Декабрь 1945 года, спустя два дня после восстания

 

Черная «эмка», где на заднем сиденье расположился полковник Прохорцев, а на переднем рядом с водителем - майор Калягин, ехала по широкой улице города Энска, застроенного одноэтажными неказистыми домишками с непременными огородами, дощатыми заборами, колодцами. Собственно, городом это поселение считалось единственно по той причине, что все остальные населенные пункты на сотни километров окрест значительно проигрывали и в протяженности, и в количестве жителей. Просто нечего больше в этих местностях было называть городом, а хоть какой-то же должен быть, хотя бы, что называется, для порядка.

Оба осунулись за последние дни, у обоих появились круги под глазами и во рту горчило от бесчисленных папирос.

Калязин уехал из лагеря вчера днем в Энск - руководить расследованием захвата города сбежавшими заключенными. Прохорцев в лагере остался - провести последние допросы (хотя картина бунта была в общем и целом ясна, все же не мешало еще уточнить некоторые детали), закончить оформление рапорта, который необходимо будет отослать сегодня, еще следовало проинструктировать только что прибывшего капитана Найменова, который вплоть до особого указания станет исполнять обязанности начальника лагеря.

Сегодня Прохорцев приехал в Энск, Калязин встретил его на въезде в город.

- Легко, говоришь, городишко взяли? - полковник задумчиво постукивал портсигаром по костяшкам пальцев.

- Да. Оно, впрочем, неудивительно, - Калязин обернулся к начальнику. - Никто здесь не ждал нападения. Сработала внезапность.

- Много делов зеки натворили? - Прохорцев открыл портсигар, но папиросу из-под резинки вытаскивать не спешил.

- Как сказать... Это смотря с чем сравнивать...

- Если б зеки у нас каждый день города захватывали, сравнили бы с другими городами! Хватит умничать, майор! - внезапно вспылил Прохорцев, с громким щелчком захлопнув крышку портсигара.

Калязин с едва заметной усмешкой выждал несколько секунд: начальнику этого должно вполне хватить, чтобы остыть.

- Простите, неточно выразился, товарищ полковник. Я имел в виду, что ожидал больших бесчинств от озверевших уголовников, которые нежданно-негаданно вырвались на свободу, уже повесили на себя дополнительные срока, многие замарались убийствами и, стало быть, сдерживать их ничего вроде бы не должно. Вот что я имел в виду... Хотя, конечно, городу и людям досталось. Отделение милиции перебили до последнего человека. Еще погибло трое горкомовских - из бывших фронтовиков, у кого при себе было именное оружие. Горкомовцы попытались оказать сопротивление, даже уничтожили двух ворвавшихся в горком преступников, но что они могли поделать против автоматов и превосходящей численности? Кстати, в перестрелке случайной пулей была смертельно ранена жена бывшего начальника лагеря, которая работала в горкоме. А в общей сложности, товарищ полковник, мы имеем тридцать пять погибших и восемнадцать раненых. Из них двенадцать трупов - это уголовники, убитые в основном своими же. Вот такие цифры... Да, между прочим! Первого секретаря я своей властью пока определил под домашний арест. Преступное бездействие, повлекшее... и так далее. Этот... секретарь, увидев выруливавшие на площадь грузовики с вооруженными людьми и сообразив, что к чему, сиганул в окно и огородами-огородами в тихое местечко. И все это время отсиживался в подполе, причем даже не у себя в доме с женой и детьми, а у своей полюбовницы.

- Делать тебе нечего, только перетрусивших партработников наказывать, - пробурчал Прохорцев. - Пускай его на партсобраниях разбирают...

- Как сказать, Аркадий Андреич, - вкрадчиво, за чем всегда скрывалась некая хитрая мысль, проговорил Калязин. - Может быть, все гораздо сложнее, чем видится на первый взгляд. А вдруг он состоял в сговоре с руководителями восстания... если все же это было восстание, что пока выясняется, но еще до конца не выяснено. Надо бы сперва проверить, были у него контакты с Иудой и насколько частые контакты...

Полковник снова раскрыл портсигар и на сей раз достал папиросу. Сунул в рот, но не прикурил, а просто жевал бумажный мундштук, перебрасывая папиросу во рту.

- Ну, в общем, да, Сергей, в этом что-то есть, - сказал наконец Прохорцев. - Пускай пока посидит под арестом. И показания с него сними, как положено.

- Уже сняты, Аркадий Андреич... Ну-ка притормози, Семен! - приказал шоферу Калязин. - Обратите внимание, товарищ полковник. Здесь между продмагом и артельным сараем гражданин Котляревский собственноручно застрелил гражданина Бурцева по кличке Енот. Навесил на себя еще и убийство. Абсолютно доказанное преступление. Имеются аж два свидетеля.

