Мила рудик и тайна шестого адепта

 

Посвящается старым дворам, которые молча хранят от людей свои тайны, и миру рыжей осени с безымянной картины, случайно найденной на антресолях воспоминаний.

Алека В.

 

 

Посмотри на море – оно похоже на небо.

Посмотри на небо – оно похоже на море.

Одинаковые, как близнецы,

Они неразлучны в этом мире.

Навеки вместе.

 

 

Глава 1

Между прошлым и грядущим

 

Дом пылал ослепительно ярким пламенем. Огонь был похож на голодного бесформенного монстра: нападающего, заглатывающего, танцующего в страшном демоническом танце.

Мальчик в оборванной грязной одежде стоял в стороне, на вершине холма. Его лицо и тело, выглядывающее из прорех в изорванном тряпье, было перепачкано пылью и запекшейся кровью. В глазах мальчика не было ни страха, ни горя. Не мигая, он смотрел на пожар – яркий даже на фоне окрашенного багряным закатом неба.

– Братик, ты видишь? – произнес он, словно разговаривал с кем‑то, хотя рядом никого не было. – Нам больше никто не нужен.

Со стороны охваченного огнем дома доносились крики: исступленные, исполненные боли, безумные. Мальчик знал, что там, запертые и тщетно пытающиеся выбраться, заживо горят его мать и отец, его старшие братья и недавно появившийся на свет младенец.

– Нам больше никто не нужен, – повторил он, – потому что теперь мы всегда будем вместе. Всегда.

Мальчик стоял так долго – совершенно неподвижный, словно его тело превратилось в камень. Он не отводил от пожара своего взгляда – ожесточенного и необузданного. В темных глазах его, словно зарницы, горели алые всполохи – отблеск бушующего пламени. Крики, доносящиеся со стороны дома, уже стихли, и слышен был лишь треск обваливающихся досок. Огонь теперь казался насытившимся и ленивым зверем, доедающим остатки пиршества.

Мальчик наконец первый раз моргнул. Его лицо выражало странную смесь почти блаженной безмятежности и невероятной усталости, словно только что он отдал много сил.

– Навсегда вместе, – тихо произнес он, на короткий миг сомкнув веки. – Теперь ты – это я, а я – это ты, и никто нам больше не нужен…

 

* * *

 

В оконном стекле отражалось худое старческое лицо со впавшими щеками и глубоко посаженными глазами, едва видимыми в пещерах тяжелых надбровных дуг, – лицо человека, который всю свою жизнь жертвовал личными желаниями ради долга.

Что чувствовал этот человек, зная, что его редкое могущество подчинено служению? Сильный маг, на протяжении века он служил тем, кто был слабее его. Что значила для него его сила? Почему, ради чего он принес в жертву свою пусть и долгую, но все же смертную жизнь? Что получил он взамен – одинокий старик, ревностно выполняющий свой долг? Ждал ли он какой‑то награды? Или просто следовал древней заповеди: «Защищать, но не властвовать. Служить, но не подчинять»?

Если так, то этот старик был глуп и наивен. Он не знал, что слабые не испытывают благодарности к сильным – они лишь завидуют им, боятся их и никогда не простят им их силы. Слабый никогда не бросит вызов сильному в лицо – он предательски ударит в спину. А древняя заповедь – лишь подлая ловушка. Из‑за нее мощь уже много веков находится в плену у немощи. А так быть не должно.

– Это нужно изменить, – произнес старик чистым и сильным голосом – казалось, этот голос когда‑то давно странным образом не пожелал стариться вместе со своим хозяином. – Ничтожества не должны иметь власти над теми, кто во сто крат могущественнее их. Я исправлю это. Во что бы то ни стало.

С решительным видом Владыка Мстислав отошел от окна, за которым необычайно яркие синие сумерки окутывали город. Троллинбург медленно погружался в дрему, тогда как у второго лица Триумвирата еще оставалось одно незаконченное дело, значимость которого на сегодняшний день была первостепенной.

Он пересек свой просторный кабинет, подошел к стене, где стояли часы с боем, и нарисовал в воздухе перед собой какой‑то символ. В тот же миг в стене начали проступать смутные очертания. А еще спустя мгновение перед Владыкой появилась дверь. Мстислав легко толкнул ее рукой и вошел.

Это была потайная комната для тех дел Мстислава, которые должны были оставаться в строгой секретности от посторонних. Однако с недавних пор, кроме секретности, у комнаты появилось еще одно необычайное свойство – время здесь словно останавливалось. На самом деле часы и минуты шли своим чередом, но любой, кто находился в этой комнате, терял способность ощущать ход времени.

