Исфандиар переходит через реку.

Убиение Гургсара

 

 

Час миновал еще. Вдруг – что за чудо? –

В дали степной раздался крик верблюда.

Услышав, царь возликовал душой

И поскакал вперед, покинув строй.

Увидел под редеющею мглою

Широкую реку перед собою

И караван большой на берегу.

Вот первым нар‑верблюд вошел в реку.

И стал тонуть он, и ревел протяжно.

Исфандиар шагнул в реку отважно,

На берег нара выволок тотчас

И с ним погонщика‑беднягу спас.

К царю Гургсара стража притащила, –

Дрожал от страха тюрок из Чигила.

«Зачем ты лжешь, презренный? – царь спросил.

Ты, змей, мое терпенье истощил!

Ты разве нам не говорил негодный,

Что все мы здесь умрем в степи безводной?

Ты, знать, хотел по ложному пути

К погибели все войско привести?»

Гургсар ответил: «Гибель силы вашей

Дороже жизни мне и солнца краше!

Я в муках у тебя, в плену, в цепях,

Как не желать мне зла тебе, о шах?»

И рассмеялся Руинтан безгневно.

Судьба Гургсара впрямь была плачевна.

«Эй ты, Гургсар безмозглый, – молвил он. –

Как будет медный замок сокрушен

И пленникам возвращена свобода, –

Тебя я здесь поставлю воеводой.

Всю власть тебе я здесь хочу вручить,

Но ты мне должен правду говорить.

Тебя я возвеличу, не унижу.

Друзей твоих и кровных не обижу».

Услышав, что сказал Исфандиар,

Надеждой преисполнился Гургсар.

Повергнут царской речью в изумленье,

Он пал во прах и стал молить прощенья.

Царь молвил: «То прошло, что ты сказал.

От слов пустых поток песком не стал.

Ты нам укажешь брод в реке глубокой,

А там до Руиндижа недалеко».

Ответил пленник: «Цепи тяжелы.

Тот берег дальше, чем полет стрелы.

Лишь от оков моих освобожденный,

Брод я в пучине отыщу бездонной».

Исфандиар ответил: «Так и быть!»

И приказал с Гургсара цепи сбить.

Взял под уздцы коня Гургеар, и в воду

Вошел он по неведомому броду.

Шел осторожно он с конем своим,

И воины пошли вослед за ним.

Поспешно бурдюки опорожняли

И воздухом их туго надували,

Привязывали лошадям под грудь,

Чтоб невзначай в реке не потонуть.

Достигло войско берега другого

И ратным строем выстроилось снова.

Фарсангов десять ровного пути

До цели оставалось им пройти.

Сел царь, чтоб силы пищей подкрепить

И кубок, кравчим налитый, испить,

И встал. Надел кольчугу, шлем румийский,

Повесил на бедро свой меч индийский.

Опять к нему был приведен Гургсар,

И пленника спросил Исфандиар:

«Ты от беды спасен звездой счастливой.

Хочу услышать твой ответ правдивый:

Когда главу Арджаспа отрублю

И скорбный дух Лухраспа[18]просветлю,

Когда Кахрама[19]– хищного гепарда,

Убью в отмщение за Фаршидварда[20],

Как будет Андарман в петле моей,

Убийца тридцати восьми князей,

Когда я цвет Турана обезглавлю

И, мстя за деда, землю окровавлю,

Когда я их повергну в пасти львов,

На радость всех иранских храбрецов,

Когда я их дома предам огню

И жен и чад их в рабство угоню, –

Ты будешь ликовать иль огорчаться?

Какие помыслы в тебе таятся?»

Все потряслось Гургсара естество,

Проснулся дух воинственный его,

Ответил он: «Ты полон злобой мщенья, –

Не будет над тобой благословенья!

Пусть небо на тебя обрушит меч

И голову твою похитит с плеч!

Пади во прах – волкам на растерзанье,

Земля тебе – постель и одеянье!»

От тех речей, что злобный вел Гургсар,

Вспылил, разгневался Исфандиар.

Свой меч ему на темя опустил,

До пояса Гургсара разрубил.

Он истребил Гургсара, гнева полный,

И на съеденье рыбам бросил в волны.

И, опоясав богатырский стан,

Сел на коня суровый Руинтан.

Вдали пред ним, на высоте надменной,

Возник огромный замок медностенный.

За тучи, неприступна и грозна,

Вздымала башни хмурые стена.

В ряд вчетвером верхом по ней скакали

Дозорные, что город охраняли.

На чудо‑стену Руинтан взглянул

И глубоко и тягостно вздохнул:

«Взять стену с бою – силы не найдется,

Мне злом на зло, как видно, воздается.

Вот залетел я в чуждую страну,

Но здесь одно отчаянье пожну».

Печально ширь степную озирал он,

И вдалеке двух конных увидал он.