- Два свидетеля?

- Девчонка, которую Енот пытался изнасиловать, несовершеннолетняя, между прочим, и один из беглых по кличке Чага, который все это видел собственными глазами. Этот Чага сейчас сидит в КПЗ, в отделении милиции. Забыл сказать, что в городе задержано двадцать пять беглых. В основном силами самих горожан и, что любопытно, горожанок уже после того, как основные силы зеков покинули город. Ах да! Сегодня взяли двадцать шестого. Напившись до полного безобразия, он продрых чуть ли не полтора суток в каком-то сарае, вышел сегодня - и прямо к нам в объятия. Надо будет нам с вами, Аркадий Андреич, решить до вечера вопрос: нужны нам они еще здесь зачем-то или отправляем их обратно в лагерь под присмотр капитана Найменова.

- Допросы со всех сняли?

- Не успели, Аркадий Андреич! - с напускной виноватостью в голосе сказал Калязин. - Еще не повредит запротоколировать парочку следственных экспериментов.

- Раз так, значит, пусть здесь пока посидят, - твердо сказал Прохорцев. - Слушай, майор, я чего-то в толк не возьму: а что, заключенные сами тут порядок наводили? Бесчинствовать особо не давали, своих же стреляли?

- То-то и оно, товарищ полковник, что наводили. Причем, что называется, железной рукой, зачастую пренебрегая своими же законами. Нет, бесчинств, конечно, хватало, куда ж без этого! И с изнасилованиями, по тем заявлениям, что уже поданы, милиция долго еще будет разбираться, а большинство женщин, как вы сами понимаете, заявления не написали и, наверное, не напишут... И все магазины разграбили, и по домам прошлись, экспроприируя главным образом алкоголь и сало... Но все равно, товарищ полковник, некая самоорганизация налицо, попытка наведения относительного порядка со своими законами. Например, всех своих они предупредили: малолеток не трогать. Кто не внял - того постигла участь Енота. Ну, еще отчасти город легко отделался, потому что зеки в нем недолго пробыли.

- А эти... которые в КПЗ сидят, их забыли, что ли?

- Именно так, товарищ полковник, - не удержал смешка Калязин. - Не будут оке они бегать по домам, вытаскивая своих из всех подвалов и постелей. Собрались и ушли, кто не успел - тот опоздал, предупреждали всех... Опа, приехали, товарищ полковник. Вот он, так сказать, центр, так сказать, города. Здесь и главная площадь, где проходят майские и ноябрьские демонстрации, и горком партии, где сейчас наш военно-полевой штаб, и клуб, где кино крутят.

Калязин открыл дверцу сам. Прохорцев подождал, пока водитель Семен выйдет из машины и распахнет заднюю дверцу. Полковник не спешил в горком, стоял возле машины, оглядывался, будто нечто подобное видит впервые, а не в каждом заштатном городе одно и то же.

Городская площадь по размерам, наверное, равнялась половине футбольного поля. В центре ее стоял гипсовый памятник товарищу Сталину. «Не осквернили, и то ладно, - мельком подумал Прохорцев. - А то пришлось бы выделять в отдельное дело, отдельно выявлять виновников».

Горком партии располагался в одноэтажном бревенчатом доме, отличавшемся от других городских домов длиной, отсутствием огорода, добротным крыльцом и красным флагом на крыше.

- Вот скажи мне, Сергей, как же это могло произойти за короткий срок?

- Что - «это», Аркадий Андреич? - счел нужным уточнить Калязин.

- Самоорганизация, как ты говоришь. Ведь по здравом размышлении они должны были разбежаться по городу, и собрать их не было бы никакой возможности раньше, чем дня через три. Они пробыли в городе меньше суток, за это время отлично подготовились к маршу. Транспорт, оружие, еда, запас горючего, даже не забыли ограбить больничку и забрать оттуда не только спирт, но и медикаменты в дорогу. И еще при этом успевали поддерживать какой-никакой, а порядок!

- Да, я над этим думал, - сказал Калязин. - Попахивает предварительной подготовкой, черт возьми. Хотя... теоретически и на ходу могли сорганизоваться. В лагере было много бывших фронтовиков. Между прочим, некоторые фронтовики всерьез предлагали, чтобы все воевавшие восстановили свои воинские звания, а для остальных ввести звания. Хотели сорвать погоны с убитых, а поскольку на всех не хватит, сделать «погоны» из подручных средств. Это развеселило блатных, а кто-то из уголовников стал снимать награды с мертвых и предлагать фронтовикам их нацепить. Это, понятно, спровоцировало столкновение, и они не перебили друг друга только благодаря вмешательству паханов. Вмешались уже хорошо известные нам Марсель и Горький...

- Ты что-то там говорил про митинг... - сказал Прохорцев.

