Глава 20. Вечеринка закончена

 

Дождливым зимним бостонским утром, 6 января 1998 года, наконец-то начались судебные исследования уз, соединявших Балджера и Флемми с ФБР. «Мы собрались здесь сегодня, – официально объявил судья в зале судебных заседаний номер пять федерального окружного суда, – чтобы начать слушания по ходатайству с требованием исключить из процесса некоторые результаты электронного наблюдения, а также по ходатайству мистера Балджера об отклонении обвинительного акта на основании якобы данных ему обещаний».

Юристы представлялись стоя: Фред Вышак, Брайан Келли и Джейми Герберт со стороны обвинения; Тони Кардинале, Кен Фишман, Мартин Вайнберг и Рэндольф Джойя – сторона защиты. По левой стороне, под пристальным надзором федеральных маршалов, сидели обвиняемые: первым Фрэнк Салемме в сером двубортном костюме и с красным галстуком, затем Бобби Делюка, Стиви Флемми и последним, слева от Флемми – киллер Джонни Марторано. Они сидели молча. Никто – ни сами гангстеры, ни их адвокаты, ни судья, ни кто-либо из теле-, радио- и газетных репортеров, занявших все задние скамьи, – представления не имел, что должно произойти. Никогда прежде отношения, связывавшие ФБР, Уайти Балджера и Стиви Флемми, не становились темой открытого заседания федерального суда.

Прошло уже семь месяцев после того, как в июне правительственные органы подчинились судебному ордеру, требовавшему идентифицировать Балджера, как осведомителя ФБР. Но с того поворотного момента прошли недели и месяцы, в течение которых судья и юристы готовились к слушаниям и обсуждали свои намерения, основные принципы и порядок работы. Дело о вымогательстве тянулось почти три года, но все еще оставалось на этапе предварительного производства. Но к настоящему моменту все участники уже поняли, что в рамках этого дела ничто не может происходить быстро, поскольку судья неторопливо и осторожно продвигался по неизведанному правовому полю, все глубже проникая в закулисье, внутреннюю кухню ФБР.

В течение месяцев, предшествовавших этому моменту, министерство юстиции передало адвокатам защиты сотни страниц до тех пор секретных материалов ФБР, касающихся сотрудничества ФБР с Балджером и Флемми. Кардинале, Фишман и остальные жадно изучали эти документы. «Мы начали понимать, что в них содержались новые и новые мотивы, в том числе должностные преступления работников правительственных учреждений, – говорил Кардинале. – У нас возник вопрос: если Флемми столько лет являлся информантом, то каким образом выдвинутое обвинение может представлять хоть какую-то ценность?»

Флемми со своей стороны решил, что ему уже нечего терять, и начал давать письменные показания под присягой, описывая пикантные подробности своей двойной жизни. Это был правовой эквивалент кокетства, раскрывавший некоторые сенсационные примеры прикрытия от ФБР, охватывавшего, как он утверждал, самую суть «защиты осведомителя». В одном таком заявлении Флемми говорил, что Моррис разрешил Балджеру и ему совершать любые преступления «за исключением убийства». В другом – что ФБР регулярно сливало им информацию о прочих расследованиях, включая обвинение 1995 года в вымогательстве, из которого он сейчас пытался выбраться. К концу года Фишман отточил стратегию защиты Флемми, доказывая, что тот был «наделен правом», преимущественно со стороны Морриса и Коннолли, совершать почти все те преступления, в которых его теперь обвиняют. Поскольку ФБР обещало Флемми «неприкосновенность», его нельзя судить за эти преступления.

Вышак тем временем составил со стороны обвинения ответ на разоблачения Флемми, которые теперь регулярно появлялись на первых страницах городских газет под огромными заголовками. Действия «продажных агентов», Морриса и Коннолли, утверждал Вышак, не должны отрицательно сказаться на деле о вымогательстве. Любые обещания, возможно данные ими Балджеру и Флемми, являлись незаконными, и поэтому никак не могут считаться законным «санкционированием». Вышак писал: «Внимательное изучение сторонами, а также судом, документов [касающихся осведомителей ФБР] не нашло ни единого объективного доказательства того, что Балджеру и Флемми было дано законное право совершать преступления, в которых они обвиняются».

Выдвигать подобный аргумент было в некотором роде все равно что «пройти по натянутой под куполом проволоке», поскольку обвинение хотело сохранить в деле все доказательства преступной деятельности гангстеров, но при этом подтвердить тошнотворную продажность агентов ФБР. Затем, в конце года, Моррису была предоставлена неприкосновенность в обмен на показания, подкреплявшие позицию обвинения. Он был готов признаться в должностных преступлениях и незаконных действиях агентов ФБР, но также свидетельствовать, что Балджер и Флемми никогда не получали официального иммунитета.

