичной группы. Поэтому было бы заблуждением называть культуру общей или совместной, как собственность. Если у меня и у вас в кошельке оказалась абсолютно одинаковая сумма денег, это еще не значит, что мы владеем ими сообща!

Во‑вторых, если культура – это сходство человеческих идей, заявлять, что «американская культура делает упор на личные достижения» или «китайская культура больше значения придает гармонии в коллективе» в корне ошибочно. Из таких заявлений закономерно вытекает, что «многие американцы были бы не против расслабиться, но менталитет требует рваться к победе» или «многие китайцы были бы не против проявить себя, но менталитет требует не отрываться от коллектива». Мы описываем культуру как некую внешнюю силу, толкающую человека в том или ином направлении. Непонятно. Как может сходство служить побуждением? Никакой внешней силы в нем нет. Если человек ощущает конфликт между своим намерением и нормой, которой следуют окружающие, конфликт этот существует исключительно в его сознании. Если американскому ребенку тяжело справиться с установкой «американские дети должны уметь конкурировать», то лишь потому, что установка эта у него уже имеется, она ему уже внушена (возможно, к его большому неудовольствию). Но все это происходит внутри сознания.

В‑третьих, понимание того, что культура – это сходство, помогает не забывать, что два объекта схожи лишь в каком‑то определенном аспекте. Голубые глаза придают мне сходство с одними людьми, близорукость – с другими. Перенесем это на культуру. Обычно мы говорим о той или иной культуре обобщенно: «китайская культура», «культура йоруба», «британская культура» и т. д. Что здесь не так? Термин «культурный» маркирует определенное сходство между теми проявлениями, которые мы отмечаем у представителей той или иной группы. А значит, вроде бы можно провести антропологическую полевую работу или наблюдения в том или ином сообществе (например, среди американцев или йоруба) и объявить обнаруженные в конкретном сообществе свойства присущими всей американской культуре (или культуре йоруба). А почему мы в принципе классифицируем американцев или йоруба как группу? Давайте сравним с биологическими видами: нам ведь ничто не мешает сравнивать баклажаны с кабачками, а ослов с зебрами. Под этими названиями скрываются естественные биологические виды растений и животных. Однако у человека никаких естественных биологических группировок нет. Нам кажется логичным сравнивать американцев с йоруба, потому что существует народ йоруба и американский народ (граждане США). Но ведь это исторически сложившиеся, рукотворные объединения, не основанные ни на каком биологическом сходстве. Если взглянуть на поведение и установки в каждой из означенных групп, мы увидим, что многие из поступков и мыслей свойственны не только им. Многие этические нормы и представления американских фермеров характерны в первую очередь для фермеров, а не для американцев. Многие этические нормы и представления коммерсантов йоруба характерны скорее для коммерсантов, чем для йоруба. Этим подтверждаются давние подозрения антропологов: объединение людей в группы для межкультурного сравнения происходит не по биологическим или научным принципам, а по политическим.

И наконец, количественные модели культурной передачи заменили мифические представления вроде «впитывать из воздуха» конкретным, поддающимся измерению процессом. Человек общается с другими людьми, встречает обладателей схожих или отличных понятий и ценностей, меняет, сохраняет или отвергает свой образ мыслей в результате этого взаимодействия и т. д. То, что мы называем культурой, – результат всех этих частных случаев взаимодействия. Если вы наблюдаете устойчивость определенного понятия в той или иной группе людей (возвращаетесь спустя какое‑то время и застаете его более или менее неизменным), значит, оно обладает неким преимуществом в каждом отдельно взятом сознании. Для намеревающегося разобраться в культурных тенденциях это куда важнее, чем прослеживать историческое происхождение того или иного понятия. Несколько страниц назад я описывал, как шаман куна разговаривает со статуэтками. У народа куна это устойчивое явление. Чтобы объяснить его, придется рассматривать, как это понятие представлено в отдельно взятых сознаниях в таком виде, который позволяет вспоминать и передавать его лучше, чем другие понятия. Если мы беремся объяснять, почему это представление о разумных статуэтках у куна сохраняется, нам неважно, придумал ли его столетие назад какой‑то конкретный куна с богатым воображением, приснилось ли оно кому‑то или кто‑то рассказал историю о разумных статуэтках. Главное – что происходило потом, в ходе многократных циклов усвоения, запоминания и передачи.[10]

В этом отношении знакомые религиозные понятия и связанные с ними убеждения, нормы, эмоции – просто лучше других реплицирующиеся мемы (с более эффективными инструкциями самокопирования). Именно поэтому так много представителей разных культур убеждены в незримом присутствии духов поблизости и мало кто считает, что внутренние органы перемещаются внутри тела по ночам; именно поэтому представление о предках‑праведниках, следящих за нашими поступками, встречается гораздо чаще, чем представление о беспутных призраках, подстрекающих нас красть у соседей. Человеческое сознание, которому были предъявлены эти образы, реплицирует их и передает другим. Кажется, вот оно: мы нащупали путь к пониманию распространения и передачи. Но…

