Екатерина Александровна Останина

Екатерина Александровна Останина

Фонтенбло

 

Памятники всемирного наследия –

 

 

предоставлено правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=167743

Аннотация

 

Один из самых роскошных королевских дворцов мира, Фонтенбло обладает удивительной, насыщенной событиями историей. Это настоящий «дом королей, дом веков». В нем все дышит событиями прошлого, заставляет вспоминать удивительные легенды. Лучше всего сказал о Фонтенбло французский историк Жюль Мишле: «Спросите меня, где бы я стал искать утешения, если бы меня постигло несчастье, и я отвечу – пошел бы в Фонтенбло. Но и будучи счастливым, я тоже отправлюсь в Фонтенбло».

 

Екатерина Останина

Фонтенбло

 

Больше, чем просто замок

 

Когда я прахом стану, Франция останется. И, когда по воле Бога взойду На небеса: «Это моя Франция», Моя душа будет любить ее.

Неизвестный автор, XV век

 

Европа – но ведь это страшная и святая вещь – Европа! О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям‑славянофилам, по‑вашему, ненавистникам Европы, – эта страна святых чудес! Знаете ли вы, как дороги нам эти чудеса и как чтим мы великие племена, населяющие ее, и все великое и прекрасное, совершенное ими? Знаете ли, до каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны?

Ф. М. Достоевский

 

Очарование и почти мистическая загадка Франции и Фонтенбло и всегда были неразрешимы как для всего мира, так и для самих русских. Эта многовековая, непреходящая, пережившая много столетий любовь к Франции, нежная, трогательная, снисходительная к недостаткам, самая постоянная, самая верная из всех возможных видов любви, любовь братская – старшего к младшему. Издалека подобная любовь кажется загадочной, необъяснимой, почти мистической, и только тот, кто побывал во Франции, кто видел и узнавал неведомым, древним чувством мелькающие мимо окна автомобиля пейзажи этой страны, ее поля, перелески, темные величественные кроны густых лесов, так похожие на российские, но неуловимо другие, кто встретился лицом к лицу с этой страной, начинает осознавать это непостижимое древнее единство. Непостижимое на первый взгляд. И лишь после того, как тебя в самое сердце поразил Париж – вечная, первая и последняя любовь, когда ослепил своим великолепием и блеском роскошный Версаль, в парке которого отчего‑то особенно остро трогает изумительная статуя двух обнявшихся юношей, конечно, братьев, наступает прозрение в Фонтенбло. Неосознанно в сознании звучат своего рода рефреном стихи Николая Гумилёва, обращенные к Франции:

 

И если близок час войны

И ты осуждена паденью,

То вечно будут наши сны

С твоей блуждающею тенью.

 

И нет, не нам, твоим жрецам,

Разбить в куски скрижаль закона

И бросить пламя в Notre Dame,

Разрушить стены Пантеона.

 

Твоя война – для нас война.

Покинь же сумрачные станы –

Чтоб песней, звонкой как струна,

Целить запекшиеся раны.

 

Что значит в битве алость губ?

Ты – только сказка – отойди же,

Лишь через наш холодный труп

Пройдут войска, чтоб быть в Париже.

 

 

Аллегория Франции

 

В Фонтенбло – замке замков, «чудесном источнике», наступает момент истины, связывающий все необычайные впечатления, ощущается трепет, родственный только любви или творческому вдохновению писателя. Прозрение, озарение, мистика сопровождают этот дворец на протяжении столетий. Фонтенбло – воплощенный в камне символ братства, сохранившийся в единственной уцелевшей во времена безжалостного крушения старого порядка галерее, посвященной братьям‑близнецам.

Ни в одном другом месте русский человек не чувствует себя так естественно, спокойно, будто попав из далекого странствия в свой родной дом, как в Фонтенбло, и это чувство рождается постепенно. Сначала оно опускается осязаемой любовью, когда проходишь по благоухающим так остро и одновременно нежно тенистым аллеям, созданным высокими лимонными деревьями, между которыми переливаются, как изысканные драгоценные украшения, оперения неспешно прогуливающихся по изумрудной зелени павлинов. Оно усиливается, в то время как ты стоишь в полутемной галерее Близнецов, слушая характерно‑эмоциональную речь светловолосого и светлоглазого гида:

– Я не могу назвать вам свою фамилию: это запрещает контракт… Меня зовут Владимир, второе имя – Василий. Оно мне так нравится, и я не понимаю, почему вы, русские, так любите называть этим именем кошек.

 

 

Фонтенбло. Источник

 

– Только одно запомни, – проговорил Белен, и его взгляд потемнел, – солнце не может исчезнуть навсегда; его только на краткое время скрывают тучи, и ты только тогда будешь жив, пока верно служишь мне. Если же решишь перейти на сторону других богов или бога, то уже не сможешь доверять даже самым близким тебе людям. Берегись, как бы твой слуга не оказался предателем и узурпатором, а твои дети не стали зваться отвратительным словом – batard. Но королевская кровь в любом случае, всегда останется таковой, пусть даже весь мир начнет кричать хором о безумии и швырять грязью в тех, кто отмечен моим покровительством… Запомни: правосудие не умирает никогда.