Стрелой летела желтая лиса,

За ней гнались четыре гончих пса.

Царь за ловцами теми устремился,

С копьем в руке пред ними появился.

Спросил их, сбросив на землю с коней:

«Чья это крепость? Сколько войска в ней?»

Ловцы ответили, дрожа от страха:

«То – крепость мощная Арджаспа‑шаха.

Взгляни на башни – шапка упадет!..

Есть двое в этой крепости ворот.

Одни из них обращены к Ирану,

Другие – прямо к Чину и Турану.

Там войско – богатырь к богатырю,

Сто тысяч сильных – преданных царю.

Снабженная водой, запасом хлеба,

Твердыня неприступна, словно небо.

Шах десять лет в осаде просидит,

И войско голода не ощутит.

А кликнет клич – из Чина и Мачина

Придут войска по зову властелина,

Прискачут – из любой спасут беды.

И у Арджаспа нет ни в чем нужды!»

Встал полководец, меч свой обнажил он,

Двух простодушных тех мужей убил он.

 

ФИРДОУСИ

СКАЗ О КОВЕ‑КУЗНЕЦЕ

С. 32. Семи поясов… По средневековым мусульманским представлениям, весь мир делился на семь земных поясов. Здесь это выражение

означает «весь мир».

 

РУСТАМ И СУХРАБ

С. 54. Сам – имя прославленного богатыря, деда Рустама.

С. 55. Гурдафарид – дословно – «рожденная богатырями».

С. 56. Пахлаван – так именуют в «Шах‑наме» самых выдающихся

богатырей и главнокомандующего иранскими войсками.

С. 56. Туе, Гударз – имена иранских военачальников.

С. 58. …чудовищ истребил Мазандерана, оковы разрубил Хамаверана.

Перечисляются подвиги Рустама из других частей «Шах‑наме»: 1. Когда шах

Кавус попал в плен к мазандеранским дивам, его спас Рустам, сокрушив

врагов. 2. В следующий раз он попал в плен к правителю Хамаверапа и вновь

был освобожден Рустамом.

С. 66. Кеев трон – царский престол.

С. 67. Жасминоликие – белолицые.

 

СЕМЬ ПОДВИГОВ ИСФАНДИАРА

Семь подвигов (по персидски хафтхан) – распространенный в

персидско‑таджикской поэзии сюжет описания семи подвигов героя. Традиция

восходит к древним иранским сказаниям. В «Шах‑наме» есть «Семь подвигов

Рустама» и «Семь подвигов Исфандиара». Народный герой Рустам совершает

подвиги и рискует жизнью за независимость и честь отчизны; царевича

Исфандиара волнуют мотивы личной мести; Рустам делает своего проводника

Улада правителем Мазандерана, а Исфандиар проявляет чувство жестокости,

убивая Гургсара. Андарман – туранский богатырь, сын Арджаспа, убит

Исфандиаром.

Арджаси – правитель Турана, который вторгся в Иран, требуя от Гуштаспа,

шаха Ирана, отречения от новой религии – веры Зардушта (Зороастра). Арджасп

убил Лухраспа, отца Гуштаспа, в Балхе и нанес поражение иранскому воинству.

Впоследствии разбит и убит Исфандиаром.

Гургсар – туранский воин, плененный Исфандиаром. Был его проводником (см.

сказание «Семь подвигов»). По завершении похода убит Исфащщаром.

Гуштасп – иранский шах, отец Исфандиара. Гуштасп потерпел поражение от

туранского правителя Арджаспа, который увел в плен двух его дочерей, сестер

Исфандиара. Исфандиар в это время томился в темнице, куда был заточен по

навету недругов, и не соглашался выступить против туранцев. Лишь известие о

гибели брата и пленении сестер заставило его переменить решение и двинуться

на Туран. Во время этого похода и совершает он свои семь подвигов.

Лухраси – отец Гуштаспа, дед Исфандиара. Был убит Арджаспом.

Руиндиж – крепость в Туране, дословно «Бронзовый замок». В эту крепость

были заключены сестры Исфандиара.

Кахрач – туранский воин, сын Арджаспа, убит иранцами.

Руинтан – бронзовотелый. Так был прозван Исфандиар за неуязвимость тела. У него было только одно уязвимое место – глаза (сравните уязвимую пяту Ахиллеса). Во время битвы Рустама и Исфандиара богатыоь Рустам пустил стрелу в глаза противнику.

Фаршидвард – сын Гуштаспа, брат Исфапдиара. Пал геройской смертью в битве с воинами Арджаспа. Его гибель сильно повлияла на Исфандиара, который, узнав о его смерти, согласился выступить против Арджаспа, забыв обиду на отца, заточившего его в темницу.

С. 118. Пророк Зардушт, Гуштаспа одаряя… – По преданию, пророк Зардушт (Зороастр) явился к иранскому шаху Гуштаспу с проповедью новой религии.