Обе позиции были отражены во вступительном слове тем зимним утром, когда Вольф наконец-то начал слушания.

«Основная суть здесь в обещаниях, данных ФБР моему клиенту, Стивену Флемми, – заявил Фишман суду. – В обмен на его совершенно исключительное, особое сотрудничество, ему было обещано, что он будет находиться под защитой и его никогда не будут преследовать в судебном порядке».

Полный бред, заявил Вышак, когда наступила его очередь. Балджеру и Флемми никогда не давали никаких официальных гарантий в том, что им не будут выдвигаться обвинения за совершенные преступления. Адвокаты защиты, сказал Вышак, представляют Флемми как некоего «младшего агента ФБР с лицензией на убийство. Разве это не абсурдно?» – язвительно вопросил Вышак.

 

Но, разумеется, в конечном итоге это было не так уж абсурдно.

В последующие месяцы Фишману с Кардинале так и не удалось отыскать хотя бы одно документальное свидетельство, подтверждавшее существование официального обещания неприкосновенности, зато они сумели показать, что бостонское отделение ФБР превращалось в Дом кошмаров, когда дело касалось Балджера и Флемми – агенты так усердно лелеяли, ублажали и оберегали гангстеров, что, фактически выходило, давали им лицензию на убийства.

В самом начале Вышак и Вольф сцепились и поссорились, и напряжение между прокурором и судьей с каждым днем все возрастало, потому что Вышак спорил с Вольфом по поводу допустимых пределов вопросов, задаваемых государственным должностным лицам, и по поводу все растущей горы документов, которые рассекречивались. Не то чтобы Вышак пытался замалчивать коррупцию в ФБР – к этому времени он уже контролировал расследование дела Коннолли и других, – но он был против подхода Вольфа к проведению дознания, что Вышаку казалось лишенным вообще всяких пределов и ограничений.

– Вы с тем же успехом могли бы просто притащить сюда весь архив! – рявкнул Вышак на судью всего спустя два дня слушаний, 8 января. – Почему вы не приволокли сюда весь архив целиком?

– Почему бы вам не сесть, мистер Вышак? – ответил Вольф.

Вышак сесть не пожелал, продолжая возражать против оглашения перед общественностью очередной партии документов ФБР.

– Сядьте, – прервал его Вольф.

– Какая разница?

– Сядьте!

Вышак продолжал стоять.

– Хотите, чтобы я обвинил вас в неуважении к суду? Сядьте!

Слушания продолжались почти весь 1998 год. Показания 45 свидетелей заняли 17 000 страниц протокол-стенограмм, 276 улик (преимущественно многословные документы ФБР для внутреннего пользования) были признаны в качестве вещественных доказательств. На свидетельской трибуне клялись говорить только правду: бывший губернатор Массачусетса и федеральный прокурор (Уильям Уэльд); судья Высшего суда при исполнении служебных обязанностей и бывший протеже прокурора Джеремайи Т. О’Салливана (Диана Коттмайер); трое инспекторов ФБР, руководивших бостонским отделением во времена Балджера (Лоренс Сархатт, Джеймс Гринлиф и Джеймс Ахерн); длинная вереница федеральных агентов Управления по борьбе с наркотиками; другие инспектора ФБР, многие агенты ФБР, работавшие вместе с Коннолли (Ник Джантурко, Эд Куинн и Джон Ньютон). Это были сливки федеральных правоохранительных органов, и все это выглядело несколько неправдоподобно, потому что бывшие агенты ФБР на свидетельской трибуне как будто придерживались тактики, обычно демонстрируемой в суде гангстерами, которых они ловили.

Крестный отец отдела ФБР по борьбе с организованной преступностью, Деннис Кондон, инспектор в отставке, впервые не уступивший Коннолли, Балджеру и Флемми в середине 70-х, оказался на свидетельской трибуне в начале мая, изворотливо отвечая на сложные вопросы. Адвокаты надеялись, что он прольет свет на ранние годы отношений ФБР с Балджером, но Кондон сослался на плохую память. Его стандартный ответ звучал так: «Не припоминаю». Даже когда адвокат показал документ ФБР, составленный лично им, Кондон лишь пожал плечами, сказал, что не помнит, как его писал, и поэтому не может ничего пояснить. Кардинале и прочим оставалось лишь раздраженно возводить глаза к потолку.

Джеремайя Т. О’Салливан вообще избежал допроса. В конце февраля у пятидесятишестилетнего бывшего прокурора случился сердечный приступ, его положили в больницу, но организм плохо отреагировал на лекарства. Поскольку теперь О’Салливана ждала долгая реабилитация, он оказался избавлен от жесткого допроса по поводу исключения Балджера и Флемми из дела о махинациях на скачках в 1979 году. О’Салливана еще собирались допрашивать с пристрастием по поводу его заявлений, сделанных как публично, так и следователям, когда он утверждал, что руки его чисты, потому что он даже не догадывался, что Балджер и Флемми являются осведомителями ФБР. Доказательства обратного были настолько прочными, что адвокаты защиты просто жаждали «подпалить ему пятки».

