В которой наши главные герои вспоминают прошлое, уже ставшее далеким будущим

 

Сергий Роксолан, Искандер Тиндарид, Эдикус Чанба и Гефестай сын Ярная покинули Большой Цирк вместе со всеми, но и в огромной толпе они выделялись. Все четверо служили в Шестой кентурии Особой когорты претории, а Сергий Роксолан носил звание гастат‑кентуриона. Вернувшись вчера с одного задания, завтра они готовились получить новое, а нынче, в Марсов день,[8] у друзей был выходной – первый за полгода…

Четверо преторианцев выступали с достоинством цезарей, щеголяя новенькой формой – на каждом были короткая алая туника с золотым позументом и лиловый плащ. Крепкие ноги были обуты в красные калиги, а головы гордо несли блестящие шлемы с роскошными плюмажами из страусиных перьев. Мускулистые руки небрежно придерживали мечи в ножнах на перевязях. Двое выбивались из строя – Сергия отличали серебряные поножи, полагавшиеся кентуриону по званию, а невысокий Эдикус шагал чуть впереди, чтобы не так бросалась разница в росте.

– Куда пойдем? – спросил он нетерпеливо. – Может, на Форум махнем? Потусуемся?

– А что мы там забыли, на Форуме? – пробурчал Гефестай.

– Ладно, – быстро согласился Чанба. – Твои предложения?

– Лично я, – потер живот Гефестай, – завалился бы сейчас в приличную харчевенку! Что‑то есть охота.

– Можно подумать, – фыркнул Эдик, – эта охота у тебя хоть раз в жизни пропадала! Как просыпаешься, так она и приходит. Даже ночью встаешь пожевать!

– Природа, – измолвил сын Ярная назидательно, гулко похлопав себя по животу, – не терпит пустоты.

– Мне кажется, что в данном случае Гефестай прав, – неожиданно поддержал друга Искандер, – хорошая трапеза нам не повредила бы. Заодно отметим праздничную дату!

– Какую? – удивился Сергий.

– Вторую годовщину нашего пребывания в этом времени! – торжественно провозгласил Тиндарид.

– Что, точно? – вытаращился Эдик и сразу нахмурился: – Ты что? Сейчас октябрь, а мы сюда в ноябре перешли!

– Не, – замотал головой Гефестай, – это в две тыщи шестом был ноябрь, а мы, когда переместились, в апрель попали. Ну и считай – сто семнадцатый, сто восемнадцатый… и еще пять, ну, почти шесть месяцев. Тоже мне, арифме‑етик!

Искандер улыбнулся.

– Стоит ли пересчитывать календарные дни? – мягко сказал он. – Было бы вино, а повод найдется…

– В самом деле! – воскликнул Гефестай. – Вперед, луканская копченая колбаса ждет нас!

– И омар с горной спаржей, – потер руки Эдик.

– И мурена из Сицилийского пролива. – облизнулся Тиндарид.

– И опианский фалерн, – подхватил кентурион‑гастат, – столетней выдержки!

Хохоча и переговариваясь, четверка двинулась по улице Патрициев, высматривая подходящее заведение. Долго искать не пришлось – возле Септизодия, семиэтажной высотки Рима, обнаружилась таверна «У Ларсинии». Что уж там за Ларсиния такая, друзья выяснять не стали, но таверна им приглянулась. За темным вестибулом[9] их ждал обширный зал триклиния,[10] разделенный на две половины – одна пониже, другая повыше. Повыше стояли столики‑трапедзы и ложа‑клинэ, а пониже – нормальные столы и скамьи.

Четверо преторианцев сразу сдвинули пару столиков и расселись вокруг.

– А мне наше время снится иногда, – признался Роксолан, расстегивая ремешок, стягивавший нащечники, и снимая шлем. – Только подсознание все путает. Вижу сон, будто я в Москве, а вокруг ни одной машины, все на конях, все в тогах. Я иду, иду, спускаюсь в метро, а на станции темно, как в храме египетском, только фары метропоезда светятся… К чему бы это?

– К новому походу, – авторитетно сказал Эдик. – Примета такая – если приснилось метро, жди секретной операции.

Тут подошел сам ресторатор и неуверенно поклонился.

– Я извиняюсь, – обернулся к нему Чанба, – вы еще спите или мы уже обедаем?

– Чего изволят господа преторианцы? – прогнулся держатель таверны.

