Плоды скалярий и амулет на счастье

 

Алеша Пороховщиков шел домой и думал о том, что если бы он был девчонкой, то непременно разрыдался бы. Такого расклада он никак не ожидал. Он знал, конечно, что ему особенно не на что рассчитывать, но не мог даже предположить, что не получит вообще ни одного голоса. Даже Кривая Ручка кому-то симпатичен, а он… Все эти царства – чушь собачья! Никому до них и дела нет! Главное – это твое положение в классе. Выходит, что он, Алексей Пороховщиков, хуже всех, хуже самого захудалого Рыбаря.

А какова оказалась Марго? Сама ведь в этом году пересела к нему прямо первого сентября. Разве он ее звал? И ведь не просто сидела! Глазки строила, старалась будто бы невзначай коснуться его локтем. Он кому хочешь поклянется, что это было именно так. И его раздувало от гордости, что самая красивая девчонка в классе выделила его из одноклассников и всячески намекала, что не равнодушна к нему. Они даже несколько раз возвращались домой из школы вместе, и Марго смеялась и липла к нему самым откровенным образом. Он как раз намеревался в пятницу, на дискотеке по случаю окончания первой четверти, пригласить ее на танец и откровенно обсудить складывающиеся отношения. И что же теперь? Выходит, что она посмеялась над ним. Зачем? И что же ему теперь делать? Честно говоря, хотелось удавиться.

Вместо того чтобы идти домой, Алеша повернул в сторону сквера за домами, одну из аллей которого они сажали всей школой. Деревца были еще маленькими, худенькими, с двумя-тремя веточками, на которых не сохранилось уже ни одного листочка. Взрослые деревья и кусты еще были украшены разноцветной листвой, а эти малыши не выдержали наступающих холодов. Пороховщиков горько вздохнул, потому что показался себе таким же жалким и голым, как эти маленькие деревья. И так же, как они, он был на виду, и каждый мог показывать на него пальцем и смеяться в голос. Нет, пожалуй, ему здесь нечего делать.

Пороховщиков хотел повернуть домой, но заметил в конце аллеи красную куртку Митрофановой. Она сидела на спинке скамейки, а ноги ее утопали в желтой листве, сугробом лежащей на сиденье. Сам не зная зачем, он побрел к ней.

– Сидишь, яблоко раздора? – спросил он Марину и уселся с ней рядом на спинку скамьи. Митрофанова ушла раньше – значит, не знает еще о его позоре, а потому не будет смеяться, и с ней одной пока еще можно говорить на равных.

– Сижу, – односложно ответила Марина.

– И о чем думаешь?

– О разном.

– Не хочешь, не говори…

– А ты зачем пришел сюда?

– Ноги почему-то принесли, – честно ответил Алеша.

– Там… еще что-нибудь случилось из ряда вон?..

– Случилось, – не стал врать Пороховщиков.

– Что? – испугалась Марина и съехала по спинке в груду листьев.

– Да так… Тебя это не касается. Меня, знаешь ли, вынесли… – Он сам удивился, что признался Митрофановой, а потом даже похвалил себя за это. Что ж, пусть она лучше от него узнает, чем от кого-нибудь другого в искаженном виде. Всем известен школьный испорченный телефон.

– Что значит «вынесли»? – не поняла Марина.

Пороховщиков вкратце рассказал, что произошло в ее отсутствие.

– Знаешь, Лешка! – с жаром начала его утешать Митрофанова. – Это все какая-то ерунда! Кто-то подстроил… Или, скорее всего, эти дурацкие выборы вообще ничего не значат! Продумаешь, какие-то царства… Детские игры! Тебя всегда все уважали… Да ты и сам знаешь! Это так… не бери в голову… Случайность! Вот увидишь, никто и не вспомнит завтра!

Пороховщиков смотрел в глаза странной Марине, и ему очень хотелось ей верить. Она действительно была странной. Сколько он ее помнил, она почему-то всегда кого-то опекала, кому-то помогала, брала на себя чужие проблемы. Он вспомнил, что и сам ей обязан. В прошлом году, в походе, когда он растянул ногу, именно она бегала к реке, чтобы через каждые десять минут менять ему холодные тряпки компресса, а потом два дня туго бинтовала его ногу собственной косынкой. Ему захотелось сказать ей что-нибудь приятное, и он сказал:

– Зато ты у нас сегодня на высоте! Сам Вадик пал перед тобой ниц. Все девчонки в полном осадке.

Марина вздрогнула, съежилась внутри своей яркой куртки и ответила:

– Он ведь посмеялся. Неужели ты не понял?

– Я не смеялся, – услышали они за спинами голос Орловского, и оба одновременно обернулись.

– Лешка, извини, конечно… но не мог бы ты сейчас уйти, – попросил Вадим. – Мне с Мариной поговорить надо.

Пороховщиков спрыгнул со скамейки, растерянно пожал плечами и быстро пошел к дому. Его настроение после разговора с Митрофановой существенным образом улучшилось, тем более что и в голосе Вадима он не услышал ни ноты презрения. Может, Марина права и это голосование – чистое недоразумение? А если Марго так подло поступила с ним, то он завтра же отсядет от нее к Рыбарю на заднюю парту, и дело с концом!