Гуштасп обратился в новую веру, и это послужило поводом к войне между Ираном и Тураном.

 

 

Абунаср Асади

 

Об авторе

 

Абунаср Асади (ум. в 1072 г.) – автор героической поэмы «Гершасп‑наме», а также стихотворении в форме муназирэ, которые некоторыми специалистами условно называются тенцонами. В наш сборник включено одно из муназирэ «Спор дня и ночи». Асади написал также первый из сохранившихся персидских толковых словарей.

 

Спор дня и ночи

Перевод В. Левика

 

 

Послушайте, как спор вели однажды день и ночь,

Рассказ мой позабавит вас и грусть прогонит

прочь.

Был спор о том – ему иль ей воздать по праву

честь.

Слов похвальбы и слов хулы, пожалуй, мне не

счесть.

«Ведь знают все, – сказала ночь, – что первенствую я!

С тех пор как заложил господь основы бытия,

Ему, кто мудро отделил от тьмы твои лучи,

Милей молящегося днем – молящийся в ночи.

И ночью видел Мухаммед, как раскололась твердь,

И ночью он вознесся в рай, поправ навеки смерть.

Я царствую. Земля – мой трон, дворец мой – небосвод.

Мои вельможи – сонмы звезд, и месяц их ведет.

Печали синею фатой скрываешь небо ты.

Я превращаю небо в сад, и звезды в нем – цветы.

Арабы месяцам ведут по лунным фазам счет,

И потому их год печать архангела несет.

Здоровый и веселый смех являет всем луна,

В усмешке солнца только злость и желчь заключена.

Луне, чтоб завершить полет, потребны тридцать дней,

А солнце ровно год летит орбитою своей».

Но день прослушал эту речь и гневом воспылал:

«Тебе подобный где‑нибудь найдется ли бахвал?

Всевышний ночи повелел склониться перед днем,

Так чем же возгордилась ты в безумии своем?

Все праздники проходят днем перед лицом моим,

И днем свершает в Мекку путь смиренный пилигрим.

Мужчину создал из земли господь при свете дня.

С рассветом оживает мир, чтобы хвалить меня.

Влюбленных разлучаешь ты, пугаешь ты детей

И отдаешь сердца в полон диавольских сетей.

Вся нечисть от тебя пошла: мышь, нетопырь, сова.

Ты – покровитель грабежа, помощник воровства.

Рожден я солнцем, а тебя могила родила.

Мне люб веселый, яркий свет, тебе – печаль и мгла.

Я освещаю мир, а ты его скрываешь тьмой.

Глаза блестят, узрев меня, но гаснут пред тобой.

Мне дорог честный человек, тобой обласкан вор.

Печальный траур носишь ты, я – праздничный убор.

Как только солнце алый стяг взметнуло в небосвод,

Бледнеют звезды и луна, цветы твоих высот.

Ужели в книге бытия я стану за тобой?

Ужели зрячего милей всевышнему слепой?

Ты скажешь: «Раньше создал смерть, а после – жизнь

господь»,

Но возлюбила только жизнь любая в мире плоть.

Хоть по луне ведет араб всех летописей счет,

По солнцу в нашей стороне определяют год.

Хоть солнце желтолико – что ж! – луну сравню ли с ним?

Сравню ль серебряный дирхем с динаром золотым?

Лишь солнца отраженный свет на землю шлет луна,

Лишь тем, что подарил ей царь, пленяет взор она.

Ты возразишь: «Луна быстрей свершает свой полет».

Что ж, господина иль слугу с наказом шлют вперед?

Два раза молятся в ночи и три – в теченье дня.

Тебя всевышний обделил, чтоб одарить меня.

А кто качает головой, прослушав речь мою,

Пусть призовет на спор друзей и выберет судью».

 

Фаридаддин Аттар

 

Об авторе

 

Фаридаддин Аттар (ум. в 1230 г.) – суфийский поэт, автор многочисленных поэм и газелей. Не писал панегириков. Резко осуждал тиранию и социальную несправедливость.

 

Стихи

Перевод И. Гуровой

 

* * *

 

 

Некий город ждал владыку как‑то раз,

Все богатства выставлял он напоказ.

Выбрал каждый подороже украшенья,

Выставлял их повиднее в знак почтенья.

Но у брошенных в темницу бедняков

Отыскались только цепи их оков.

Только головы казненных отыскались

Да сердца, что там от горя разрывались.

Взяли руки, что у них же отсекли,

И украсили темницу как могли.

Город встретил шаха сказочным нарядом.

Шах на все вокруг смотрел спокойным взглядом.

Лишь темница всем внушала жуть и страх.

И пред ней остановился грозный шах.

Вызвал узников к себе он в восхищеньи,

Дал им золота и обещал прощенье.