– Как ты мог усомниться во мне, Белен? – воскликнул Хлодвиг почти гневно, и его рука невольно легла на рукоять меча. – Я всегда чтил только тебя, и разве не мало чужих богов я повидал? Разве я дал тебе повод для таких оскорбительных для меня обвинений?

– Я и сам больше всего хотел бы ошибиться, – спокойно и печально произнес золотоволосый юноша. – Но люди на удивление непредсказуемы… И вот тебе знак моего расположения. С этими словами он протянул всаднику три серебряные лилии – Пусть они украсят твой герб и герб замка, предназначенного для королей, что будет возведен на этом месте. Ты сделаешь это.

С того дня Хлодвиг Меровинг оставался божеством для французов вплоть до революции 1789–1794 годов. Ему подражали, его считали своим предшественником все французские короли. Он был незаслуженно забыт тогда, когда было решено начать новый отсчет истории страны. Новый порядок, новый календарь, но все то же мистическое число «три» – «свобода, равенство, братство», мистический триколор (синий, белый, красный), пришедший, несмотря на ветер перемен, из Фонтенбло… И вдруг оказалось, что эти две точки – эпоха рождения Франции и Хлодвиг, революция и пришедшее вместе с ней стремление объяснить галльское и римское происхождение страны – связаны теснее, чем мы могли до этого предположить. Это почти мистика, но мистикой была вся история Фонтенбло с момента его возникновения до настоящего времени.

Волшебство этого места было удивительно точно определено в словах французского историка Жюля Мишле: «Красота возраста созвучна временам года. Фонтенбло – это прежде всего осенний пейзаж, самый необычный, самый дикий, самый умиротворенный и самый изысканный. Его нагретые солнцем скалы, дающие приют больному, его фантастические тенистые аллеи, расцвеченные красками октября, заставляют предаваться мечтам перед наступлением зимы. Это восхитительное последнее убежище, где можно отдохнуть и насладиться тем, что еще осталось от жизни… Спросите меня, где бы я стал искать утешения, если бы меня постигло несчастье, и я отвечу – пошел бы в Фонтенбло. Но и будучи счастливым, я тоже отправлюсь в Фонтенбло».

 

Ансамбль Фонтенбло

 

Итак, монархия проходила свой путь развития, а вместе с ней менялся и облик замка, воспринимавшего новые веяния эпох – от Валуа до Бурбонов. Прежде всего, как и сам Фонтенбло, институт французской монархии носил характер чисто сакральный. Чудесные явления, которые большинству наших современников, возможно, покажутся легендами, происходили на самом деле: мистической являлась и сама церемония коронации, и то обстоятельство, что после нее короли обретали способность исцелять своих подданных от любых болезней одним только прикосновением или же после окропления их водой.

При этом подобное врачевание было тесно связано с религиозными обрядами, предварительным ритуалом причащения в часовне замка, и большинство исследователей склонны оценивать это явление как аналогичное евхаристии и причащению вином и хлебом. То, что нам кажется невероятным, для средневекового сознания было явлением обычным, и это всегда следует помнить, особенно когда разговор заходит о Фонтенбло.

 

 

Р. Фиорентино. Сатир. Стук

 

Кисть Россо поистине виртуозна, линия рисунка тонка и извилиста в изображении то завитка волос, то текстуры витого шнура в женской прическе, что придает живописи мастера непередаваемое очарование и изящество.

Иногда кажется, что композиции, созданные Россо, буквально переполнены фигурами, полными жизненности и энергии. Они запечатлены в замысловатых позах и сложных разворотах, а удлиненные пропорции, хрупкость и тонкость заставляют вспомнить о готических традициях в изображении человека. Причем эта хрупкость и поразительная одухотворенность далеки от бесплотности; мало того, благодаря им усиливается иллюзия пространства, уходящего в глубину, а ослепительно‑белые рельефы статуй обрамления кажутся способными в любое мгновение отделиться от стены. В центре главной стены галереи находится фреска «Даная», представляющая красавицу с античным профилем и золотыми волосами, в задумчивости раскинувшуюся на подушках. Вся фреска кажется залитой солнечным золотым светом, пронизывающим и саму фигуру героини, и золотистый колорит рамы. Эта фреска создана совместно с другим итальянским мастером – Ф. Приматиччо.