Клен, мимо которого Пороховщиков проходил, бросил ему в лицо яркий рыжий лист. Лист мазнул по щеке своей «пятерней» и спланировал на дорожку. Алеша улыбнулся расхулиганившемуся клену и решил, что жизнь в общем-то совсем неплохая штука.

А Вадим Орловский смотрел на странную Марину и не знал, как начать разговор. Митрофанова сидела на скамейке, полузарытая в листья, и боялась даже пошевелиться.

– Я сказал правду, Марина, – все-таки начал Вадим. – Это не просто слова… Я весь измучился… Я и сам не ожидал, что буду без конца о тебе думать…

– Но я не могу, Вадим! – Марина выбралась из листьев и чуть не плакала.

Ей было его жаль. Она теперь точно видела, что он говорил правду. По своему обыкновению, ей очень хотелось бы ему помочь. Но ведь если она поможет ему, то принесет горе Богдану, а если поможет Богдану, то несчастным останется Орловский. Про Кривую Ручку с Феликсом она старалась в этот момент даже и не думать. Марина впервые находилась внутри такого заколдованного круга, когда от нее зависело все и одновременно ничего не зависело.

– Я знаю, – сказал Вадим. – Я видел вас с Рыбарем…

– Как? Когда? – ужаснулась Марина. – Ты подсматривал? – Она почему-то решила, что он прятался в темном тамбуре ее подъезда, где она получила второй поцелуй от Богдана.

– Нет, – Орловский покачал головой. – Вернее, подсматривал, но я не ожидал, что вы здесь будете… В общем, я не специально…

– И что же ты хочешь? – выдохнула вконец растерянная Митрофанова.

– Сам не знаю… Я подумал, что ты должна знать, что мне нравишься… Вдруг у вас что-нибудь не заладится с Богданом, а ты будешь знать, что я… Словом, я буду ждать тебя, Марина! – Он подумал о том, что говорит Митрофановой почти те же слова, что кричала ему в классе Марго, махнул в отчаянии рукой и пошел прочь в глубину аллеи.

Марина обхватила голову руками. Еще сегодня утром она была так счастлива! Зачем все это на нее свалилось? Она этого не выдержит!

 

А в то же самое время Илья Криворучко разглядывал в зеркало свои тощие бицепсы и сравнивал их с теми, которые были у парня на обложке Марининой книги. Сравнение было явно в пользу парня, но поскольку Кривая Ручка успел сделать пару упражнений, то глядел на него уже не так завистливо, как раньше. Главное ведь встать на путь совершенствования, а он уже встал, и значит, теперь все будет идти вперед по нарастающей и усугубляющей!

Несмотря на то что Марго пыталась сегодня на классном часе его оскорбить, это ей не удалось. Один голос за него все-таки был. И этот голос стоит всех остальных! Ну кто, кроме Митрофановой, мог написать его фамилию? Да никто, потому что, кроме нее, никто не обращает на него ровным счетом никакого внимания. Стало быть, это она! Скалярии все-таки дали свои плоды! Если бы он не пожалел для этого дела Изабеллу, то, возможно, плоды объявились бы раньше или были бы гораздо тучней, чем сейчас. Но надо отметить, что и нынешние плоды весьма неплохи. И кто знает, может быть, совсем скоро они будут ездить на Кондратьевский вместе с Мариной.

Кривая Ручка хотел сделать еще парочку упражнений, но решил, что для начала и этих довольно. В наращивании мускулатуры главное – постепенность. Так и в книге написано. Он перевернул лицом к столу парня на обложке и вспомнил Орловского. Как он сегодня выступил перед Митрофановой! Пожалуй, он, Илья, так не смог бы. Побоялся бы. Но Орловскому его храбрость не поможет. Марина его не любит, это ясно, как день. Вот Рыбарь – это хуже… Илья видел, как Богдан пожал Митрофановой руку, когда они вошли сегодня в класс, а она покраснела. Если бы ей не было дела до его пожатия, то она бы не краснела, а обозвала бы дураком. А она не обозвала… Нет, пожалуй, на Кондратьевский они с Мариной поедут еще не скоро…

 

Феликс Лившиц, как уже говорилось ранее, видел, что Орловский положил глаз на Митрофанову, но такого блестящего тактического хода, какой тот продемонстрировал на курином шоу, он от него не ожидал. При всех признаться в любви! Супер!!! Конечно, он сказал «нравишься» и все такое, но все же поняли, что он влюблен. Вообще-то, это и так видно невооруженным глазом, даже если бы он промолчал, но сказать при всех – это поступок! Девчонки аж рты пораскрывали, а Маргошка прямо-таки позеленела от зависти. А вот что по этому поводу думает Митрофанова, совершенно неизвестно.

