В которой Лобанов испытывает «сердечный укол»

 

Легионную крепость Дробета римляне соорудили в красивом месте. В плане она имела форму квадрата со стороной в шестьсот шагов, и какие это были стороны – ого! – два ряда стен высотой в двадцать локтей, расположенных на расстоянии восьми шагов друг от друга. Замучаешься завоевывать! Одной стороной фортеция примыкала к мосту Понс Траянис, а еще с трех ее окружали рвы и земляные валы, расположенные в шахматном порядке, – пока до самих стен доберешься, половину бойцов положишь. Еще один вал находился в промежутке между крепостными стенами.

Сами стены были выстроены из «двуручных» каменных блоков‑квадров. С внешней стороны квадры блестели шлифовкой, с внутренней так и оставались необработанными – никто ж не видит… Вокруг и внутри крепостных стен легионеры проложили добротные кольцевые дороги, а дальше расстилалась прата, территория легиона, где на травке пасся скот, – за ним присматривали воины‑пекуарии.

Таков был стандартный типовой проект римской крепости. Однако в Дробете, на неспокойной данувийской границе, потребовалось еще пуще укрепить крепостные ворота, ибо даки с гетами стояли на ступеньку выше полудиких германцев и умели штурмовать укрепления. И здесь, впервые в практике пограничной фортификации, навесили мощные двойные ворота, а справа и слева от них возвели круглые башни, выдающиеся вперед из крепостной стены. Мало того, на боковых, прилегающих к воротам стенах устроили балконы, дабы сподручнее истреблять штурмующих.

У ворот преторианцы спешились, а ликторы повлекли своего легата в канаб. Сергий с удовольствием разминал ноги.

– Лучшее средство против геморроя, – внушал Гефестаю Эдик, – это пешие прогулки! Так что гуляй почаще – и не будешь ныть!

– Когда это я ныл? – озадачился сын Ярная.

– Было дело, – туманно, но очень веско сказал Чанба.

– Врешь ты все… – проворчал кушан.

В главных воротах их остановил дозорный. Опираясь на щит, он весьма красноречиво уткнул копье‑гасту в грудь Сергию. Лобанов, так же молча, протянул дозорному квадратик кожи – пропуск с печатью префекта претории.

Легионер, удовлетворясь, убрал копье и, так и не сказав ни слова, махнул свободной рукой – путь, дескать, свободен.

Внутри кастра Дробета удивительно походила на расположение какой‑нибудь военчасти. От главных ворот тянулась прямая и широкая виа преториа. Рядами вдоль нее шли казармы ауксиллариев,[41] выстроенные из кирпича и крытые черепицей, а дальше располагалась скола – помещение для военных занятий, казармы легионеров – с портиками! – и дома старших офицеров.

– Серый, глянь! – восхитился Эдик, заглядывая в казарму через распахнутые двери. – Тоже двухъярусные койки, как у нас! Помнишь?

– Помнишь… – рассеянно отозвался Роксолан.

Легион жил по издавна заведенному порядку. У казарм фракийской алы конники точили мечи, чистили доспехи. Насупленный декурион аккуратно вбивал гвоздики в парму – круглый кавалерийский щит, – приколачивая вощеную кожу. Из конюшен доносилось ржание. Возле турмовых котлов дежурные кололи дрова, обдирали свиную тушу, мешали булькавшее варево. Двое проштрафившихся кавалеристов без поясов, в подоткнутых туниках, скребли лопатами доски сортира, таскали воду, окатывали ею пол, драили, доскребываясь до древесины чистого белого цвета. Слышались возгласы:

– Минуций Нисет! К квестору![42]

– Что, деньги дают?!

– Беги давай!

– Бегу! Лечу!

– Пеликан!

– Чего?

– Когда сменяешься?

– С третьей ночной на первую дневную. А чего?

– Тьфу! Весталкина честь. Да Помпедий достал где‑то неплохого винца…

– Критского?

– Ага, жди. Цекуба!

– Тоже ничего.

– Сальве, Процилий!

– Сальве…

– Кто это с тобой?

– Септимий Квадрат, старослужащий первой кентурии, первого манипула!

– Отставить, Септимий. Проходи, у нас по простому.

Мимо, сменившись с дежурства, прошагал легионер.

– Эй, служивый, – остановил его Сергий, – не подскажешь ли, где нам найти принцепса претории?