Человек, на которого сейчас смотрел Владыка, ждал его уже двое суток. Но сам он этого даже не осознавал. Манипуляция со временем была единственным способом освободить человеческое сознание от защиты «Паутины мысли». Если не принимать это зелье около суток, то сплетенная им сеть начинает истончаться, а вскоре исчезает совсем. И тогда сознание становится открытым, словно дом с распахнутыми настежь дверями.

На мягком диванчике сидел мужчина. В одной руке он держал кубок с вином, другая покоилась на бордовой диванной подушке, лежащей рядом. На вид гостю Мстислава было не больше сорока лет, но, несмотря на это, его голову покрывала шапка совершенно седых волос. Это обстоятельство, однако, никак не портило его зрелой привлекательности. Ранняя седина, строгие, но мягкие черты и не покидающая его лицо вежливая улыбка часто располагали к нему людей, независимо от возраста и пола. Мужчина повернул голову, обратив свой взгляд в сторону двери, и тут же взволнованно подскочил.

– Владыка!

– Сидите‑сидите, господин Кумай, – жестом успокоил гостя Мстислав и, бросив взгляд на кубок, который гость, вставая, поставил на стол, добавил: – Надеюсь, вино пришлось вам по вкусу.

– Благодарю за угощение, Владыка… – с жаром начал он.

– Не стоит благодарности, – перебил его Мстислав, опускаясь в кресло напротив. – Вы долго меня ждете?

Господин Кумай озадаченно моргнул.

– О… Долго? Что вы, что вы! Я же понимаю, что такое дела государственной важности! Как можно жаловаться на час‑другой ожидания, когда речь идет о встрече с Владыкой?

Мстислав кивнул в знак признательности.

– Благодарю за понимание, мой друг. И все же я чувствую себя виноватым, ведь это я попросил вас о встрече, а в результате заставил вас ждать.

Господин Кумай, судя по выражению его лица, растерялся.

– А… Да. Но я думаю, если Владыка пожелал со мной встретиться, то это наверняка дело чрезвычайной важности.

Мстислав сдержанно улыбнулся.

– Важно? Да, пожалуй. Я думаю, это важно в первую очередь для вас, друг мой.

Гость терялся все больше. По его лицу было видно, что он усердно пытался нащупать нить беседы, но ему это никак не удавалось. Владыка тем временем мановением руки сотворил в воздухе еще один кубок и пригубил вино.

– Я хочу кое‑что рассказать вам, господин Кумай, – с тонкой улыбкой доверительно произнес он. – Видите ли, друг мой, у меня есть талант, о котором известно лишь немногим. Теперь вы будете в их числе. Лишь один раз взглянув на человека, я сразу понимаю, каким он представляет себя в своих мыслях или… каким ему хочется быть в глазах других людей.

– На самом деле? – искренне проникся доверием Владыки гость. – Действительно, я не слышал об этом. Хотя о способностях Владык ходят разные слухи…

– Слухи не важны, – повелительно перебил Мстислав, на миг чуть прикрыв веки на строгом лице.

– Да‑да, конечно! – послушно закивал гость.

– И знаете, что я вижу, глядя на вас, господин Кумай? – продолжил Мстислав.

Гость вопросительно вскинул брови, взирая на Владыку заинтересованно и с почтительным ожиданием. Мстислав снова одобрительно улыбнулся ему.

– В своем воображении вы всегда видели себя человеком, облеченным властью, – произнес он. – Человеком, который стоит над всеми – на самой вершине лестницы.

Лицо гостя изменилось. Притворное раболепие сменилось неподдельным удивлением. Господин Кумай всю свою жизнь был человеком осторожным, не любил выпячивать себя и потому привык всегда находиться в тени. Ему казалось, что его роль – роль серого кардинала. Притворяясь, что амбиции ему не свойственны, он даже не заметил, как к нему намертво приросла маска приторной скромности. А когда все‑таки заметил, то понял, что не может перестать играть уже привычную роль «второго человека». Но на самом деле…

На самом деле господин Кумай всегда мечтал стать первым, взойти на вершину и взирать на мир сверху вниз. Втайне он считал себя умнее тех, кто занимал более высокое положение. И главное – он, безусловно, был больше достоин власти, чем те, кто обладал ею. Господин Кумай имел основания так думать, ведь во Внешнем мире, где он жил и работал, власть имущие были всего лишь людьми, а он… По сравнению с ними он, потомственный колдун третьего поколения, был богом!

И сейчас, мечась между мыслями о своем пропадающем втуне могуществе и страхом, что его тайные стремления раскрыты, господин Кумай смотрел на Владыку со странной смесью испуга и надежды и не знал, как ему следует ответить.