Отсутствующий прокурор быстро сделался объектом насмешек. Юристы и обозреватели просто не могли удержаться от намеков, что сердечный приступ позволил О’Салливану сделать то, чего в свое время безуспешно пытались добиться многие мафиози, то есть заявить: я слишком болен, чтобы предстать перед судом. И действительно, в середине 1980-х годов вспыльчивый О’Салливан яростно боролся против освобождения мафиозного бойца Ларри Дзаннино от суда по медицинским показаниям. Прокурор вынудил Дзаннино появиться в суде, хотя бы и со всеми больничными атрибутами – прикованным к инвалидной коляске, с кислородным баллоном для дыхания. Теперь народ начал шутить на тему «О’Салливан одзаннинился». Хотя к концу слушаний О’Салливан оправился и возобновил свою частную юридическую практику в одной из престижных, имеющих хорошую репутацию фирм – «Чоат Холл & Стюарт», человек, который шестнадцать лет сражался с бостонской мафией, так и не поднялся на свидетельскую трибуну.

Тереза Стэнли получила статус неприкосновенности и согласилась дать показания о своей жизни с Уайти Балджером и его бегстве, когда в 1995 году против него было выдвинуто обвинение. Тихим голосом эта голубоглазая пятидесятисемилетняя женщина с совершенно седыми волосами, одетая в оранжевый топ с цветочным рисунком и черные слаксы, рассказывала, как они с Уайти почти три десятка лет были крепкой парой. Она почти каждый вечер готовила для Балджера ужин в своем доме в Южном Бостоне, он почти все свои отпуска проводил с ее семьей. Стэнли рассказывала о загадочном путешествии по Европе. Она не спрашивала Балджера, почему они постоянно переезжают с места на место, потому что подобные вопросы обязательно заканчивались ссорой. Она вспоминала об их стремительной поездке по стране – на Лонг-Айленд, в Новый Орлеан, где они провели новогоднюю ночь, в Грейсленд в Мемфисе, а оттуда в Гранд-Каньон. Балджер делал множество звонков из платных телефонов-автоматов, но она не спрашивала, с кем он разговаривает и о чем вообще идет речь. Кроме того, Стэнли показала, что в конце концов Балджер бросил ее ради намного более молодой Кэтрин Грейг, с которой тайно встречался почти двадцать лет.

– Он вел двойную жизнь со мной, – с презрением заключила Стэнли, – и двойную жизнь с ФБР.

В суде рассекретили отчеты ФБР, из которых следовало, что Флемми крысятничал и стучал на Салемме три десятка лет. В одном из таких отчетов приводились слова Флемми о том, что Фрэнк Салемме «полный придурок». Услышав это, Фрэнк Салемме пересел на другое место, чтобы между ним и Флемми оказался Делюка. Привязанность Кадиллака Фрэнка к Стиви улетучилась; более того, Салемме «просто тошнило от одного его вида», – заключил Кардинале. Кроме того, из документов ФБР стало совершенно ясно, что Балджер и Флемми доносили на Хауи Уинтера и остальных членов банды «Уинтер-Хилл», в том числе на Джонни Марторано, который, как и Салемме, старался как можно дальше отодвигаться от Флемми в зале суда.

Флемми все это время пытался держать лицо, получив от своего адвоката четкие инструкции: его единственный шанс на свободу заключается в том, чтобы доказать – ФБР действительно обещало никогда не выдвигать против него никаких обвинений и не преследовать в судебном порядке.

«Каждый день проводить в суде с улыбкой на лице, – вспоминал Кардинале, – это безумие. Я имею в виду, как-то раз я только закончил рассказывать судье, каким кровожадным куском дерьма я его [Флемми] считаю, и тут он меня окликнул. Я думал, он сейчас скажет что-нибудь вроде: «Чтоб никогда больше ничего подобного про меня не говорил!» А он меня окликает и говорит: «Иисусе, вот это работку ты провернул». Типа – ух и молодец! Ну вот просто: ты супер-супер-супер. Я хочу сказать, так даже притвориться нельзя. Я, знаете ли, только что говорил суду, что он убил Халлорана, что он совершил множество чудовищных, дьявольских, убийственных поступков, и даже сам подумал: «Господи, я зашел слишком далеко, он мне сейчас тут такого наговорит», – а он заявляет: слушай, классная работа».