«Почему, – спросил советник, – ты свой путь

Здесь прервал, о государь? В чем тайны суть?

Город пышно убран шелком и парчою,

В нем сокровища повсюду пред тобою,

Падал под ноги тебе жемчужный град,

Веял мускуса и амбры аромат.

Но глядел на украшения ты мало,

И ничто из них тебя не привлекало.

Почему же взор высокий твой привлек

Вид кровавый этих рук, голов и ног?

Для чего ласкать в темнице заключенных

На обрубки рук глядеть окровавленных?

Можно ль тут найти отраду для души?

Ты для нас загадку эту разреши».

Молвил шах: «Все остальные украшенья

Только детям доставляют развлеченья.

Каждый житель в ожидании похвал

Сам себя, свое богатство выставлял.

Город спрячет свой убор, хоть он и ярок.

Только узники мне сделали подарок:

Отделились эти головы от тел

Потому, что я проехать здесь хотел.

Моему здесь повинуются приказу –

Вот зачем я бег коня замедлил сразу.

Те блаженствуют, проводят в счастьи дни,

И полны высокомерия они.

Здесь, в темнице, счастья, радости не знают,

Здесь под гнетом гнева шахского страдают.

Обезглавливают их, лишают рук,

От тоски им нет спасенья и от мук.

Ждут без цели, и конца не видно страху,

Из темницы могут выйти лишь на плаху.

Для меня темница эта, словно сад –

Здесь меня за муки верностью дарят…»

В путь собравшись, жди приказа к выступленьто,

И не должен шах гнушаться тюрем тенью.

 

 

* * *

 

 

Раз Нуширвана вынес конь на луг.

Там старец был, согбенный, слойно лук.

Сажал деревья он вблизи арыка.

«Ты бел, как молоко, – сказал владыка. –

Твой смертный час теперь уж недалек.

Сажать деревья – что тебе за прок?»

Старик сказал: «Не о себе забота.

Ведь посадил для нас деревья кто‑то,

Сегодня с них снимаем мы плоды.

Другим я отдаю свои труды.

Ведь путь добра для душ достойных сладок,

Есть в каждом деле собственный порядок».

Пришелся шаху по душе ответ,

Дал старцу горсть он золотых монет.

Вскричал старик: «Я, деревца сажая,

От них не ждал так скоро урожая!

Восьмой десяток мне, великий шах.

Но погляди – деревья‑то в плодах!

Хоть ни одно в земле не укрепилось,

А золота немало уродилось!»

Понравился царю мудрец седой,

Ему ту землю отдал он с водой.

Твори сегодня ты дела благие –

У лежебок поля стоят нагие.

 

 

* * *

 

 

Был сын у шаха тополя стройней.

Был лик его луной в силке кудрей.

Все люди красоте его дивились,

И взгляды всех сердец к нему стремились.

Он чудом был всех девяти небес,

Чудеснейшим из всех земных чудес.

Две брови, словно занавес айвана,

Скрывали вход в покой души султана.

Кто видел стрелы тонкие ресниц,

Пронзенный, падал перед ними ниц.

Два ряда ярких перлов прятал рот,

В уста рубины закрывали вход.

Как подпись шаха, волоски на коже

Влюбленных казни обрекали тоже.

А подбородок низвергал миры,

Мячом он для любовной был игры.

И сердце некой женщины любовью

Зажглось к красавцу, обливаясь кровью.

Спокойствия и счастья лишена,

Его увидеть жаждала она.

В жестоком пламени тоски сгорала,

И ложем ей зола отныне стала.

Звала того, кто сердце ей зажег,

Стенала, слез лила кровавый ток.

Когда он ехал в мяч играть порою,

Она кидалась вслед ему стрелою.

Летела пред конем быстрей мяча,

Как клюшки, косы по земле влача,

Глядела на него влюбленным взглядом,

Катились в пыль дороги слезы градом.

Хоть часто слуги плеть пускали в ход,

Ее от боли не кривился рот.

Все люди той несчастной удивлялись,

Над ней повсюду громко издевались,

Показывали пальцем ей вослед.

Но для любви подобной страха нет.

О ней давно твердила вся столица,

Царевич этим начал тяготиться.

Отцу сказал он: «До каких же пор

Мне от бесстыдницы сносить позор?»

Великий шах решил не медлить боле

И повелел: «Ее сведите в поле,

За косы привяжите к скакуну,

И пусть искупит тяжкую вину.

Когда земля порвет ей в клочья тело,

То люди позабудут это дело».

На поле для игры поехал шах,

Там собралась толпа людей в слезах.

От слез кровавых из‑за той несчастной

Земля, как сад гранатный, стала красной.

Вот подвели к коню бедняжку ту,

Чтоб за волосы привязать к хвосту.