– У вас не должно быть тайн от меня, друг мой, – поощряюще мягким тоном обратился к нему Мстислав. – Скажите мне, я ведь прав?

Только сейчас господин Кумай почувствовал, что Владыка смотрит ему прямо в глаза – пристально и словно испытующе. Острый взгляд Мстислава, глядящий из темных пещер под сводами надбровных дуг, казалось, проникал в его мысли, и от него ничего нельзя было скрыть. На мгновение господину Кумаю почудилось, будто в глазах Владыки что‑то зашевелилось, словно две одинаковые крысы одновременно юркнули каждая в свою норку. От этого «живого» взгляда господину Кумаю внезапно стало не по себе, но почти сразу же неожиданное ощущение беспокойства исчезло. Он тряхнул головой, словно избавляясь от секундного наваждения.

– Я хочу поддержать вас, друг мой, – сказал Мстислав своему вконец растерянному гостю. – Что вы думаете о должности премьер‑министра?

– Премьер‑министра? – недоверчиво переспросил господин Кумай.

– Хотя, почему бы нам не взять выше? – словно удивляясь самому себе, предложил Мстислав. – Что вы думаете о должности президента?

– Пре… президента? – ошеломленно прошептал гость.

Мстислав сдержанно улыбнулся краем рта.

– Чему вы удивляетесь, друг мой? Я знаю, что вы уже прежде думали об этом. Разве я не прав? Вы живете во Внешнем мире, а в тамошнем правительстве нет должностей выше премьер‑министра и президента. Вы ведь всегда хотели этого, не так ли?

Голос Владыки еще не смолк, отдаваясь эхом в сознании гостя, когда господин Кумай внезапно осознал – да, именно этого он всегда и хотел. Сначала занять пост премьер‑министра, а в конечном итоге и президентское кресло – таково было его главное желание, главная цель всей его политической карьеры.

Еще минуту назад он думал о том, что нужно смотреть на вещи трезво: желания и возможности не всегда совпадают. Не стоит сразу метить слишком высоко – куда надежнее двигаться вверх постепенно, осторожно, не наживая врагов и не привлекая к себе ненужное внимание. А возле той черты, где желания становятся опасны или невыполнимы, нужно остановиться. Но слова Владыки словно вскрыли в сознании господина Кумая некий защитный слой, и тайные помыслы всплыли на поверхность.

– Что вы думаете о главной заповеди волшебного мира, друг мой? – спросил Владыка.

– Вы имеете в виду заповедь «Сила чародея призвана охранять мир, но не должна править миром»? – уточнил гость.

Мстислав подтвердил его догадку кивком головы.

– Ну… – неуверенно начал господин Кумай, не вполне понимая, чего добивается от него Владыка. Возможно ли, что это была проверка его преданности устоям волшебного мира? – Я думаю… Я полагаю, что…

– Мне кажется, что заповедь безнадежно устарела, – решительно перебил Мстислав, ответив вместо гостя. – Вы так не считаете, друг мой?

Господин Кумай тотчас осознал – именно так он и считает. И всегда считал. Да, он всегда в глубине души чувствовал, что заповедь ущемляет права магов в этом мире. Почему маги должны держаться в тени? Разве они не такие же люди, как и те, кто представляет немагическую ветвь человечества? Разве заповедь не лишает магов равного положения с людьми? Не лишает их права на власть?

Возможно, в прежние времена, когда магическое сообщество было более разобщенным, эта заповедь и являлась сдерживающим фактором, избавляя мир от войн между магами и людьми. Однако теперь, когда маги представляли собой в наивысшей степени цивилизованное общество… Неужели?..

– Я… – произнес господин Кумай, словно борясь с собой. – Я полагаю, вы правы, Владыка. Заповедь не могла не устареть, ведь наше общество за последние сотни лет так сильно изменилось.

– Вы читаете мои мысли, друг мой, – покивал Мстислав. – Я полностью согласен с вами: если меняются люди, то должны изменяться и законы, по которым они живут.

Господин Кумай почувствовал себя глубоко польщенным, что Владыка, второе лицо Триумвирата, поддержал его мнение.

– В связи с этим, – произнес Мстислав, – как один из представителей магического сообщества я считаю, что пришло время для того, чтобы у власти во Внешнем мире появился наш человек. Я долго наблюдал за вами, друг мой, и понял, что лучшей кандидатуры не найти. Вы умный, здравомыслящий человек, талантливый маг. Мне известно, что в политических кругах у вас есть прозвище – Миротворец. На мой взгляд, умение находить компромиссы и гасить конфликты – это прекрасные качества для того, кто управляет людьми…

Владыка Мстислав продолжал говорить, а господин Кумай в это время чувствовал, как каждое слово факелом вспыхивает в его сознании – словно огни по обеим сторонам лестницы, ведущей на Олимп. Он вдруг отчетливо увидел, что в его жизни грядут грандиозные перемены, и одновременно понял – вот он, тот миг, которого он ждал всю свою жизнь.