- Да, товарищ полковник, именно здесь, на площади, они перед своим отходом собрали жителей города. Не всех, понятно, в основном из ближайших домов. Толкали перед ними речи. Презанимательные речи, я вам доложу. А особенно интересно, что дольше и пламеннее всех выступал все тот же Котляревский. Говорил про то, что они повстанческая армия, что сейчас восстанут другие лагеря, что к ним присоединяются все честные люди, предлагал присоединяться горожанам, говорил, что пойдут на Ленинград. И вообще, хочу заметить, что его фигура в этом деле становится все крупнее. Такое впечатление - исключительно мое и нигде не отраженное впечатление, - что он вполне тянет на роль руководителя восстания... Или предводителя бунта.

 Полковник покривил губы:

- Только восстания и руководителей нам не хватает... Вот скажи, Сергей. Ты же любишь исторические сравнения. Да и вообще сравнения. На что это похоже? Уж не на бунт ли Емельяна Пугачева?

Калязин приготовился ответить, но - не успел. На горкомовское крыльцо выскочил в расстегнутой гимнастерке связист. На миг застыл, увидев полковника. Быстро опомнился:

- Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору!

Прохорцев кивнул.

- Только что звонили из Ленинграда, - сообщил связист.

- Сходи, Сергей, выясни, в чем дело, - Прохорцев тронул Калязина за рукав. - Я немного прогуляюсь по местам событий. Зайду в отделение милиции, это, я так понимаю, оно и есть напротив? Очень хорошо. Подойду чуть позже...

Калязин про себя усмехнулся. Все понятно и без лишних слов. Если звонок был срочным, если требовал немедленного реагирования, то необходимость принимать срочное решение падала на него. Прохорцев лишь похвалит в случае удачи или разделает под орех и выставит виновным, коли что-то пойдет не так. И Калязин по этой линии вполне был согласен со своим начальником. Потому что если за что-то виноватым будет назначен непосредственно полковник Прохорцев, то вниз, под горку, полетят оба. А если виноват майор, то Прохорцев останется на своем месте, накажет майора для вида, а как все уляжется, снова к себе приблизит. Потому-то и дослужился Аркадий Андреич до полковника, что научился лавировать между Сциллой и Харибдой...

Прохорцев явился в горком где-то через четверть часа. Двинулся пустынным коридором, прошел приемную, где дежурили два ординарца и связисты, шагнул в кабинет первого секретаря, где сейчас квартировал Калязин.

- Сейчас сделают чай, Аркадий Андреич, - сказал майор, вставая со стула и освобождая его для начальника. Отпущенная Калязиным, двумя трубками навстречу друг другу свернулась карта, которую он рассматривал до прихода полковника.

- Это хорошо, - сказал Прохорцев, опускаясь не на секретарский стул, а на посетительский. - Что там? Есть какие-нибудь известия?

- Есть. И не какие-нибудь, а еще какие!

- Ну докладывай...

- Я про митинг вам на улице рассказывал, - Калязин курил, стряхивая пепел в секретарскую пепельницу - массивную, зеленого стекла, с медной табличкой, на которой было выгравировано: «Участнику Первого всесоюзного совещания рабочих и работниц - стахановцев. 1935». Так вот, как и следовало ожидать, все эти речи Котляревского и прочих революционных ораторов про повстанческую армию и великий зимний поход зеков на Петроград - чушь, дурь, типичный ложный след. Чтобы мы на это клюнули и бросили войска наперехват по совсем другим направлениям. Что и было сделано, между прочим. Этот Котляревский, черт возьми, начинает мне нравиться. Уверен, это именно его идея с донесением старшего лейтенанта Лодейко.

Полковник метнул взгляд на подчиненного, но ничего не сказал. А мог бы. Потому что не следовало восхищаться хитростью и изворотливостью врага, особенно если от этой хитрости гибнут твои товарищи. Например, старший лейтенант Лодейко.

Через день после выхода из города колонна зеков натолкнулась на колонну войск НКВД. Было послано две колонны, которые продвигались по разным дорогам. Зеки натолкнулись на меньшую. Противники именно что натолкнулись друг на друга. Случайно и внезапно. С марша заключенные, превосходившие в числе, но уступавшие в вооружении, разбили отряд НКВД. Перебили всех - за исключением тех немногих, кто успел убежать в лес, вооружились захваченным оружием и боеприпасами. Но главное - беглые преступники захватили рацию и заставили раненого старшего лейтенанта Лодейко передать второй колонне, что они ведут бой там-то и там-то, записывайте, мол, координаты. Тем самым вторая колонна была направлена в ложном направлении, да и вообще на довольно долгое время удалось сбить погоню со следа...