– Цереала, что ли? – проворчал легионер и хмыкнул без особой приязни: – С чего бы вдруг Цивика дакам занадобился?

– Я не слышу ответа, – очень спокойно сказал Лобанов. До того спокойно, что легионер поежился. Еще один боец, без шлема и панциря, в одной красной тунике, остановился и покачал головой:

– Ты опоздал! Принцепса срочно вызвали в Сармизегетузу – нового наместника ждут, что ли.

– Это плохо… – задумался Роксолан. – Так, а префект лагеря на месте?

– Почти! Он в ретентуру подался, я видел. Зовут Гай Косконий Ребил.

– Благодарю тебя, – церемонно сказал Сергий и повел своих дальше.

А дальше, на перекрестке, стояла принципия – штаб легиона. Неподалеку был устроен преторий, где размещалась резиденция командующего легионом – основательный двухэтажный домина. Напротив претория находился сакеллум, знаменное святилище, – там хранились значки когорт, легионная аквила и бюсты императоров. Ниже, в подвале сакеллума, держали кассу со сбережениями легионеров и вторсырье – ни гвоздей, ни обломков мечей в кастре не выбрасывали, металл ценился высоко.

– Крепко устроились римляне, – сказал Эдик, – надолго.

– Но не навсегда, – заметил Сергий.

– Увы! – отпустил вздох Искандер.

– Не переживай, – утешил его Чанба. – На наш век хватит!

За виа принципалис, делившей кастру пополам, начиналась ретентура – тыльная часть крепости. Здесь дымила труба фабрики – легионной мастерской. Там обжигали кирпич и черепицу и ставили на них легионное клеймо. В Дробете временно стояли когорты Второго Августова легиона, а посему на заготовках выдавливали обе его эмблемы – быка и козерога. С кузни доносился неумолчный звон и лязг.

Напротив фабрики, через утоптанную дорожку, тяжко осели приземистые горреи – большие амбары.

Тут Сергий и встретил префекта – тот принимал зерно нового урожая. Лобанов подошел и представился.

– Задание я получил от префекта претории, – подпустил Роксолан юмору, – вот и решил обратиться к префекту лагеря. Уж он‑то, думаю, знает своих людей получше Цивики Цереала!

Гай Косконий Ребил довольно хмыкнул.

– Как не знать, – приосанился он, – все передо мной прошли за тридцать‑то лет. И кто тебе надобен, кентурион?

– Тиберий Клавдий Максимус.

– Ага! – Префект подумал, и вдруг трубно взревел: – Цезий Басс! Ко мне!

Опрятный тессерарий,[43] настолько плотный, что, чудилось, мышцы его вот‑вот разорвут панцирь, подлетел к префекту и вытянулся во фрунт, хлопая себя кулаком в гулкую грудину.

– Цезий Басс слушает твои приказы! – рявкнул он.

– Ага… – буркнул префект. – Декуриона Тиберия Клавдия – ко мне! Он хоть на месте?

– Декурион – рядом, – отрапортовал тессерарий. – В госпитале!

– Болеет, что ли? – нахмурился префект.

– Никак нет! Принимает лекарства! Гай Косконий Ребил поглядел на Сергия.

– Не будем отрывать декуриона от работы, – решил Лобанов, – заявимся к нему сами.

– Цезий, – тут же распорядился префект, – проводить!

– Слушаюсь!

 

Госпиталь‑валетудинарий тоже был типовой постройки. Солдатские палаты и угловые комнаты для офицеров выходили во внутренний дворик, где размещались операционная и святилище Эскулапа. Медицина медициной, но и божья помощь не помешает. Отдельный вход вел в госпитальные термы с огромным бассейном.

Декуриона Сергий застал за делом – Тиберий перетаскивал керамические сосуды с лекарствами. Это был седой человек суровой наружности с красным лицом и бестрепетным взглядом. Такой наедет – не спустит.

– Тиберий Клавдий Максимус? – обратился к нему Сергий.

– Ну? – буркнул декурион, едва поворачивая лицо.

– Гастат‑кентурион Особой когорты претории Сергий Корнелий Роксолан приветствует тебя. Я послан в Дакию по заданию префекта Марция Турбона. Сиятельный велел прежде всего обратиться к тебе.

Такой подход мигом расположил старого вояку – у декуриона даже лицо разгладилось, а ледок в глазах подтаял, убавляя цепкости и колючести.