Друзья заказывали по очереди. Ресторатор едва поспевал ставить закорючки на вощеных дощечках‑церах, бросая на посетителей косые взгляды. Сергий уловил его настроение и выложил на стол пару денариев – жалованье преторианца позволяло не отказывать себе в маленьких удовольствиях. Хозяин и деньги моментально испарились, зато из кухни повалили рабы с подносами. Они уставили оба стола и удалились. Последним явился раб‑виночерпий, он притащил фалернское в глиняных бутылках с узкими горлышками и топор. Разрубив пошире устья, запечатанные гипсом, раб опорожнил сосуд в широкий кратер, похожий на серебряный тазик, смешал вино с водою по эллинскому обычаю и разлил по чашам.

– Ну, за нас! – произнес тост Гефестай.

Друзья основательно приложились и хорошенько закусили.

– А я, – сказал Эдикус, уплетая шматик копченого сала из Галлии, – почти не вспоминаю прошлое… которое теперь далекое будущее. Да и когда вспоминать? Вечный бой! Сначала парфян лупили, потом мы же их защищать взялись, на римлян перекинулись. Потом нас в гладиаторы записали, хоть мы об этом и не просили, и началось – претория, зачистка территории. Консулярам намяли по организмам… – Чанба бросил взгляд на Сергия. Роксолан в тот раз потерял любимую девушку, ее убили, когда преторианцы зачищали Рим от наемников четырех консуляров. Но кентуриона‑гастата не посетило тошное воспоминание.

– Да‑а… – протянул он. – Были схватки боевые…

– Да говорят, еще какие! – воскликнул Эдик, воодушевляясь.

– А как мы тебя в Мемфисе искали… – ухмыльнулся Гефестай. – Помните?

– В пирамиде? – Губы кентуриона поползли в улыбку.

– Ха! Это ты по пирамиде шастал, а мы снаружи бродили, тыковки чесали – и как нам тебя оттуда выковырять? Помнишь, – обратился сын Ярная к сыну Тиндара, – как я ту плиту поднял? Один! А весу там было – о‑го‑го сколько! Глыба! И ничего, осилил, есть еще в чем моще держаться, – гордо закончил он.

– За это надо выпить, – сообразил Чанба.

– За что? – озадачился Ярнаев сын.

– Да ты пей, пей… Ну, за победу!

Роксолан выхлебал полную чашу – и задумался. Интересная штука жизнь. Как в ней всё забавно поворачивается…

Искандера с Гефестаем он знал с детства, вместе в школу ходили, на одной погранзаставе росли. Ага, знал. Про то, что они оба родом из древней Парфии, эти наперсники детских забав молчали, как партизаны. По‑настоящему Искандера звать Александрос Тиндарид, он родился в первом веке нашей эры в семье эллинского купца, потомка воина, ходившего в фаланге Александра Македонского. А Гефестай и вовсе подданный кушанского царя…

Отца Александроса убили кочевники, напавшие на караван, и мальчика с матерью отдали в рабство за долги. Гефестая родня поместила в монастырь к митраистам, откуда тот сбежал – и шатался без призору. Так бы и сгинули, наверное, маленький невольник и бродяжка, но нашлись добрые люди, подсобили: переправили в двадцатый век, заповедав хранить великую тайну Врат Времени (высоколобые физики назвали бы их не так вычурно, но так же непонятно – «темпоральным тоннелем»)…

Расскажи ему кто о Вратах «до того как», он бы только переморщился от такой заезженной фантастики, отстойной и даже пошлой, но все было по правде.

Врата открывались раз в полгода, связывая храм Януса в парфянской крепости Антиохии‑Маргиане с пещерой в горах Памира – тогда еще на землях Таджикской ССР…

Дав себе слово не увлекаться спиртным, Сергий щедро плеснул в чашу неразбавленного фалернского – это вино было густым и крепким, горело не хуже виски.

– Закусывать надо, – тут же заметил Искандер.

– Закуска градус крадет, – улыбнулся кентурион и выцедил фалерн. Нутро прогрелось, в движениях появилась плавность. Сергий посмотрел на Эдика.