- Минуточку, минуточку, - полковник Прохорцев расстегнул шинель до нижней пуговицы, бросил папаху на кожаный диванчик. - Все подтверждало их намерения поднимать лагеря по Карелии и двигаться на Ленинград. Куда же они тогда движутся и как тогда объяснить боестолкновение у Черемиц? Это же как раз дорога на Ленинград!

- А вы посмотрите на карту, товарищ полковник. И сразу все станет ясно. Нет, черт возьми, красиво задумано!

- Рекомендую умерить восторги, майор, - пробурчал полковник, подходя к столу и нависая над картой. - Ну?

- Мы, мы все, упустили такую существенную деталь, как то, что вместе с ними заодно Иуда-Кум, который прекрасно был осведомлен, где находятся карельские лагеря. А самое главное, этот гад, видимо, неплохо изучил дороги как районного, так и общесоюзного значения. Посмотрите, вот город Энск, где мы сейчас с вами находимся и откуда выступили... повстанцы во главе с Котляревским. Вот здесь произошло боестолкновение с колонной старшего лейтенанта Лодейко. Дальше они целенаправленно движутся к Черемицам. Они обнаруживают себя, проходя через вот этот населенный пункт. Вот он. Казалось бы, все очевидно. Дальше по ходу движения как раз лагерь на лагере, есть кого поднимать на бунт, есть откуда рекрутировать бойцов повстанческой армии. И дальше - прямая дорога на Ленинград. Вроде все ясно и понятно. Посему наше командование спешно выставляет заслоны, перекрывает дороги здесь и здесь, - Калязин показывал на карте тупым концом карандаша. - А сзади движется колонна, выступившая из Олонца, с тем чтобы перекрыть возможное отступление. Поражение повстанческой армии лишь вопрос времени... А теперь внимание, товарищ полковник. Что я узнал только что! Знаете, где находятся сейчас наши повстанцы? Смотрите, вот здесь...

- Застава Ягодная, - прочитал название Прохорцев. Распрямился, протянул понимающе: - Ах вот оно что...

- Так точно. Вот почему они пошли к Ленинграду. Чтобы приблизиться к границе по отличной дороге, оставляя всех в уверенности, что их путь лежит на Ленинград. Великолепная в стратегическом плане задумка. Скажу крамольную вещь...

- А ты разве говоришь другие!

- Они имели все шансы проскочить, товарищ полковник. Но они сами себе навредили. Чересчур перегнули с разговорами о повстанческой армии. Переполошили всех до самого верха. Поэтому авиацию подключили гораздо раньше, чем рассчитывали Котляревский и прочие стратеги из бараков. Авиаразведка-то и обнаружила их колонну на пути к заставе Ягодная. Туда были спешно переброшены войска, и сейчас там идет бой. Скорее всего, зеки сдаваться не станут, а значит, их там всех и положат в снег. Где-то жаль... Я бы хотел встретиться как с Иудушкой, так и с этим Котляревским. Из первого я бы выбил ответ на вопрос: «А зачем?», со вторым бы потолковал обстоятельно и вдумчиво. И вообще таких типов, как этот Котляревский, просто убивать неинтересно. По моему мнению, их надо перевербовывать и заставлять работать на себя...

- Боюсь, не суждено тебе повидаться с Котляревским, даже если его возьмут живым. Я же тебе говорил об интересе к его фигуре из самого что ни есть оттуда, - Прохорцев показал пальцем на потолок. - Так что прямиком в Москву его повезут, если что. Л оно и к лучшему, я тебе скажу. Своих забот выше башни. Я вот сегодня к вечеру должен закончить рапорт и отправить с нарочным в Ленинград. И составить его надо предельно аккуратно в политическом смысле, чтобы не ясно было, стихийный бунт это или тщательно подготовленное восстание, короче, какой масти были события. Рано пока нам делать заключения. А вот отразить, как много мы всего вскрыли, необходимо. Все ясно, майор?

- Сколько у меня времени? - спросил Калязин.

- До шести управишься? - полковник начал застегивать шинель.

- Куда ж я денусь...

- Не по уставу отвечаешь, майор. Опять не по уставу...

 

Глава восемнадцатая

 

 

Вожди поневоле

 

В тридцати километрах от заставы Ягодная Комсомолец сказал:

- Развилка. Это символично.

- И куда какая? - спросил Спартак.

Их колонна из шести грузовиков, два из которых были еще лагерные, остановилась на довольно обширной лесной плеши. Здесь дорога раздваивалась, огибая взгорок, где точно посередине темнел под снегом небольшой каменный фундамент. Финский, наверное. Что тут могло находиться в годы оны, совершенно непонятно. Сторожевая будка, дом отшельника? В принципе, глубоко плевать. И без принципа тоже плевать.