– Пойдем в третью палату, – сказал Тиберий, – там сейчас никого.

Он провел преторианцев в комнату, где рядком стояли четыре деревянных кровати. Осеннее солнце цедило свет сквозь промасленную ткань окон, а по углам торчали керамические воронки гипокаустов, нагонявшие теплый воздух из подвальной печки – в госпитале наступил отопительный сезон.

– Садитесь, – предложил Тиберий и сам уселся, не чинясь. – Особую когорту я уважаю, наслышан про ваши дела. Слушаю, кентурион.

– Речь пойдет о золоте, что зарыто Децебалом, – сразу сказал Сергий, – и о Скории, который вроде выболтал тайну схрона.

– Ах вот оно что… – протянул Тиберий. – Да, было дело. Только Скорий – пустое место, он как та труба, через которую в храмах возвещают жрецы. И ничего он не выбалтывал. Не знал Скорий никакой тайны! Всё было ведомо Сирму, а Скорий у него на посылках был. Да вот не к тем его Сирм подослал. Оролес – обычный разбойник, и ему глубоко начхать и на Дакию, и на Рим. Оролесу нужно золото! Вон, вчера он на Понс Ветус напал. Наши, правда, всыпали ему, как полагается. Но ушел Оролес, опять ушел, пес смердящий.

Тиберий задумался, и Сергий решил его осторожно подтолкнуть.

– А с чего бы ты сам начал поиски? – спросил он. – У нас задание простое – найти это клятое золото первыми, чтобы оно Оролесу не досталось. Префект боится, что Оролес сразу кинется оружие покупать и нанимать бойцов из сарматов.

– Не кинется! – мотнул головой Тиберий. – Я ж говорю, Оролесу нужны деньги. Деньги, а не война! Да ему и в голову не придет раздавать золотишко всяким‑прочим, он всё себе захапает. Надо будет – перебьет всех, чтобы ни с кем не делиться. Так что. А вот насчет поисков. – Тиберий почесал в затылке и сказал задумчиво: – Вам бы с Верзоном потолковать.

– Это кто?

– Верзон из даков, раньше Децебалу служил, а теперь он в вексиллатионе,[44] его ала в Апуле стоит. В сентябре, ну вот когда Скория запытали, Верзон в Дробету приезжал, и мы с ним разговорились. История занятная. Когда тут война шла, Децебал принялся повсюду прятать свои сокровища. От нас прятал, а потом, когда ему приспичит, доставал золото и покупал тех же сарматов или квадов. И вот однажды Децебал обратился к Верзону и попросил у того пятнадцать лучших бойцов – сокровища охранять. Три воза с золотом снарядил тогда Децебал. Верзон, конечно, дал царю то, что тот просил, и лишь после узнал, что всех его воинов отравили. Децебал всегда так поступал – никто не должен был знать, где спрятано его золото. Воины охраняли сокровища, потом они убивали рабов – ну, тех, кто прятал ценности, – а после и их самих угощали мясной похлебкой, куда жрец тутошнего Замолксиса подсыпал зелья… И всё шито‑крыто!

Узнал об этом вексиллатион и переметнулся к нам – не смог простить царю убийства своих ребят.

А где‑то с год назад Верзон побывал в местах, куда укатили те возы, – это где‑то в Бастарнских Альпах. И наткнулся на скелеты своих парней! Даки тогда уже много чего у нас переняли, в том числе и кольца легионеров – почти у каждого из скелетов на пальце было такое кольцо, а на нем написано и кто его хозяин, и какого он рода. Десять человек опознал Верзон. А самое интересное, что скелетов было четырнадцать!

– Значит, – спросил Сергий с замиранием, – кому‑то удалось спастись?

– Точно! Звери кости растащить не могли, скелеты‑то недавние, и хрящи, и связки на месте. То есть получается, пятнадцатый просто ушел. А вот как его звать, не скажу, это вы у Верзона спросите.

– А он точно в Апуле?

– Точно. Только… это… кони у вас добрые?

– Не сказал бы. Мы их на станциях меняем.

– Ясно. Ну, без хорошего коня в Дакии делать нечего. Станции и у нас заведены, вот только дороги не везде проложены, а по лесам на казенной лошадке мотаться – не дело.