С Чанбой он подружился уже после школы, в Сухуми, куда перевели его отца‑пограничника. Эдик Чанба люто комплексовал из‑за своего «ниже среднего» и потому терпеть не мог высокого Сергея Лобанова. Но гадская перестройка так все переворошила, так перелопатила. Больше года им пришлось воевать с грузинами, бок о бок, спина к спине, а после хоть песню пой: «Русский с абхазом – братья навек!»

Вместе дослужили в армии. После дембеля Сергей Лобанов занялся автосервисом, открыл «ооошку» и взял к себе Эдика Чанбу – тот в механике был бог.

Сергей уже и забыл давно, как был начальником, но вот его бывший подчиненный любит при каждом удобном и неудобном случае напомнить, кто из них «босс и эксплуататор», а кто «угнетенный пролетарий»…

– Слышь, Александрос, – сказал Сергий, – а ты сам‑то как – по тому времени ностальгируешь?

– Безусловно, – кивнул наперсник детских забав. – Даже беспредельные девяностые у меня вызывают сладенькую тоску. Ничего удивительного – в школу я пошел в СССР, в мединститут поступил в РФ – вот я когда жил. Младенчество не в счет…

– О, Ардвичура‑Анахита! – вздохнул Гефестай. – Быстро же я тогда допер, что с нами приключилось! Классу к девятому, наверное. Индукция и дедукция! Сашке рассказываю, а он не верит, хихикает только. Что ты хочешь? Темный был, зашуганный…

– Можно подумать, – хмыкнул Эдик, – ты светом лучился!

– Молчи, морда, – добродушно сказал кушан.

– Сам морда!

– Не ругайтесь, – сделал замечание Искандер. – Эдуард, ты же культурный человек…

– И интеллигентный!

– И интеллигентный. А выражаешься, как варвар.

– Да это Гефестай все! Оч‑чень грубая и неотесанная личность.

– А по сопатке? – агрессивно осведомился кушан.

– Видишь? – горько вопросил Эдикус. – Вечно красней за него в цивилизованном обществе!

– Если кто‑то ведет себя невоспитанно, – менторским тоном проговорил Искандер, – то это еще не означает, что нужно отказываться от нормативной лексики и принятых норм поведения.

– О‑о! Какой же ты зануда!

Сергий улыбнулся, снова погружаясь в омут памяти. Все началось в 2006‑м, в День конституции Таджикской Республики…

Искандер дозвонился к нему в Москву и попросил помочь – Рахмон Наккаш, тамошний «наркохан» и депутат меджлиса, совсем уж достал дядю Терентия, самого близкого человека для сына Ярная из Пурашупуры и сына славного Тиндара Селевкийского. Сергей мигом собрался и, с Эдиком на пару, вылетел в Душанбе. Оттуда они добрались до кишлака Юр‑Тепе, где их ждали Искандер и Гефестай. Дядю Терентия к тому времени наккашевцы уже словили – и держали в каталажке‑зиндане. Лобанов взялся отвлечь охрану, пока друзья будут освобождать дядьку. Был праздник‑той, был пир, были «культурно‑массовые мероприятия» – песни и пляски, бои по правилам и без. Он тогда выступил против местного чемпиона‑пахлавона Холмирзо, зятя самого Наккаша. И все шло хорошо до самого последнего момента. Сергей как думал? Пока он будет месить пахлавона, друзья подкатят на «уазике», вытащат дядьку Терентия, прихватят его самого и выжмут из мотора все лошадиные силы, чтобы уйти к Памирскому шоссе. А там ищи‑свищи их! Скрылись бы, растворились в местном населении. Они бы с Эдиком вернулись в столицу бывшей родины, и Гефестая с Искандером прихватили бы с собой, и про дядьку бы не забыли…

Не вышло – защищаясь, он убил Холмирзо. И весь немудреный план полетел к черту… А жизнь так вывернулась, такой крутой вираж заложила, что крышу сносило поминутно!

Ибо довелось ему перешагнуть порог Врат. И оказаться в сто семнадцатом году нашей эры. В древней Парфии. Чокнуться можно!

…Они стояли на стенах Антиохии‑Маргианы, защищая город от римлян, идущих на приступ. Угодили в плен, стали рабами‑гладиаторами, один раз даже в Колизее выступили. Славный был бой, только тигра того до сей поры жаль. Хотя. Не убей он тогда усатого‑полосатого, стал бы тигриным кормом, вкусным и питательным…

В тот «знаменательный день» сам префект претории[11] вручил Сергею меч‑рудис, освобождая от боев на арене. На другой день префект не поленился явиться в школу гладиаторов и предложил Лобанову поступить на службу в преторию, в когорту для особых поручений. Сергей тогда согласился, но с условием – друзья станут в строй вместе с ним. Префекта наглость рудиария до того восхитила, что он согласился. Так Сергей Корнеевич Лобанов стал Сергием Корнелием Роксоланом. И началось.