 

Окончательный прорыв в деле ФБР произошел, когда 12 апреля в зал судебных заседаний вошел Джон Моррис и начал давать показания. В течение месяцев, предшествовавших слушаниям, Моррис сумел выторговать себе у прокуроров иммунитет от привлечения к суду за совершенные им преступления. Во время частных встреч с агентами ФБР и прокурорами, неизбежных для таких переговоров, он плакал. Моррис разрушил свою карьеру, слишком сблизившись с Балджером, и знал это. И теперь, в течение восьми дней ежедневно поднимаясь на свидетельскую трибуну, растративший свою жизнь понапрасну Моррис пытался придерживаться сдержанной манеры стареющего монсеньора, прозаично описывая свое падение от агента до лжеца и преступника, признавался в том, что брал у Балджера деньги и препятствовал правосудию, вовремя предупреждая Балджера о предпринимаемых расследованиях.

Возвращаясь назад, в 70-е годы, когда этот бесчестный альянс только зарождался, Моррис вспоминал «время», когда «на агентов оказывалось большое давление, чтобы они вербовали себе осведомителей» против мафии. «Огромное давление», – подтверждал он. Моррис рассказывал, как объединился с Джоном Коннолли и они вдвоем вывели Балджера и Флемми в «звезды» бостонского отделения ФБР, как лучших агентов в войне против мафии, хотя на самом деле этот взлет оказался свободным падением в преисподнюю. Моррис сокрушался о том дне, когда возложил свои надежды на Балджера, Флемми и Коннолли, а завершил карьеру в Бостоне, в страхе как перед Балджером, так и перед Коннолли. Уайти держал его взятками в размере 7 000 долларов, а Коннолли созданной им же самим сетью политических союзников, в первую очередь Билли Балджером.

Несмотря на неослабевающие попытки адвокатов защиты заставить Морриса сказать, что он обещал Балджеру и Флемми неприкосновенность, Моррис этого не признавал. Он соглашался с тем, что сливал информацию о проводимых расследованиях, но это вряд ли можно было назвать статусом неприкосновенности. Моррис заявил, что, будучи инспектором, не обладал достаточной властью, чтобы обеспечить гангстерам неприкосновенность. «Получение такого иммунитета – официальный процесс, и для его оформления существует определенного вида документация», – сказал он. Ничего подобного касательно Балджера не проводилось.

Ближе к концу Моррис начал колебаться. Задавая вопросы об очередном случае, когда его бесчестное сотрудничество с Балджером могло стоить человеку жизни, адвокат защиты вдруг отклонился от установленной последовательности вопросов. Повернувшись к Моррису, юрист внезапно перешел к высшему смыслу происходившего. Он захотел узнать, что Моррис думал все те годы: оправдывались ли злодеяния Балджера крестовым походом ФБР против мафии? «Согласны ли вы с тем, что ваше поведение – агент ФБР, действующий в тесной связи с мистером Балджером и мистером Флемми, – совпадало с концепцией “Цель оправдывает средства”?» Моррис растерянно замолчал и заметно обмяк, но все же попытался вновь обрести безмятежные манеры монсеньора. Вздохнув, он печально посмотрел в сторону.

– Я в этом не уверен, – негромко произнес он.

В конце концов Моррису оставалось только одно – признать свою вину в том, что все пошло наперекосяк. Побуждаемый адвокатами защиты объяснить «полнее», каким образом он был скомпрометирован, Моррис сказал, что он «преступил стандарты, нарушил профессиональную этику, правила, инструкции». Являлся ли Джон Коннолли частью этой сделки с совестью?

– Да, он участвовал, – ответил Моррис, – но я полностью беру на себя ответственность за собственные действия.

 

Шокирующие признания попали на первые страницы газет, и примерно в это же время Джон Коннолли заговорил – не в суде, но снаружи, для репортеров. Агент в отставке, по-прежнему работавший лоббистом на «Бостон Эдисон», стал с позиции стороннего наблюдателя сообщать вещи, опровергающие свидетельские показания, данные под присягой судье Вольфу. Всякий раз, когда какой-нибудь отставной агент или государственное должностное лицо поднимались на свидетельскую трибуну и говорили что-нибудь, хоть как-то задевавшее его, Коннолли тут же подавал голос и объявлял свидетеля лжецом. Так, например, когда инспектор ФБР в отставке Роберт Фицпатрик показал, что агенты жаловались на Коннолли, «копавшегося» в их документах в поисках компромата на Балджера, Коннолли отреагировал так: «Это смехотворно». Коннолли сердито сообщил репортерам, что показания Фицпатрика не что иное, как «вопиющая чушь».