– Ты прав, – кивнул Сергий. – Не подскажешь ли, у кого тут коней купить можно?

– Не вопрос! В канабе есть Сарматский рынок, куда пускают варваров из степи. Они пригоняют скот и лошадей.

– Ну спасибо, декурион. Вале![45]

– Вале! И да помогут вам Юпитер и Фортуна!

 

Минуло десять лет «послевоенного строительства», и поселок‑канаб при кастра Дробета разросся, застроился крепкими домами, даже амфитеатром обзавелся. Словом, превратился в провинциальный городишко, обычный для задворков империи. Такие местечки стояли и в Африке, и в Британии, и в Иберии, предоставляя гражданам Рима и перегринам все мыслимые удобства, принятые в цивилизованном обществе, – от кровавых зрелищ на арене до помывок в термах.

Сергий направил стопы именно в баню. Им, как он понимал, светила дальняя дорога, и, когда еще представится случай помыться, неизвестно. Его почин поддержали все.

– Термы – это хорошо, – высказался Искандер, – водные процедуры нам не помешали бы.

– И ха‑ароший обед! – добавил Гефестай.

Эдик не вставил даже слова. Задумался, видать. Прослушал.

Они вышли на прямую улицу Декуманус, в перспективе упирающуюся в ворота военного лагеря, и свернули к термам – громадному зданию, сложенному из каменных, тщательно отесанных квадров, с монументальным фронтоном, поднятым на восьми колоннах.

– Храм Мойдодыра! – болтал Чанба в манере экскурсовода, переходя на русский. – Это такой бог санитарии и гигиены. Мойдодыра изображают кривоногим и хромым, с медным тазом на голове. В жертву ему приносят грязь – смывают с тела священными мочалками…

– Заходи, грешник, – хмыкнул Сергий, – послужи Мойдодыру!

Сдав одежду рабу в раздевалке‑аподитерии, друзья прошли сразу в кальдарий, где в большом бассейне плескалась горячая вода. Вокруг кальдария были устроены ванны поменьше, вода в них наливалась через бронзовые краны в форме дельфинчиков.

Пар поднимался высоко, под купол с прорезанными окошками, но сырости не было, дышалось легко. В стены зарывались ниши, где на мраморных скамьях возлежали купальщики, они крякали и стенали под руками рабов‑массажистов.

Намывшись и напарившись, Сергий окунулся в общий бассейн и устроился на скамье. В соседнюю нишу протопал Гефестай, вытирая волосы. Вынырнул Эдик и сделал кушану внушение:

– Осторожнее ерзай, а то скамейку продавишь! Наел задницу.

– Молчи, худоба! – добродушно ответил Гефестай. Эдик подсел к Сергию и накололся на египетский амулет.

– Ой, чего это?

– Это тьет, – любезно объяснил Лобанов, – или «Кровь Изиды».

– Петля какая‑то.

– Это не петля, это вагина богини.

– Да‑а?! – восхитился Чанба. – Не больно‑то и похоже.

Он нацепил цепочку на палец и завертел амулетом в воздухе.

– Не потеряй, смотри, – проворчал Роксолан.

– А чего?

– А того! Это ключ от квартиры, где деньги лежат. Помнишь пирамиду Хуфу?

– Ну?

– Тьет – это ключ. Когда надо, он отворит потайную дверь и откроет проход до самой сокровищницы фараона. Понял?

– Ух ты! – вылупил глаза Эдик. – И много там тех сокровищ?

– Да тише ты, не ори. Много, мало. Комната такая, примерно пять на пять, и вся забита золотом – где по пояс, где по грудь.

– Ни фига себе. Так чего ж ты не взял?!

– Чучело! – прогудел Гефестай. – Что б ты стал делать с такой кучей золота? Унитазы ковать?

– Сам чучело, – быстро ответил Эдик и задохнулся: – Да я б. Ух!

– Не переживай, – усмехнулся Сергий, – надо будет, откроем фараонову хованку.

– А когда? – оживился Чанба.

– А как на пенсию выйдем.

– У‑у. Это сколько еще ждать.

– Всё, хватит валяться, – поднялся Сергий. – Одеваемся, обуваемся, строимся. И – шагом марш!

– А куда мы шагом марш? – осведомился хитроумный внук Могамчери.

– На рынок.