Тогда она к ногам склонилась шаха,

О милости моля его без страха:

«Коль решено мои окончить дни,

Последней просьбы ты не отклони!»

Сказал ей шах: «Коль просишь о прощеньи,

Знай – непреклонен я в своем решеньи.

Коль способ казни просишь изменить,

Знай – только так хочу тебя казнить.

Отсрочки ль просишь ты, полна боязни?

Знай – ни на миг не отложу я казни.

Иль чтоб царевич снизошел к тебе?

Знай – откажу я и в такой мольбе».

Она в ответ: «Мне не нужна пощада,

Великий царь, отсрочки мне не надо.

 

Просить не стану, государь благой,

Чтоб казни предал ты меня другой.

Коль, справедливый, дашь мне разрешенье,

То не о том услышишь ты моленье.

Сверши, о чем молю з свой смертный час!)

И шах сказал: «Ты слышала приказ.

О сказанном просить я запрещаю,

Все прочее исполнить обещаю».

«Коль в униженьи, – молвила она, –

Конем я быть затоптана должна,

Я об одном молить тебя хотела –

Пусть конь его мое растопчет тело!

Возлюбленный пускай казнит меня,

Пусть вскачь погонит своего коня;

Коль он меня растопчет в униженьи,

Я буду жить в моем к нему стремленьи,

И в смерти буду счастлива стократ,

Огнем любви я вспыхну меж Плеяд.

Я – женщина и сердцем не смела.

Мне кажется, уже я умерла.

Но все ж была я подданной твоею:

О жалости тебя молить я смею!»

Смягчился шах от горести такой,

Да что там! Слезы проливал рекой.

От этих слез пыль превратилась в глину.

Он женщину простил и отдал сыну.

Коль ты мне друг, рассказ мой, может быть,

Тебя научит, как должны любить.

 

 

Шахид Балхи

 

Об авторе

 

Шахид Балхи (ум. в 936 г.) – как свидетельствует его имя, происходил из города Балха (на территории современного Афганистана). Писал стихи на арабском и персидском языках, ему принадлежат также сочинения по философии. Сохранившиеся стихи Балхи проникнуты глубокими раздумьями о смысле жизни.

 

Стихи

Перевод В. Левика

 

 

Видно, знанье и богатство – то же, что нарцисс

и роза,

И одно с другим в соседстве никогда

не расцветало.

Кто богатствами владеет, у того на грош

познаний,

Кто познаньями владеет, у того богатства мало.

 

 

* * *

 

 

Когда бы дым валил от горя, как от костра лесного,

Лишился б мир, закрытый дымом, сияния дневного,

Скитаясь, этот мир прошел я от края и до края,

Но видеть мудреца счастливым, увы, мне было б ново.

 

 

* * *

 

 

Бродил я меж развалин Туса, среди обломков и травы.

Где прежде я встречал павлинов, там увидал гнездо совы.

Спросил я мудрую: «Что скажешь об этих горестных останках?»

Она ответила печально: «Скажу одно – увы, увы»!

 

 

* * *

 

 

Есть два ремесленника в мире, у каждого своя забота,

Один орудует иглою, другой меж тем прилежно ткет.

Великолепные уборы изготовляет шахам этот,

И только черные паласы готовит неимущим тот.

 

 

Абульхасан Фаррухи

 

Об авторе

 

Абульхасан Фаррухи (ум. в 1038 г.) – придворный поэт Махмуда Газневида, автор многочисленных касыд. Фаррухн – признанный мастер пейзажа.

 

Стихи

 

* * *

 

 

Так свежа земля родная, так душиста зелень

луга,

Так вино мое прозрачно, так светла моя

подруга:

Первая подобна раю, с бурной страстью схож

второй,

Третье – с Балхом розоструйным и четвертая –

с весной.

Мир – от влаги поднебесной, луговина – от рейхана,

Ветвь – от прелести зеленой, лес – от чашечек тюльпана:

Первый – шелк, вторая – амбра, третья – юная жена,

А четвертый – взгляд подруги, чье лицо – сама весна.

Алый выводок фазаний, треугольник журавлиный,

Стадо нежных робких ланей, грозный рык из пасти львиной:

Первый спит, вторые правят свой заоблачный полет,

Третье знает, убегая: смерть четвертый им несет.

Соловью приснилась радость, горлинке приснилось горе,

Слышно иволги рыданье, стон скворца в пернатом хоре:

Роза – первому подруга, ива скорбная – второй,

Третьей – пихта, а четвертой – ветвь чинары молодой.

 

Перевод А. Кочеткова

 

* * *

 

 

Когда в переливы атласа оденется луг молодой

И пышно покроются горы сквозной семицветной фатой, –

Земля, словно царственный мускус, бесценный струит аромат,

И пестрой семьей попугаев блестящие ивы стоят.

Вчерашний предутренний воздух поведал о близкой весне.