- Как выяснилось на краю жизненного пути, весьма полезно иметь стопроцентную память на географические карты. Дорога направо, - Комсомолец показал рукой, - ведет в лесничество. Лесничество не есть тупик, как можно подумать. Дорога продолжается и дальше, но забирает в сторону от границы. Как понимаю, раньше она связывала ныне отсутствующие на карте хутора. Видимо, основательно заброшенная дорога, а раз ею давно не пользуются, то, скорее всего, грузовикам будет не пройти. Придется бросить и идти пешком.

- И куда выйдем? - спросил Спартак.

- Дорога выведет к новым колхозам, то есть к деревням, в которых живут послевоенные переселенцы. Там передохнуть, набраться сил, запастись продуктами. А дальше брать за шкирку какого-нибудь местного Ивана Сусанина, и пусть ведет к границе лесными тропами.

- А дорога налево, - теперь уже Спартак показал рукой, - ведет, соответственно, на заставу...

- Именно так...

Появившийся вчера вечером самолет авиаразведки развеял появившуюся было уверенность, что они крепко держат фарт за хвост, а бога за бороду. Впрочем, им и так довольно долго сказочно везло, грех жаловаться.

Не представляло труда догадаться, что будет дальше. Теперь противнику известно, куда движется колонна и где она в данный момент находится. Короче, известно все, что нужно, чтобы окружить и уничтожить. И совершенно ясно, как противник станет окружать и уничтожать. Только вот поделать ничего нельзя.

Отступление лишено всякого смысла. Во-первых, не для того прорывались, чтобы отступать, во-вторых, сзади нагоняют преследователи, аккурат на них и выйдешь, а пока с ними бьешься, в спину ударят те, кто встает сейчас заслоном перед советско-финской границей.

Выход был один - разделиться и пробиваться разными колоннами. То есть одна группа идет, как шла, и выходит прямиком на заслон, через который пытается прорваться. Возможностей прорваться, откровенно говоря, негусто, но зато у второй группы есть все шансы в это время отойти подальше и, может, даже оторваться от преследователей. Только вот кто добровольно заявится в группу первую, в группу, называя вещи своими именами, смертников? Мало таких наберется, если вообще найдутся охотники. Не тот народ, чтобы своими жизнями выкладывать путь на свободу другим. Поэтому и говорить правды не следовало. Так решил Спартак. Просто сказать людям, что они делятся на две группы только ради того, дескать, чтобы легавым тяжелее их было выследить и настичь. И все, и достаточно.

Ну, понятно, между своими тайн быть не могло. Вечером у костра (заночевали прямо в лесу, на лапнике) Спартак, Комсомолец и Марсель обо всем договорились. Куда как просто договариваться, когда все прекрасно понимают - ну нет иного выхода, просто-напросто нет.

- Я пойду с первой колонной, - вдруг сказал Комсомолец, бросив в ночной костер докуренную папиросу. - Никакого жребия, так надо.

- Надо? - переспросил Марсель, снимая с углей кружку с чаем. - Что значит надо? Я отправлю Ухо за главного, и хватит.

- Надо, - твердо повторил Комсомолец. - Ну как тебе объяснить... Вроде карточного долга. Долг отдавать надо?

- Спрашиваешь, что ли?

- Спрашиваю.

- Без вопросов, надо, - сказал Марсель, отхлебывая чифирь.

- Вот я и хочу его отдать. Есть у меня такой должок. Судьбе проигрался. Все коны ставил не на те карты и проигрался в дым. Вот теперь хочу разом отыграться. Вытащу из колоды жизнь и свободу - будем считать, что отыгрался, помру - будем считать, что мы с судьбой квиты.

- А ты ведь всерьез, - сказал Марсель, внимательно взглянув на давнего приятеля.

- Поэтому и переубеждать лишнее. Дай лучше чаю хлебнуть...

- А кто ты такой, чтобы на меня гнать! - донесся от соседнего костра истошный вопль. - Вошь фронтовая! Сучара болотная! Да я тебе, падла, кишки выпущу!

Марсель мигом вскочил, рванул к месту набухающей ссоры. Подобные вспышки ему приходилось гасить по двести раз на дню.

- Странно все это, - сказал Комсомолец, снова закуривая. - Мы посылаем на смерть людей, а люди верят нам. По-прежнему верят, что мы знаем, что делаем, что мы твердой поступью ведем их к свободе. Когда ты вчера выступил перед ними и сообщил, что мы рвем в Финляндию, что надо только границу перейти, а она рядом, что там их всех ждет амнуха, потому что за наши преступления мы можем сидеть только здесь, что больше их никто никуда не посадит - люди ж были по-настоящему счастливы, в полном смысле воспряли. И помирать сегодня, кому придется, будут радостно... Хотя, наверное, кто-то еще догадывается насчет Норвегии, но молчит. Тебе не кажется, что это все напоминает...