 

 

Нимфа Фонтенбло. Гравюра

 

Франциск I очень высоко ценил Россо. Ученик Россо Вазари вспоминал, что благосклонность французского короля к мастеру не имела пределов: он назначил ему огромное по тем временам содержание – 400 скудо и подарил особняк в Париже. Как пишет Вазари, «…он был назначен главным начальником всех строений и всех живописных и других работ… он (Россо) большую часть времени проводил в Фонтенбло, где у него были свои покои и где он жил по‑барски». К концу жизни Россо стал по воле короля Франциска каноником церкви Сент‑Шапель в Париже. Мастер прожил во Франции девять лет, до самой смерти, и, как вспоминал Вазари, «в этой стране слава, которая выпала на долю Россо, способна была утолить жажду самого непомерного тщеславия».

Галерея, созданная Россо Фиорентино в Фонтенбло, признается не имеющей мировых аналогов, поскольку итальянский мастер придумал совершенно новый стиль, который стал именоваться французской манерой. Под этим термином искусствоведы подразумевают декоративную отделку, в которой применяется сочетание живописи, скульптуры и стукового обрамления.

Галерея Франциска I вела, как соединительный коридор, в один из корпусов, расположенных на Овальном дворе.

В Средневековье этот двор являлся замкнутым пространством, которое создавали фасады хозяйственных построек, где буквально задыхался зажатый со всех сторон главный корпус. Сейчас на этом месте находятся входные решетчатые ворота, а современный посетитель не может непосредственно пройти в этот двор, и ему остается любоваться им из окон дворца. Нынешний облик придал Овальному двору архитектор Лебретон. Именно он освободил двор от большинства строений или же, сохранив старые постройки, объединил их фасады, возвел на старых фундаментах новые здания и придал овальную форму двору. Главная примечательность Овального двора – павильон Святого Луи, по сути старый донжон. Это здание отличают мощный цоколь, стройный силуэт, античные пилястры, треугольный фронтон. Этажи, как и в Средневековье, отмечены только окнами и карнизами. Золотые ворота, являющиеся укрепленным входом в замок, Лебретон разместил в юго‑западной части Овального двора.

 

 

Павильоны Овального двора

 

Еще одна ценная реликвия времен Франциска I – это часы, установленные на одном из зданий Овального двора и украшенные семью скульптурами – аллегориями семи планет.

И сегодня можно услышать, как Вулкан молотом отбивает каждый час.

В целом во время правления Франциска I средневековый замок Фонтенбло стал дворцом с новым обликом, в котором гармонично сочетались весь ансамбль и его отдельные части, средневековые традиции и стройность античных ордеров, что соответствовало настроениям эпохи, и каждому было ясно, что основное предназначение излюбленной королевской резиденции Фонтенбло – служить для пышных празднеств двора и торжественных приемов, будней, которые не исключали изобилия удовольствий буквально на все вкусы, и придворные делали все возможное, чтобы, помимо уже известных удовольствий, изобретать новые.

А Франциску I все еще казалось, что его резиденция может иметь более величественный вид: ведь, как известно, совершенству нет предела, и он обратился к мантуанскому герцогу Гонзага с просьбой прислать в помощь Россо и его соотечественнику П. Тибальди талантливых живописцев и скульпторов. Наконец, к этим мастерам в 1533 году присоединился архитектор, скульптор и живописец Ф. Приматиччо, который работал вместе с Джулио Романо, украшая фресками палаццо дель Тэ. Судьба этого итальянского мастера решительным образом изменилась после работы в Фонтенбло как и у большинства его соотечественников. Пораженные красотой этого места, они обретали во Франции новую родину. Так и Приматиччо остался во Франции на 40 лет.

 

 

Анна Бретонская

 

Первый опыт создания дамского королевского двора принадлежал Анне Бретонской, ставшей королевой Франции в 1491 году. После нее стали нормой так называемые дворы королевы и дворы принцесс. У Анны Бретонской, в отличие от ее предшественниц, было 9 придворных дам и от 35 до 40 фрейлин. Эта королева отличалась целомудренностью и скромностью, однако считала, что женщины должны являться украшением королевского двора. Что же касается их красоты, которая, естественно, не может не склонять мужчин к распутству, то дамы обязаны были уметь постоять за себя и свою честь. Анна Бретонская отличалась нетерпимостью к необдуманным поступкам и распущенности в поведении. Брантом, известный своими фривольными даже для современников рассказами, не мог упрекнуть ее ни в чем. Он писал о дворе Анны Бретонской: «Ее двор был прекрасной школой для дам, она замечательно их там воспитывала и обучала, по образцу ее самой они получались весьма умными и добродетельными». Королева постоянно заботилась о том, чтобы выбранные ею дамы не испытывали нужды ни в чем: она заботилась о них и подбирала им одежду, сама выдавала замуж фрейлин, обеспечивая достойным приданым, постоянно следила за тем, чтобы девушки не подверглись искушению при королевском дворе, где так много соблазнов и соблазнителей, в любой момент готовых идти на приступ. Шарль де Сен‑Мар отмечал: «Мудрая королева не желала, чтобы ее дом был открыт для всяких опасных персон, от которых нечего ждать дамам и девицам, кроме непристойности и сладострастия».

 

Екатерина Александровна Останина

Фонтенбло