 

* * *

 

– Думаю, друг мой, в скором времени я нанесу вам ответный визит, – провожая гостя к выходу, сказал Мстислав.

Господин Кумай удивленно замер.

– Что? Во Внешнем мире?

– Да, – подтвердил Мстислав. – У меня накопились там дела, которые нужно решить.

– О, разумеется, – словно внезапно осознав всю важность дел главы Судебной и Розыскной палат, закивал головой господин Кумай. – Буду рад встрече с вами, Владыка.

– Прекрасно, – благосклонно улыбнулся ему Мстислав. – Тогда и вернемся к вопросу, который мы сегодня обсуждали.

Уже взявшись за дверную ручку, господин Кумай обернулся и осторожно поинтересовался:

– Я так понимаю, наш сегодняшний разговор должен остаться строго между нами?

– Вам в голову приходят только правильные мысли, друг мой, – кивнул он и, словно вспомнив о чем‑то, добавил: – Одну минуту.

Оставив господина Кумая, Владыка подошел к своему столу в центре кабинета, достал что‑то из ящика и вернулся обратно.

– Возьмите это, – сказал он, протягивая руку.

На тонкой ладони с длинными иссушенными долгой жизнью пальцами лежал флакон с млечной жидкостью. Господин Кумай растерянно принял его и вопросительно посмотрел на Мстислава.

– «Паутина мысли» в этом флаконе никогда не заканчивается, – пояснил Владыка. – Держите его всегда при себе и принимайте зелье только отсюда. Я возлагаю на вас большие надежды, мой друг, и потому не хочу, чтобы вашему здоровью что‑то угрожало. Если ваш путь лежит к вершинам власти, то опасности обязательно будут подстерегать вас на этом пути. А зелье, которое я дал вам, надежно.

– Благодарю, Владыка, – с признательностью склонил голову господин Кумай.

Когда дверь за ним закрылась, Мстислав еще какое‑то время смотрел прямо перед собой, словно вглядываясь в видимую только ему картину, где оживали его замыслы, еще пока не обретшие формы. Потом он посмотрел на свои пальцы, только что державшие пузырек с млечной жидкостью, и без выражения произнес:

– Коровье молоко… очень полезно для здоровья, друг мой.

 

Глава 2

Свадьба и похороны

 

Свадьба Фреди и Платины была назначена на середину августа. Церемония венчания состоялась в маленькой церквушке, во Внешнем мире – неподалеку от района, где в Симферополе жили Векши. Мама жениха на протяжении церемонии то и дело роняла слезы, повторяя снова и снова, что в этой самой церкви она когда‑то обвенчалась с отцом своих троих детей. Белка без конца подсовывала матери сухие носовые платки и сочувственно уговаривала не плакать, а порадоваться за Фреди.

Мила в церкви чувствовала себя так, словно пришла не на свадьбу, а на экзекуцию. Простоять несколько часов в замкнутом пространстве вместе со всем семейством Мендель было для нее сущей пыткой. И если Амальгама, как мать невесты, стояла в первых рядах, а Алюмина старалась быть поближе к мамочке, то Лютов каким‑то непостижимым образом очутился почти рядом с Милой – их разделял только низкорослый суховатый старик, приглашенный со стороны невесты. И ладно бы, если бы Лютов игнорировал их случайное соседство. Однако, к вящему огорчению Милы, она постоянно чувствовала на себе его взгляд. В течение нескольких часов делать вид, что она ничего не замечает, стало для нее настоящим испытанием.

Чтобы отвлечься, Мила старалась занимать себя мыслями о том, как Платине идет белое свадебное платье. Сетовала про себя, что Акулина проигнорировала традиции и пришла на свою свадьбу с Гурием в потертых джинсах и невообразимо яркой футболке, на которой была изображена черная кошка в фате. Впрочем, как таковой свадьбы и не было. Акулина и Гурий просто зарегистрировали свой брак в маленькой комнатушке на одном из многочисленных этажей Менгира. Их свидетелями были только Мила и Прозор с Барбарисом, на один день закрывшие контору «Акулина и Ко» специально ради такого события. А жених, кажется, совершенно не расстроился, что его невеста пришла не в свадебном платье и без фаты. И Гурий, и Акулина в тот день казались очень счастливыми. Это было в июне, и тогда же Мила узнала, что в августе ей предстоит побывать на еще одной свадьбе.