Список «лжецов» все рос и рос. Но лучшие реплики Коннолли приберег для Морриса, которого стал называть «самым коррумпированным агентом за всю историю ФБР». Каждый день после того, как Моррис заканчивал давать показания, Коннолли всячески осуждал своего бывшего друга и инспектора. За все те годы Моррис встречался с Коннолли, Балджером и Флемми с дюжину раз (в то время как сам Коннолли виделся с гангстерами сотни раз), но Коннолли настаивал на том, что сам он был образцовым агентом ФБР, в жизни не нарушившим ни единого правила. Все свои правонарушения, сказал Коннолли, Моррис «совершил по собственной инициативе».

Говоря о трудностях работы, которую он так превосходно выполнял, Коннолли заявил, что справляться с осведомителями – все равно что «работать в цирке», а если вы хотите, чтобы «цирк продолжал выступления, вам необходим парень, который умеет управляться со львами и тиграми. Таким парнем был я. Я вам не Джон Моррис, сидевший в глубине офиса, поигрывая карандашом. Мое дело было дрессировать львов и тигров. И я не лжец вроде Морриса».

Ближе к завершению свидетельских показаний Морриса Коннолли даже ненадолго появился в суде. Заручившись поддержкой известного адвоката защиты Р. Роберта Попео, Коннолли вместе с ним вошел в зал судебных заседаний в дорогом костюме и прошелся мимо толп телеоператоров и репортеров, заявив, что желает очистить свое доброе имя. Он герой, а не мерзавец, а банда прокуроров во главе с Фредом Вышаком хочет ему подгадить. Его сделали козлом отпущения, жертвой вышедшей из-под контроля прокурорской ярости, а ведь правда в том, что он бывший агент ФБР с множеством наград, никогда не сделавший ничего плохого. «Судят по результату, – сказал Коннолли, по-прежнему защищая сделку с Балджером. – Только посмотрите, что осталось от мафии Новой Англии».

Затем 30 апреля, стоя перед судьей Вольфом, адвокат Попео объяснял, что если Джону Коннолли не обеспечат статус неприкосновенности, как Джону Моррису, он не позволит своему клиенту давать свидетельские показания. Кроме того, он не допустит, чтобы Коннолли «ударили исподтишка», когда обвинение дало понять, что Коннолли находится под следствием. После этого Коннолли воззвал к пятой поправке, позволявшей не заниматься самооговором, вышел из зала судебных заседаний и продолжил разглагольствовать насчет Морриса, который все еще оставался внутри, дожидаясь, когда можно будет завершить дачу показаний.

– Я заставил его отвернуться, – сказал Коннолли про Морриса. – Он даже не смог посмотреть мне в глаза!

Шоу Коннолли продолжалось все лето, постепенно совершенствуясь. Оскорбленный Коннолли публично, с пылом опровергал любые разоблачения свидетелей. Он оспорил почти все показания бывшего инспектора Джима Ринга, в особенности рассказ о том, как тот беспокоился из-за «идиотской» встречи Коннолли с Балджером и Флемми за обедом. Коннолли был не единственным, кто все отрицал. Билли Балджер, ушедший из политики и ставший президентом Университета Массачусетса, присоединил свой голос к голосу Коннолли после рассказа Ринга в суде о том, как Билли «заскочил» на одну из их встреч. «Я никогда не встречался с этим человеком, – сказал Билли про Ринга. – Такого случая никогда не было, но если начинаешь все отрицать, всем кажется, что происходило нечто зловещее».

В середине лета представитель штата Массачусетс, Мартин Т. Михан, объявил о планах устроить слушания в Конгрессе по поводу долгого романа ФБР с Балджером, сказав, что откровения, прозвучавшие в федеральном суде Бостона, вызывают беспокойство по поводу «возникновения, поддерживания и контролирования отношений между агентами и осведомителями». Но, как и многие другие национальные проблемы в конце 1998 года, его запрос был вскоре забыт из-за импичмента президента Клинтона.

В конце концов слушания судьи Вольфа даже перенесли в другое место, из здания на Пост-офис-сквер, в котором федеральный суд располагался в течение шестидесяти пяти лет, в новое здание с видом на Бостонскую бухту, в район, известный как Фан Пир, непосредственно в Южном Бостоне.

В июле слушания закрылись на каникулы, а когда возобновились в начале августа, оказалось, что не хватает главного участника. Фрэнк Салемме сел рядом с Бобби Делюка, за Делюка сидел Стиви Флемми. Но Джонни Марторано исчез. Он услышал больше, чем смог переварить. Он сидел с мрачным лицом, когда агенты, копы и должностные лица давали показания о сделке с Балджером. Он слушал, как ФБР защитило Балджера и Флемми в деле о махинациях на скачках в 1979 году, в то время как все остальные члены банды, включая Марторано, были осуждены. Он узнал, что после его побега (с целью избежать ареста) и десяти лет, проведенных в бегах во Флориде, ФБР сумело его найти, потому что Балджер и Флемми сообщили, где он находится. Исполнившись отвращения, Марторано согласился сотрудничать с прокурорами и давать показания против Балджера и Флемми. В четверг, 20 июля 1998 года, его незаметно забрали из тюремного блока Н-3 плимутского окружного исправительного учреждения и перевезли на секретную «явочную квартиру» для допроса. Марторано деловито рассказывал следователям об убийствах, которые совершил вместе с Балджером и Флемми и которые до сих пор оставались нераскрытыми. Этот переход на сторону противника потряс Флемми.