Хвала тебе, северный ветер, за радость, врученную мне!

Развеянной мускусной пылью ты снова затеял играть,

А сад – цветоносных красавиц повсюду расставил опять.

Чубучника белые бусы вновь блещут из влажных долин,

И вновь на иудином древе горит бадахшанский рубин.

И розы, как рдяные чаши, приподняты в светлую рань,

И тянет к земле сикомора свою пятилапую длань.

На ветках стоцветные перстни, в стоцветных покровах сады,

Жемчужины – в ливнях небесных, жемчужины – в струях

воды.

И нежными красками неба стоцветно пылающий мир

Подобен почетным одеждам, что дал нам великий эмир.

И стан пробужденный эмира готов к выжиганью тавра.

Любви, песнопений и хмеля настала благая пора.

Как звезды средь чистого неба, сверкая в шелку луговом,

Войска развернулись на воле и встали шатер за шатром.

Ты скажешь: в любой из палаток влюбленная дремлет чета,

И каждая в поле травинка любовной игрой занята.

Звучат среди зелени струны, все поле напевов полно,

И звонко сдвигаются чаши, и кравчие цедят вино.

Смущенных красавиц упреки, объятья, любовные сны,

Певцами разбуженный воздух несет дуновенье весны.

Зеленая степь необъятна, как некий второй небосвод,

Ее травяная равнина – пространство безбрежное вод.

В том море виднеется судно, но дышит оно и бежит!

А в небе звезда полыхает и по небу мчаться спешит.

Гора ль повстречается – судно возносится на гору ту,

А встретится солнце – набросит звезда свою тень на лету.

Ужели не чудо природы, что солнце закрыто звездой?

Ужели не чудо и судно, что степью плывет, как водой?

Костры, словно желтые солнца, горят у широких ворот,

Ведущих к шатру золотому, где шах многославный живет.

Мирьядом светящихся копий щетинится пламя костров:

Червонным текучим расплавом то пламя назвать я готов.

Орудья тавра багрянеют, в огне раскалившись давно:

Так в пламенно‑зрелом гранате багряно пылает зерно.

Вот – дикие кони степные: не мыслят они о тавре.

Вот – юношей зорких отряды: дивлюсь их отважной игре.

 

Но им ли соперничать с шахом? Хвалю его доблестный жар:

Он скачет с петлей наготове, как юноша Исфандиар.

Петля изгибается, вьется, подобно прекрасным кудрям.

Но помни: крепка ль ее хватка – ты скоро изведаешь сам.

Всечасно иные изгибы в искусной петле узнаю:

Как будто жезлом Моисея ее превратили в змею.

Она, исхпщренная, краше девических юных кудрей

И крепче испытанной дружбы старинных и верных друзей.

Коня за конем приводили, готовясь им выжечь тавро,

И наземь валили ретивых, арканом опутав хитро.

На каждом коне ожерелье, как горлицы дикой убор, –

Аркан венценосца, который над миром державу простер.

Кто б ни был веревкой охвачен, петлей перекручен вдвойне,

Носить ему знак падишаха на лбу, на плече, на спине!

 

Перевод А. Кочеткова

 

* * *

 

 

Я сказал: «Только три поцелуя, солнце прелести, мне подари».

Отвечала: «От царственных гурий поцелуев не жди на земле».

Я сказал: «Иль расстаться мне с миром, чтоб вкусить поцелуи

твои?»

Отвечала: «Бесплатного рая не добудешь, рожденный во зле».

Я сказал: «Что же, гурия рая, все скрываешь свой лик от

меня?»

Отвечала: «В обычае гурий укрываться, как искра в золе».

Я сказал: «Но тебя невозможно увидать, молодая луна!»

Отвечала: «Луна своенравна, но ее ли предашь ты хуле?»

Я сказал: «Укажи мне, кого же расспросить о приметах твоих?»

Отвечала: «Узнается солнце, не имея примет на челе!»

Я сказал: «Видишь, как меня сгорбил стан твой стройный,

подруга моя?»

Отвечала: «Отныне подобен будешь луку, мой друг, – не

стреле».

Я сказал: «Неужели нельзя мне каждый день любоваться

тобой?»

Отвечала: «Снижаются ль звезды, если небо исчезло во мгле?»

Я сказал: «Нет звезды, о подруга, – только слезы остались в

очах».

Отвечала: «Слеза не нужна мне, как цветочная влага пчеле».

Я сказал: «Ты лицом посвежеешь от ручьев, что из глаз я

пролью».

Отвечала: «То сад расцветает от воды, что таится в скале».

Я сказал: «Дай, лицо я приближу к молодому лицу твоему».

Отвечала: «Приблизь, ведь тоскует и шафран о весеннем тепле».

 

Перевод А. Кочеткова

 

* * *

 

 

Я видел блеск Самарканда, луга, потоки, сады,

Я видел дивные блага, что он рассыпал кругом.