Комсомолец вдруг замолчал, о чем-то задумавшись. Кружку с недопитым чаем он поставил прямо на снег, и сейчас же возле нее образовался круг растаявшего снега.

- Я лучше так скажу, тебе это ничего не напоминает? Вожди ведут за собой, убеждают, что знают правду, люди умирают за их правду, а на самом деле...

Комсомолец не смог договорить, а Спартак не успел ответить. К костру подсел Горький, потом Спартак вместе с Марселем вынужден был гасить конфликт между литовцами и ворами, потом надо было заставить себя хотя бы пару часов поспать. В общем, ночью не удалось больше поговорить. Ну а наутро и в дороге тем паче было не до бесед. И вот сейчас здесь, на развилке, на Спартака вдруг навалилось ощущение, что они с Комсомольцем не успели друг другу сказать нечто крайне важное. И теперь уже вряд ли когда-нибудь успеют.

Комсомолец протянул Спартаку пачку. Спросил, невесело усмехнувшись:

- По последней?

- По последней.

К ним от последнего грузовика примчался Марсель:

- Перекурим напоследок, кореша!

Дольше чем на одну папиросу им тут, на этой развилке, задерживаться нельзя. Не сказать, что счет пошел уже на минуты, но, вполне возможно, где-то тикают часы и отбивают они вот такое: одна минута - это чья-то одна жизнь.

Все будет очень просто. Первые три грузовика свернут налево, другие три - направо. Кто-то окажется в первых трех грузовиках, кто-то - в трех последних. Никто никого специально не отбирал, кому как повезет.

- Как ни странно, ночью я все же спал, - сказал Комсомолец, разминая папиросу. - Зато, пока ехали сегодня до этой развилки, припомнил всю житуху от и до.

Спартак вжикнул зажигалкой. Прикурили.

- Брось ты эти похоронные страдания, - сказал Марсель. - Никому ничего не известно наперед. Вон люди всю войну отшагали с первого дня до Победы, и ни одной царапины. А кто-то садится на два года по

хулиганке, радуясь, что жить хорошо и что скоро откидываться, и на второй день загибается от несварения металла в кишках. Я знал человека, который пережил два расстрела. Сперва его стреляли фрицы - ему день пришлось проваляться во рву с трупами. Потом наши недострелили как дезертира, а расстреливать два раза, как известно, не положено, и его закатали в лагерь на десятку. И где тут видишь один на всех смысл, скажи? Это все мы можем полечь в снега, а ты будешь хохотать, гуляя по Парижам.

- Зря успокаиваешь, я спокоен, - сказал Комсомолец. - Причем в кои-то веки по-настоящему спокоен. Я бы даже сказал, мне хорошо. Отличный зимний день - солнце и несильный мороз, а главное - все предельно ясно. Наконец-то. Я же говорю: вспоминал всю свою и нашу жизнь - так в ней никогда не было такой предельной, кристальной, звенящей ясности жизненной задачи. А сейчас есть - выжить. Просто выжить, и не надо ничего выдумывать, морочить голову себе и людям... - Голос Комсомольца внезапно дрогнул, подломился. - Ребята, а ведь как вчера было... Двор, в школу ходили, гоняли в футбол, голубятню строили. Пронеслось... как состав под гору. Я не чувствую этого времени, не чувствую, что оно прошло, что была война, что было все. Кажется, еще только вчера вечером заснул в своей кровати, прогуляв во дворе допоздна, напившись чаю с вареньем из крыжовника, которое мне твоя мамка подарила, а утром проснулся, и уже здесь...

Комсомолец замолчал. Остальные тоже молчали. Только курили, глядя в стороны. Спартаку было горько и хреново. Он понимал, что Комсомолец уходит из его жизни навсегда, и не мог найти слов - еще и оттого, что обстановка вокруг мирная, вполне будничная, словно они сюда приехали на лыжах кататься или рыбачить на зимнем озере, а не ждет в скором времени одних бой, других марш-бросок с неизвестным финалом.

- Ну вот и все, - сказал Комсомолец, выбрасывая выкуренную до мундштука папиросу. - Пора по машинам.

Как-то само собой получилось, что они обнялись.

- А ведь мы никогда не дружили раньше, - сказал Марсель.

- Стареем, - усмехнулся Комсомолец.

Вместе с ним ушли Голуб и еще несколько завсегдатаев «клуба».

***

 

Более всего Спартака удивило равнодушие, с которым встретили люди в деревне их появление.