Заговор четырех консуляров[12] стал первой пробой на прочность. Ничего, выдюжили. И со вторым заданием справились – вчера только из Египта вернулись, «злого волшебника» Зухоса ликвидировав, врага народа римского, а завтра им приказано явиться в дом префекта. Видать по всему, готовится новая миссия из разряда невыполнимых…

Тут ровное течение мыслей Сергеевых пресеклось – с громким гоготом в таверну ввалились батавы. В кожаных штанах и куртках, волосатые, бородатые, с длинными мечами. Целая тысяча этих свирепых вонючих мужиков из Германии стояла лагерем на Целии – как противовес претории. Копьеносцы‑гастилиарии из племени батавов составляли императорский эскорт, а любая встреча с преторианцами заканчивалась дракой.

К Ларсинии занесло шестерых. Пятеро батавов были помоложе, один постарше, но зато какой – двухметровый! Краснощекий богатырь с мышцами, борода веником – вылитый Бармалей.

– Гвардейцы кардинала! – быстро проговорил Эдик и допил вино.

Искандер брезгливо поморщился – от батавов ощутимо несло, – а Гефестай довольно крякнул.

– Самое время, – сказал он, неспешно затягивая перевязь. – Напились, наелись… Разборка на десерт.

Бармалей заорал:

– Очистить помещение!

Молодой батав весело загоготал и поддержал старшего товарища:

– Кыш отсюда, петухи![13] Остальные умело прокукарекали.

Четверка преторианцев сделала вид, что это не к ней относится.

– Я сказал… – затянул Бармалей, багровея.

– Чем это вдруг завоняло? – перебил его Чанба. – Из латрины, что ли, подтекло?

– Не‑е… – ухмыльнулся Ярнаев сын. – Это германское дерьмо само к нам пришло! Во‑он в тех бурдюках, видишь?

– А‑а! – «догадался» Эдик. – Вижу, вижу! Такие, на ножках, да?

– Во‑во! Батавы называются.

– А заросли‑то… Мама дорогая! Это ж сколько в тех бородищах блох…

– Блох! – фыркнул Гефестай. – Да там уже тараканы завелись! Или мыши.

– А в тебе заведутся черви! – прорычал рыжебородый Бармалей и вытащил меч. – Скоро!

– Не понял, – озадачился абхаз, вставая и сладко потягиваясь, – им чего надо‑то?

– Видишь, железяку показывает? – растолковал ему кушан, вытаскивая из ножен длинный сарматский меч‑карту с перекрестьем в виде полумесяца. – Это он намекает так, чтоб мы ему бороду сбрили! Закусали человека насекомые, заели совсем…

– Стрижем‑бреем, скальпы снимаем! – пропел Чанба, вооружаясь гладием.

Бармалей рванулся, обрушивая тяжелый клинок на Эдика, но тот ловок был – отскочил, пропарывая германцу и куртку, и кожу. Меч Бармалеев развалил столик, сбрасывая посуду, и застрял в точеной подставке. Гефестай не оплошал, подрубил великана из северных лесов.

– Первый клиент обслужен! – выкрикнул абхаз. – Следующий!

Молодые германские воины не устрашились – их охватило лихое бешенство. С криками «Хох! Хох!» они бросились на преторианцев всем скопом.

– Наша очередь, – сказал кентурион, вставая из‑за стола.

Тиндарид кивнул, дожевывая грушу из Сигнии, и поднялся. Бросил руки за плечи и выхватил из ножен за спиной оба своих меча – две длинных узких полуспаты испанской ковки.

Роксолан вынул из ножен свой акинак – скифский меч длиною в локоть. Хорошее оружие, хоть и древнее. Само в руку просится.

Искандер скрестил мечи и развел их с вкрадчивым, позванивавшим шорохом. На него налетел батав в распахнутой куртке, открывавшей волосатую грудь, украшенную клыками и когтями медведя, нанизанными на шнурок. Могучую шею, почти скрытую кудлатой бородой, охватывала толстая золотая цепь.

