Увидев меня, она улыбнулась, так что все морщины на ее лице изогнулись разом. Увидев ее лицо, я тоже расплылся в улыбке. Я взял ее чемодан и прошел с ней до посадочной платформы центральной линии.

— Ватанабэ, с каких это пор у тебя лицо такое жуткое стало? Или в Токио модно теперь с таким лицом ходить?

— Да путешествовал долго. Питался, как попало, — сказал я. — Как вам «Синкансэн»?

— Ерунда полнейшая. Даже окна не открываются. Хотела по пути поесть купить, да ничего не вышло, я такая злая была.

— А в поезде не продают ничего разве?

— Эти мерзкие сэндвичи за сумасшедшую цену, что ли? Да их даже лошадь, помирая с голоду, съесть не сможет. А я в Готэмба морского карася любила есть.

— Да вас все за старуху принимать будут, если будете так говорить.

— Ну и ладно, что я, не старуха, что ли? — сказала Рэйко.

Все время, пока мы ехали на метро до Китидзодзи, она зачарованно смотрела на пробегающие мимо виды Мусасино.

— Как оно, изменилось все за восемь лет? — спросил я.

— Знаешь, Ватанабэ, что я сейчас чувствую?

— Не знаю.

— Страшно мне, так страшно, что, кажется, с ума схожу. Не знаю, что делать. Забросило меня сюда одну‑одинешеньку, — сказала Рэйко. — А здорово звучит — «кажется, с ума схожу», как считаешь?

Я засмеялся и взял ее за руку.

— Все нормально. За вас уже можно не беспокоиться, да и оттуда вы же своими силами ушли.

— В том, что я смогла оттуда уйти, мои силы ни при чем, — сказала Рэйко. — То, что я смогла оттуда уйти, это благодаря Наоко и тебе. Невыносимо больше было оставаться там без Наоко, и я почувствовала, что мне нужно приехать в Токио и спокойно с тобой поговорить. Вот я оттуда и ушла. А иначе я бы там на всю жизнь застряла.

Я кивнул.

— Что дальше делать будете, Рэйко?

— В Асахигава хочу поехать. Асахигава! — с усилием произнесла она. — Подруги мои по консерватории там музыкальную школу держат. Они меня уже два или три года назад теребить стали, чтобы я им там помогала, а я отказывалась, не хочу, говорила, ехать, где холодно. Естественно ведь, с таким трудом пришла наконец в себя, и ехать в Асахигаву, чушь какая‑то. А может это дыра какая‑то недоделанная?

— Да не так уж там и ужасно, — засмеялся я. — Я ездил туда один раз, неплохой город. Да и весело там.

— Честно?

— Ага. Получше будет, чем в Токио жить, можете не сомневаться.

— Да мне и ехать‑то больше некуда, я и багаж уже отправила, — сказала Рэйко. — Приедешь тогда ко мне в гости в Асахигава, Ватанабэ?

— Конечно, приеду! А вы разве прямо сейчас поедете? Вы же еще в Токио сперва побудете?

— Угу, дня два или три. Хочу расслабиться немножко, если получится. Ничего, что я тебя стесню малость? Со мной хлопот не будет.

— Да вопросов нет. Я могу в шкафу в стене спать в спальнике.

— Да неудобно как‑то.

— Да ничего неудобного. У меня шкаф широкий.

Рэйко слегка постукивала пальцами по гитарному футляру, зажатому между ее ног, отбивая ритм.

— Все‑таки мне еще освоиться надо, прежде чем в Асахигаву ехать. Мне во внешнем мире все так непривычно пока. И непонятного много, и напряжение какое‑то. Поможешь мне? Мне кроме тебя опереться не на кого.

— Помогу, сколько угодно, если моя помощь сгодится, — сказал я.

— Не помешаю я тебе?

— Да в чем вы мне помешаете?

Рэйко посмотрела мне в лицо и усмехнулась. Больше она ничего не говорила.

Пока мы ехали на автобусе до моей квартиры, сойдя с метро на Китидзодзи, ни о чем существенном мы не говорили. Лишь изредка обменивались фразами о том, как изменились улицы Токио, как она училась в консерватории, как я ездил в Асахигаву.

Ни слова о Наоко сказано не было. Рэйко я встретил впервые за десять месяцев, и шагая весте с ней, я странным образом почувствовал душевное тепло и успокоение. Я осознал, что чувствовал такое с ней и до этого.

Если припомнить, то и шагая по токийским улицам вдвоем с Наоко, я чувствовал то же самое. Как раньше мы с Наоко вместе владели мертвецом Кидзуки, так теперь мы с Рэйко вместе владели покойницей Наоко.

Подумав так, я вдруг потерял способность что‑то говорить. Некоторое время Рэйко говорила сама, а потом заметила, что я не раскрываю рта, и тоже замолчала, и так мы доехали на автобусе до моей квартиры.

Солнце в этот день светило ослепительно ярко, точно как когда я ровно год назад впервые ездил в Киото навестить Наоко. Облака были белыми и вытянутыми, как кости, а небо высоким‑высоким, точно проваливалось куда‑то. Вот и осень опять, подумал я.

Запах ветра и солнечный свет, цветущие в зарослях травы крошечные цветы и секундные отголоски звуков говорили мне о приходе осени. С каждым разом, когда один год сменяет другой, расстояние между мной и умершими людьми становится все дальше. Кидзуки по‑прежнему семнадцать, Наоко по‑прежнему двадцать один. Навсегда.

— В такое место приезжаешь, и на душе легче, — сказала Рэйко, оглядевшись вокруг, выйдя из автобуса.

— Это потому что тут нету ничего, — сказал я.