Тем не менее даже после многомесячного слушания показаний агентов ФБР, красочного шоу Коннолли и внезапной смены ориентации Марторано, судебные слушания достигли пика, только когда на трибуну свидетелей поднялся Стиви Флемми. Прислонившись спиной к стене, он пустился в рассуждения о «защите осведомителя». Ему требовалось убедить судью Вольфа, что правительство обещало не выдвигать против него обвинений. Появление на свидетельской трибуне обвиняемого в совершении преступлений всегда дело тонкое, а во время данных предварительных слушаний Флемми и Фишман решили, что Флемми должен как можно подробнее рассказать о своем соглашении с ФБР, при этом избегая признаний в совершении каких-либо преступлений – за исключением тех, которые, как он утверждал, были санкционированы ФБР.

 

Обычно в суд Флемми надевал черно-белый нейлоновый спортивный костюм. Но 20 августа 1998 года, в день, когда он поднялся на трибуну свидетелей, криминальный босс надел накрахмаленную белую рубашку, красно-коричневый галстук и серый пиджак спортивного покроя «в елочку».

– Мистер Флемми, возможно, вам будет удобнее, если немного поднимете микрофон, – заметил судья через несколько минут после того, как Флемми начал давать показания.

Флемми поправил микрофон.

– Так лучше, судья?

– И немного придвиньте стул.

Кен Фишман, тщательно контролировавший Флемми, начал прямо с того места, которое было для защиты важнее всего – с обеда в доме Джона Морриса весной 1985 года, во время которого, по словам Флемми, Моррис сказал, что гангстеры могут спокойно совершать любые преступления, «за исключением убийств». Фишман провел Флемми по всей истории их с Балджером сотрудничества с Полом Рико, Джоном Коннолли, Джоном Моррисом и Джимом Рингом. И в течение всего рассказа Флемми, с подачи Фишмана, подчеркивал, что ФБР обещало им защиту – основополагающий принцип всей сделки – начиная с первого дня.

«Это была одна из главных тем: насколько мы защищены? Мы все время это подчеркивали, а они все время отвечали на это утвердительно, все время говорили, что мы под защитой и против нас никогда не выдвинут обвинений, – заявил Флемми в свой первый день дачи показаний, буквально сразу после того, как поднялся на свидетельскую трибуну. – Мы на этом настаивали. Мы бы не стали этим заниматься, если бы не обещанная защита. Это же здравый смысл. Я этой деятельностью не гордился, и я хотел гарантий. То же самое могу сказать и про мистера Балджера».

Время от времени Флемми даже впадал в патриотическое настроение. «Полагаю, в роли осведомителя я служил правительству Соединенных Штатов», – заявил он Фреду Вышаку, когда настала очередь прокурора задавать вопросы. Флемми сказал, что они с Балджером помогали ФБР «уничтожить коза ностра, и думаю, все, что я делал, делалось в интересах правительства Соединенных Штатов».

Главный прокурор обвинения поморщился.

– Вы считаете, что в интересах правительства Соединенных Штатов было контролировать приток наркотиков в Южный Бостон? – спросил он. – Именно так вы думаете, мистер Флемми?

– Тут я обращаюсь к пятой поправке.

Вышак не был другом Флемми. Эти двое часами спорили на тему «общественной деятельности» Флемми в роли осведомителя.

– Вы отлично устроились, – распекал Вышак Флемми, пресекая его фальшивые рассуждения о благородстве. – Совершали по желанию любые преступления, набивали карманы деньгами и, с вашей точки зрения, были защищены от судебного преследования?

ФЛЕММИ: Вы забываете одну вещь, мистер Вышак. Коза ностра была уничтожена. В этом и заключалась их [ФБР] цель. И они были полностью удовлетворены. Мы выполнили условия сделки.

ВЫШАК: Вы в самом деле думали, мистер Флемми, что вы с мистером Балджером единолично уничтожили коза ностра?

ФЛЕММИ: Вот что я вам скажу, мистер Вышак, мы чертовски хорошо потрудились.

ВЫШАК: Вы так думаете?

ФЛЕММИ: Так и думаю. И ФБР так думало.

ВЫШАК: И когда ФБР с ними расправилось, вы с мистером Балджером стали в городе криминальными авторитетами?