Вообще-то любить Орловского – это стандарт, а Марина странная и может среагировать нестандартно. Хорошо бы, чтобы эта ее нестандартность обернулась против Вадика. Да, скорее всего, и обернется. Никогда Марина Митрофанова не смотрела в сторону Орловского. У него, Феликса, все-таки есть шансы. Хотя он и не говорил вслух о любви, но вперед Вадима признался, что выбрал в Золотые царевны Марину. Вообще-то первым что-то там пролепетал Кривая Ручка. Неужели он тоже влюбился в Митрофанову? Ему, бедолаге, светит ровно столько, сколько в былые времена светило Носопыре.

Феликс невесело усмехнулся и зачем-то потрогал свой тонкий прямой нос с небольшой горбинкой. Сколько он из-за него вытерпел! А теперь Лена Слесаренко идет на всякого рода ухищрения ради этого же самого его носа. Смешно, честное слово. Плачет, наверно, сейчас где-нибудь. Но он не чувствует себя перед ней виноватым. Он ее ничем не завлекал, ничего не предлагал, никуда не приглашал. Это она к нему уселась за парту, а не он к ней. Может, конечно, и с Кривой Ручкой в будущем произойдет какая-нибудь метаморфоза, но в этом году она ему явно еще не угрожает. При всей своей странности вряд ли Марина на него позарится.

Феликс улыбнулся, вспомнив щуплую фигурку и детское личико Карлсона, и остановился посреди тротуара, вдруг заодно вспомнив и Рыбаря. Первым ведь заявил о Митрофановой не Кривая Ручка! Первым назвал ее имя Рыбарь! А вот это уже гораздо хуже… Рыбарь у девчонок успехом не пользуется, но это временно. Он парень непрестижный, поскольку сын уборщицы и очень плохо одевается. Но если девчонки все-таки пренебрегут шмотьем и неаристократическим его происхождением, то увидят, что он ничуть не хуже Вадика. И странная Марина Митрофанова вполне могла первой разглядеть Богдана. Пожалуй, уже разглядела… Неслучайно они сегодня одновременно пришли в класс. Феликсу даже показалось, что они держались за руки. Вернее, это тогда он решил, что ему показалось, а сейчас-то он понимает, что так оно и было на самом деле.

Настроение бывшей Носопыры испортилось окончательно.

 

А странная Марина, из-за которой в классе бушевали такие страсти, в конце концов совершенно замерзла, сидя на скамейке в сквере. Она ждала Богдана. Они не успели ни о чем договориться, но ей казалось, что он должен догадаться прийти сюда, где они впервые испытали удивительное чувство ошеломляющего счастья. Но Рыбаря почему-то не было. Марина еще не успела узнать номер его телефона, а запросто заявиться к нему домой, как в былые времена ради физики с математикой, теперь она не могла. Она еще раз всмотрелась в даль дорожки, в конце которой уже начали сгущаться легкие сумерки, и встала со скамейки, брызгами взметнув в стороны разноцветные листья.

Возле нарядного куста барбариса Марина остановилась. Здесь Богдан поцеловал ее… нежно-нежно, едва ощутимо… в висок… Она вздохнула и решила отломить от куста несколько бордовых веток. Если прогладить листочки горячим утюгом, то они высохнут, но не потеряют цвета и останутся гладкими. Такой букет может стоять в вазе всю зиму и напоминать… напоминать…

Марина шагнула на газон и отломила пушистую ветку, потом вторую, третью. Над головой она увидела еще одну, с особенно огненными листьями и даже сохранившейся кистью темно-красных ягод. Она встала на носочки, наклонила к себе ветку, и на землю скользнуло что-то блестящее. Она нагнулась и подняла с газона тускло-желтый диск. Как монетка, но с петелькой. Наверно, для цепочки или шнурка. На одной стороне изображено что-то вроде цветка с шестью листьями, а на другой тонкими извивающимися линиями – что-то очень изящное, похожее на разросшуюся в цветочный куст букву «ж». Наверно, кто-то потерял и, может быть, ищет… Марина на всякий случай огляделась по сторонам. Никого рядом не было. Что ж, пусть эта штучка будет теперь ее амулетом… на счастье… с того места, где ее так трогательно поцеловал Богдан. Она сунула подвеску в карман и побежала к дому.

Во дворе в щель приоткрытого окна на первом этаже ее окликнула бабка Антонина:

– Маришка, погоди!

Митрофанова остановилась. Бабка нагнулась куда-то под подоконник и вытащила оттуда на свет маленького рыженького котенка.

– Может, возьмешь? Гляди, какой мурзилка!

– Ой, какой хорошенький! – восхитилась Марина и тут же огорченно отказалась: – Я не могу, баба Тоня. У меня и так дома две кошки. С третьей меня мама и на порог не пустит.

– Ну… как знаешь! – Бабка посадила рыжика на подоконник. – Тогда Люське из пятой квартиры отдам. В подвале кошка недавно окотилась. Я всех котят раздала, а этого специально тебе держала. Видишь, подрастила даже. Специально не говорила. Подарок тебе сделать хотела.

– Ну-у-у… баба Тонечка, говорю же, что не могу взять. Знаете, как мне хочется, но не могу…

– Ладно, Люське отдам! – буркнула бабка Антонина и обиженно хлопнула створкой окна.

 

Глава 7