Когда церемония венчания наконец закончилась, приглашенные, которых заранее предупредили, что их ожидает застолье в Плутихе, отправились к Транспространственному посольству. Некоторые, прямо на выходе из церкви, пользуясь толкучкой и неразберихой, исчезали на глазах. На самом деле они, конечно, всего лишь прибегли к телепортации – самому быстрому способу перенестись в нужное место. Что касается Милы, то она, вместе с Ромкой, Акулиной и Гурием, села в черное авто Прозора. Не успел автомобиль тронуться с места, а маленькая церквушка с голубыми куполами пронестись за окном мимо – и вот они уже на Ангарском перевале.

Мила не знала, каким способом перемещения в пространстве воспользовалось семейство Векшей, включая молодоженов, но черное авто Прозора им удалось опередить – в полном составе они уже ждали остальных на перевале. Тут же прямо из воздуха появлялись и другие гости – те, кто воспользовался телепортацией уже после того, как черный автомобиль Прозора отъехал от церкви.

Некоторое время спустя все собравшиеся двинулись к Транспространственному посольству, оставив постовых дорожной службы на Ангарском перевале наблюдать странную картину – как целая толпа людей свадебным маршем направляется прямо в лес, в сторону горы Демерджи.

Уже в дилижансе, отъезжающем от вокзала Транспространственного посольства, Мила поправила себя – нет, сегодня семья Векшей была отнюдь не в полном составе. Берти Векша на свадьбе старшего брата не присутствовал.

Из рассказов Белки Мила знала, что еще в начале лета, сразу после окончания Старшего Дума, Берти уехал из Троллинбурга и из Крыма. Никому, даже семье и друзьям, Берти не сообщил, куда уезжает, но обещал вернуться через год. Такая загадочность была совсем ему не свойственна, поэтому все были немало озадачены. Госпожа Векша так волновалась из‑за той таинственности, которой Берти окружил свой отъезд, что даже Фреди не удалось убедить ее не переживать так сильно. Хотя то, что он говорил, казалось Миле правильным: Берти уже не ребенок и знает, что делает; если он решил уехать, не оставив адреса, значит, у него были на то причины. Одно Мила знала наверняка – ей будет не хватать Берти, его заражающей способности обращать все в шутку, его поддержки, которая всегда приходила к ней, когда она меньше всего этого ждала.

Было уже за полдень, когда гости, виновники торжества и их семьи наконец добрались до Плутихи. К свадебному застолью все было приготовлено заранее: накрытые столы и угощения ожидали гостей с самого утра. Месяц назад Фреди и Платина купили в рассрочку дом в Плутихе и стали соседями Акулины, Гурия и Милы. Теперь они жили через улицу от них.

По пути Мила заскочила домой, чтобы накормить Шалопая, после чего поднялась к себе в комнату – переодеться. На церемонию венчания Акулина заставила Милу одеться так, чтобы соответствовать случаю. Не помогли даже напоминания о том, что сама‑то Акулина всегда одевается, как ей в голову взбредет. В результате босоножки на каблуках натерли Миле ноги, а нарядный летний костюм, который Акулина купила для нее специально к этому дню, был таким тесным, что Мила боялась в нем пошевелиться – ей все время казалось, что нитки на швах вот‑вот полопаются.

Надев легкое платье и босоножки на тонкой платформе, Мила облегченно выдохнула. Зажатость во всем теле исчезла, а ступни ног перестали неприятно ныть.

Выйдя из комнаты, Мила услышала внизу голоса. Они раздавались из кухни – вероятно, Акулина с Гурием тоже решили наведаться домой перед свадебным застольем.

Мила спустилась по лестнице и уже двинулась в сторону прихожей, как ее остановила фраза, произнесенная Акулиной.

– Значит, Велемиру все‑таки удалось настоять на том, чтобы указ о приеме «Паутины мысли» остался в силе?

Мила не смогла проигнорировать вспыхнувший в ней интерес к теме разговора. Она прислушалась.

– На самом деле, – после паузы раздался голос Гурия, – Мстислав, вопреки опасениям, не настаивал на отмене указа.

– Странно, – озадаченно ответила Акулина.

– Да, это странно, – поддержал ее Гурий. – Если наши подозрения насчет Мстислава верны, тогда… Разве это не то, что ему нужно? Если Мстислав и Лукой… Если все действительно так, как мы предполагаем, то он должен был настаивать на отмене указа – для этого есть все основания. Найденное в руинах тело признали телом Лукоя Многолика. Для всех это выглядит так, будто угрозы в его лице больше нет. Не понимаю, почему Мстислав так легко пошел на уступки. Разве что…

После короткой паузы Мила услышала, как тяжело вздохнула Акулина.

– Ты все еще сомневаешься, что Мстислав и Многолик – один человек?