ФЛЕММИ: Обращаюсь к пятой поправке.

ВЫШАК: Это и была ваша настоящая цель – контролировать всю преступную деятельность в Бостоне? Это так, мистер Флемми?

ФЛЕММИ: У нас образовалось партнерство, у ФБР со мной. Получали ли мы выгоду от их помощи или с их разрешения? Да, получали.

Время от времени Флемми начинал путаться, в особенности в тех случаях, когда от него требовалось решить, были ли подсказки от агентов ФБР законными или противозаконными. Предостережения, утверждал он, являются доказательством того, что ФБР их прикрывало. Но имеет ли для судьи Вольфа значение, что они были незаконными? Флемми неоднократно сомневался, какой позиции придерживаться. В один какой-то момент Вышак начал допытываться у Флемми о размахе услуг, которые Коннолли оказывал Балджеру и ему – начиная с предупреждения криминальных боссов о прослушке и заканчивая уничтожением жалоб на них, как, например, в случае со Стивеном и Джулией Рейкс, – и тут прокурор внезапно спросил: «Вы знали, что мистер Коннолли нарушал закон в отношении вас, не так ли?»

ФЛЕММИ: Да.

ВЫШАК: Кстати, вы знаете Стивена Рейкса – Стиппо?

ФЛЕММИ: Я обращаюсь к пятой поправке.

ВЫШАК: Ну, вы сказали нам, что…

ФЛЕММИ: Прошу прощения, мистер Вышак. Я просто хочу прояснить одну вещь. Вот вы задали мне вопрос, знал ли я, что он нарушает закон. С моей точки зрения все, что он делал, было законно… незаконно… простите, законно.

ВЫШАК: Теперь вы говорите, что не знали, что он нарушает закон?

ФЛЕММИ: Нет. Я говорю, что, по-моему, все, что он делал, он… в общем, это не противоречило его работе. Он защищал нас.

ВЫШАК: Вы думали, что его работе не противоречило нарушение закона? Да или нет?

ФЛЕММИ: Все, что он делал, было законным.

ВЫШАК: То, что он сообщал вам о расследованиях, тоже было законным?

ФЛЕММИ: Верно.

В основном Флемми находил для Джона Коннолли добрые слова, но все же выразил свое разочарование по поводу того, что Коннолли не вытащил его из всей этой истории сразу же после ареста, не дал свидетельских показаний во время этих слушаний, чтобы подтвердить их соглашение.

ФЛЕММИ: Ему бы следовало быть здесь и давать показания от нашего имени.

ВЫШАК: Значит… он поступил трусливо?

ФЛЕММИ: Очевидно, раз его тут нет. Я думал, он тут будет.

ВЫШАК: Значит, вы чувствуете, что он и вас предал?

ФЛЕММИ: Я чувствую, что нас бросили.

ВЫШАК: Потому что, если все, что вы тут рассказываете, правда, он должен был стучаться в двери прокуратуры в первый же день, разве не так, мистер Флемми?

ФЛЕММИ: Должен был.

ВЫШАК: Должен был стучаться в мою дверь и кричать: «Эй, Фред, ты совершаешь ошибку, у этого парня статус неприкосновенности!» – так?

Несмотря на почти постоянную язвительность прокурора, основной смысл десятидневных показаний Флемми на предмет грязного сговора преступника с ФБР сводился к тому, что обещание ФБР покрывать его криминальную деятельность было соглашением пожизненным. Флемми считал, что он «будет защищен в прошлом, настоящем и будущем». И даже если в документах ФБР не нашлось ничего, подтверждавшего их соглашение, это не имело значения. «Это было джентльменское соглашение», – сказал он про договоренность между ним, Балджером, Коннолли, Моррисом и другими агентами ФБР.

– Мы пожали друг другу руки. Для меня это и есть договор.

Вероятно, самым драматическим моментом явился вопрос, получил ли Флемми в 1995 году перед предъявлением обвинения совет бежать и скрываться. Криво усмехнувшись, он ответил: «Сложный вопрос». Несмотря на поток свидетельств, указывавших на Джона Коннолли, Флемми пытался убедить судью, что правосудию препятствовал Джон Моррис, что именно он выдал им информацию об обвинительном акте Большого жюри. Очевидно, Флемми надеялся, что этот хлипкий сценарий заманит на свидетельскую трибуну Джона Коннолли, и тот подтвердит его заявление о статусе неприкосновенности. Но многие в зале суда только возвели глаза к потолку. Ярче всех недоверие проявил сообвиняемый Фрэнк Салемме. До этого времени, несмотря на близкое соседство в суде и в тюрьме, Салемме умудрялся сдерживать нарастающее отвращение к Флемми. Он выдержал даже тогда, когда Флемми начал отрицать, что это он в 1972 году скрысничал и выдал ФБР местопребывание Салемме в Нью-Йорке, после чего Кадиллака арестовали.