Вот представьте себе, выходят из лесу вооруженные мужики не самой добродушной наружности, все, как один, небритые, с «сидорами» за плечами. Ну ладно, наколок на руках издали можно и не разглядеть, если специально не вглядываться, так ведь одеты кто во что! Словом, вылитые партизаны. А поскольку война уже полгода как закончилась (да и во время войны не водилось в этих краях партизан, если не считать таковыми вражеских финских лазутчиков), значит, любой местный житель, завидев эдакую процессию, должен немедленно бросаться в дом и закрываться на все замки. Или - ежели особо сознательный - бежать со всех ног в сельсовет. Ну, на худой конец, падать в обморок.

Не происходило ни того, ни другого, ни третьего.

Мало кто вообще попался по дороге к сельсовету, а кто попадался, лишь провожали взглядами и возвращались к своим занятиям. Да и после, когда повстанцы разбрелись по деревне, вселились в избы, когда стали, называя вещи своими именами, мародерничать, изымая самогон и еду - тоже все это воспринималось людьми с каким-то пугающим безразличием.

Уже потом, вечером, почти перед самым сном, Спартак догадался, откуда такое безразличие. И удивился сам себе - как же раньше он не смог понять столь очевидную вещь. Видимо потому, что слишком очевидная.

Деревня эта перемещенная, и в ней (впрочем, как почти во всех деревнях страны) почти нет мужиков. Да просто-напросто этим бабам так досталось за войну, и после войны досталось, да и сейчас живется тяжело, а слово «радость» забыто напрочь, что теперь такой ерундой, как вышедшие из лесу вооруженные небритые мужики, их не испугаешь. Какие-то другие страхи появились теперь у этих людей. А уж когда небритые лесные мужики с ходу не стали жечь избы, грабить и насиловать, то и последние страхи улеглись...

Один же из немногих деревенских мужиков чуть было не учинил перестрелку. Деревенский милиционер. Когда в сельсовет, при котором ему была выделена комната для работы, ворвались люди с винтовками и автоматами, он машинально схватился за кобуру. Но тут же руку с кобуры убрал - наведенные на него автоматные стволы заставили одуматься.

В этом же сельсовете нашелся и вовсе лихой мужик, которого вид оружия не напугал нисколько. Председатель колхоза, мужик лет шестидесяти, в солдатской гимнастерке и штанах, без одной ноги. Его уже держали двое за плечи, перед ним стояло пятеро с оружием, а он все вырывался, матерился на чем свет стоит и пытался заехать протезом. Успокоил ситуацию фронтовик с погонялом Лесовик:

- А ну молчать, земеля! Ты где ногу оставил? Отвечать!

- А твое какое дело? - продолжал ершиться председатель.

- А никакого. Я протопал на своих двоих от Орла до Варшавы, может, ногу твою видел, подскажу, где валяется.

Как ни странно, эта грубая с точки зрения любого штатского шутка вызвала у председателя улыбку.

- А ты чего, все ноги разглядывал? Слышь, а чего ты столько протопал и целехонек?

- Два легких и одна контузия. На месяц оглох. Теперь жалею, что снова слышать стал. Потому как слышу в основном чушь всякую. Ну чего, успокоился? Давай так договоримся, как фронтовик с фронтовиком. Мы ни колхозу твоему, ни тебе лично плохого не сделаем. А ты от себя не станешь нам вредить. Будешь тихо сидеть под замком. Это и для тебя отмазка на потом.

- А кто вы такие, беглые, что ли? Дезертирами быть не можете, война вроде кончилась...

- А тебе не все равно, драгоценный? Главное, как можно меньше друг другу навредить...

В общем, успокоили председателя.

Остаток дня для Спартака прошел в каком-то тумане. То ли усталость виновата, то ли вообще накопилось нечто, с чем сознание уже не могло справиться, и оно предпочло окутать себя туманом и тем спасаться. Вроде бы Спартак делал, что необходимо - расставлял караулы, назначал смены, ходил по домам, с кем-то говорил, на кого-то орал за дело, почистил свое оружие, заставил других чистить, распорядился насчет кормежки, но - все на автомате.

Спартак не пошел на богослужение, которое в местной церквушке служил их лагерный поп - за упокой погибших и во здравие оставшихся в живых. Он знал, что позже пожалеет об этом, но также и знал, что не сможет выстоять эту службу. Устал он.

Как же он все-таки устал, как он смертельно устал, Спартак понял только тогда, когда опустился на застеленную для него какой-то бабушкой в какой-то избе постель на сдвинутых деревянных лавках.

Перед самым уходом в сон, на грани яви и забытья Спартаку вдруг подумалось: «А название у деревни неблагозвучное: Кривые Кресты»...

***

 

...Спартака сильно, настойчиво трясли за плечо. Он подскочил на лавке, тряхнул головой, отгоняя сонливость.

- Плохо дело, - разбудивший его Геолог сел на стул, свесил руки между колен. С его валенок на крашеные половые доски натекала лужа от быстро тающего в натопленной избе снега. - Влипли по самое не могу.