Необходимо учесть искажение

Представление о культуре как об огромном наборе самокопирующихся программ очень заманчиво, и его определенно стоит брать на вооружение, но это лишь отправная точка. Чем одни мемы лучше других? Почему напеть раз услышанную «Землю надежды и славы»[11] гораздо легче, чем мелодию «Лунного Пьеро» Шенберга? Отчего предки‑праведники предпочтительнее с точки зрения передачи, чем беспутные призраки? Эти вопросы не единственная проблема, есть и другая, куда более серьезная. Присмотревшись повнимательнее к передаче культурных ценностей между людьми, мы увидим, что ее нельзя назвать репликацией идентичных мемов. Наоборот, процесс передачи почти гарантированно создает невероятное изобилие причудливых вариаций. И здесь аналогия с генами скорее мешает, чем помогает. Вот смотрите: мы с вами являемся носителями генов, происходящих из уникального источника (комбинация генов наших родителей), и передаем их в неизменном виде (но в комбинации с генами партнера) своему потомству. В промежутке с ними ничего не происходит: сколько ни потейте в тренажерном зале, будущие дети от этого мускулистее не станут. С мысленными образами все с точностью до наоборот. У прописывающихся в нашем сознании заимствований множество «родителей» (какое из тысяч исполнений «Земли надежды и славы» реплицируется, когда я его насвистываю себе под нос?), и мы постоянно их модифицируем.[12]

Как все мы знаем, какие‑то мемы передаются почти в первозданном виде, тогда как другие в процессе отчаянно искажаются. Взять, к примеру, противоположную судьбу двух культурных мемов, созданных Ричардом Докинзом, один из которых реплицировался превосходно, а другой подвергся странной мутации. Хорошо реплицировавшийся мем – это сама концепция мема. Уже через несколько лет после введения Докинзом этого термина о нем знал каждый социолог, биолог‑эволюционист и психолог, и в большинстве своем все они понимали изначальное значение правильно. А теперь вспомним другой термин Докинза – «эгоистичный ген». Докинз имел в виду, что гены – это цепочки ДНК, единственная цель которых состоит в репликации. Логика элементарная: гены, не имеющие этого функционала (формирующие организмы, не способные передавать гены дальше), попросту исчезают из генофонда. Вроде бы несложно. Однако стоило словосочетанию «эгоистичный ген» «пойти в народ», и смысл его исказился до неузнаваемости: теперь многие используют его в значении «ген, делающий нас эгоистами». Вспоминается редакторская статья в британском Spectator, призывающая консерваторов разжиться эгоистичным геном, о котором говорил профессор Докинз. Геном нельзя «разжиться», равно как нельзя утверждать, что у кого‑то этого гена много, а у кого‑то мало; гена, отвечающего за эгоизм, наверняка не существует вовсе, да и Докинз вовсе не это имел в виду. Однако в подобном искажении нет ничего удивительного. Оно подтверждает распространенное представление, что биология – это сплошная борьба за выживание, око за око, зуб за зуб, гоббсовская «война всех со всеми» и т. п. (изначальная, мягко говоря, ошибочность самого представления к делу не относится). В данном случае искажение происходит, поскольку у людей уже имеется некая установка, на которую вроде бы хорошо ложится сочетание «эгоистичный ген». Изначальное объяснение (изначальный мем) полностью игнорируется как не укладывающийся в априорную концепцию.

Культурные мемы подвергаются мутации, рекомбинации и селекции в сознании каждого отдельного человека в такой же степени и с такой же частотой (пожалуй, даже сильнее и чаще), как и во время передачи от одного сознания к другому. Мы не просто передаем полученную информацию дальше. Мы обрабатываем ее и создаем на ее основе новую, часть из которой сообщаем другим. Некоторым антропологам в этом видится приговор попыткам объяснить культуру через мемы. То, что мы называем культурой, – это сходство между мысленными образами отдельных людей в определенных областях. Но как же в принципе образуется сходство, если образы поступают из стольких источников и подвергаются такому количеству изменений?

Очень заманчиво принять напрашивающийся ответ: какие‑то мемы настолько заразны и стойки, что наше сознание просто глотает их целиком, как есть, а потом отрыгивает в непереваренном виде другим. Они передаются от сознания к сознанию как электронное письмо через соединенные в сеть компьютеры. Каждый из компьютеров сохраняет его на какое‑то время, затем по надежным каналам передает другому. Например, концепция праведного предка, сообщаемая нам старшими, настолько «хороша», что мы закладываем ее в память, а потом в неизменном виде передаем детям. Но это объяснение не годится, и вот почему: когда идея искажается до неузнаваемости (как в случае с «эгоистичным геном»), вроде бы очевидно, что происходит это, поскольку получившее изначальную информацию сознание что‑то к ней добавило – иными словами, переработало. Пока все логично. Но дальше напрашивается следующий логический шаг: когда идея передается в относительно первозданном виде, это происходит, поскольку принимающее сознание ее не перерабатывает. А вот это уже серьезная ошибка. Главное отличие способного обмениваться идеями сознания от передающего электронную почту компьютера в том, что сознание, глотающее информацию, никогда не передает ее дальше в том же сыром виде. Оно неизбежно подвергает имеющуюся информацию сильной обработке – особенно в том случае, когда она передается дальше неискаженной. Например, я могу пропеть «Землю надежды и славы» (примерно) так же, как пели ее другие до меня. Потому что в результате сложнейших ментальных процессов у меня отложились в памяти разные услышанные версии. В человеческом общении точная передача требует не меньше усилий, чем искажение.

Именно поэтому концепция мемов всего лишь отправная точка, пусть и хорошая. Идея репликации уводит нас далеко в сторону. Представления одних людей примерно схожи с представлениями окружающих не потому, что они перекачиваются из сознания в сознание, а потому, что воссоздаются схожим образом. Некоторые представления оказываются настолько привлекательными, что вы станете их обдумывать, даже если предшественники не оставили вам достаточного материала для обработки, и ваши культурные преемники, возможно, займутся их дальнейшей шлифовкой, даже если вы тоже не самый компетентный передатчик. Как ни парадоксально, нет ничего удивительного в том, что у многих компьютеров, несмотря на жуткое качество связи между ними, оказывается в памяти схожий текст – если речь идет о таких компьютерах, как человеческое сознание, и о таких каналах связи, как человеческое общение.