Но байка про Морриса оказалась последней каплей. Салемме воспринял ее не только как очередной фарс, но и как угрозу статусу неприкосновенности, который мог бы пойти на пользу не только Флемми, но и всем остальным обвиняемым. Ведя свою игру внутри игры, Флемми словно бы заискивал перед Коннолли, защищая его. Это окончательно вывело Салемме из себя. Во время перерыва, в конвойной камере, подавляемый до сих пор гнев Салемме вспыхнул и взметнулся до потолка. Он схватил Флемми за грудки (тот был значительно меньше ростом), вздернул его в воздух и заорал прямо в лицо: «Ты, кусок дерьма! Ты имел меня всю жизнь, а теперь пытаешься подставить всех вокруг! Ты мразь, и ты сдохнешь!» Бобби Делюка метнулся, встав между бывшими партнерами по преступлениям, и разнял их. Салемме резко отошел от Флемми и больше ни разу с ним не заговорил.

 

Когда закончились драматические показания Флемми, слушание словно сбавило обороты. Среди оставшихся свидетелей было еще много агентов ФБР, в том числе эксперты, рассказывавшие об инструкциях ФБР касательно обращения с информантами. Дебби Ноузуорти, ставшая теперь Дебби Моррис, появилась ненадолго, чтобы подтвердить отчет Морриса о том дне, когда Джон Коннолли дал ей из денег Балджера тысячу долларов для оплаты билета на самолет. Но оставшиеся свидетели выглядели бледно по сравнению с криминальным боссом уровня Флемми, дающим показания в федеральном суде. К октябрю долгие месяцы свидетельских показаний постепенно заканчивались, и практически все сказали то, что могли.

За исключением Джона Коннолли.

Решив, что судья Вольф выдохся, он запустил массированную атаку в СМИ, чтобы восстановить свою репутацию, которую столько месяцев уничтожали. Хотя во время слушаний он периодически общался с репортерами, Коннолли хотел оставить за собой последнее слово. Он появлялся на радио, на телевидении, стал центральным персонажем журналов, выбранных им для интервью. Каждое интервью или статья были дружелюбными и полными поддержки – шанс для Коннолли ораторствовать без единого возражения в свой адрес. Заголовок публикации в «Бостон Тэб» от 27 октября дерзко объявлял: «Коннолли говорит», а на обложке красовалась большая фотография Джона Коннолли, одетого в свой фирменный костюм, в солнечных очках; он стоял около дома 98 по Принс-стрит, бывшей штаб-квартиры мафии. Смысл фотографии был совершенно ясен: вот перед вами фэбээровец, сумевший покончить с мафией. «Я горжусь тем, что делал!» – кричал жирным шрифтом еще один заголовок. Но ни одно интервью не было более льстивым и раболепным, чем то, что Коннолли дал в субботу, 24 октября 1998 года, на радиостанции WRKO-AM. Ведущий программы, Энди Моэс, с самого начала заявил, что Коннолли его старый друг, «славный сын Южного Бостона», «человек, которого я знаю как порядочного и достойного уважения». Затем последовала благоговейная ода Моэса к Коннолли.

МОЭС: Друг, о друг! Что случилось? Когда твое имя всплыло в прошлый раз, речь шла о герое Джоне Коннолли. Я слышал, как про тебя говорили как про Принца Города. Каждый инспектор, каждый мой знакомый из ФБР, кто знал тебя, говорили только о том, какой невероятно умный, опытный и тертый агент этот Джон Коннолли. Джон Коннолли совершил невозможное. Он сумел прорвать все заслоны и в буквальном смысле слова поставил бостонскую коза ностра на колени, и бюро так этим гордилось! И с радостью поставило это себе в заслугу. Вот что за истории я слышал когда-то о Джоне Коннолли. Но внезапно до меня дошли шепотки, такие шепотки, которыми обмениваются только втихаря, в задней комнате. «Знаете, он ведь агент-оборотень. И был оборотнем». Ты не устал слышать это? Тебя не тошнит от того, что люди намеренно порочат твое честное имя?

КОННОЛЛИ: Да, я потихоньку теряю терпение.

Как у любого политика, у Коннолли имелись определенные «темы», которые он стремился затронуть всякий раз, как давал интервью: что он никогда не сделал ничего противозаконного, сотрудничая с Балджером и Флемми; что эти криминальные боссы были всего лишь «бандой из двоих» и помогали ФБР уничтожить бостонскую ветвь международной криминальной организации; что ФБР в самом деле давало Балджеру и Флемми разрешение на совершение некоторых преступлений (игорный <