Нетвердой походкой Спартак подошел к столу, залпом допил оставшийся со вчерашнего холодный смородиновый чай.

- Рассказывай, не тяни.

- Ухо, падла вонючая, ночью свинтил. Сгоношил с собой пятерых блатных, они угнали одну машину из колхозного стойла и на ней умотали.

- А как же...

- Часовых, что были на выезде из деревни, перебили. Еще Ухо завалил Лупеня, тот, видимо, что-то заподозрил и хотел помешать. Ну, это еще полбеды...

Да, это было полбеды. А то и всего лишь четверть с небольшим от той большой непрухи, что обрушилась на них из-за предательства Уха. Когда Геолог рано утром обнаружил убитых часовых, заметил пропажу машины и Уха, он послал двух хлопцев прогуляться на всякий случай по дороге - обстановку разведать. Через километр хлопцы увидели едущие по дороге к деревне грузовики, битком набитые солдатами. Солдаты тоже заметили их, открыли огонь, но хлопцы успели нырнуть в лес и по лесу вернулись в деревню. Грузовики на въезде в деревню так и не показались. Видимо, солдат выгрузили и рассредоточили по лесу, чтобы взять населенный пункт в кольцо.

В бинокль, отобранный у деревенского мента, Геолог разглядел на той стороне реки перемещающиеся фигуры в шинелях, с автоматами. Для окончательной проверки он послал людей проверить другие направления, а сам метнулся будить Спартака. Раньше это сделать было некогда. Да, собственно говоря, проверка других направлений - просто для очистки совести. Шансы, что где-то оставлена лазейка, нулевые.

- Ухо их сюда привел. Другого объяснения не вижу, почему так быстро на нас вышли и так уверенно окружают деревню.

- Наверное, так и есть, - согласился Спартак. И устало потер лоб. - Может, они и рассчитывали взять нас тепленькими, решить дело удалым наскоком, но твои парни спутали им планы. Когда они поняли, что обнаружены, то планы поменяли. Их командиры решили прибегнуть к тактике позиционной войны. Так я себе это все объясняю.

- Ну и чего нам ждать?

- Ждать будут они. Подкрепления. Окружили - теперь ждут подхода основных сил, - Спартак мерил шагами горницу. - Ждать, когда подвезут пулеметы, минометы, чтобы под прикрытием шквального огня войти в деревню и занимать дом за домом. Не хотелось бы думать, но не исключаю, что могут подойти и танки.

- Твою мать! - Геолог уронил голову в огромные ладони.

- Уж от тебя панических настроений я никак не ждал, - поморщился Спартак. - Значит, о танках больше никому ни слова. Если нас уже здесь не будет, то пусть подходит хоть танковая дивизия.

- Ты намерен прорываться?

 - Об этом после. Сейчас меня больше интересуют намерения противника. Наверное, до подхода подкрепления они попытаются нас пощупать. Будут предпринимать вылазки то там то сям. А вдруг найдут брешь, а вдруг удастся в эту брешь просочиться и самим покончить с мятежниками... или как они нас там про себя называют.

- А нам что делать?

- Дел у нас будет полно. Сперва пошли еще людей в караулы и позови сюда всех наших... - Спартак невесело усмехнулся, - ротных и взводных. В общем, сам знаешь, кого звать...

Спартаку было чем заняться до прихода «ротных и взводных». Так, где же он вчера заметил тетрадь? А, вот она, на полке со слониками. Так, а карандаши вроде он видел на комоде, в стаканчике. Ага, точно.

Спартак сел за стол, открыл тетрадь и принялся набрасывать план селения. Он правильно сделал, что вчера, превозмогая дикую усталость, обошел всю деревню, запоминая, где тут что, и прогулялся по окрестностям. Даже не поленился забраться на холм, которые местные жители именуют Матвейкиной горкой, и оттуда внимательно осмотреться. Так что, граждане начальники, мы еще повоюем, нас за рупь за двадцать не возьмешь...

Спартак успел закончить свою нехитрую работу до того, как в горницу набились все те, кого он ждал. Они уже знали, что произошло.

- Не это ли зовется точным русским словом «звиздец»? - сказал Марсель.

- Хреново, конечно, но не фатально, - Спартак закурил первую за сегодня папиросу.

- Не чего? - не понял Литовец.

- Еще побарахтаемся, значит, - сказал Спартак.

- Барахтаться мы, конечно, будем, деваться-то нам некуда, - медленно проговорил Марсель. - Для нас же будет лучше барахтаться до самого упора. В лапки к НКВД нам лучше не попадать. Это я вам авторитетно заявляю. Ну ежели, конечно, никто из вас не желает пройти все круги ада еще на этой грешной земле