Но сердце ковер скатало, покинув площадь надежд, –

Как быть, коль нет ни дирхема в моем кармане пустом!

Хоть райских садов и восемь[21], в раю лишь один ковсар –

От мудрых в городе каждом услышишь рассказ о том.

Садов здесь тысяча тысяч, ковсары здесь без числа, –

Что пользы? Жаждой томимый, вернусь я назад в свой дом.

Смотреть на блага земные, когда в руке ни гроша, –

Отрубленной головою на блюде лечь золотом!

 

Перевод И. Гуровой

 

Насир Хосров

 

Об авторе

 

Насир Хосров (1003–1088) – персидско‑таджикский поэт, автор многочисленных философских трактатов, проповедник еретического учения исмаилитов. Насир Хосров в своих стихах проповедовал идеи рационализма, справедливости, в чем резко расходился с официальной идеологией.

 

Стихи

 

В осуждение поэтов‑панегиристов

 

 

Не трать на низкого хвалебных

слов –

Кто ожерелья тратит на ослов?

О суетном печешься ты напрасно,

Ведь царство двух миров тебе

подвластно.

И сам себя стыду ты предаешь,

Когда твой рот твердит повсюду ложь,

Когда ты хвалишь низкое деянье –

Честь предаешь свою на поруганье.

Твой о «великом» шаха просит стих.

Позор для разума в словах твоих.

Не восхваляй, не оскорбляй при этом

Умы, что проникают в мрак за светом.

Как те поэты, ты не пустословь –

Честь потеряв, вернуть не сможешь вновь.

Ни назиданьем их стихотворенья,

Ни мудростью не радовали зренье.

Стремится к золоту такой поэт,

Душа слепая не увидит свет.

Чего желают эти пустомели,

Ослов одевши блеском ожерелий?

Эмиром слова быть – певца удел.

Пусть бог хранит его от этих дел.

 

 

* * *

 

 

В горьких раздумьях моих вся истомилась душа.

Тщетно я людям внимал, мудрых возжаждав речей.

Лгал мне и тот и другой, лгали глупец и слепец,

Стал у пророка искать я указанья путей, –

Но про корана стихи тщетно я спрашивал всех,

Молвить кому бы я смог: душу мне знаньем согрей!

Дом я покинул тогда; бросил, в скитанья спеша,

Сад, где пестрели цветы, тканей узорных пестрей.

Лгал мне и тюрк, и араб, некто из Синда, индус,

Старый румиец, и лгал так же мне сын твой, о Рей!

Спрошен был мною в пути тот, кем не чтится творец,

И манихей, и сабей, спрошен был мною еврей.

Часто, на камни ложась, из облаков свой шатер

Я мастерил и в глуши спал наподобье зверей.

Я по горам проходил выше высокой луны,

Спутником рыб по волнам несся я ветра быстрей.

То я блуждал по пескам жарче горячей золы,

То по стране, где зимой мрамора тверже ручей.

То между осыпей шел, то вдоль потоков седых,

То в бездорожье, в горах старого мира старей.

То пред верблюдами брел, тяжко веревку влача,

То, словно вьючная тварь, с ношею – мимо дверей,

В город из города шел, всюду людей вопрошал,

К берегу дальних земель плыл я по шири морей.

 

 

* * *

 

 

Вот взмыл орел с высоких скал. Он, по обычаю орла,

Добычу свежую искал, раскрыв два царственных крыла.

Он хвастал крыльев прямизной, их необъятной шириной:

«Весь мир под крыльями держу. Кто потягается со мной?

Ну, кто в полете так высок? Пускай поднимется сюда!

Кто? – ястреб, или голубок, или стервятник? Никогда!

Поднявшись, вижу волосок на дне морском: так взгляд остер.

Дрожь крыльев мухи над кустом мой зоркий различает взор».

Так хвастал, рока не боясь, – и что же вышло из. того?

Стрелок, в засаде притаясь, из лука целился в него.

Прошла под крыльями стрела… так было роком суждено, –

И мигом сбросила орла с высоких облаков на дно.

Упав, орел затрепетал, как рыба на сухом песке,

Он участь рыбы испытал, и огляделся он в тоске.

И удивился: до чего железка с палочкой просты, –

Однако сбросили его с недостижимой высоты.

И понял, почему стрела, догнав, унизила орла:

Его же собственным пером она оперена была.

Так изгони же, о Худжат[22], гордыню из главы своей, –

Взгляни на падшего орла и притчи смысл уразумей!

 

 

* * *

 

 

В тени чинары тыква подросла,

Плетей раскинула на воле без числа,

Чинару оплела и через двадцать дней

Сама, представь себе, возвысилась над ней.

«Который день тебе? И старше кто из нас?» –

Стал овощ дерево испытывать тотчас.