– «Златая цепь на дубе том…» – продекламировал сын Тиндара.

Германец сделал мощный выпад, достаточный, чтобы вышибить дверь. Левый меч Искандера отбил батавский клинок, а правый поразил гастилиария в бок. Батав грузно опустился на пол, с детским изумлением глядя на кровавый фонтанчик, пачкающий штаны.

– Рана, конечно, болезненная, – прокомментировал эллин, бывший хирург и завполиклиникой, – но не смертельная. Жить будешь!

Два батава сцепились с Гефестаем и Эдиком, третий прыгал за их спинами, норовя достать преторианцев через головы друзей. Четвертый, шарахнувшись от Искандера, возник перед Сергием, держа в правой руке меч, а в левой – нож, размерами не уступающий акинаку.

Роксолан отшагнул, подпуская батава поближе. Кровь, разбавленная фалерном, бурлила, требуя предать варвара смерти. Германский меч просвистел в воздухе сверкающей дугой, справа налево, и неторопливые движения Лобанова мгновенно набрали скорость. Он перекинул акинак в левую ладонь и сделал резкий выпад, накалывая батава между ребер. Гастилиарий взревел, отмахивая мечом наискосок, полосуя воздух ножом.

Сергий ударил ногой, перешибая батаву левую руку в запястье. Та изогнулась не поздорову, а нож отлетел к стене. До Роксолана донеслись громкие причитания хозяина таверны, с ужасом наблюдающего за тем, как приходит в негодность его собственность.

– Может, хватит? – спросил Сергий батава.

Тот набычился только – и попер в атаку. Теперь германец стал осторожнее, не делал широких замахов, брал не силой, а умением. Нападал и тут же отскакивал.

Лобанов отступил к накрытому столу и спросил:

– Выпьешь?

Голубые северные глаза выразили озадаченность, но руки продолжали орудовать мечом.

– Ну, не хочешь, как хочешь…

Сергий поймал германский меч в верхнем блоке, задержал и ударил ногой, целясь батаву в брюхо. Германец хэкнул, отлетая к стене.

– А я выпью.

Лобанов подцепил свою чашу и сделал глоток. Это демонстративное пренебрежение к противнику просто взбесило батава. Гастилиарий зарычал и оттолкнулся от стены, взмахивая мечом.

Прихватив с блюда кусочек сальца, Сергий кинул его в рот и тут же согнулся, опускаясь на колено, – батавский клинок прогудел поверху. Роксолан тотчас выпрямился, и акинак вошел германцу в бочину. Можно было довести удар до конца – до сердца, но зачем превращать приличную драку в пошлое мочилово?

– Торопиться надо при поносе, – наставительно сказал Лобанов, – и при ловле блох!

Он выдернул меч и шагнул в сторону, дабы сомлевший батав не повалил его. Сощурившись, Сергий огляделся. Искандер больше не дрался – сидел на скамье, опираясь на оба меча, и наблюдал за Гефестаем. Тот, отобрав клинок у своего противника, вразумлял германца кулаком. А кулачок у кушана был – что твоя гиря.

– Не балуй, – приговаривал Гефестай, охаживая батава то с левой, то с правой. – Так себя хорошие мальчики не ведут! Доходит?

– А твой где? – поинтересовался Сергий у Эдика.

– А мой самый умный! – радостно ответил Чанба. – Сбёг, зараза!

– Он не зараза, – поправил его Искандер, – он только разносчик. И надо говорить не «сбег», а «сбежал».

– Хватит, – сказал Лобанов Гефестаю, – товарищ уже проникся.

– Ага, – согласился сын Ярная, – да я, в принципе, наигрался уже…

Он отпустил «товарища», и тот выстелился на полу, раскидывая немытые конечности.

– Уходим, – решил Сергий, – а то как бы «самый умный» дружков не привел.

Эдик прихватил недопитое вино, Гефестай сгреб недоеденную закуску – и они ушли.

Ресторатор, дрожащий как в ознобе, с тоскою оглядел истекающих кровью батавов, ломаную мебель, битую посуду.

– O, Roma Dea! – простонал он, ломая руки.

А на улице, в исполнении квартета, грянула старинная легионерская песня:

 

Прячьте, мамы, дочерей,

Мы ведем к вам лысого развратника!

 

 

Глава третья,