 

Рынок в канабе выстроили на окраине, окружив квадратом кирпичных стен, а вдоль стен устроили портики с лавками. Тяжелые ворота этой цитадели купли‑продажи отворялись с раннего утра, а закрывались, когда начинало темнеть. Рынок был открыт для торговли с варварами, и его быстро прозвали Сарматским – степняки были частыми гостями Дробеты. В поселке, улицы которого патрулировались легионерами, сарматы вели себя смирно, не безобразничали, ну а на рынке за порядком вообще следили бенефикарии – с этими ребятами не забалуешь.

Впрочем, торговали все понемножку. Римляне‑переселенцы продавали вещи, привезенные с собою, даки выносили брынзу и мед, роксоланы с Нижнего Данувия пригоняли овец, выкладывали воловьи шкуры, скатанные в тяжелые рулоны, а язиги предлагали коней. Именно коней – сарматы, эти «доители кобылиц», берегли породу. Вся их мощь и слава держалась на кавалерии, и они не имели намерения поднимать коневодство Рима. А если бы кто‑то из соплеменников продал имперцам кобылу, предателя ждало суровое наказание: его бы волочили по степи на аркане, пока трава и земля не стесали бы тело до кости.

Коней сарматы приводили всяких: обычных степных лошадок, коротконогих, длинношерстных и пышногривых, – таким никакая зима не страшна, они и под снегом траву найдут; чистокровных аргамаков – золотистой масти, с белым хвостом, но без гривы; роксоланских альпов – за каждого из этих гнедых красавцев просили тридцать золотых денариев.

Искандер сразу выбрал себе аргамака, его примеру последовали и Гефестай с Эдиком. Чанбе, правда, куда сподручней было бы с маленьким степным скакуном, но чтобы конь гордого абхаза оказался ниже в холке, чем у друзей. Не бывать тому!

А Сергий все ходил по торговым рядам, осматривая лошадей, и никак не мог выбрать. Конь – не просто средство передвижения, это четвероногий друг. Легко ли выбрать друга?

От стены до стены тянулись коновязи, за ними бойко гарцевали или беспокойно отаптывались скакуны всех мастей. Ржание металось по рынку, эхом носясь из угла в угол.

Рядом с животными сидели хозяева – в коротких перепоясанных рубахах, мягких сапогах и плащах, застегнутых фибулой на плече. День стоял теплый, но сарматы были в мохнатых конических шапках из волчьих шкур. Лишь один встряхивал прямыми длинными волосами, черными с просинью.

Лобанов остановился. Да это сарматка! И прехорошенькая.

Девушка, привлекшая внимание Роксолана, была одета в шаровары и сорочку, ощутимо выдававшуюся в груди и подпоясанную в узенькой талии. Рукава были отделаны золотыми бляхами. Сарматка, косо глянув на Сергия, расправила вышитый платок‑гиматион и повязала его на голову.

Лобанов скользнул взглядом по ее ногам, но понять, стройны ли они, не смог. Только и разглядел, что меховые туфельки на изящных ступнях, украшенные кораллами.

Вновь подняв глаза, кентурион встретил девичий взгляд. «Очи черные…» – мелькнуло у него. Девушка смотрела на него, нисколько не смущаясь и не отводя глазок. Интереса своего она тоже не скрывала.

А Сергий никак не мог успокоиться. Снова и снова он разглядывал лицо сарматки, ее кожу, осмугленную то ли солнцем, то ли южной кровью, тонкий нос, брови вразлет… Смотрел – и насмотреться не мог.

Девушка первой не выдержала – улыбнулась, рассмеялась. Лобанов тоже расплылся в улыбке и подошел ближе. «Цветок душистых прерий» спросила его о чем‑то, но Роксолан не понял языка – то ли дакийского, то ли сарматского. Он так и ответил:

– Не понимаю.

Тогда девушка перевела свой вопрос на латынь, причем довольно чистую, хотя и с гортанным призвуком:

– Тебе нужен конь?

– Куда больше, – признался Сергий, – мне нужна молодая, красивая кобылка.

Девушка не обиделась – сравнение женщины с лошадью было принято у сарматов в песнях и сказаниях. Она кокетливо улыбнулась и сообщила:

– Ее зовут Тзана.

– А я – Сергий. Тзана сама торгует лошадьми?

Он спросил об этом не потому, что его интересовали вопросы равноправия женщин у сарматов. Просто надо же было ему успокоиться.