Чинара скромно молвила в ответ:

«Мне – двести… но не дней, а лет!»

Смех тыкву разобрал: «Хоть мне двадцатый день,

Я – выше!.. А тебе расти, как видно, лень?..»

«О тыква! – дерево ответило, – с тобой

Сегодня рано мне тягаться, но постой,

Вот ветер осени нагонит холода, –

Кто низок, кто высок – узнаем мы тогда!»

 

 

Абульхасан Кисаи

 

Об авторе

 

Абульхасан Кисаи (903–1003) – происходил из Мерва (город Мары в Туркменской ССР), автор стихов, проникнутых философскими темами. Из его творчества сохранилось очень немногое.

 

Стихи

Перевод В. Левика

 

 

Роза – дар прекрасный рая, людям посланный

на благо.

Станет сердцем благородней тот, кто розу

в дом принес.

Продавец, зачем на деньги обменять ты

хочешь розы?

Что дороже розы купишь ты на выручку

от роз?

 

 

* * *

 

 

Разве я кладу румяна и черню седые кудри

Для того, чтоб молодиться? Нет, не гневайся, дружок!

Дело в том, что у седого ищут мудрости обычно,

А ведь я, сама ты знаешь, так от мудрости далек!

 

 

Абульнаджм Манучехри

 

Об авторе

 

Абульнаджм Манучехри (ум. в 1041 г.) – придворный поэт Махмуда Газневида. Знатоки арабской и персидской литературы полагают, что Манучехри писал в стиле великого арабского поэта аль‑Мутанабби (915–965).

 

Стихи

Перевод И.Гуровой.

 

* * *

 

 

Обитатель шатра, время вьючить

шатер –

Ведь глава каравана скатал свой

ковер,

Загремел барабан, и верблюды

встают,

И погонщики гасят ненужный костер.

Близко время молитвы, и солнце с луной

На одной высоте замечает мой взор.

Но восходит луна, солнце клонится вниз,

За грядой вавилонских скрывается гор.

И расходятся чаши весов золотых,

Разрешается света и сумрака спор.

Я не знал, о моя серебристая ель,

Что так скоро померкнет небесный простор.

Солнце путь не прервет в голубой высоте,

Но нежданно прервать мы должны разговор.

О красавица, движется время‑хитрец,

Всем влюбленным желаниям наперекор,

И рожденная ныне разлуки тоска

Зрела в чреве судьбы с незапамятных пор.

Увидала любимая горе мое,

И ресницы надели жемчужный убор,

И ко мне подошла, припадая к земле, –

Словно к раненой птице я руки простер.

Обвились ее руки вкруг шеи моей,

И со щек ее нежных я слезы отер.

Мне сказала: «О злой угнетатель, клянусь,

Ты как недруг в жестоких решениях скор!

Верю я, что придут караваны назад,

Но вернешься ли ты, сердце выкравший вор?

Ты во всем заслужил от меня похвалу,

Но в любви заслужил ты лишь горький укор!»

 

 

* * *

 

 

Твоя золотая душа дрожит над твоей головой[23],

Душою питаем мы плоть, ты плоть поглощаешь душой,

И с каждым мгновеньем на часть твоя уменьшается плоть,

Как будто бы тело душа все время сливает с собой.

Коль ты не звезда, то зачем лишь ночью являешься ты?

А если не любишь, зачем роняешь слезу за слезой?

Хоть ты – золотая звезда, из воска твои небеса,

Хоть бьешься в тенётах любви, подсвечник – возлюбленный

твой.

Твое одеянье – в тебе, но всех одевает оно.

Покровы скрывают тела, но ты остаешься нагой.

Когда умираешь, скорбя, тебя оживляет огонь,

И голову рубят тебе, чтоб ты не угасла больной.

Ты – идол, ты – идола жрец, влюбленные – он и она.

Смеешься и слезы ты льешь. О, в чем твоя тайна, открой!

Безглазая, слезы ты льешь, смеешься, лишенная рта,

Весной не всегда ты цветешь и вянешь не только зимой.

Со мною ты сходна во всем, во всем я подобен тебе.

Враги мы с тобою себе, веселье мы любим с тобой.

Мы оба сжигаем себя, чтоб счастливы были друзья,

Себе мы приносим печаль, а им мы приносим покой.

Мы оба в слезах и желты, мы оба одни и горим,

Мы оба сгораем дотла, измучены общей бедой.

И скрытое в сердце моем блестит на твоей голове,

И блеск на твоей голове горит в моем сердце звездой.

И слезы мои, как листва, что осенью сбросил жасмин,

Как золото, слезы твои струятся на круг золотой.

Ты знаешь все тайны мои, подруга бессонных ночей,

И в горести, общей для нас, я – твой утешитель, ты – мой.

Лицо твое – как шамба