Мила нахмурилась.

– Это нелегко принять, – приглушенным голосом произнес Гурий; по интонации Мила поняла, что этот вопрос они с Акулиной уже не раз обсуждали.

– Какие причины назвал Велемир? – спросила Акулина, возвращая разговор в прежнее русло.

– Сообщники Лукоя, – коротко ответил Гурий и сразу пояснил: – Велемир сделал акцент на том, что у Лукоя могли быть еще сообщники, кроме Некропулоса, и неизвестно, могут ли они обладать теми же силами, какими обладал он. Мстислав согласился, что в сложившейся ситуации осторожность не помешает. В итоге указ о приеме «Паутины» по‑прежнему действует…

Не став слушать дальше, Мила вышла из дома. Щурясь от яркого послеполуденного солнца, она направилась к дому Фреди и Платины, на ходу думая о Мстиславе. В отличие от Гурия, Мила не сомневалась, что настоящий Владыка Мстислав умер больше года назад, а человеком, который притворялся им, заняв его тело, был не кто иной, как Многолик. Но тогда почему он не настоял на том, чтобы прошлогодний указ о приеме «Паутины мысли» отменили?

Для Лукоя Многолика, умеющего внушать людям мысли так, что они принимали их за свои собственные, зелье «Паутина мысли» было преградой. Почему сейчас, когда у него была возможность убрать эту преграду со своего пути, он согласился оставить все, как есть, и даже поддержал Велемира в его осторожности?

Мила догадывалась, о чем сейчас думает Гурий – о том, что они ошибаются в своих подозрениях и Мстислав не Многолик. Это объяснило бы его поведение. Но что, если дело в другом?

Гурий как‑то сказал, что Лукой никогда не любил рисковать. Однако даже без слов Гурия Мила хорошо понимала, насколько это соответствует действительности. Ведь именно по этой причине Многолик был так одержим в желании заполучить Метку Милы – по его собственным словам, сильнейший магический щит. Не обладая абсолютной неуязвимостью, которой наделила бы его первая Метка Гильдии, он не допускал никакой спешки в осуществлении своих планов.

Возможно, он предполагает, что Мила, Велемир или Гурий догадываются, кем на самом деле является сейчас Мстислав, и просто пытается соблюдать осторожность, чтобы отвести от себя всякие подозрения? Ведь чем меньше его будут подозревать, тем свободнее он сможет действовать.

Но с другой стороны…

Не дойдя до поворота, из‑за которого до ушей Милы доносился гомон свадебного гуляния, она в задумчивости остановилась. Нельзя недооценивать Многолика. Нельзя думать, что он будет жертвовать осуществлением своих замыслов всего лишь ради того, чтобы не вызывать подозрений в отношении Мстислава, поэтому… Поэтому вполне возможно, что все намного проще. Он не стал настаивать на своем только по той причине, что «Паутина мысли» на данный момент совершенно не мешает его ближайшим планам.

 

* * *

 

Свадебное пиршество длилось до позднего вечера. Играла музыка, звучали тосты, новобрачные целовались после выкриков «Горько!». Амальгама, сидящая со стороны Платины, порозовела от вина, и Мила могла поклясться, что видела, как та смущенно улыбается своему новоиспеченному зятю. Госпожа Векша перестала плакать и то и дело называла Платину «доченька». Что касается молодоженов, то они выглядели совершенно спокойными и снисходительно улыбались своим родителям.

– Белка, ты рада? – с нескрываемой иронией спросил Ромка, отправляя в рот кусок жареного мяса. – Вы с Алюминой теперь одна большая семья.

Белка потемнела лицом.

– Заткнись, Лапшин, – сквозь зубы процедила она. – Обойдусь без твоих напоминаний.

Ромка негромко засмеялся, а Мила добавила:

– И не только с Алюминой.

Перехватив взгляды друзей, она кивнула в сторону, где сидел Лютов. Он выглядел скучающим и почти ничего не ел. Сейчас он сидел, откинувшись на спинку стула и засунув руки в карманы, и лениво слушал Алюмину, которая без конца что‑то шептала ему на ухо. Почувствовав, что на него смотрят, Лютов поднял глаза и слегка повернул голову, тотчас встретившись взглядом с Милой. Она отвернулась.

– Он на тебя смотрит, – прикрывая рот рукой, сказала Миле Белка.

– Пусть смотрит, мне не жалко, – холодно отозвалась Мила.

– И все‑таки интересно, – произнес Ромка, продолжая уплетать мясо, – как их семейка относится к тому, что вы теперь породнились. Не знаю насчет Амальгамы, но Алюмина наверняка бесится.

Белка, поскольку вопрос был обращен к ней, изобразила косоглазие.