– Тзана не одна, – улыбнулась девушка. – Со мною дядя Абеан и братец Сар.

И тут Роксолану пришлось туго – крутой кентурион совершенно не знал, как быть. Его влекло к этой девушке, но как повести себя, что сказать Тзане?

Молоденькая сарматка отвернулась к коню чалой масти и одной рукой поправляла сбрую. А вот пальцами другой руки она щипала себя за щеки, чтобы вызвать румянец. И еще девушка покусывала губки, чтобы и те выглядели ярче.

– А вот, – оживленно заговорила она, оборачиваясь, – посмотри, какой конь!

Она обошла чалого и тут же вернулась, ведя в поводу саврасого жеребца – светло‑рыжего с темной полосой по хребту. У него были маленькая голова, уши торчком, изогнутая шея и прямые, как копья, сухие ноги с маленькими копытами без волос на бабках. Конь был покрыт чепраком, седло было отделано заклепками, а уздечку покрывали белые ракушки, предохраняющие всадника от дурного глаза.

– Это настоящий сауран! – рассказывала Тзана. – Старики говорят, что он происходит от дикого коня. Ест меньше хомяка, а неутомим. Его бег, как полет стрелы! Его ноги, как крылья сокола!

Нахваливая саурана, девушка подошла совсем близко, коснулась Сергия бедром, и кентуриону отказала его обычная сдержанность – он крепко обнял Тзану. Тугие, почти твердые груди приятно вдавились в область сердца преторианца, а черные девичьи глаза глянули с расстояния меньшего длины ладони. Тзана не сопротивлялась. Выхватив тонкий кинжал, она уткнула его в бок Сергию и сказала ласково:

– В нашем племени есть закон – прежде чем выйти замуж, девушка должна убить трех врагов. Два скальпа я уже сняла.

Сергий убрал руки – в ладонях все еще жило ощущение теплого, гибкого тела – и глухо проговорил:

– Прости.

– Да за что? – сладко улыбнулась Тзана и хихикнула: – У тебя такие сильные руки.

Роксолан затрудненно вздохнул.

– Ты слишком хороша, чтобы оставаться спокойным, – сказал он. – Как сохранить кровь холодной, когда ты так близко, что я даже улавливаю твое дыхание?

Девушка ничего ему не ответила, только сняла платок и мотнула тяжелой копной волос. Посмотрела на Сергия, глаза в глаза. Ресницы ее дрогнули, нагоняя тень.

– Тзана.

Девушка томно закинула руки за голову, собирая волосы, тонкая сорочка красиво облепила груди. Соски набухали и твердели, буравя ткань, – у Роксолана даже губы пересохли. Тзана неожиданно опустила руки и быстро проговорила:

– Покупай коня, а то дядя идет!

– Я беру его, – громко сказал Лобанов, не глядя на саурана.

Подошедший сармат одобрительно покивал. Он снял остроконечный башлык, оголяя бритую голову с одним пучком волос, заплетенным в косицу, вытер пот со лба и натянул свой головной убор снова. Бросив Тзане пару слов, он отошел, громко выкликая Сара.

– Сколько? – спросил Роксолан, продолжая глядеть на Тзану.

– Десять аурей, – ответила девушка, не отрывая своих глаз от его лица.

Это было дорого, но Сергию было не до бухгалтерии. Он отсчитал десять золотых кружочков с профилем императора и протянул Тзане:

– Я хотел бы увидеть тебя еще.

– Ты хочешь… меня? – созорничала девушка, принимая плату.

– Да!

Тзана подбросила монеты на ладони, те зазвенели.

– Дядя сказал, что мы уезжаем домой через два или три дня, – проговорила она. – Я живу за Тизией, мы поедем до Апула, до Бендисдавы.

– До Апула? Тогда я найду тебя!

– Если найдешь, – дразняще улыбнулась девушка, – я поверю, что твое желание не слабее твоих рук.

Она протянула ладонь и положила ее Лобанову на грудь.

– Твое сердце бьется часто! – сказала она довольно. – Послушай мое.

Роксолан дотронулся до теплой кожи под девичьей сорочкой, сдвинул ладонь, приподнимая тяжелую грудь, и уловил взволнованный перестук. Убедившись, что заразила Сергия сердечной хворью, Тзана отняла руку и передала ему поводья:

– Конь твой!

 

Глава шестая,