– Еще как бесится. Но что она может сделать, если даже Амальгама не была против этой свадьбы? К тому же Алюмина, кажется, не хочет ссориться с Платиной, поэтому бесится молча.

– А этот как? – спросила Мила.

Она не произнесла имени, но друзья и так поняли, что она имела в виду Лютова.

Белка пожала плечами.

– Ему, по‑моему, все равно, – ответила она. – По крайней мере, ведет он себя так, как будто его это вообще не касается. Кстати, он до сих пор на тебя смотрит.

На секунду прикрыв глаза, Мила вздохнула и встала из‑за стола.

– Загляну домой – Шалопая покормить надо.

– Компанию составить? – спросил Ромка.

– Нет, я быстро.

Ей не обязательно было услышать это от Белки – Мила и без того весь день ощущала на себе взгляд Лютова. Он смотрел на нее подолгу, без какого‑либо выражения, как будто просто от скуки. Она никак не могла понять, чем заслужила честь стать объектом его пристального внимания. Если ему от нечего делать обязательно нужно было на кого‑нибудь пялиться, то почему это должна быть именно она? Или Лютов таким образом пытался взять Милу на измор? Новый способ ее донимать?

Выйдя за ворота, Мила направилась по улице вверх. В этот раз она была уверена, что дома никого, кроме Шалопая, нет. Перед тем как уйти со свадьбы, она видела Акулину и Гурия, которые сидели за столом с остальными гостями. Кажется, они оба весело проводили время.

Шум свадебного гуляния преследовал Милу до поворота, но стоило ей завернуть за угол, как музыка и смех смолкли, словно тишина, исходящая от леса вокруг Плутихи, приняла ее под свои невидимые крылья.

Смеркалось. Солнце едва исчезло за горизонтом, а на небе, стремительно наливающемся синевой, уже была видна неполная луна. Чуть в стороне от нее, как небесный маяк, пульсировала сиянием первая вечерняя звезда – Венера. Других звезд еще не было видно.

Прислушиваясь к шуму свадьбы, который сейчас казался совсем слабым и словно приглушенным, Мила со вздохом призналась себе, что сбежала вовсе не из‑за пристального внимания Лютова, каким бы раздражающим оно для нее ни было. Она просто не могла долго находиться там, где всем так весело, потому что сама она, кажется, разучилась веселиться.

Мила смотрела вокруг и видела улыбающиеся лица. Слышала оживленные голоса и смех. А перед глазами у нее почему‑то все отчетливее возникало воспоминание о похоронах. Она пыталась отогнать его, заставляя себя смотреть, как танцуют новобрачные – медленно, словно кто‑то наложил на них сонные чары. Всматривалась в лица Фреди и Платины – они улыбались друг другу, и в этих улыбках было что‑то настолько личное, что Мила смущенно отводила взгляд… И воспоминание о похоронах снова вставало перед глазами, словно всплывало на поверхность ее сознания. Вот почему она сбежала.

Похороны… Это было весной, в апреле…

 

* * *

 

Тело ее отца похоронили на Троллинбургском кладбище под чужим именем. Для всех теперь это была могила Игнатия Воранта, известного как Лукой Многолик. Лишь немногие знали, что на самом деле человек, которого положили в эту могилу, даже не был магом, но доказать это, по словам Велемира, было довольно трудно.

Установленное на могилу надгробие, на фоне всех остальных вокруг, без фотографии выглядело сиротливо, и Мила пожалела, что не подумала об этом раньше. Ведь у нее было фото отца, она могла сделать копию для надгробной плиты заранее, просто не догадалась.

День похорон выдался солнечным и безветренным. На деревьях, растущих вокруг могил, уже зеленела первая листва. Кое‑где расцвели розовыми и сиреневыми цветами кем‑то заботливо посаженные кустарники. Мила долго смотрела на могилу отца. Она была растеряна.

– Ты как? – спросила подошедшая сзади Акулина.

Мила, не оборачиваясь, ответила:

– Не знаю, что я сейчас чувствую. В эту могилу сегодня опустили тело моего отца, но ведь на самом деле он умер восемнадцать лет назад. То есть… его душа ушла из этого мира восемнадцать лет назад… А его тело… – Мила с силой сжала веки и какое‑то время стояла зажмурившись, потом медленно покачала головой. – Я не понимаю, кого я сейчас хороню. В голове все перемешалось.

Акулина рядом тяжело вздохнула, но ничего не сказала. Мила была уверена, что она понимает ее. Ведь Акулине была известна правда, которую не знал почти никто: на протяжении семнадцати лет Лукой Многолик жил в чужом теле. Каким‑то таинственным образом, когда он был заперт в подвалах Гильдии, ему удалось обменяться телом с другим узником. Этим узником был отец Милы – он был простым человеком, поэтому пропитанное магией тело Многолика отторгло вселившуюся в него душу. В тот день отец Милы умер. И только теперь, восемнадцать лет спустя, он наконец был похоронен.

Мила открыла глаза.

– Я так хотела найти могилу Асидоры, – тихо сказала она. – Я только сейчас поняла, что просто искала доказательства того, что у меня была семья.

Легкий порыв ветра колыхнул листву на ближайших деревьях. Акулина по‑прежнему молчала и слушала.

– А теперь я стою возле могилы моего отца, – продолжала Мила, – но ничего не изменилось. Никакой связи с семьей я не чувствую. Как будто я появилась ниоткуда. Наверное, это потому, что меня в жизни ни с кем не связывали кровные узы. Бабушка и тот человек… они не в счет. Как я могу считать их своей семьей? Она всегда относилась ко мне, как к чужой, а он… больше всего на свете он хотел от меня избавиться.

Мила посмотрела на надгробную плиту без фотографии.

– Здесь лежит мой отец, а я все равно чувствую себя так, будто никакой семьи у меня нет и никогда не было.

– Это не так, – вдруг с горечью произнесла позади Акулина; ее голос показался Миле одновременно очень грустным и отстраненным, словно она говорила сама с собой.

Мила вдруг испугалась собственных слов и, стремительно повернув лицо к Акулине, сказала:

– Извини! Я не хотела тебя обидеть. Ты ведь была моей семьей все эти годы… – Она растерянно отвернулась. – Я не то хотела сказать…

Акулина одной рукой обняла ее за плечи.

– Я знаю, – мягко сказала она. – Знаю, о чем ты говоришь. И понимаю, что никогда не могла заменить тебе мать. Я была скорее твоей старшей подругой.

Акулина опять вздохнула. Ее рука исчезла с плеча Милы. Обернувшись во второй раз, Мила заметила, что Акулина отворачивает лицо.

– Акулина? – озадаченно позвала ее Мила.

Та, словно очнувшись, улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд.

– Ничего, – покачала головой она. – Просто задумалась…

Когда они уходили в тот день с кладбища, Мила обернулась, чтобы бросить последний взгляд на могилу отца, и пообещала себе, что обязательно сделает фотографию для надгробной плиты. Она подумала, что если будет приходить сюда, а с надгробия на нее будут смотреть знакомые серые глаза, так похожие на ее собственные, она в конце концов сможет ощутить хотя бы частичкой своего сердца, что здесь похоронен родной для нее человек – ее отец.

 

* * *

 

Милу вырвал из воспоминаний громкий собачий лай где‑то поблизости. Окончательно вернувшись в настоящее, она повертела головой. В радиусе видимости не было ни собак, ни других животных, и Мила решила, что, видимо, чей‑то привязанный к конуре пес принялся гавкать на прошмыгнувшую мимо него кошку.

Отвлекшись от дороги, Мила тотчас была наказана. Задев ногой какой‑то предмет, оказавшийся у нее на пути, она споткнулась и с коротким вскриком упала на четвереньки. Боль она почувствовала с запозданием – острое жжение чуть выше щиколотки. Переместившись с четверенек в сидячее положение, Мила бросила взгляд вдоль правой голени – внизу алел глубокий порез. С шипением втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, Мила скривилась.

– Больно же… ох…

Рядом валялась разбитая бутылка из‑под шампанского. Наверное, ее выронили случайно, когда везли на свадьбу ящики с вином. Досадуя про себя, что никому не пришло в голову убрать ее с дороги, Мила осмотрела рану. Осколков стекла в ней, кажется, не было, но рана сильно кровоточила. Кровь стекала по щиколотке на ступню и капала на землю. Мила огляделась в поисках чего‑нибудь, чем можно было бы зажать рану. Подошел бы лист подорожника, но на этом участке дороги он, как назло, не рос. Опомнившись, она полезла в карман, надеясь найти там носовой платок, однако карманы ее платья были пусты. Ей не хотелось оставлять после себя на дороге следы крови, поэтому Мила, не зная, что еще можно сделать, зажала рану ладонью. Однако кровотечение было слишком сильным – пальцы тотчас стали мокрыми от крови.

– Вот блин, – вслух посетовала Мила. – Да что же она так льется…

В растерянности она уже хотела махнуть на все рукой – ничего не поделаешь, придется идти домой с кровоточащей раной, – как вдруг прозвучало незнакомое ей заклинание, и прямо перед собой Мила увидела черный морион. На миг вспыхнуло – и Мила не сразу осознала, что вспышка была черной, как сама ночь. П<